Текст книги "Мертвецы живут в раю"

Автор книги: Жан-Клод Иззо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Жан-Клод Иззо

Мертвецы живут в раю

Себастьяну

Истины нет, есть только жизни отдельных

людей.

Джим Харрисон

От автора

История, которую предстоит прочесть, полностью вымышлена. Формула известная, но всегда полезно о ней напомнить. За исключением социальных событий, о которых сообщала пресса, в действительности не существовало ни фактов, о каких рассказано, ни персонажей. Даже рассказчика не было, так сказать. Один город вполне реален. Это Марсель. И те люди, что в нем живут. Живут с той страстью, которая присуща только им. Эта история – их история. Это отзвуки и воспоминания.

Пролог

Улица Пистоль, двадцать лет спустя

У него был лишь ее адрес. Улица Пистоль, в Старом квартале. Уже много лет он не был в Марселе. Теперь у него больше не осталось выбора.

Было второе июня, дождило. Несмотря на дождь, таксист отказался въезжать в узкие улочки. Он высадил его у Монтэ-дез-Аккуль. Предстояло преодолеть более сотни ступеней и оказаться в лабиринте улиц, тянущимся вплоть до улицы Пистоль. Земля была усеяна разорванными мешками с мусором, а из улиц тянуло едким запахом, смесью мочи, сырости и плесени. Единственное заметное изменение – это обновление, которому подвергся квартал. Ряд домов снесли. Фасады других заново покрасили в охровый и розовый цвета, с зелеными или синими решетчатыми ставнями, на итальянский манер.

От улицы Пистоль, наверное, одной из самых узких, осталась теперь лишь половина, четная сторона. Нечетную стерли с лица земли так же, как и дома по улице Родийа. На их месте автостоянка. Именно это он увидел в первую очередь, выйдя на угол улицы дю Рефюж. Здесь подрядчики, похоже, взяли передышку. Дома были мрачные, облезлые, заросшие какой-то помоечной растительностью.

Было слишком рано, он это понимал. Но ему не хотелось пить чашку за чашкой кофе в бистро, поглядывая на часы, ожидая подходящего времени, чтобы разбудить Лолу. Он мечтал о кофе в настоящей квартире, удобно усевшись в кресле. Такого с ним не случалось уже несколько месяцев. Как только она открыла дверь, он направился к единственному креслу в комнате, словно давно к этому привык. Он погладил ладонью подлокотник и медленно сел, закрыв глаза. Только после этого он, наконец, посмотрел на нее. Двадцать лет спустя.

Она осталась стоять. Стройная, как всегда. Руки она засунула в карманы светло-желтого купального халата. Этот цвет придавал ее коже более смуглый, чем обычно, блеск и подчеркивал ее черные волосы, которые теперь были у нее коротко подстрижены. В бедрах она, наверное, чуть располнела, он в этом не был уверен. Она стала женщиной, но не изменилась. Та же Лола, цыганка, красивая, как всегда.

– Я охотно выпил бы кофе.

Она кивнула в ответ. Молча, без улыбки. Он ее разбудил. Прервал сон, в котором Маню и она, беззаботные, с набитыми деньгами карманами, катили на роскошной тачке в Севилью. Сон, который, должно быть, снился ей каждую ночь. Но Маню был мертв уже три месяца.

Он опустился в кресло, вытянул ноги. Потом закурил сигарету. За долгое время она, несомненно, была самой вкусной.

– Я тебя ждала. (Лола подала ему чашку.) Но позже.

– Я сел на ночной поезд с легионерами. Меньше проверок, более безопасно.

Ее взгляд блуждал где-то в другом месте. Там, где был Маню.

– Ты не присядешь?

– Свой кофе я пью стоя.

– Ты по-прежнему без телефона?

– Да.

Она улыбнулась. Сонливость на мгновение, казалось, слетела с ее лица. Она прогнала сон. Она смотрела на него грустными глазами. Он был усталым и встревоженным. Его терзали старые страхи. Ему нравилось, что Лола скупа на слова, объяснения. Молчание снова приводило их жизнь в порядок. Раз и навсегда.

В воздухе чувствовался аромат мяты. Он внимательно оглядел комнату. Довольно просторная, голые, белые стены. Никаких полочек, безделушек, книг. Из обстановки только самое необходимое – разномастные стол, стулья, шкаф для посуды и кровать у самого окна. В другую комнату, спальню, дверь была открыта. Из своего кресла он видел часть постели. Голубые смятые простыни. Он больше ничего не помнил о ночных запахах, запахах тел, запахе Лолы. Во время любви от ее подмышек пахло базиликом. Глаза у него смыкались. Его взгляд вернулся к кровати у окна.

– Ты сможешь спать здесь.

– Сейчас я хотел бы поспать.

Позже он увидел, как она проходит по комнате. Он не знал, сколько времени проспал. Чтобы посмотреть на своих часах время, ему пришлось бы пошевелиться. Но ему нисколько не хотелось шевелиться. Ему больше нравилось смотреть полузакрытыми глазами, как Лола расхаживает взад и вперед. Она вышла из ванной, завернувшись в махровое полотенце. Очень высокой ее нельзя было назвать. Но у нее имелось все, что требовалось, и там, где надо. И ноги у нее были очень красивые. Потом он снова заснул. Без всякого страха.

Спустились сумерки. Лола надела черное полотняное платье без рукавов, простое, но прекрасно на ней сидящее. Оно неброско облегало ее тело. Он снова смотрел на ее ноги. На этот раз она почувствовала его взгляд.

– Я оставляю тебе ключи. Есть горячий кофе, я снова его сварила.

Она говорила о самых простых вещах. Все прочее не находило места в ее устах. Он приподнялся, не сводя с нее глаз, взял сигарету.

– Я прихожу поздно. Не жди меня.

– Ты по-прежнему танцовщица?

– Распорядительница. В «Вампинге». Я не хочу, чтобы ты туда заходил.

Он вспомнил «Вампинг», над пляжем каталонцев. Немыслимая обстановка, как в фильмах Скорцезе. Певица и музыканты в блестках за пюпитрами. Играли танго, болеро, ча-ча-ча, мамбо…

– Я и не собирался.

Она пожала плечами.

– Я никогда не знала о твоих намерениях. (Ее улыбка запрещала всякие расспросы.) Ты думаешь увидеться с Фабио?

Он подумал, что она задаст этот вопрос. Он себе его тоже задавал. Но он отказался от этой мысли. Фабио полицейский. А это было как черта, подведенная под их молодостью, под их дружбой. Однако Фабио ему хотелось бы снова повидать.

– Позднее, может быть. Какой он теперь?

– Все тот же. Как мы. Как ты, как Маню. Несчастный. Мы ничего не сумели сделать с нашими жизнями. Поэтому либо полицейский, либо вор…

– Он тебе очень нравился, это верно.

– Он мне и нравится, да.

Он почувствовал, как у него защемило сердце.

– Ты с ним встречаешься?

– Уже три месяца не видела.

Она взяла сумочку и пиджак из белого льняного полотна. Он по-прежнему не сводил с нее глаз.

– У тебя под подушкой, – наконец-то сказала она. (Он заметил по ее лицу, что Лолу забавляет его удивление.) Остальное в ящике шкафа.

И, не сказав больше ни слова, она ушла. Он поднял подушку. Пистолет девятимиллиметрового калибра лежал на месте. Он отправил его Лоле в огромной посылке перед отъездом из Парижа. Станции метро, вокзалы кишмя кишели полицейскими. Республиканская Франция решила отмыться добела. Никакой иммиграции. Это была новая французская мечта. Он не хотел неприятностей на случай проверки. Особенно задержания. Учитывая, что у него и так поддельные документы.

Пистолет. Подарок Маню на его двадцатилетие. Маню в то время уже делал глупости. С пистолетом он никогда не расставался, но и никогда не пускал его в дело. Человека просто так не убивают. Даже когда тебе угрожают. Несколько раз так и было, то тут, то там. Но всегда находилось другое решение. И он все еще был жив. Однако сегодня пистолет был ему необходим, чтобы убить.

Было самое начало девятого. Дождь перестал, и, когда он выходил из дома, ему в лицо ударил жаркий воздух. Долго простояв под душем он надел черные полотняные брюки, черную тенниску и джинсовую куртку. Он снова натянул мокасины, но на босу ногу. Пошел он по улице Панье.

Это был его квартал. Здесь он родился. На улице Пти-Пюи, через два пассажа от места, где родился Пьер Пюже[1]. Приехав во Францию, отец сначала жил на улице Шартэ. Они бежали от нищеты и Муссолини. Отцу было двадцать лет, и он притащил за собой двоих братьев. Набо, то есть неаполитанцев. Трое других отправились в Аргентину. Они брались за работы, которыми не желали заниматься французы. Отец нанялся докером, ему платили гроши. «Пес с причалов» было оскорблением. Мать вкалывала на сборе фиников по четырнадцать часов в сутки. По вечерам набо и баби, иммигранты из Северной Италии, встречались на улице. Ставили стулья перед дверьми. Переговаривались из окон. Как в Италии. В общем, прекрасная жизнь.

Свой дом он не узнал. Его тоже отделали. Он пошел дальше. А Маню был с улицы Боссанк. Его мать, беременная им, поселилась с двумя его братьями в темном сыром доме. Хосе Мануэль, его отец, был расстрелян франкистами. Иммигранты, изгнанники, все когда-нибудь «приземлялись» на одной из этих улочек. С пустыми карманами и с надеждой в сердце. Когда со своей семьей приехала Лола, он и Маню уже были взрослые, шестнадцатилетние. Во всяком случае, так они убеждали девушек.

Жить на улице Панье считалось позором. Еще в прошлом веке. Это был квартал матросов, шлюх. Язва города. Большой публичный дом. А для нацистов, мечтавших его снести, – «очаг вырождения западного мира». Его отца и его мать подвергли здесь унижению. Посреди ночи пришел приказ о высылке. Это было 23 января 1943 года. Высылали двадцать тысяч человек. Надо было быстро раздобыть какую-нибудь тележку, чтобы навалить на нее кое-что из вещей. Французские жандармы были грубы, а немецкие солдаты зубоскалили. Толкать тележку на рассвете по Канбьер под взглядами тех, кто шел на работу. В лицее на них показывали пальцем. Даже сыновья рабочих из ля Бель-де-Мэ. Но показывали недолго. Этим они ломали пальцы! Они с Маню понимали, что от их тел, от их шмоток пахнет плесенью. Это был запах квартала. Такой запах шел из глубины горла у первой девушки, которую он поцеловал. Но им это было нипочем. Они любили жизнь. И умели драться.

Он пошел по улице дю Рефюж, чтобы снова спуститься вниз. Чуть ниже о чем-то спорили шесть арабов лет четырнадцати-семнадцати. Рядом стоял мопед. Сверкающий. Новенький. Они смотрели, как он приближается к ним. Держались настороже. Новое лицо в квартале – это опасность. Легавый. Осведомитель. Или новый владелец отремонтированного дома, который пойдет жаловаться в мэрию на то, что в квартале небезопасно. Понабегут легавые. Начнутся проверки, приводы в полицейский участок. Может быть, стрельба. Разные неприятности. Поравнявшись с ними, он бросил взгляд на того, кто казался ему вожаком. Прямой, откровенный взгляд. Короткий. Потом он пошел дальше. Никто не шелохнулся. Они друг друга поняли.

Он пересек пустынную площадь Ланш, затем спустился в порт. Остановился у первой телефонной будки. Трубку взял Батисти.

– Я друг Маню.

– Привет, дорогой! Зайди завтра в «Пеано» пропустить стаканчик. В час. Мне будет приятно тебя повидать. Чао, сынок.

Он повесил трубку. Батисти не болтлив. Не дал ему времени сказать, что он предпочел бы любое другое место. Но не там, не в «Пеано». Баре художников. Амброджани вывешивал в нем свои первые полотна. Вслед за ним и другие, что были под его влиянием. И его жалкие подражатели. В баре собирались журналисты всех направлений, без разбора. Из «Провансаль», «Марсейез», АФП, «Либерасьон». Анисовый ликер перебрасывал мостики между людьми. Вечерами они дожидались последних выпусков газет, прежде чем перейти в задний зал слушать джаз. Сюда заходили отец и сын Петруччани с Альдо Романо. И таких ночей у него было немало. Он пытался понять, чем же была его жизнь. В ту ночь за пианино был Гарри.

– Мы понимаем лишь то, что хотим понять, – говорила Лола.

– Ну да. А мне срочно нужно глаза промыть.

Маню вернулся с «…надцатой» порцией выпивки. После полуночи мы их уже не считали. Три двойных скотча. Он сел и поднял свой стакан, усмехаясь в усики.

– Ваше здоровье, влюбленные.

– Да заткнись ты, – сказала Лола.

Маню в упор рассматривал вас как странных зверей, потом забывал о вас ради музыки. Лола смотрела на тебя. Ты выпил до дна свой стакан. Медленно, старательно. Твое решение было принято. Ты собирался уйти. Ты встал и, пошатываясь, вышел. Ты уходил. Ты ушел. Не сказав ни слова Маню, единственному другу, который у тебя оставался. Не сказав ни слова Лоле, которой исполнилось двадцать. Которую ты любил. Которую вы любили. Каир, Джибути, Аден, Харар. Маршрут отсталого от века подростка. К тому же потеря невинности. От Аргентины до Мексики. Наконец Азия, чтобы покончить с иллюзиями. И на заднице ордер на арест, выданный Интерполом за нелегальную торговлю произведениями искусства.

Ты вернулся в Марсель из-за Маню. Чтобы рассчитаться с сукиным сыном, который его убил. Он выходил из бистро на улице Кэсри «У Феликса», где он завтракал в полдень. Лола ждала его в Мадриде у своей матери. Он собирался добыть кучу денег. В итоге безопасной кражи со взломом в квартире крупного марсельского адвоката Эрика Брюнеля с бульвара Лоншан. Маню с Лолой решили уехать в Севилью. И забыть о Марселе, о трудной, опасной жизни.

Ты не держал зла на того, кто сделал эту подлость. Наверняка, это был наемный убийца. Безымянный. Расчетливый. Приехавший из Лиона или из Милана. И которого ты не отыщешь. Ты имеешь зуб на ту сволочь, которая оплатила это. Убийство Маню. Ты не хотел знать почему. Ты не нуждался в доказательствах. Даже в одном-единственном. Маню ведь был словно ты сам.

Его разбудило солнце. Девять часов. Он остался лежать на спине и выкурил свою первую сигарету. Так глубоко он не спал уже много месяцев. Ему по-прежнему мерещилось, что он спал где-то в другом месте, а не там, где находился. В борделе Харара. В тюрьме в Тихуане. В экспрессе Рим-Париж. Везде. Но всегда в другом месте. Этой ночью ему снилось, что он спал у Лолы. Но он и был у нее. Как у себя дома. Он улыбнулся. Едва расслышав, как она вернулась, закрыла дверь в свою комнату. Она спала на голубых простынях, пытаясь воссоздать свою разбитую мечту. В ней неизменно недоставало одной части. Маню. Если только этой частью не был он сам. Но уже давно он отбросил от себя эту мысль. Потому что это означало, будто бы полностью владеешь ситуацией. Двадцать лет – это больше, чем траур.

Он встал, сварил кофе и пошел под душ. Под горячую воду. Он почувствовал себя намного лучше. Стоя, закрыв глаза, под струями воды, он вообразил, что к нему пришла Лола. Как раньше. Она прижималась к его телу. Низом живота она упиралась в его член. Ее руки проскальзывали к нему за спину, обхватывали его ягодицы. У него встал член. С громким криком он отпустил холодную воду.

Лола поставила одну из первых пластинок Азукиты «Рига salsa»[2]. Ее вкусы не изменились. Он сделал несколько па танца, что вызвало у нее улыбку. Она подошла ближе, чтобы его обнять. Благодаря этому движению, он заметил ее груди. Похожие на груши, ждущие, чтобы их сорвали. Он не успел достаточно быстро отвести в сторону свой взгляд. Их глаза встретились. Она остановилась, туже подтянула пояс купального халата и ушла на кухню. Он почувствовал себя ничтожеством. Прошла целая вечность. Она вернулась с двумя чашками кофе.

– Вчера вечером один тип спрашивал меня о тебе. Хотел узнать, не бываешь ли ты здесь. Твой приятель. Малаб, Фрэнки Малаб.

Он не знал Малаба. Легавый? Наиболее вероятно – осведомитель. Ему не нравилось, что они крутятся вокруг Лолы. Но в то же время это его успокаивало. Таможенная полиция знала, что он вернулся во Францию, но не знала, где он. Пока. Она пыталась его выследить. А ему нужно было еще совсем немного времени. Может быть, дня два. Все зависело оттого, что ему выдаст Батисти.

– Почему ты приехал сюда?

Он взял куртку. Главное – не отвечать. Не ввязываться в вопросы-ответы. Солгать ей он не сможет. Не будет способа объяснить, почему он собирается это сделать. Не сейчас. Он обязан сделать это. Так же, как некогда он должен был уехать. На ее вопросы он так и не нашел ответы. Оставались только вопросы. Без ответов. Он это понимал, вот и все. Это было не бог весть что, но надежнее, чем верить в Бога.

– Забудь вопрос.

У него за спиной она открыла дверь и крикнула:

– То, что я не задавала этих вопросов, и привело меня в никуда.

Трехэтажную автостоянку на бульваре Этьенн-д’-Орв наконец-то снесли. Старый галерный канал стал красивой площадью. Дома отреставрировали, фасады покрасили заново, пустырь замостили. Типичная итальянская площадь. У каждого бара и каждого ресторана была своя терраса. С белыми столиками и зонтиками от солнца. Как в Италии, здесь любят покрасоваться. Минус изящество. «Пеано» тоже имел собственную террасу, почти заполненную народом. В большинстве молодыми людьми. Чистенькими из себя. Внутри все было переделано. Модный декор. Бездушный. Картины сменились репродукциями. Полное дерьмо. Но так даже и лучше. Он мог не подпускать к себе близко свои воспоминания.

Он устроился у стойки. Заказал анисовый ликер. В зале всего одна пара. Проститутка и ее «кот». Но может, он и ошибался. Они тихо что-то обсуждали. Разговор их был скорее спором. Он облокотился на новехонькую стойку и наблюдал за входом.

Проходили минуты. Никто не входил. Он заказал еще ликер. «Сучий потрох», – послышалось вдруг. Легкий стук. Взгляды обернулись к паре. Тишина. Женщина выбежала из кафе. Мужчина встал, оставил на столе банкноту в пятьдесят франков и вышел вслед за ней.

На террасе мужчина сложил газету, которую читал. Ему под шестьдесят. На голове морская фуражка. Голубые полотняные брюки, белая, с короткими рукавами рубашка навыпуск. Синие матерчатые туфли. Он встал и направился к нему. Это был Батисти.

Время после полудня он провел, обследуя указанные места. Господин Шарль, как его называли в преступном мире, жил в одной из богатых вилл, что находились над Корниш. Странные виллы, с пирамидками или колоннами, с садами, в которых росли пальмы, олеандры и фиговые деревья. Сойдя с Рука-Блан – улицы, вьющейся по этому невысокому холму, оказываешься в переплетении дорог, кое-где едва заасфальтированных. На 55-м автобусе он доехал до площади Пилот, расположенной на верху последнего подъема. Дальше он пошел пешком.

Отсюда он видел весь рейд. От Эстак до Красного мыса. Архипелаг Фриуль, замок Иф. Марсель как на широком экране. Красота. Он начал спускаться вниз, лицом к морю. От виллы Дзукки его уже отделяли всего две виллы. Он посмотрел на часы. 16.58. Решетчатые ворота открылись. Выехал черный «мерседес», остановился на улице. Он прошел мимо виллы, «мерседеса» и дошел до улицы Эсперетт, которая пересекает бульвар Рука-Блан. Перешел на другую сторону. Десять шагов, и он на остановке автобуса. Согласно расписанию 55-й приходил в 17.05. Он взглянул на часы, потом, прислонившись к столбу, стал ждать.

«Мерседес» отъехал назад вдоль тротуара и остановился. В машине, считая шофера, два человека. Вылез Дзукка. Ему, должно быть, около семидесяти. Как все старые бандиты, одет элегантно. Даже в соломенной шляпе. Он вел на поводке белого пуделя. Следуя за собакой, он спустился до перехода на улице Эсперетт. Остановился. Подошел автобус. Дзукка перешел на тенистую сторону улицы. Потом пошел по пешеходной дорожке улицы Рука-Блан, пройдя мимо автобусной остановки. «Мерседес» тронулся с места, медленно двигаясь вслед за ним.

Сведения Батисти явно стоили пятидесяти тысяч франков. Он все указал тщательным образом. Не упустил ни одной подробности. Дзукка совершал эту прогулку каждый день, кроме воскресенья, когда он принимал свою семью. В шесть часов «мерседес» привозил его на виллу. Но Батисти не знал, почему Дзукка разобрался с Маню. С этой стороны он не продвинулся ни на шаг. Связь с налетом на квартиру адвоката, конечно, должна существовать. Он начинал задумываться об этом. Но ему, по правде говоря, было на это плевать. Его интересовал только Дзукка. Господин Шарль.

Он терпеть не мог этих старых бандитов. Дружков легавых и судей. Их никогда не сажают. Они надменные, снисходительные. Рожей Дзукка походил на Брандо в «Крестном отце». У них у всех такие рожи. Здесь, в Марселе, в Палермо, в Чикаго и в других местах, везде. И теперь он держал одного из них на мушке. Он скоро прикончит одного. Ради дружбы. И чтобы дать выход своей ненависти.

Он рылся в вещах Лолы. В комоде, в стенных шкафах. Он вернулся слегка навеселе. Он ничего не искал. Он копался в вещах, как будто мог открыть в них какую-то тайну о Лоле, о Маню. Но открывать было нечего. Жизнь протекла у них меж пальцев быстрее, чем деньги.

В одном из ящиков он нашел кучу фотографий. Только это им и осталось. Фото вызывали у него отвращение. Он едва не выбросил их в мусорное ведро. Но здесь были три этих фотографии. Все три одни и те же, снятые в одно время, в одном месте. Маню и он. Лола и Маню. Лола и он. Это было на краю большого мола, позади торгового порта. Чтобы туда попасть, надо было обмануть бдительность сторожей. «В этом мы были мастаки», – подумал он. У них за спиной город. На заднике моря – острова. Мы не могли наглядеться на лодки, плывущие в закатных лучах солнца. Лола вслух читала «Изгнание» Сен-Жона Перса: «Войска ветра в песках изгнания». На обратном пути ты взял Лолу за руку. Ты посмел. Раньше Маню.

В тот вечер вы оставили Маню в баре «Де Ланш». Все перевернулось. Никакого веселья. Ни слова. Анисовый ликер пили в смущенном молчании. Желание отдалило вас от Маню. На следующий день пришлось забирать его из полицейского участка. Там он провел ночь за то, что завязал драку с двумя легионерами. Правый глаз у него заплыл, рот распух. Одна губа была рассечена и повсюду синяки.

– Меня уделали двое! Ну и что, пусть!

Лола поцеловала его в лоб. Он прижался к ней и захныкал.

– Черт, как же больно, – простонал он.

Он прямо так и заснул, на коленях у Лолы.

Лола разбудила его в десять часов. Он спал крепко, но во рту у него все слиплось. Запах кофе наполнял комнату. Лола присела на краешек кровати. Рукой она слегка погладила его плечо. Губами она коснулась его лба, потом его губ. Беглый и нежный поцелуй. Если счастье существует, то сейчас оно едва его задело.

– Я забыл.

– Если это так, немедленно убирайся отсюда!

Она подала ему чашку кофе, встала, чтобы пойти за своей. Она улыбалась, счастливая, как будто печаль и не пробуждалась.

– Ты не хочешь присесть, как только что.

– Мой кофе…

– Ты его пьешь стоя, я знаю.

Она опять улыбнулась. Он не мог насладиться этой улыбкой, ее губами. Он неотрывно смотрел ей в глаза. Они сверкали как в ту ночь. Ты задрал ее майку, потом свою рубашку. Вы животами прижались друг к другу и стояли так, не говоря ни слова. Только едва дышали. И она не сводила с него глаз.

– Ты никогда меня не бросишь.

Он поклялся.

Но ты уехал. Маню остался. А Лола ждала. Но Маню, наверное, остался потому, что требовался кто-то, чтобы заботиться о Лоле. И Лола не поехала с ним потому, что оставить Маню казалось ей несправедливым. Он начал задумываться над этим после гибели Маню. Ведь он должен был вернуться. И вот он здесь. Марсель комком стоял у него в горле. Вместе с Лолой, как горький привкус.

Глаза Лолы заблестели ярче. От сдерживаемых слез. Она догадывалась, что он что-то замышляет. И это «что-то» скоро изменит ее жизнь. Предчувствие этого появилось у нее после похорон Маню. За время, проведенное с Фабио. Она чувствовала это. Она также умела предчувствовать драмы. Но она ничего не скажет. Это он должен был говорить.

Он взял с ночного столика конверт из крафт-бумаги.

– Тут билет в Париж на сегодня. Сверхскоростной поезд уходит в 13.54. Вот это квитанция на получение ручной клади на Лионском вокзале. Это то же самое, но на вокзале Монпарнас. Заберешь два чемодана. В каждом, под старыми шмотками, по сто тысяч франков. А вот это почтовая открытка с видом очень хорошего ресторана в Пор-Мер, близ Канкаля в Бретани. На обороте телефон Марина. Это связной. Ты можешь попросить его обо всем. Но никогда не торгуйся о цене его услуг. Я снял для тебя номер в отеле «Каштаны» на улице Жакоб, на твою фамилию, на пять суток. Письмо для тебя будет у портье.

Она не шелохнулась, оцепенела. Глаза ее медленно тускнели. Ее взгляд больше ничего не выражал.

– Я во всем этом могу хоть слово сказать?

– Нет.

– Это все, что у тебя есть мне сказать?

На то, что ему хотелось бы сказать, потребовались бы века. Он мог резюмировать это в одном слове и одной фразе: «Сожалею. Я люблю тебя». Но у них больше времени не было. Или, вернее, время обогнало их. Будущее оказалось позади них. Впереди теперь были только воспоминания. Сожаления. Он посмотрел на нее с максимальным равнодушием.

– Сними все деньги с твоего банковского счета. Уничтожь твою синюю карту. Как можно быстрее смени фамилию. Марин тебе устроит это.

– А ты? – с трудом выговорила она.

– Я позвоню тебе завтра утром.

Он посмотрел на часы, встал. Он прошел мимо Лолы, избегая смотреть ей в глаза, и отправился в ванную. Он запер дверь на защелку. Ему не хотелось, чтобы Лола пришла к нему под душ. В зеркале он увидел свое лицо. Оно не понравилось ему. Он чувствовал себя старым. Он разучился улыбаться. В уголках губ появились горькие складки, которые уже не разгладятся. Скоро ему стукнет сорок пять, и этот день станет самым отвратительным в его жизни.

Он услышал первый гитарный аккорд «Entre los aguas»[3] Пако де Лусиа. Лола сделала звук громче. Стоя перед проигрывателем, она курила, скрестив на груди руки.

– Впадаешь в ностальгию?

– Ты мне осточертел.

Он взял пистолет, зарядил его, поставил на предохранитель и сунул его за спину, между рубашкой и брюками. Она обернулась и следила за каждым его жестом.

– Поторопись. Я не хотел бы, чтобы ты пропустила этот поезд.

– А ты что собираешься делать?

– Устроить шухер. Я полагаю.

Мотор мопеда работал на малых оборотах без перебоев. 16 часов 51 минута. Улица Эсперетт, под самой виллой Дзукки. Было жарко. Пот струился у него по спине. Он спешил со всем покончить.

Все утро он искал арабов. Они непрерывно меняли улицы. Таково было их правило. Это ничему помочь не могло, но у них, вероятно, имелись свои причины. Он нашел их на улице Фонтен-де-Кайлюс, которая стала площадью, с деревьями и скамьями. Здесь были одни арабы. Жители квартала не заходили сюда посидеть. Они предпочитали оставаться у своей двери. Взрослые сидели на ступеньках дома, те, что помоложе, стояли. Мопед был рядом с ними. Увидев, что он подходит, главарь встал, остальные расступились.

– Мне нужна твоя тачка. На после обеда. До шести часов. Две тысячи наличными.

Он внимательно осмотрелся. Встревоженный. Он ставил на то, что никто не подойдет садиться в автобус. Если кто-нибудь возникнет, он откажется. Если какой-нибудь пассажир захочет выйти из автобуса, он заметит это слишком поздно. Это был риск. Он решил пойти на него. Потом он подумал, что, идя на этот риск, он мог с таким же успехом решиться и на другой. Он начал прикидывать. Останавливается автобус. Открывается дверь. Садится пассажир. Автобус снова отходит. Четыре минуты. Нет, вчера это все заняло только три минуты. Положим, все-таки, четыре. Дзукка уже перейдет улицу. Нет, он увидит мопед и даст ему проехать. Он начисто забыл думать о чем-либо другом, считая и пересчитывая минуты. Да, это было возможно. Но после начнется вестерн. 16.59.

Он опустил забрало шлема. Пистолет он крепко зажал в руке. Но его ладони были сухие. Он слегка дал газу, чтобы поехать вдоль тротуара. Левая рука судорожно сжимала руль. Показался пудель, за ним шел Дзукка. Внутренний холод охватил его. Дзукка видел, что он приближается. Он остановился на краю тротуара, удерживая собаку. Он понял, но слишком поздно. Рот у него округлился, хотя он не издал ни единого звука. Глаза его расширились. Страх. Только этого уже хватило бы. Пусть он наделает в штаны. Он спустил курок. С отвращением. К себе. К нему. К людям. И к человечеству. Он разрядил ему в грудь всю обойму.

От виллы рванул вперед «мерседес». Справа подходил автобус. Проехал остановку, не сбавляя скорости. Он дал мопеду полный газ и перерезал дорогу автобусу, обогнув его. Он чуть было не вылетел на тротуар, но проехал. Автобус резко затормозил, загородив «мерседесу» въезд на улицу. Он понесся на полной скорости, повернул налево, еще налево в проезд Сувенир, потом на улицу Роз. На улице Буа-Сакре он выбросил пистолет в дыру сточной канавы. Через несколько минут он спокойно ехал по улице Андум.

Только сейчас он начал думать о Лоле. Сначала одно, потом другое. Больше говорить не о чем. Тебе так хотелось, чтобы она животом прижалась к твоему животу. Вкус ее тела. Ее запах. Мяты с базиликом. Но между вами пролегло слишком много лет и слишком много молчания. И Маню. Мертвый, но все еще такой живой. Вас разделяло полметра. Своей рукой, протяни ты ее, ты мог бы обхватить Лолу за талию и привлечь к себе. Она могла бы расстегнуть пояс халата. Ослепить тебя красотой своего тела. После и настало бы «после». Пришлось бы находить слова. Слова, которых не было. «После» ты потерял бы ее. Навсегда. Ты ушел. Не попрощавшись. Не поцеловав ее. Снова ушел.

Он дрожал. Он затормозил перед первым бистро на бульваре Кордри. Как автомат, он поставил предохранительную цепь, снял шлем. Он проглотил рюмку коньяку. Он почувствовал, как внутри у него разливается теплота. Но его тело отвечало холодом. Он вдруг вспотел. Он побежал в туалет, чтобы его, наконец, стошнило. Он хотел выблевать свои поступки и мысли. Выблевать того, кем он был. Того, кто покинул Маню. Кто не имел смелости любить Лолу. Потерянное существо. Уже очень давно. Слишком давно. Самое худшее, наверняка, ждет его впереди. После второго коньяка он перестал дрожать. Он снова стал самим собой.

Он припарковался на Фонтен-де-Кайлюс. Арабов здесь не было. Было 18 часов 20 минут. Удивительно. Он снял шлем, повесил его на руль, но мотор не выключил. Появился самый юный араб, гоня перед собой мяч. Он поддал мяч в его сторону.

– Сваливай, легавые подвалили. Кое-кто из них уже торчит перед домом твоей бабы.

Он тронулся с места и поехал вверх по переулку. Они, конечно, следят за проездами: Монтэ-дез-Аккуль, Монтэ-Сент-Эспри, Траверс де Репанти. Разумеется, и за площадью Ланш. Он забыл спросить у Лолы, приходил ли снова Фрэнки Малаб. Наверное, ему бы повезло, если бы он поехал по улице Картье, по самому верху. Он бросил мопед и побежал по ступенькам вниз. Их было двое. Молодых полицейских в штатском. Они стояли у подножия лестницы.

– Полиция.

Чуть выше, с улицы, он услышал сирену. Окружен. Захлопали дверцы машин. Они подходили со спины.

– Стоять!

Он сделал то, что и должен был сделать. Он сунул руку под куртку. Надо было покончить с этим. Не быть больше в бегах. Он был здесь у себя дома. В своем квартале. Лучше, чтобы это случилось здесь, в Марселе, чтобы со всем покончить. Он, не отрываясь, смотрел на двух молодых полицейских. Те, кто были сзади, не могли видеть, что он безоружен. Первая пуля словно разодрала ему спину. Его легкое разорвалось. Двух других пуль он не почувствовал.