Текст книги "Дело Николя Ле Флока"

Автор книги: Жан-Франсуа Паро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Англичанин встал.

– Господин маркиз, господин комиссар, господин полномочный представитель, вы столь же разносторонни и неоднозначны, как и ваша кавалерственная дама. Засим я вас покидаю.

Не удосужившись протянуть Николя руку, он направился к двери. Неожиданно он остановился, обернулся и, вскинув лорнет, произнес:

– Главное, не задерживайтесь в Лондоне. Мои соотечественники зачастую мстительны и жестоки. Мне, например, известно, что неведомые заказчики назначили цену за вашу голову. Вопрос в том, кто даст больше. God save the commissioner [30]30
  Боже, храни полномочного представителя (англ.) (примеч. переводчика)


[Закрыть]. Прощайте.

Лорд Эшбьюри засеменил к выходу. При его приближении дверь распахнулась, убеждая Николя, что госпожа Вильямс подслушивала их беседу. Ощутив приступ дурноты, он взял себя в руки и, поразмыслив, с грустью признал, что для неведомого ему мира дипломатических интриг он слишком простодушен и неопытен. Получается, англичанка является осведомителем французского шпиона (по крайней мере, считающегося таковым), который, в свою очередь, имеет некие отношения с английской секретной службой. Каким образом дама справлялась со своими непростыми обязанностями и на чем основано расположение к ней Эона, похоже, действительно ей доверявшего? Подводя итог своим печальным размышлениям, Николя пришел к выводу, что, видимо, и друзья его, и враги знали о грозящей ему опасности. Враг по-прежнему невидим, а опасность подстерегает повсюду и, скорее всего, появится там, где он менее всего ее ждет.

Ростбиф в сопровождении пудинга и бутылки превосходного бордо помогли развеять мрачные мысли. К концу ужина слуга с величайшим почтением водрузил на стол запыленную бутылку. Словно отвечая на вопросительный взор Николя, он объявил, что сие бесценное вино прибыло из Португалии, а потому называется порто, или портвейн; его принято подавать в конце трапезы и исключительно мужчинам. Светлая насыщенная жидкость отливала то малиновым, то янтарным блеском, в зависимости от мерцания свечей. Ощущать во рту сей нектар доставляло неизъяснимое удовольствие, пить – истинное наслаждение; его бархатистый вкус приятно согревал грудь. Орехи и ломтики сушеного сыра подчеркивали удивительные свойства напитка. Николя доставил себе удовольствие и опустошил бутылку, отложив на завтра распутывание клубка гипотез, гнездившихся в его голове.

Понедельник, 17 января 1774 года

Проснувшись с рассветом, Николя решил немного понежиться в постели, однако аппетитный запах побудил его встать. На столике рядом с поджаренным беконом он нашел своеобычную чашку с чаем. Едва он успел привести себя в порядок, как появилась госпожа Вильямс и доложила, что фиакр, который отвезет его в город, в указанное место, уже прибыл. И, сделав паузу, предупредила, чтобы он ничему не удивлялся, а особенно предпринятым для всеобщей безопасности предосторожностям, ибо цель его поездки – встреча «с известным ему лицом». Кучер объяснит ему, что нужно делать, он же должен понимать, что все делается для сохранения в тайне его демарша.

У дверей действительно ждал фиакр; как только он сел в него, лошадь рванулась с места. Движение по улицам Лондона оказалось столь же затруднительно, как и по улицам Парижа. Не сумев обнаружить ничего подозрительного, он положился на неведомых английских помощников, на меры, принятые Эоном, и на судьбу. Через полчаса экипаж остановился. Кучер неспешно спустился с облучка и пригласил Николя зайти в лавку парикмахера. Длинный ряд самых различных париков наверняка бы разжег вожделение Сартина. Молодая девушка взяла его за руку, завела за прилавок из черного дерева, обитый но углам полированной медью, и направилась в темный коридор, пригласив его следовать за собой. Он не заметил, кто открыл дверь, только почувствовал на лице освежающий ветерок, а под ногами каменистую почву. Наконец показался свет; открылась вторая дверь, и девушка передала его на попечение поджидавшего их мальчишки; лицо юного англичанина наполовину скрывал шерстяной колпак, явно рассчитанный на большую голову. Мальчишка схватил его за рукав и подвел к другому фиакру, где на козлах сидел незнакомый ему кучер.

С четверть часа экипаж петлял по улицам и наконец остановился. Дверца открылась, кучер попросил его выйти и направиться в церковь, названную им «Часовня королевы». Вложив в руку Николя католический молитвенник на французском языке, он прибавил, что раз господин знает свой адрес, то обратно он доберется собственными силами. Человек же, которого он разыскивает, сам подойдет к нему и предложит рассказать историю часовни, так что ему незачем обращаться с вопросами к кому бы то ни было.

Часовня поражала не столько своими размерами, сколько на удивление гармоничными пропорциями и резным кессонным потолком. Приблизившись к алтарю, Николя почувствовал, как кто-то возник у него за спиной. Обернувшись, он увидел мужчину среднего роста, закутанного в плащ с высоким воротником, в парике и с треуголкой в руках; на полном невыразительном лице сверкали нескромные бегающие глазки.

– Быть может, – начал по-французски незнакомец, – сударь желает узнать историю сей церкви?

Незнакомец взял молитвенник из рук Николя, открыл, словно что-то проверяя, а затем сунул к себе в карман.

– Охотно, – ответил Николя.

– Архитектор Иниго Джонс построил ее в 1627 году для принцессы Генриетты Французской, супруги Карла I. Советую вам обратить внимание на резной алтарь работы Аннибале Карраччи. Я удовлетворил ваше любопытство?

– Сударь, – произнес Николя, – вы знаете, кто я и кто меня к вам направил. Меня уполномочили предложить вам заключить выгодное для обеих сторон соглашение, дабы положить конец предосудительному для всех, и, первую очередь для вас, положению и свести все дело к досадному недоразумению.

– Однако не слишком ли вы скоры в своих суждениях – недовольно заметил незнакомец. – Хорошенькое недоразумение! Сначала подсылают ко мне наемных убийц, а потом хотят, чтобы я согласился на их предложения! Я намерен мстить, слово Моранда. И я буду жаловаться и добьюсь, чтобы мой голос жертвы деспотизма был услышан!

Неожиданно успокоившись, он произнес совершенно иным, сиропным тоном:

– Я ничего не имею против вас. Приходите, я познакомлю вас с женой и чадами. Прошу вас смиренно ко мне откушать заливное из головизны презентованного мне осетра, вкусом своим превосходящего все имеющиеся во Франции сорта рыб; к заливному прилагаются жареные устрицы. Что вы на это скажете? Есть чем порадовать даже самый изысканный желудок. Моя жена очень больна, она подвержена кровотечениям. Пожалейте ее, будьте умницей.

– В моем лице вы найдете человека, всячески желающего вам помочь, – ответил Николя. – Я проделал этот путь именно потому, что имею возможность предложить вам решение, кое, как мне кажется, удовлетворит обе заинтересованные стороны.

– Нет, – отозвался Моранд, – для переговоров вы прибыли слишком поздно. На меня нападают, и я отвечаю, отвечаю тем же…

Он топнул каблуком по полу.

– Я разговаривал с законниками, и готов подробнейшим образом рассказать – дабы затем опубликовать – историю мерзавцев из парижской полиции, которых Эгийон послал сюда, чтобы похитить меня или убить.

– Сударь, – промолвил Николя, – обвинять легко, но вы сами навлекаете на свою голову неприятности. Отчего бы вам не найти иное занятие, нежели чернить репутации известных лиц, до которых вам, в сущности, нет никакого дела?

– А о чем мне прикажете писать? Черт побери, докажите мне, что для зарабатывания денег можно найти лучший сюжет, нежели придворные шлюхи? Пиши я пьесы или романы, никто бы не стал меня ни читать, ни публиковать! А так я пишу о том, о чем знаю только я, а потому я твердо уверен, что найду и покупателей, и читателей во всей Европе. Субъекты, сидящие в Версале, ну, те, которые вас прислали, подсылают ко мне убийц. Мне наплевать на яд и на кинжал, ведь если я умру от одного из этих смертоносных орудий, значит, меня не повесят и весь позор падет на организаторов моего убийства.

Вцепившись в запале в плащ Николя, он затряс его, заскрипел зубами, и на губах его выступила пена.

– Но, сударь, – стал успокаивать его Николя, – я вам не угрожаю, напротив, я предлагаю вам достойный способ покончить с этим делом, снабдив вас средствами, дабы вы смогли кормить и лелеять вашу семью, позабыв о муках, вас терзающих. Я протягиваю вам руку помощи, а вы отказываетесь выслушать меня! Примите мои предложения и уничтожьте предосудительные листки, заставляющие проливать слезы женщину, чье нежное сердце всегда смягчается при виде чужих несчастий… женщину, не раз доказавшую, что на великодушие она отвечает состраданием.

Николя показалось, что его сентиментальное вступление растрогало Моранда, и тот заколебался. Памфлетист долго мял треуголку, однако гордыня взяла верх.

– Я хочу подвергнуть их публичному наказанию! Я выставлю их на суд общественного мнения! О, вы не знаете, что такое английский суд! Беранже и его приставы попали в лапы здешних судейских и теперь сидят под замком на Боу-стрит. Я раздавлю этих мерзких гадюк, приплывших с континента, а вместе с ними и весь гадюшник, именуемый версальским двором! А вас я приглашаю воспользоваться моим гостеприимством, дабы вы по справедливости оценили мой вкус.

С тяжелым сердцем Николя отвесил ему поклон и вышел из часовни. Холодный воздух взбодрил его, и он решил пойти куда глаза глядят и взять экипаж, только когда устанет. Как и предсказывал Эон, охваченный неукротимой ненавистью памфлетист не уступил. Но, может, он сумел хотя бы поколебать его позиции? Поглощенный своими мыслями, он с размаху налетел на женщину в ярком алом платье и короткой накидке из кроличьего меха. Она воскликнула по-французски.

– Ох, ну, иди же ко мне, красавчик! Наконец-то мне попался не урод!

Внезапно на ее размалеванном лице появилось выражение крайнего удивления.

– Глазам своим не верю: это же господин Николя! Вот уж кого я в последнюю очередь ожидала встретить в Лондоне! Ты помнишь, кто я? Помнишь Президентшу, подругу Сатин, из заведения «Коронованный дельфин»?

Под толстым слоем белил и красок он наконец узнал девицу, работавшую некогда в галантном доме на улице Сент-Оноре.

– Разумеется, узнал! Что ты тут делаешь, красавица?

– Воспользовавшись тем, что наши страны заключили мир, я в 1770-м перебралась за Ла Манш. Француженки тут пользуются большим спросом. Ты можешь повстречать целые толпы наших соотечественниц из веселых заведений. Здесь все проще, да и полиция не сует нос тебе в задницу. Местные пивнушки служат нам будуаром, их задние комнатушки – альковами. Никто ни от кого не прячется, списки девочек свободно ходят по рукам. В списках указаны адреса и самые пикантные подробности об их росте, фигуре, ну, и о талантах, что их прославили. А с прибытием новой партии девочек списочек обновляется.

И она заговорщически ему подмигнула.

– Значит, местная полиция кажется тебе более снисходительной, – усмехнулся Николя.

– Разумеется, она не лучше, но от нее проще откупиться, конечно, если речь не идет о баньос. А флики, знаешь ли, они повсюду одинаковы. Прости, Николя.

– Я не обижаюсь. А что это за баньос?

– Такие специальные места, где устраивают галантные вечеринки. Содержательницы этих помещений не терпят шума и скандалов. Впрочем, те, кто пытается обижать девочек, имеют большие неприятности.

– Так ты счастлива в Лондоне?

– О! Я скучаю по Парижу, но здесь всегда есть работа для неленивых девочек. Я потихоньку коплю денежки, чтобы вернуться в предместье Сен-Марсель и открыть собственную лавочку; я пока еще в цене, но ведь мне уже немало лет. А как дела у Сатин?

– Хорошо. Она унаследовала место Полетты.

– О-ля-ля, вот это новость! Очаровательная Сатин на месте мамаши-сводницы! Никогда бы не подумала. А вы с ней все еще крутите шуры-муры?

Николя не ответил.

– Да что я спрашиваю, – продолжала она, – вы ж связаны с ней по жизни. А как дела у твоего сына?

– Моего сына?

– Ну да, у малыша Луи. Вылитый твой портрет. Уж этого ты не можешь отрицать.

Николя ощутил, как ледяная волна захлестнула его с головой, и он, чтобы не упасть от ее натиска, прислонился к стене. Кровь отхлынула от лица, и он так побледнел, что это заметила даже Президентша.

– Ох! Ну, не дура ли я? А все мой длинный язык! Да ты белый, словно покойник. Вот незадача, и кто меня за язык тянул? Ты же ничего не знаешь! Ах, я старая ослица… Она ж приказывала мне молчать. Я смылась в Англию, и она решила, что больше никогда меня не увидит.

Сорвавшись с места, Николя быстро зашагал вперед, и через несколько мгновений ошеломленная девица осталась далеко позади. Он шел, не разбирая дороги, и лихорадочно соображал. Когда в 1761 году Сатин сообщила ему о ребенке, он с тревогой спросил, не его ли это малыш. Он прекрасно об этом помнил, ее ответ по-прежнему звучал у него в ушах: «Ты очень осторожный, Николя. Я все подсчитала. К тому времени мы с тобой давно не встречались». Он поверил ей на слово, а ее смущение отнес на счет застенчивости и стыдливости. Он вел себя как последний дурак. В следующее мгновение он принялся убеждать себя, что этого не может быть, что Президентша все выдумала или просто пересказала очередные сплетни: пансионерки веселых домов всегда любили почесать языки. Когда он вернется в Париж, он прояснит эту новую загадку, а пока надо выбросить ее из головы.

Бродя по лондонским улицам, он убеждался, что они столь же грязные, как и парижские, хотя уборщики постоянно собирали мусор в большие тяжелые тачки и увозили его. Вечный туман вперемешку с дымом от каменного угля, единственного топлива, используемого как для приготовления пищи, так и для отопления, затруднял дыхание и затмевал солнце. Вскоре Николя взял фиакр, и тот быстро доставил его на Беркли-сквер, где госпожа Вильямс встретила его с таким удивленным видом, словно не ожидала его возвращения. Она передала ему запечатанный конверт, без гербов и подписи, где высоким наклонным почерком было написано, что его протеже выпустят сегодня вечером, а посему он обязан явиться в полицейский участок на Боу-стрит ровно в пять часов. Его и отпущенных на свободу французов немедленно препроводят на набережную Темзы, откуда баркас доставит их на борт французского корабля. Поднявшись к себе, Николя собрал чемодан и вручил несколько гиней ошеломленному слуге и госпоже Вильямс, долго жеманившейся, прежде чем принять их. Но благодаря своему обаянию комиссар сумел смягчить даже ее суровый прав; постепенно ее недовольный вид сменился приветливой улыбкой, и она угостила Николя еще теплым пирогом с изюмом и индийскими пряностями, ароматы которых немедленно наполнили дом. Расстались они добрыми друзьями.

Прием, оказанный английскими властями, возмутил Николя. Какой-то чиновник с бегающими глазками долго объяснял ему, как следует производить процедуру передачи задержанных, и настаивал на том, чтобы полицейская карета подъехала как можно ближе к крыльцу, дабы французы незаметно сели в нее, не успев пробудить гнев враждебно настроенной толпы, окружавшей участок. Но уже при подъезде Николя столкнулся с озлобленной, разъяренной массой портовой и уличной черни. Его появление вызвало бурю брани и проклятий, и он с трудом увернулся от пущенных в него комьев грязи.

Он нашел своих соотечественников в затхлой камере, истощенных, больных, в лохмотьях, заросших давно небритой щетиной. Капитана Беранже била дрожь, он плохо соображал, и Николя подумал, что подобным людям нельзя доверять деликатные поручения. Он стал вспоминать, что говорил ему Сартин об этом офицере, получившем в определенных кругах прозвище порочный фанфарон. Кажется, Беранже всегда был готов рискнуть всем, ибо терять ему было нечего, а следовательно, ради солидного вознаграждения он без раздумий соглашался на все. Распластавшись на земле, один из приставов бредил, другой, увидев Николя, зарыдал, и все они, обнимая его колени, наперебой умоляли его вызволить их отсюда.

Бесшумно покинуть полицейский участок не удалось. Ненависть черни к французам оказалась поистине безграничной, и на карету обрушился град камней и комьев грязи. Николя подумал, что этот инцидент наверняка дурно отразится на отношениях между обоими королевствами. Отказавшись сесть в отдельный фиакр, он, несмотря на риск потерять свой багаж, втиснулся вместе с бывшими узниками. Прибыв на набережную, кучер, ехавший впереди, с улыбкой протянул Николя его чемодан. Сердечно поблагодарив помощника д'Эона, он протянул ему гинею, но тот от денег отказался, зато с радостью пожал протянутую Николя руку. Откуда такое бескорыстие? Почему англичанин проявил к нему столько заботы и симпатии? Но времени для размышлений не осталось, и Николя прыгнул в шлюпку.

Опасаясь пропустить прилив, владелец приземистого рыбачьего судна приказал немедленно готовиться к отплытию.

Попутный ветер сопровождал их до самого Кале. На протяжении всего перехода Николя пришлось слушать бессвязные рассказы полицейских, прерываемые криками несчастного безумца. Постаревший и обогащенный опытом причастности к закулисным политическим интригам, комиссар Ле Флок ранним утром ступил на французский берег. Мысль о том, что он, возможно, является отцом четырнадцатилетнего мальчика, носившего имя его отца, маркиза Луи де Ранрея, и также имя его повелителя, короля Франции, не давала ему покоя. Сдав неудачников-полицейских на руки их портовым собратьям, он отправился на почтовую станцию, потребовал лучшего коня, и, пришпорив скакуна, помчался в Париж, куда ему хотелось добраться как можно скорее.

VII
С НОГ НА ГОЛОВУ

Мы любим ложь с безумным пылом,

А к правде – льда мы холодней.

Лафонтен (Пер. О. Чюминой)

Вторник, 18 января 1774 года

Возвращение в Париж превратилось для Николя в настоящий кошмар. Лошади, которых он менял на почтовых станциях, обладали столь разными темпераментами, что он дважды вылетал из седла на дорогу, покрытую смесью жидкой грязи и ледяной крошки. Впрочем, коней он не винил, тем более что он всегда обходился с ними ласково и умел договориться с любой лошадью. Но из-за непрерывной череды дождей и туманов тракт превратился в призрачную тропу, скользкую и отливавшую льдистым блеском, слепившим уставшие глаза лошадей, и, те, испуганные, поскальзывались на замерзших лужах. Он останавливался только для того, чтобы слегка перекусить и поменять коня, и вновь пускался в дорогу, не думая ни о чем, отбросив все страхи, и сосредоточившись на одной только мысли – поскорее прибыть в столицу.

И вот в субботу утром он, добравшись до цели, свалился с коня во дворе дома на улице Монмартр, и мальчишки-подмастерья на руках отнесли его к нему в комнату. После долгих часов, проведенных в седле, он едва мог пошевелиться. Увидев, в каком он состоянии, все домочадцы пришли в движение: Чтобы стащить с него сапоги, Пуатвену пришлось их разрезать. Марион раздула огонь и поставила кипятить воду, а Катрина, бывшая маркитантка, много чего повидавшая на полях сражений, раздела его и, словно коня, обтерла жгутом, смоченным в шнапсе, а затем растерла одной только ей известной мазью, от которой по телу разлилось приятное тепло. Потом он заснул и, проспав двое суток, проснулся в понедельник утром. Чувствуя себя полностью отдохнувшим, он, голый по пояс, промчался через кухню, выскочил во двор, быстрыми движениями привел в действие насос и долго стоял под струей холодной воды, распевая во все горло. Произведя на кухне подлинное опустошение, он успел беззлобно поддразнить пришедших в смятение Марион и Катрину и поболтать о пустяках с господином де Ноблекуром. Его переполнял восторг блудного сына, вернувшегося домой, где его встретили с распростертыми объятиями, и он решил отложить разговор о серьезных вещах на потом. Чисто выбритый, причесанный и в свежей одежде, он пешком отправился в Шатле, где, как он знал, в этот час всегда можно застать Бурдо. В нем пробудилась жажда жизни, желание наслаждаться каждым ее часом; возрождение свершилось.

Знакомые очертания королевской тюрьмы напомнили ему о мрачной действительности: он по-прежнему пребывал главным подозреваемым в деле об ужасном убийстве. Его друзья не верили в его виновность, однако все сделано для того, чтобы подтвердить подозрения тех, кто в нее верил; а таковых насчитывалось немало. Он по-прежнему терялся в догадках, почему и кто пытался убить его. Долгие размышления привели его к выводу о существовании сговора загадочных и могущественных лиц, злоумышляющих на его честь и жизнь. Какой меркой Сартин, а главное, король, станут измерять весьма скромный успех его миссии в Лондоне? И, добавляя еще один мазок к удручающей картине, он снова обращал взор в прошлое, откуда явился неведомый ему ребенок, подросток, чье будущее, возможно, касается его самым непосредственным образом. Впрочем, это дело могло и подождать: четырнадцать лет молчания оправдывали его нынешнюю неторопливость.

Сидя в дежурной части, Бурдо водил пальцем по строчкам, изучая отчеты о ночных происшествиях. От этого занятия веяло повседневной рутиной; однако она приободрила Николя, особенно когда инспектор, заметив наконец его присутствие, вскочил и с радостным возгласом хлопнул его по плечу.

– Черт побери, как я рад вновь видеть нашего таинственного путешественника!

Николя смутился: он не знал, как объяснить свое отсутствие, в причины коего Бурдо предполагаемо не посвящали.

– Знаю, знаю, – продолжал Бурдо. – Государственные дела! Господин де Сартин ясно дал понять, что мне не следует засыпать вас вопросами. А слухи…

– Мне так вас не хватало! – с облегчением воскликнул Николя. – Придет время, и я все вам расскажу. А что нового здесь, у вас?

– Прически постепенно становятся все выше и выше, – с нарочитой важностью отвечал Бурдо. – Но, возможно, вас более заинтересуют слухи. Говорят, экипаж графини дю Барри заметили на северной дороге, там у графини состоялась встреча с неким маркизом-комиссаром… Когда об этом доложили генерал-лейтенанту, он утратил присущее ему хладнокровие, сорвал с головы парик и пообещал подвергнуть самым страшным пыткам болтунов – он употребил более выразительное слово, – ставящих под угрозу жизнь его лучшего комиссара. Вот почему я столь волновался, а теперь столь рад вашему появлению.

– Я тоже очень рад, Бурдо. Но, скажите, как далеко вы продвинулись в наших делах?

– Adagio ma non troppo [31]31
  Медленно, но не слишком (ит.) (примеч. переводчика).


[Закрыть]. Коротко и по порядку: primo, вы являетесь наследником госпожи Ластерье; secundo, анонимное письмо обвиняет вас в каком-то непонятном поступке; tertio, Казимира, чернокожего раба вашей подруги, подвергли допросу с пристрастием, но безрезультатно, и мне очень хочется узнать ваше мнение об этом допросе.

– Тогда давайте по порядку.

– Я выяснил имя нотариуса госпожи де Ластерье. Как вы и предполагали, он живет хотя и не в ее квартале, но поблизости. Это мэтр Тифен с улицы Арп, его дом стоит как раз напротив улицы Персе. Когда я предъявил ему приказ подвергнуть его допросу, он согласился вручить мне хранившееся в одном из многочисленных ящичков собственноручное завещание вашей подруги, согласно которому вы являетесь законным ее наследником.

Он взглянул на Николя, удрученно взиравшего в пол.

– Но это еще не самое плохое, есть новости и похуже! Завещание составлено за три дня до смерти.

– Где и как? Она сама пришла к нотариусу? Или пригласила его к себе на улицу Верней? И в каком состоянии была печать?

– Хорошие вопросы! Она никуда не ходила, свидетелей нет, а завещание доставил в контору неизвестный посыльный.

– А подпись?

– Их несколько, и все они, похоже, подлинные; во всяком случае, так утверждает эксперт из Дворца правосудия; красная печать тоже нетронута. Вы не хуже меня знаете, как легко ошибиться, когда речь идет о почерке. Честно говоря, никогда нельзя быть полностью уверенным. Возможно, документ подлинный, но не исключено, что и подложный. Во втором случае подозрения надают на вас, ибо вам это выгодно… Впрочем, в первом тоже.

Николя размышлял.

– Одной только подлинной подписи недостаточно, – произнес он. – Весь документ должен быть написан рукой завещателя, равно как и проставлена дата. Эти три условия требуются для признания завещания законным. В Парижский кутюм 1581 года Парижский парламент сумел внести ряд изменений и уничтожить прерогативы королевских нотариусов составлять данного рода документы. Во всяком случае, дорогой мой Пьер, я советую вам вплотную заняться этим нотариусом, чье имя я, давний парижанин, сегодня слышу впервые.

– Вы правильно определили уязвимое место, – ответил инспектор. – Этот Тифен только что принят в Гильдию нотариусов, и все до сих пор пребывают в удивлении, как ему удалось собрать необходимую сумму для покупки этой должности, внезапно оставленной семьей, владевшей ею на протяжении нескольких веков. Случаи оставления должности крайне редки, и в основном происходят по причине матримониальных союзов. Состоять в Гильдии нотариусов – нелегкий труд, требующий немалой житейской сметки. Но откуда вам это известно?

– Вы забываете, что когда-то меня прочили в нотариусы, и я работал помощником нотариуса в Ренне, пока меня не отправили в Париж.

Они расхохотались, и Бурдо спросил:

– Что вы мне в таком случае посоветуете?

– Хорошо бы поговорить с мэтром Бонтаном, деканом Гильдии нотариусов; он наверняка что-нибудь знает об этом Тифене. Мы устроим с ним встречу через Ноблекура; они одного возраста и, насколько мне известно, добрые друзья. А что за анонимное письмо, о котором вы мне говорили?

Бурдо открыл реестр и извлек грязный клочок бумаги, испещренный печатными буквами.

– Этот листок обнаружили в карете господина де Сартина. Написано печатными буквами, измененным почерком, на обычной бумаге, обычными чернилами. Ничего, за что можно зацепиться.

И он прочел послание вслух.

«Спросите у Николя Ле Флока, что он бросил в реку на углу моста Руаяль, напротив улицы Бон, в ночь с 6 на 7 января 1774 года. И да свершится правосудие!»

– Записка не имеет никакого смысла, – произнес Николя, чувствуя, как бодрое настроение, посетившее его сегодня утром, окончательно испарилось. – Какой злодей ополчился на меня, на каком основании? Убийство Жюли, происшествия, о которых я пока не могу вам рассказать, завещание… Когда наступит конец всем этим тайнам?

– Когда мы арестуем виновного или виновных. Относительно виновных мне пришла в голову одна мысль. Во время вашего отсутствия господин де Сартин приказал мне отправиться вместо него на демонстрацию опыта, показанного неким изобретателем перед комиссией из Академии наук.

– А какое отношение имеет этот опыт к нашему делу?

– Сейчас поймете. Речь идет о новом механизме, с помощью которого, как утверждает изобретатель, можно оставаться под водой целый час, не поднимаясь наверх, чтобы подышать. Он утверждает, что может опуститься на глубину тридцать футов. Вы следите за моей мыслью? Сена не слишком глубока. Я опережаю ваш вопрос: мы уже прошлись драгами по дну, но безрезультатно. Полагаю, можно попросить провести эксперимент у моста Руаяль, и сделать это через два дня, то есть 20 января.

– Мне нравится ваша оригинальная идея, я хотел бы присутствовать при этом опыте.

– Нет ничего проще. Сартин, с согласия Его Величества, разрешил вам сопровождать меня во время следствия по нашему делу, и без маскарада, хотя карнавал уже не за горами.

– А что в-третьих? – вздохнул Николя.

Бурдо протянул ему листок бумаги, испещренный мелким, словно следы мушиных лапок, почерком судебного писаря.

– Это протокол допроса Казимира, чернокожего раба госпожи де Ластерье.

Николя со вздохом покачал головой.

– За рабами не признают прав свободных людей, зато с легким сердцем отправляют их на пытку, где они испытывают те же страдания, что и их хозяева. Только под пыткой их слушают, и слова их значат столько же, сколько слова их хозяев!

– Так говорит ваше доброе сердце, – произнес Бурдо, – и я полностью разделяю ваше мнение. Кстати, в этом деле нам пока удается не упоминать вашего имени. Но Казимир – иное дело. Кто-то сообщил о расследовании секретарю министра морского флота. Вокруг все строят догадки и требуют пролить свет на преступление, совершенное с неимоверной жестокостью. Подумать только, вдова интенданта финансов морского флота, белая женщина, – и убита рабом-негром! Да еще во Франции! Что начнется в колониях, если слух об этом придет туда раньше успокоительной новости о неизбежном и немедленном наказании? На Сартина оказывают давление, хотя вам прекрасно известны его взгляды и на рабство, и на применение пыток.

– О! Полагаю, он уступил, лишь бы отделаться от этой камарильи!

– Совершенно верно, он так и сделал, дав Сансону указания не усердствовать. Вы знаете, насколько гуманным может быть наш друг, а тут он даже перевыполнил указания Сартина, разыграв спектакль пыток, чтобы убедить подследственного сказать правду. Разумеется, он не намеревался замучить его до такой степени, чтобы тот начал нести любую околесицу, лишь бы прекратить страдания. Орудия пыток производят сильное впечатление, их вид сломил сопротивление несчастного раба, очутившегося за тысячу лье от своего родного острова и обвиненного в ужасном преступлении.

Николя взял протокол и стал читать его вслух.

– «В год 1774-й, пятнадцатого января, в королевской тюрьме Шатле, мы, Пьер Бурдо, инспектор полиции, по специальному поручению господина начальника уголовной полиции и в присутствии…»

– Пропускайте начало, – прервал его Бурдо, – он повторил все, слово в слово, что говорил прежде. Я подчеркнул свинцовым карандашом строки, где появляется кое-что новенькое.

Николя продолжил чтение.

– «… повторно привязать означенного Казимира к скамье и спросить, дабы узнать, не имел ли он желания отравить свою хозяйку. – Ответ: нет, потому что хозяйка никогда не делала ему ничего плохого. Однако он признает, что часто просил хозяйку отпустить его на свободу, его и его подругу, но хозяйка всегда отказывала, и он был этим очень недоволен. Был задан вопрос, не говорил ли он о своем желании третьим лицам. – Ответ: он не хочет называть имя того человека, который посоветовал ему вернуться на острова, сказав, что для этого нужны только деньги. Был задан вопрос, знал ли он, что, отбыв без спроса на родину, он совершает побег, а значит, его неминуемо станут искать, а когда схватят, сурово накажут. – Ответ: он это знал, однако за свободу он готов заплатить любую цену. Был задан вопрос, знает ли он, откуда взялись пряности, которые он положил в приготовленный им соус. – Ответ: да, это были семена гаитянского жгучего перца, привезенного им из Санто-Доминго; у него на родине все используют этот перец при приготовлении пищи. Был задан вопрос, как долго находился в доме в тот вечер, когда скончалась его хозяйка, некий господин фон Мальво. – Ответ: он не знает, так как в последний раз он видел этого господина, когда хозяйка увела его показывать духи. Был задан вопрос, зачем хозяйка позвала его именно тогда, когда она показывала духи господину фон Мальво, – Ответ: она приказала ему отнести на почту письмо, и он немедленно исполнил ее приказание, а так как он не умеет ни читать, ни писать, то он не знает, кому было адресовано это письмо. Был задан вопрос, состояла ли его хозяйка в плотской связи с господином фон Мальво. – Ответ: он уверен, что нет, ибо его хозяйка была по уши влюблена в господина Ле Флока, а потому не могла искать удовольствий на стороне».