Текст книги "Дело Николя Ле Флока"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

IX
НА ОХОТУ

Живыми удалось нам выйти на берег ада.

Кребийон

Трапеза превратилась в военный совет.

– Итак, – заявил Николя, – вот что мы сделаем… Бурдо отправится в дом, где проживает молодой человек, и на месте все разведает. Если птичка в гнезде, он привезет ее в Шатле, где мы ее допросим. А я займусь завещанием Жюли. У меня есть несколько ее писем, и я хочу вместе с завещанием показать их специалисту по почеркам. Я знаю одного служащего из Министерства иностранных дел, умеющего ловко вскрывать запечатанные послания, купленные или похищенные у курьеров соседних держав; полагаю, он мог бы нам помочь. Для этого я отправлюсь в Версаль, где…

Он чуть было не сказал, что должен отчитаться перед королем за поездку в Лондон, но вовремя остановился.

– …где Лаборд, как обычно, протянет мне руку помощи. Вернувшись в Париж, я, вооруженный полученными результатами, отправлюсь к мэтру Тифену и постараюсь добиться от него правдивых показаний. На крайний случай, пригрожу арестовать его; полагаю, от этого он станет более сговорчивым. Что же до Бальбастра, то после разысканий инспектора у нас, уверен, возникнут новые вопросы к сему своенравному персонажу. Думаю, у него есть что рассказать; его фигура слишком часто всплывала во время расследования, и вряд ли случайно.

– Не следует забывать, – произнес Бурдо, – что Бальбастр, несмотря на всю свою надменность, не имеет алиби.

Поедая мармелад из сушеных слив, Николя размышлял, какая связь существует между ним и органистом из Нотр-Дам. В доме Бальбастра он впервые встретил Жюли де Ластерье. Органист знаком с таинственным Мальво. Его подозревали в принадлежности к двум тайным обществам. Когда его прижали к стенке, он обронил, что некая могущественная личность заставляла его поступать так, а не иначе и руководила его поступками. Не исключено, что он испытал влияние чар госпожи Ластерье: его частную жизнь окутывала завеса тайны. Во время допроса Бальбастра подле большого органа Нотр-Дам комиссара поразила одна деталь, природу которой он так и не смог определить. Теперь он надеялся, что придет время, и деталь эта, как в известной игре, где картинку разрезают на замысловатые детали, а потом собирают вновь, займет свое место в общей картине преступления.

Веселье, знаменовавшее начало трапезы, к концу ее полностью угасло. Казалось, за время, проведенное за столом, на друзей тяжким грузом навалились размышления. Николя вернулся в Шатле, чтобы просмотреть «Королевский Альманах» и выяснить имя чиновника из Министерства иностранных дел, которого он хотел отыскать в Версале. Не достигнув цели, он решил обратиться к господину де Секвилю, постоянному секретарю посольской службы сопровождения. Секвиль жил на улице Сент-Оноре, напротив улицы Сен-Флорантен. Николя захотел размять ноги, к тому же ходьба всегда способствовала работе мысли. Физическая нагрузка дарила ему забвение, обострявшее его интуицию. Суета, забавные сценки, коими богата уличная жизнь, мелькание лиц, разноголосый шум являлись для него своеобразным возбуждающим средством, необходимым для усиленной работы мысли.

Господин де Секвиль оказался дома. После обычного обмена любезностями он выслушал комиссара и, немного подумав, заявил, что выполнить просьбу может, но предпочитает обойтись без чиновников из Министерства иностранных дел, мало что смысливших в частной переписке. Понизив голос, он сообщил, что в недрах предместья Сен-Марсель проживает публичный писарь и отменный каллиграф, к которому уже обращались для проверки подлинности некоторых бумаг и кое-чьих подписей, голос Секвиля и вовсе стал еле слышен. И этот господин Родоле (так зовут писаря) наверняка может помочь Николя. Вполне понятно, писарь весьма недоверчив, поэтому следует заручиться рекомендацией, иначе проситель, скорее всего, получит отказ. Но Николя, разумеется, получит рекомендательное письмо, кое он, Секвиль, немедленно ему напишет. И изумленный Николя увидел, как на маленьком квадратном листочке секретарь набросал едва различимый рисунок, без какого-либо текста, быстро свернул его и запечатал. Добродушное, в мелких складочках лицо Секвиля удержало комиссара от дальнейших вопросов. Он лишь позволил себе уточнить адрес и получил его с безмятежной улыбкой впридачу.

Несмотря на страстное желание поскорей разобраться в главном для себя вопросе, ноги понесли Николя в совершенно ином направлении, и вскоре он уже стоял возле дверей «Коронованного дельфина». Он выбрал самый естественный предлог – поздравить ставшую хозяйкой заведения Сатин. Окинув взором дом, с которым у него было связано множество воспоминаний как трагических, так и сладостных, он взялся за дверной молоток. Через минуту молоденькая служанка, кокетливо одетая, с улыбкой на устах открыла дверь и спросила, что ему угодно, напомнив, что заведение начинает работу ближе к вечеру. Однако она готова ответить на любые его вопросы, добавила она, склонившись в изящном реверансе. Николя спросил, на месте ли хозяйка. Хозяйка оказалась в отлучке; она отправилась к поставщикам и вернется только вечером. Он уже собрался уходить, когда послышались торопливые шаги, и чья-то рука нетерпеливым движением отстранила служанку. Молодой человек, точнее, мальчик-подросток, в черном костюме и белом галстуке, сжимая в руках треуголку, извинился и попросил позволить ему пройти. Николя замер; ноги словно приросли к крыльцу. В лице и движениях мальчика он, словно в зеркале, узнал себя двадцать лет назад. Он так разволновался, что остался стоять на месте, и мальчик, огибая его, ненароком задел плечом, ибо он загораживал ему проход. Юноша с любопытством взглянул на Николя, но тот стоял против света, и мальчик не смог разглядеть его лица. Видение исчезло, точнее, умчалось. Придя в себя, Николя не удержался и спросил служанку, как зовут видение.

– Это Луи, сын хозяйки, – ответила она, покраснев. – Он учится в коллеже и делает поистине выдающие успехи. Сюда он приходит очень редко…

Лицо ее стало пунцовым.

– Если хозяйка узнает, что он заходил сюда, она будет очень недовольна. У него прекрасные манеры, он усердно постигает науки, а потому она лелеет честолюбивые планы, надеясь, что когда-нибудь он займет достойное его место, место его…

И, чуть не плача, она умолкла.

Ну вот, в смятении подумал Николя, еще один юнец, за которым потянется шлейф разбитых сердец; его лицо является лучшим тому подтверждением. Он дал зардевшейся девушке луидор, и, словно в тумане, двинулся по улице. Если до сих пор его посещали сомнения, теперь от них не осталось и следа. Потрясенный до глубины души, он не замечал идущих ему навстречу прохожих, как не замечал, столкнувшись с ними, их брани и попыток толкнуть его. В нем шла борьба между страхом и неведомым ему счастьем. Как сложится судьба этого мальчика в мире, где все определяется рождением? Он сам долго страдал от своего положения подкидыша и преимущество его понял только со временем. Кем может стать внебрачный ребенок полицейского и проститутки? Истерзанная душа тотчас напомнила ему, что ребенок был зачат, когда мать его еще не ступила на пагубный путь. Так что ему теперь делать? И он снова отложил ответ на потом: он понимал, что как только в этом споре с самим собой будет поставлена точка, изменится не только его жизнь, но и он сам.

Поймав фиакр, он поехал в Шатле, где взял отобранное у нотариуса завещание Жюли де Ластерье и адресованное ему письмо; оттуда он направился на улицу Монмартр, где в задумчивости, не замечая никого вокруг, забрал письма Жюли и приказал кучеру ехать в предместье Сен-Марсель. Выехав за пределы центральных кварталов, экипаж свернул на улицу Муфтар, добрался до улицы Фер-а-Мулен и, проехав мимо дома Шипионе, по правую руку обнаружил поворот в узенькую улочку, носящую то же имя, что и дом, и выходящую на задворки монастыря Сен-Марсель.

В этом квартале монастырей и больниц, самом бедном во всей столице, в полном уединении проживали несколько ученых мудрецов и мизантропов, редко выбиравшихся в центральные районы города, как, впрочем, и местные жители, вспыльчивые и всегда готовые пустить в ход кулаки, отчего предместье пользовалось дурной славой. Когда приходилось усмирять очередные волнения, Сартин советовал проявлять умеренность в обращении с народом, напоминая, что бунт можно подавить, но не задушить. Опасаясь спровоцировать здешнее население, полиция вела себя обходительно, дабы ненароком не вызвать больших бесчинств. Во время расследований Николя и Бурдо приходилось посещать здешние курильни, устроенные в грязных кабаках, где субъекты без определенных занятий коротали дни, глотая ядовитый дым и контрабандную водку, заменявшие им пищу. Там же собирались дезертиры, грузчики и мусорщики, к которым приставали потаскушки, занимавшие самую низкую ступень среди жриц продажной любви. Не удержавшись, он спросил себя, в чем разница между несчастными, опустившимися созданиями и разряженной в кружева и бархат Сатин, но ответ дать остерегся, понимая, что, задав такой вопрос, он мысленно поступил несправедливо по отношению к своей бывшей подруге. Он ехал мимо жалких саманных лачуг, где в дырах вместо окон мелькали грубые лица взрослых, смотрел на замерзших детей, шлепавших босыми ногами по холодной грязи. Все здесь напоминало о вырождении: бедняки страдали от лихорадки, оставлявшей на коже красные пятна, питались хлебом из жмыха, использовали прогорклое масло и пили прокисшее вино. Из-за дурной славы здешних мест многие забывали, что в этом предместье, в собственных домах, проживает немало скромных и искусных ремесленников – краснодеревщиков, ткачей, печатников и переплетчиков, чье мастерство высоко ценилось и оплачивалось.

Домик с заросшим плющом фасадом вплотную примыкал к мастерской господина Родоле, печатника. Застекленную наружную дверь обрамляла надпись, сообщавшая о занятиях хозяина дома. Комиссара провели в кабинет, служивший одновременно мастерской, где на натянутых поперек комнаты веревках на прищепках висели пергаментные иллюстрации и образцы почерков. В многочисленных ящичках с перегородками хранились образцы бумаги и перья. В углах теснились бутылки с запасами чернил и квадратные флаконы с растворителями для лака. Крупный мужчина неопределенного возраста, в сером колпаке, из-под которого торчали желтые пряди, недоверчиво посмотрел на незваного гостя и зачем-то потер руки. На вид Николя дал ему лет пятьдесят. Верхняя одежда его напоминала ризу без рукавов, безупречно белая рубашка была заправлена в черные штаны до колен; на ногах болтались растоптанные кожаные тапочки без задников.

Господин Родоле поймал его взор.

– Я ношу такую обувь, – произнес он, – чтобы в холодное время иметь возможность быстро поставить ноги на грелку. Чем могу быть полезен, сударь?

– Не могли бы вы оказать мне одну деликатную услугу, не требующую огласки? Я комиссар полиции Шатле и веду дело о подделке документов. Господин де Секвиль направил меня к вам, заверив, что вы являетесь выдающимся специалистом в этой области и можете устранить сомнения, существующие относительно одного завещания.

Писарь ничего не ответил, однако глаза его сузились, и он внимательно посмотрел на Николя.

– Наш общий друг, – продолжил комиссар, – передал для вас вот эту записку.

Он протянул крошечный бумажный квадратик Родоле, тот быстро пробежал его взглядом, поднес к пламени свечи и сжег дотла, подтверждая подозрения Николя о характере полученного им сезама. От сгоревшей печати по комнате поплыл черный дым, запахло смолой. Родоле повернулся к комиссару.

– Итак, господин комиссар, скажите, что бы вы хотели узнать?

Николя извлек письма Жюли и завещание. Родоле взял их и, вооружившись увеличительным стеклом, надолго погрузился в созерцание. Затем, расположив в ряд несколько свечей, он наложил завещание на одно из писем, повторил операцию со всеми врученными ему письмами и вновь углубился в изучение документов. Стоя рядом, Николя видел, как подробности его личной жизни становятся достоянием хозяина дома и с досады кусал губы. Только убедив себя, что данная процедура поможет ему отыскать убийцу его возлюбленной, острое чувство унижения постепенно отпустило его, и он успокоился.

– М-да! Однако… – проворчал Родоле, стягивая колпак и обнажая лысину, окруженную тоненьким нимбом седых кудряшек. – Разумеется, я могу ошибаться… вот, господин комиссар, к какому выводу я пришел. Почерк любого человека, даже не обученного в школе, может очень много о нем рассказать. Из всех частей тела наиболее разнообразные движения совершают руки и пальцы. Представьте себе, сударь, картину мастера, скопированную сотней художников. Все работы будут походить на оригинал, но в глазах просвещенных ценителей живописи каждая копия будет обладать своим колоритом и мазком, и эти свойства станут ее отличиями.

– Значит, на ваш взгляд…

– На мой взгляд, у каждого из нас есть свой неповторимый и неподражаемый почерк; подделать почерк невероятно трудно, поэтому подделки, даже искусные, весьма несовершенны. Примеров, опровергающих это правило, крайне мало. Но есть еще одна важная особенность: у одного и того же лица почерк может меняться, ибо расположение духа влияет на написание букв. Одним и тем же пером можно написать и любовную записку, и важный юридический документ, каковым, например, является завещание, но написаны они будут по-разному. Почерк во многом зависит от эмоционального состояния пишущего.

– А что можно сказать про представленные вам документы?

Родоле сочувственно посмотрел на Николя.

– Прошу меня извинить, но скажу честно: я не могу понять, каким образом охваченный пламенем страсти автор пылких признаний может являться обладателем небрежного почерка, коим написан текст, где мысль бежит быстрее, чем перо, хотя автор его и накладывает на себя вполне определенные обязательства. Короче говоря, я уверен, что завещание поддельное, но тот, кто занимался подделкой, имел перед собой подлинники.

– А подпись?

– Поддельная, в этом у меня сомнений нет. На подлинниках есть несколько подписей, следовательно, они должны быть идентичны подписи на завещании. Но подвергнув их наложению, мы сразу видим, как они разнятся. Вот, господин комиссар, все, что я могу вам сказать.

Записку, полученную по почте, Николя приберег напоследок. Едва взглянув на нее, Родоле тотчас сказал, что она также фальшивая.

– Насколько я понимаю суть этого дела, – произнес он, – мои выводы сбросили у вас камень с души. Вы подозреваете, кто мог выполнить эти подделки?

– Пока нет, – ответил Николя.

– Быть может, мои соображения смогут вам помочь… О, это всего лишь предположения, но я хотел бы поделиться ими. Из своего опыта, а также из наблюдений я пришел к заключению, что люди по-разному начинают строку… Возможно, конечно, это не имеет никакого смысла, и мне не стоит омрачать вас…

– Все же скажите.

– Так вот, субъект, изготовивший эти фальшивки, скорее всего – заметьте, я говорю: скорее всего – имеет отношение к музыке. Возможно, это музыкант, композитор или же переписчик нот. Когда часто размещаешь ноты на нотном стане, приобретаешь привычку особым образом начинать строку, что отражается и на обычном письме. Передавайте мое почтение господину де Секвилю.

Писарь поклонился и вежливо отказался от предложенных Николя денег.

– Тысяча благодарностей, господин комиссар, но у нас с Секвилем свои счеты.

Пока Николя в одиночестве ехал в фиакре, мысль его работала столь бурно, что вскоре у него в висках застучала кровь. Итак, завещание, равно как и записка Жюли, оказались подделками. Значит, некая злая сила, преследовавшая его по пятам, по-прежнему изо всех сил и всеми возможными способами старалась бросить на него подозрения и оклеветать его. У него в голове вновь мелькнула еще не оформившаяся мысль. Последнее замечание Родоле означало, что возможный подделыватель почерка Жюли связан с музыкой. Николя тотчас вспомнил Бальбастра, каждодневно музицирующего по роду своих занятий, и сидевшего за фортепьяно Мальво, чье исчезновение побуждало его питать относительно данного субъекта самые тяжкие подозрения. Когда же он сообразил, что Лаборд, большой поклонник музыкального искусства, также сочинял оперы, его охватила дрожь. Он вспомнил, сколь любезно Жюли де Ластерье обходилась с первым служителем королевской опочивальни. Среди его друзей никто более не пользовался ее расположением. Раньше он объяснял ее симпатию к Лаборду надеждами своей подруги когда-нибудь занять место при дворе; теперь же он в этом усомнился: будучи платным полицейским осведомителем, она не могла всерьез питать такие надежды. Неужели хорошенькую вдовушку с Гваделупы и его друга-либертена связывало нечто большее, чем дружба? И кто как не Лаборд мог знать во всех подробностях и о занятиях Николя, и о его секретной миссии? Все его существо противилось подобным подозрениям, к тому же разве в тот злосчастный вечер Лаборд не был в гостях у Ноблекура? Все смешалось самым ужасным образом. Николя ощутил, как он все больше запутывается в паутине интриг, сплетенных с целью лишить его не только жизни, но и чести. После такого заключения ему ничего не оставалось, как вообразить неведомую разветвленную организацию, зачем-то решившую его погубить.

К вечеру он вернулся на улицу Монмартр. Хозяин дома сидел в кресле с высокой жесткой спинкой и читал Овидия, разложив книгу на столешнице секретера. Ноблекур говорил, что не может читать в ином положении, объясняя свою привычку почтением и любовью к книгам, требовавшим, по его мнению, особого к себе обращения.

– А вот и вы, и снова в раздумьях, – произнес Ноблекур, разглядывая сквозь очки отрешенное лицо комиссара.

Рассказ о посещении общественного писаря старый магистрат выслушал, не отрывая взора от книги. Поникший в жидкий воск фитиль покоробился, глухо зашипел и погас, оставив после себя струйку дыма. Ноблекур осторожно закрыл книгу и, помолчав, произнес:

– Дорогой мой мальчик, вы никогда не задавали себе вопрос, что привело вас на службу в королевскую полицию?

– Цепочка случайностей и рекомендация маркиза де Ранрея, врученная господину де Сартину.

– Да нет, я не об этом! Послушайте, что скажет вам старый скептик, и постарайтесь не слишком удивляться. Вас, честного человека, поставило на пути преступления само провидение, ибо оно вам доверяет и намеревается через вас осуществить свои намерения.

– Очень любезно с его стороны, – повеселев, ответил Николя. – Однако оно почему-то не хочет мне подсказать, кто играет первую скрипку в оркестре, исполняющем для меня свою зловещую мелодию.

– Не торопитесь, в конце концов, все улики выстроятся в нужном порядке и укажут дорогу к истине. Но для этого вам придется пробираться сквозь дебри происков и интриг.

– Интересно, это сумерки или чтение сделали вас таким благодушным?

Наклонившись над книгой, он с трудом разобрал название.

– Метаморфозы Овидия… О, понимаю, ностальгия по амурным похождениям…

Ноблекур кивнул.

– Вы попали в самую точку. Когда вы вошли, я как раз вспоминал свою жену, женщину с благородной душой и верным сердцем. Какой унылой и бессмысленной была бы моя жизнь после ее утраты, если бы не друзья, не вы, Николя. Я долго ждал, но так и не дождался появления собственного ребенка. И все же судьба решила вознаградить меня: появились вы, и моя жизнь перестала быть выморочной, ибо вы заняли в моем сердце место сына, любимого и долгожданного.

Неслыханное заявление. Никогда старый магистрат не раскрывал Николя свою душу. Неужели его растерянность, вызванная блужданиями в потемках в поисках неведомого врага, настолько растрогала Ноблекура? Доверие, оказанное ему бывшим прокурором, стало последней каплей, переполнившей чашу страданий, и Николя, тяжело дыша и перебивая самого себя, заговорил. Сумев, несмотря на рвущиеся наружу чувства, умолчать о поездке в Лондон, он подробно поведал старому другу о своей любви к Сатин и о предполагаемом отцовстве, приводившем его в волнение и замешательство. Он признался, что боится ребенка, свалившегося на него буквально с неба, и не уверен, что сможет полюбить его, равно как и не знает, как отнесется к нему мальчик, четырнадцать лет не ведавший о своем истинном происхождении.

– Умерьте ваше неуемное волнение, – ласково произнес Ноблекур. – Вы лучше, чем кто-либо иной видите путь, которым следует идти, ибо сами обрели отца лишь после его смерти. Зло кроется скорее в отсутствии доверия, нежели в непосредственности чувств, толкающих вас навстречу неизвестному пока вам мальчику. Не торопитесь, поразмыслите, а когда примете решение, верните сыну отца, а себе сына. И, пока не поздно, подарите сыну любовь и поддержку, коих он вправе ожидать от вас. Отбросьте сословные предрассудки, вы же отбросили их для себя. Думается, не за горами тот день, когда эти предрассудки перестанут существовать. Дайте ребенку все то, что каноник Ле Флок, маркиз де Ранрей, и смею надеяться, я сам, дали вам. Действуйте решительно. Но, простите, я слишком взволнован… Мы с вами еще поговорим об этом.

Встав с кресла, он стал на ощупь шарить в секретере.

– Сегодня после полудня на ваше имя пришло письмо из Версаля.

Николя взял сложенный вчетверо лист, запечатанный гербом Франции, вновь зажег потухшую свечу и распечатал письмо.

– Ответственный секретарь Его Величества шлет мне приглашение на охоту, которая состоится завтра утром, на прудах Сатори. Значит, надо приготовить зеленый фрак, единственно допустимый при охоте на тяге. Да, холода заставили пернатую дичь собраться на водоемах.

– Вы владеете охотничьей премудростью, – произнес Ноблекур, – она выдает в вас дворянина по рождению. Прекрасный повод передать ее к сыну.

Мысленно Николя согласился с Ноблекуром: сейчас самое время обучать мальчика охотничьим премудростям. Постепенно беседа приняла более отвлеченное направление; хозяин дома иногда играл на флейте, и друзья завели разговор о разных типах этого инструмента. Николя рано отправился к себе: он хотел немного отдохнуть перед охотой, ведь отбыть в Версаль следовало задолго до рассвета.

Пятница, 21 января 1774 года

Солнце еще не проснулось, когда его карета с авеню Пари выехала на площадь Арм. Холодный рассвет и отсутствие тумана обещали ясный день. Всюду лежал иней, в лужах хрустел лед. Прозрачные сосульки свисали с позолоченных решеток, окружавших Лувр [42]42
  Лувр – см. прим. 15.


[Закрыть]. Мостовая под сапогами Николя скрипела и скользила. Он добрался до парка, где перед флигелем принцев выстроилась длинная вереница карет, предназначенных доставить короля и охотников на берега озера, к затопленным полям, где егеря заметили стаи перелетных птиц. Пытаясь согреться, Николя прошел шагов сто. На ходу он обменялся приветствиями и любезностями со знакомыми придворными и снисходительным взором окинул нескольких новичков. Их юношеские лица покраснели от холода и волнения; туго затянутые в костюмы начинающих охотников, они важно смотрели по сторонам. Паж из малой конюшни потянул Николя за рукав, напомнив, что его место – возле дверцы королевской кареты; король же скоро прибудет: утренняя месса подходит к концу. Комиссар почувствовал на себе любопытные взоры и шелест речей придворных, обсуждавших распоряжение, переданное ему достаточно громко, чтобы его мог услышать каждый. Отдав приветствие офицерам из королевского эскорта, он стал ждать.

Скрип колес по гравию предупредил его о приближении монарха. Король, в охотничьем костюме и в плаще под цвет фрака, украшенного большим меховым воротником, опирался на руку угловатого юноши, на голову выше Его Величества; в юноше Николя узнал дофина. Лаборд дружески помахал рукой Николя. Улыбнувшись, король с видимым усилием поднялся в карету. Дофин намеревался последовать за ним, но король велел ему уступить место Николя.

– Садитесь к себе в карету, мне надо поговорить с моим дорогим Ранреем.

Дофин покраснел и, приветствуя Николя, вразвалку направился к своему экипажу. Николя занял место напротив монарха. Эскорт окружил карету, взявшую курс на большой парк. Подперев рукой подбородок, король молча созерцал проплывавшие за окном пейзажи. Прикрыв глаза, Николя наблюдал за ним. С каждым днем монарх выглядел все более постаревшим, раскидистые брови поседели, нос заострился, щеки свисали дряблыми складками, и лицо, некогда столь гармоничное, окончательно утратило четкость контуров. Из черных глаз, исполненных бесконечной меланхолии, исчез прежний блеск, а из-за синеватых мешков под глазами глазницы казались безобразно большими.

– Холодно и солнечно, – произнес наконец король. – Дичь будет хорошо видна. Вы охотились на водоплавающих птиц вместе с маркизом де Ранреем?

– Да, сир. В болотах Бриера.

– Каких собак использовал маркиз?

– Легавых, сир. А еще болотных спаниелей; они хорошо плавают и нечувствительны к холоду.

– Хороший выбор. Мне сказали, на Сомме очень много водоплавающей дичи. Вы заметили это по дороге в Лондон?

– По дороге, сир, я пытался сам не стать дичью.

Король рассмеялся.

– Давайте, рассказывайте, ваш рассказ меня развлечет.

Желая развеять уныние короля, Николя уснастил свой рассказ устрашающими и причудливыми подробностями. Когда же он дошел до появления на дороге в Шантийи графини дю Барри, которую от неожиданности он едва не принял за сказочную фею, король расхохотался. Искусно используя свой дар рассказчика, Николя, не будучи навязчивым, с легкостью рассказывал обо всем, не упуская ничего важного, равно как и повода посмеяться над собой. Зная недовольство короля нарастающей англоманией, он представил Англию и англичан не в лучшем свете, а описывая Лондон, ни разу не похвалил его архитектуру. Продолжая повествовать, он думал о том, что, сложись обстоятельства по-иному, он смог бы сделать блестящую придворную карьеру. Рассказом своим, состоявшим из цепочки сценок, коротких, пикантных и остроумных, где он сам часто представал в карикатурном облике, ему удалось развеселить короля, и тот то и дело принимался хохотать, как дитя, отчего лицо его молодело на несколько десятков лет. Подъехав к прудам Сатори, кортеж остановился посреди вересковой поляны, окруженной березами и тополями; неподалеку виднелся покрывшийся тоненькой корочкой льда водоем. Король опустил окно и подозвал одного из офицеров.

– Я еще не закончил беседовать с моим дорогим Ранреем. Передайте господину дофину, что он может начинать без меня.

И вновь повернулся к Николя.

– Я должен сердиться на самого себя, сударь, ведь это по моему приказу вам пришлось рисковать жизнью, а я едва не лишился преданного слуги.

– Вашему Величеству прекрасно известно, что этот приказ спас меня от иной опасности.

– И, полагаю, вам удалось разобраться в этом запутанном деле?

– Утверждать не могу. Но Ваше Величество должны знать, что все улики подобраны так ловко, что обвинение падает прежде всего на меня; вместе с тем нагромождение подлостей подтверждает мою невиновность.

Король задумался, а потом так тихо, что Николя не понял, задал он вопрос или же просто делился своими соображениями, произнес:

– В самом деле, столько подозрительных совпадений, что, кажется, против вас выступает целая шайка злодеев. Как вы думаете, может ли быть связь между вашим делом и той миссией, кою я вам доверил?

Николя покачал головой, полагая, что в самом вопросе уже содержится ответ. Тут со всех сторон послышались выстрелы.

– Свидание с водоплавающими началось, – промолвил король своим хрипловатым голосом. – Надо поблагодарить Менара за его работу. Интересно, сколько ему лет? Герцог де Пантьевр помнит этого егеря с раннего детства. Ах, какое знание птиц! Почти такое же, как у Людовика XIII, отца моего прадеда… Теперь скажите, какое впечатление произвел на вас шевалье?

– Шевалье д'Эон приветил вашего посланца как нельзя лучше. И если мне будет позволено высказать свое мнение, я бы сказал, что у Вашего Величества нет более верного и преданного слуги.

Король неопределенно хмыкнул.

– М-м-да, именно преданного… и верного… Если неподчинение моим приказам является признаком вышеуказанных добродетелей, тогда, разумеется, да. Но, оставив в стороне его недостатки, готов признать, он искренне старается услужить мне. Но если бы он использовал в наших интересах свои многочисленные знакомства, я был бы от него просто в восторге. Впрочем, он оказал нам важную услугу, поспособствовав завершению дела, которое вы успешно начали, ибо именно вам удалось уговорить Моранда принять наши условия. Мы вам весьма признательны за это, Ранрей.

Николя показалось, что за королевским «мы» промелькнула тень очаровательной фаворитки.

– Вы в очередной раз доказали свою способность решать любые деликатные и рискованные задачи. Сартину очень повезло, что вы всегда у него под рукой!

– Сир, шевалье д'Эон просил меня переговорить с вами по поводу дела сьера Флинта.

Король отозвался не сразу. В последнее время Николя все чаще отмечал, насколько тяжело дается ему принятие решений. Его постоянно терзали сомнения, он не доверял никому, за исключением горстки тщательно отобранных и проверенных людей. Вместе с тем он по-прежнему одновременно занимался сотней разных дел, сохраняя при этом хладнокровие и не выказывая ни дурного настроения, ни нетерпения; когда же речь заходила о решении государственных вопросов, он всегда старался действовать открыто и прямолинейно. Почему же народ не хотел замечать достоинства своего повелителя, а видел одни только недостатки?

– Как вы думаете, можно положиться на этого англичанина? – спросил король.

Николя отвечал с обычной для него непосредственностью, часто удивлявшей людей, привыкших к осмотрительности и лукавству царедворцев.

– Как можно доверять человеку, предавшему своего короля и свою страну? Полагаю, не имея твердых гарантий, не следует на него полагаться; хорошо бы также проверить его сведения или хотя бы сделать вид, что проверили.

– Вот она, истинная мудрость! – воскликнул король. – Я так и сделаю.

Король опустил окошко.

– Принесите моему дорогому Ранрею мои ружья. Позовите Лаборда. А вы, Ранрей, идите охотиться и поговорите о господине Флинте с дофином. Мне хочется, чтобы мой преемник полюбил вас. Настанет день, когда ему понадобятся ваши услуги.

Он протянул Николя руку, тот поклонился и поцеловал ее, а потом, пятясь задом, выбрался из кареты, провожаемый просветленным взором короля. Один из пажей проводил его к месту охоты дофина. Дофин расположился на просторной площадке, и прибытие Николя его не стеснило.

– Хорошая погода, сударь.

Николя никак не мог придумать, с какого конца подойти к вопросу.

– Его Величество желает, чтобы я изложил вам одно дело, с которым я ознакомился во время своей секретной поездки в Лондон.