Текст книги "Девчонки в погоне за модой"

Автор книги: Жаклин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава 9
ДЕВОЧКА С ПРОБЛЕМАМИ

У нас установился новый распорядок дня. Я не ем. Анна плачет. Папа кричит. Я ухожу к себе в комнату и рисую. Я не ем. Анна плачет. Папа кричит.

Я ухожу к себе в комнату и рисую…

Моголь наблюдает за ходом игры со зрительской трибуны.

– Элли, ты сумасшедшая, – говорит он, чавкая шоколадкой у меня на глазах.

– Она всех нас сведет с ума, – говорит папа. – Господи, Элли, как ты можешь быть такой эгоисткой, так зациклиться на себе? Ты просто-напросто добиваешься внимания.

– Не надо мне внимания. Мне надо только одно: оставьте меня в покое.

– Это все я виновата, – говорит Анна.

– Почему?

– Это я предложила попробовать диету. Куда девался мой разум? Элли и так было трудно: она лишилась матери, была вынуждена свыкаться с мачехой. Отчасти это символично. Мы с Элли в последнее время немного сблизились, и это ее тревожит. Ей, видимо, кажется, что она предает память своей мамы. Поэтому она отвергает еду, которую я готовлю. Тем самым она отвергает мою заботу в целом.

– В жизни не слышал подобной чепухи, – говорит папа. – Не перевариваю этой психологической болтовни. Прекрати обвинять себя, Анна! Ты замечательно относишься к Элли. Просто она села на диету и зациклилась на этом. Пока мы находимся здесь, ей больше не о чем думать. И наверное, она расстраивается из-за Дэна – тут уж и я подсуропил, я понимаю.

Как они оба неправы! Все это, конечно, не имеет никакого отношения к Дэну. Мы встретили их, когда вышли погулять в очень дождливую погоду. Дэн и Гейл были одеты в одинаковые оранжевые непромокаемые куртки с капюшонами, надвинутыми на самый лоб. Они держались за руки в шерстяных перчатках и шагали в ногу: левой, правой, левой, правой. Похоже, они созданы друг для друга. Я, видно, сошла с ума, если хоть на минуту могла подумать, что Дэн создан для меня.

И Анна тоже ни при чем, хотя ее слова проникают глубже папиных. Меня мучает совесть из-за Анны. Я не хотела, чтобы она так волновалась из-за меня. Я не знала, что она может так изводить себя по моему поводу. А то, что она сказала про мою настоящую маму! Я никогда ни с кем не разговариваю про маму. Папа думает, я ее забыла.

Но я никогда не забуду. Я до сих пор иногда мысленно разговариваю с ней. Дома я держу ее фотографию на столике у кровати, только не привезла ее с собой в коттедж. Вдруг мне страшно хочется ее увидеть. Я пробую нарисовать маму по памяти, но у меня плохо получается. Линия начинает дрожать и прерывается, когда я пытаюсь нарисовать очертания ее груди, талии, бедер. Я всегда считала свою маму красавицей: длинные темные вьющиеся волосы, не то что мои мелкие кудряшки. Большие темные глаза, лицо в форме сердечка, нежные щеки, нежные мягкие руки, мягкая пышная грудь – я до сих пор помню, как уютно было прижаться к ней, когда она укладывала меня спать. Но сейчас я вспоминаю ее мягкую, округлую фигуру и думаю: не была ли моя мама немножечко полной? Конечно, не такой толстой, как я, но все-таки довольно пухленькой?

Я пытаюсь вспомнить, как она выглядела без одежды. Наверное, я видела ее в ванной или в спальне, в трусиках и лифчике? Мне становится стыдно, как будто я подглядываю за ней в замочную скважину. Да какая разница, худая она или толстая? Господи, это же моя умершая мамочка!

Я не верю в рай, но сейчас рисую его, как рисуют маленькие дети: облачка, похожие на сугробы, золотые врата. Я усаживаю маму на сверкающем звездном троне, одеваю ее в мерцающее платье и крылья цвета заката. На мгновение ее милое, нарисованное мелками лицо смягчает улыбка, и мама говорит: "Какая разница, Элли, толстая ты или худая?"

Я знаю, что она права, и цепляюсь за это сознание. Может быть, если бы мы с ней были вдвоем в коттедже, мы бы вместе сели за стол, смеялись бы, болтали и ели, и не было бы никаких проблем. Но когда папа требует, чтобы я спустилась обедать, его командирский тон больно задевает меня.

– Немедленно прекрати валять дурака, Элли. Ты должна очистить свою тарелку, слышишь?

Анна чуть не плачет.

– Я приготовила для тебя специальный салатик, Элли, и к нему творожок, совсем никаких калорий. На сладкое возьми мандаринчик. Лишь бы ты хоть что-нибудь съела!

Моголь всеми силами изводит меня.

– Я съем до конца пирожок с индейкой, и пюре, и кукурузу, и потом еще съем до конца мороженое, потому что это вкуснятина, я хочу, чтобы все это было у меня в животике. Я хороший, правда? Не такой, как противная вонючая Элли-Толстелли, она все равно толстая, при всей своей противной диете.

Разве тут можно расслабиться и сказать: "Ладно, ребята, драмы закончились, я опять нормально ем"?

И вот я не ем (если не считать нескольких кусочков, которые я долго-долго жую и иногда ухитряюсь выплюнуть в носовой платок). Анна плачет, папа кричит, я ухожу к себе в комнату и рисую.

– Спасибо тебе, Элли, за то, что испортила нам всем Рождество, – говорит папа, когда мы едем в машине домой. Он так свирепо сжимает руль, что, кажется, вот-вот оторвет его напрочь.

– Я ничего не сделала. За что вы на меня набросились?

– Послушайте-ка меня, юная леди. Как только приедем домой, я в ту же минуту запишу тебя на прием к врачу, слышала, что я сказал?

– Ты так орешь, что тебя слышно по всему шоссе.

– У меня уже вот где сидят твои остроумные реплики, и твое обиженное лицо, и поджатые губы за обедом, и твое проклятое бессмысленное упрямство. Не знаю, сколько дней ты не питалась нормально. Недель! Ты заболеешь. Терять так быстро вес опасно. Ты уже выглядишь настоящей доходягой: осунувшаяся, бледная, как привидение, словно в последней стадии какой-нибудь неизлечимой болезни.

Неужели я действительно выгляжу осунувшейся? Я заглядываю в зеркальце заднего вида, с надеждой втягивая щеки, но все бесполезно. Я такая же кругленькая, как и всегда, словно ванька-встанька, с младенческими щеками и ямочкой на подбородке.

– Ты, наверное, думаешь, что у тебя одухотворенное лицо с интересной бледностью, – говорит папа, поймав мой взгляд в зеркале. – Так вот, ничего подобного, вид у тебя ужасный. И прыщи пошли от недоедания.

– Спасибо большое, папочка. – Мне тут же начинает мерещиться, будто все лицо покрылось гнойными волдырями.

Мне правда было немножко совестно, потому что я знаю, как много значит для папы поездка за город на Рождество, и он так старался всех порадовать, купил маленький телевизор, возил меня к телефону-автомату, чтобы я могла поболтать с Магдой и Надин, но сейчас он такой противный, что мне становится все равно, пусть себе считает, что я испортила ему Рождество. Очень хорошо! Ненавижу его. Он не может меня заставить идти к доктору. Мое тело, могу с ним делать, что захочу.

Приехали. Я не желаю участвовать в распаковке и прочей скучной суете. Почему я должна помогать папе и Анне, если они меня постоянно пилят, и только? Я убегаю в ванную, снимаю туфли, джинсы, тяжелый браслет и взвешиваюсь. Ого! Я действительно похудела. Конечно, я все еще толстая. Я смотрю на себя сбоку в зеркало, задрав блузку, чтобы как следует разглядеть живот и попу. Ну, может, я стала самую чуточку тоньше, но все равно я необъятная. Но уже не настолько необъятная, как было раньше. Все-таки значительно толще Магды и уж совсем жирдяйка по сравнению с Надин. Но есть улучшение. Интересно, заметят ли Магда и Надин?

Я звоню им. Сначала Магде.

– Давай встретимся, а? Не у меня, у нас дома полный мрак, – шепчу я. – Например, в "Сода Фаунтэн".

Нет проблем, я могу взять себе минеральной воды.

– Нет, только не в "Сода Фаунтэн", – поспешно отвечает Магда. – Пойдем куда-нибудь… в тихое место. Может, наверху у "Джона Уилтшира"?

– Что?! – "Джон Уилтшир" – унылый дряхлый универмаг, где встречаются разные бабульки за чашкой чая. – Ты шутишь, Магда?

– Нет. У них роскошные пирожные. Или ты все еще на диете?

– Ну, вроде того, – отвечаю я осторожно. – Ладно, можно и к "Джону Уилтширу", если хочешь. В четыре? Я позвоню Надин, хорошо?

Голос Надин тоже звучит как-то странно. Как-то очень тихо.

– У тебя все в порядке, Над?

– Нет, – отвечает Надин.

Слышно, как где-то рядом пищит и хихикает Наташа, а мама Надин хлопает в ладоши и кудахчет над нею.

– Семейная жизнь достала?

– Это еще очень мягко сказано, – говорит Надин. – Ах, Элли, подожди, пока услышишь. Я уже больше не могу!

– В чем дело?

– Нет, я сейчас не могу разговаривать, пока рядом сама знаешь кто. Расскажу, когда встретимся, ладно? Только, пожалуйста, не говори: "Я тебя предупреждала".

– Обещаю. В четыре, у "Джона Уилтшира". Жду не дождусь!

Но когда мы наконец собираемся вместе, глядя на Магду, я забываю про откровения Надин. Мое похудение остается незамеченным. Облик Магды так нас поразил, мы никак не можем опомниться.

В первую минуту я ее даже не узнала. Я вижу, что Надин сидит за одним из крошечных столиков с розовыми скатертями, а рядом с ней – какая-то коротко стриженная девочка, похожая на мышку, в серой кофточке. Потом эта самая девочка слабо улыбается мне. У меня перехватывает дыхание.

– Магда! Что ты с собой сделала?

Надин отчаянно семафорит мне бровями.

– Ты так изменилась, но выглядишь… замечательно, – судорожно вру я.

– Выгляжу омерзительно, и на душе не лучше, – говорит Магда и заливается слезами.

– Ой, Магз, не надо. – Я обнимаю ее.

Смотрю на ее бедненькую, обкорнанную голову. Дело не только в зверской новой стрижке. Цвет! С одиннадцати лет, с нашего первого дня в пятом классе Магда была яркой блондинкой. Я и представить ее не могла как-нибудь по-другому. А сейчас она, видимо, восстановила свой естественный светло-каштановый оттенок. Только у Магды он выглядит неестественно. Как будто она сняла с себя кокетливую соломенную шляпку с цветами и одолжила шапокляк у какой-то старухи.

Надин заказывает нам всем по чайничку "Эрл Грей" с лепешками. Я так расстроилась из-за Магды, что рассеянно прожевываю лепешку. Только уже облизывая масло с губ, я вдруг осознаю, что только что умяла несколько сотен лишних калорий. Боже мой! Не сбегать ли по-быстрому в туалет? Но в кабинках все слышно, и к тому же я не хочу ничего пропустить из рассказов Магды и Надин.

– Извините, девчонки, что я так расхлюпалась, – говорит Магда, вытирая глаза. На ней нет никакой косметики, и от этого у нее какой-то недоделанный вид, как будто у нее стерли половину лица.

– Прическа у тебя правда вполне… пикантная, когда к ней привыкнешь, – делаю я еще одну попытку.

– Вообще, такой стиль «беспризорник» – это последний писк, – говорит Надин.

– Врете вы все, – говорит Магда. – Вид кошмарный. А раскраска – конец света! Это даже не мышь, скорее, издыхающий хомяк. Я хочу опять покраситься к школе, но как, черт возьми, отрастить их за неделю?

Она в отчаянии дергает жалкую коротенькую прядку.

– Так почему, Магда? – спрашивает Надин. – Краска плохо подействовала, и тебе пришлось все отстричь или что?

– Или что, – отвечает Магда. – Нет, просто… А, глупость какая! Я думала, что покончила с Миком в тот вечер, ну, вы знаете, но в прошлую субботу я поехала в город – помнишь, Надин, я тебе позвонила и позвала с собой, но ты сказала, что занята?

– Не вспоминай! – стонет Надин. – Господи, как я жалею, что не поехала с тобой! Ну ладно, рассказывай дальше.

– А ты, Элли, еще была в Уэльсе, но я подумала, ничего страшного, все равно пройдусь по магазинам, потому что мне на Рождество подарили кучу денег, надо же было потратить. Я пошла со своим братом Стивом, потому что его подружка, Лиза, работает в музыкальном магазине «Вирджин» и по субботам занята, и вот мы со Стивом походили по торговому центру, я купила себе новые туфли, он тоже купил себе ботинки, а потом мы пошли в "Ла Сенца" – знаете, такой миленький магазинчик, где продают ночные рубашки, – и я купила себе такую чудную ночную рубашку с игрушечными мишками, а Стив – кремовый кружевной пеньюар для Лизы, она давно уже говорила, что ей очень нравится, а сейчас на него снизили цену в два раза. В общем, мы уже немножко устали, и я надела новые туфли, а они немножко натерли мне ноги, так что Стив предложил зайти выпить по молочному коктейлю в "Сода Фаунтэн", а там…

– Там был Мик с дружками?

– Не сам Мик, кое-кто из его приятелей, Ларри, и Джейми, и еще несколько. Мы со Стивом сели с другой стороны и давай прикалываться. Ты знаешь, как Стив умеет валять дурака. Он достал из сумки Лизин пеньюар, приложил его к себе, я хохотала, как безумная, и вдруг подняла глаза, вижу: все эти мальчишки смотрят на меня, а потом начали мне показывать одними губами: «Дешевка». Я чуть не умерла.

– Ой, Магда, да не обращай ты на них внимания. Они – просто мразь, и больше ничего, – говорю я с жаром.

– Я не могла вынести, как они смотрели на нас со Стивом. Очевидно, они все не так поняли.

– Надо было сказать Стиву.

– Ага, и через пять минут его бы посадили за нанесение тяжких телесных повреждений. В общем, я пыталась понять, почему вообще у мальчишек складывается неверное представление обо мне.

– Все очень просто, придурочная. Ты выглядишь на миллион долларов!

Раньше выглядела на миллион. Сейчас, может, на тысячу. На сотню. На пару долларов.

Магда совершенно правильно истолковала выражение моего лица.

– В том-то и дело. Крашеные волосы, косметика, броская одежда. Вот я и решила: ладно, не буду больше блондинкой. Пошла в парикмахерскую с остатком рождественских денег и попросила все мне отстричь и восстановить естественный цвет. Они считали, что это неудачная мысль, но я настояла. Господи, ну почему я такая дура? Вот, посмотрите! – Она проводит рукой по волосам.

– Отрастут, – говорит Надин. – Через месяц-другой будет роскошный вид, не сомневайся. И может, ты снова покрасишься. Никак не привыкну видеть тебя брюнеткой, Магда.

– А что это за старая серая кофта? У тебя есть красный меховой жакет, за который умереть не жалко, – говорю я. – Честное слово, Магда, по-моему, ты себе вместе с волосами половину мозгов отстригла. Как можно менять свой облик из-за того, что болтают какие-то сопливые мальчишки?

– Здравствуйте! – говорит Надин. – Ты хоть слышишь, что говоришь, Элли? Одна-единственная сопливая девчонка на конкурсе обозвала тебя жирной, и ты тут же, не сходя с места, ударилась в анорексию.

– Чепуха, – говорю я, отчаянно краснея. Я и не знала, что Надин тогда услышала. – И нет у меня никакой анорексии. Вот, только что я съела здоровенную масляную лепешку. Спорим, в ней не меньше четырехсот калорий.

– Ты только подтверждаешь то, что я сказала, – говорит Надин. – Да ты посмотри на себя, Элли! Ты так похудела. – Она разглаживает джемпер у меня на животе. – Посмотри, Магда, смертельный номер: девочка, исчезающая на глазах у изумленной публики.

– Ой, Элли. Ты сама ненормальная. Тебе совсем не идет быть такой тощей, – говорит Магда.

Тощая! Ого! ТОЩАЯ! Я, конечно, не тощая. Мне до этого еще худеть и худеть, но все-таки…

– Вы себе не представляете, как это страшно, – говорит Надин. – Как будто в моих лучших подружек вселились инопланетяне. В "Секретных материалах" и то не найдешь ничего подобного.

– Ты сама изменила свой облик, когда пошла на конкурс журнала "Спайси".

– Не напоминай! – Надин бросает в меня недоеденный кусочек лепешки.

– Кстати, что за ужасная вещь с тобой случилась, Надин?

– О боже, – говорит Надин. – Обязательно надо рассказывать?

– Да!

– Ну, просто… В прошлую субботу, когда я не могла пойти с тобой, Магда, я на самом деле поехала в город, в то место.

– Какое место?

– В студию.

– Ой, да ты что! В фотостудию? Поехала к тому скользкому типу, который дал тебе свою визитку? Ой, Надин, ну, ты совсем чокнутая! И что, он хотел снимать тебя в непристойном виде?

– Да нет, умница ты наша. Он сделал вполне приличные снимки, в одетом виде, – говорит Надин. – У меня теперь есть портфолио. И взял только полцены. Правда, я не догадывалась, как это много – полцены. Пришлось потратить все деньги, которые мне подарили на Рождество.

– Тогда в чем дело? – спрашивает Магда. – Это же хорошо, правда?

– Это-то хорошо. Плохо то – мало сказать, плохо – ужасно, чудовищно! – что моя мамуля и кошмарная выпендрежница-сестричка поехали со мной. Мамуля заметила, что я собираюсь удрать в субботу утром, и пожелала узнать, куда я направляюсь и зачем я себя изуродовала, оделась во все черное, сделала готический макияж, просто курам на смех. Она так меня довела, что я сама не заметила, как выболтала, что меня пригласили на персональную фотосессию. Я хотела просто утереть ей нос, чтобы она заткнулась, и очень зря, потому что, когда она мне наконец поверила, то начала добиваться, чтобы ей тоже ехать со мной. Она сделала поспешные выводы, точно так же, как и вы, девчонки. Сказала, что должна присутствовать, а иначе она меня не отпустит. Пришлось согласиться, но это значило, что нужно тащить с собой еще и Наташу, потому что папа отправился на свой дурацкий гольф…

– И что, Наташа принялась изображать из себя Ширли Темпл[7]7
  Ширли Темпл (1928) – американская киноактриса, в тридцатые-сороковые годы стала одной из первых детей-кинозвезд. Играла невинных маленьких девочек с кудряшками.


[Закрыть]7 и опозорила тебя в студии?

– Хуже. Гораздо хуже, – говорит Надин. – Сперва-то ее тошнило после автобуса, так что она приткнулась к маме и помалкивала, как будто стесняется, такой милый ребенок. И все смотрит на меня своими крошечными глазками. Такое странное ощущение, когда стоишь под этими раскаленными прожекторами. И тушь потекла. Я и правда немножко перестаралась, видели бы вы мои веки, но и тут тоже вышла ошибка. Он сказал, что я, пожалуй, зря сделала такой упор на готический стиль.

– Но он же сам тебе сказал держаться готического стиля.

– Да, но он сказал, что я поняла его слишком буквально, и вообще, мода меняется. Одно время в журналах приветствовали всякие завихрения и странности, а теперь ключевое слово – "здоровый образ жизни". Можете себе представить, как я себя чувствовала, но не могла же я стереть макияж, сорвать с себя одежду и все переделать заново. Он сказал, ничего страшного, у меня все равно эффектный вид, и стал фотографировать, но толку все равно не вышло. Он мне все говорил: "Бэби, сделай-ка, чтобы было УХ!".

– Вот дебил!

– Нет, я прекрасно понимала, что он имеет в виду. Такой особый, искрящийся взгляд, как будто у тебя внутри вдруг включили электрическую лампочку, но у меня лампочка все время гасла. Ну подумайте, разве возможно сексуально изгибаться и зазывно улыбаться на глазах у собственной матери и младшей сестренки? Чувствуешь себя полной дурой. Тем более что и вид у меня был совсем неподходящий. Наверное, выйдут не фотографии, а ужас что.

– Значит, он сам и виноват, – возражаю я.

– Нет, подождите. Под конец, когда он понял, что ничего у нас не получается, он сказал, можно и заканчивать, но у него еще оставалось несколько кадров. Он спросил мамулю, не хочет ли она получить в придачу несколько семейных снимков или, может быть, пару фотографий малышки, раз уж она так хорошо себя вела.

– Ага, – говорю я. – Догадываюсь, что будет дальше.

– Правильно догадываешься. Наташа встала перед камерой, и тут не то что лампочка, включился целый маяк, а из ушей посыпались фейерверки. Она и улыбалась, и губки надувала, и дрыгалась, и вихлялась, и фотограф совершенно обезумел. Про меня он моментально забыл. Начал новую кассету с пленкой, снимал Наташу без конца, сюсюкал с ней и ни разу не напомнил, что надо сделать УХ! У нее и так этого добра столько, что меня просто размазало по стенке.

– Ой, Над, наверняка твои снимки выйдут не хуже. Лучше!

– Чепуха, Элли. Мамуля, конечно, была на седьмом небе от счастья и тут же выложила денежки за Наташин портфолио – по-моему, это нечестно. Фотограф сказал, что знаком с одной женщиной, которая руководит агентством для детей-фотомоделей, он ей передаст несколько снимков, и она наверняка заинтересуется Наташей.

– Бр-р-р!

– Три и четыре раза бр-р-р, – говорит Надин.

– Ладно вам, девчонки, хватит хаять бедную маленькую Наташечку, – говорит Магда.

Мы с возмущением тычем ее в бок. У Магды всегда была какая-то дурацкая слабость к Наташе и Моголю. Она, видно, не представляет, что младший брат или сестра способны довести тебя до ручки. Она считает, что они миленькие.

– Знаете, что он еще сказал? Сказал, мало того, что приятно встретить такую естественную красоту, как у Наташи, – естественную! Мама ей каждый вечер закручивает волосы в узелки, чтобы днем она могла трясти своими ужасными кудерьками, – но она к тому же такая неиспорченная, такая сверхпослушная, любое агентство с радостью согласится с ней работать.

– А тебя он не предлагал устроить в агентство, Над?

– Черта с два! И вот, моя блестящая карьера сдохла, не успев начаться.

– С самого Рождества у нас никакой радости в жизни, – говорю я. – Магда утомилась от внимания мальчиков и теперь пытается сама выглядеть, как мальчишка…

– Неправда! – говорит Магда. – А тебе, Элли, видно, не хватает внимания, вот ты и моришь себя голодом, лишь бы вызвать к себе интерес.

– Ты еще будешь мне разводить психологию! Хватит с меня, что Анна придумывает самые невероятные причины, почему я это делаю. Никак не может понять, что я просто хочу немножко похудеть. И точка. Почему вокруг этого поднимают такой шум?

К моему ужасу, папа тоже вдруг начинает увлекаться психологией. Он покупает книжку в бумажной обложке о проблемах, которые у подростков бывают с едой, и теперь сидит, уткнувшись в нее носом, и мрачнеет, переворачивая одну страницу за другой. Время от времени он тихонько стонет.

Я стараюсь по возможности не обращать внимания, но он подходит ко мне со страдальческим выражением лица.

– Элли, давай поболтаем.

– Ой, папа, пожалуйста, не начинай все сначала! Вот, смотри, я сегодня напилась чая, съела громадную тарелку яичницы с гренками, так что нечего меня грызть.

– Ты съела примерно три ложки. А оба гренка оставила на тарелке.

– Ну, они отмокли – ты же знаешь, я терпеть не могу размокшие гренки.

– У тебя на все готов ответ, да? Именно так и сказано в книжке.

– Ох, папа! Что ты можешь вычитать в дурацкой книжонке?

– Я беспокоюсь, Элли. У тебя действительно проявляются все классические признаки личности, подверженной анорексии. Ты умница, во всем стремишься к совершенству, очень целеустремленная, ты способна самозабвенно врать, ты в детстве перенесла травму… Так рано потеряла мать. – Голос у папы дрожит. Он не может говорить о маме, даже сейчас. И еще что-то его беспокоит.

– Элли, как по-твоему, мы с тобой ладим? – хрипло спрашивает он.

– Нет! Мы постоянно спорим, – отвечаю я.

У него становится беспомощное лицо. Мне делается стыдно.

– Ой, папа, не смотри так! Я же не всерьез. Слушай, все девочки-подростки спорят со своими отцами. Наверное, в основном мы ладим.

– Как по-твоему, я тиран? Ты же так не думаешь, правда? Я хочу сказать, в целом я довольно-таки классный папка, а? Я тобой не так уж командую, правда, Элли? Ради бога, положи свои мелки и посмотри на меня! Я не тиран?

– Послушай себя, пап, – говорю я.

– Ох, ты меня совсем запугала, – говорит папа. Но он еще не закончил. Он прокашливается. – Элли…

– Ну?

– Элли… В книжке сказано, что анорексия может проявиться как ответ на плохое обращение.

– Что?

– Бывает, что ужасные, бессердечные отцы обижают несчастных девочек.

– Ой, папа. Ты совсем не ужасный и не бессердечный! Не барахли!

– Помнишь, когда Моголь только начал ходить, ты однажды его толкнула так, что он упал и стукнулся головой, а я это увидел? Я тебя тогда отшлепал. Ты так плакала, помнишь, а я чувствовал себя ужасно, потому что никогда раньше и пальцем тебя не тронул.

– Пап, это когда было? Сто лет назад! Слушай, если я села на диету, это не имеет никакого отношения к тебе или еще к кому-нибудь.

– Но это не просто диета, Элли. Сколько веса ты потеряла с тех пор, как зациклилась на похудении?

– Я не зациклилась! И вообще, всего-то пару килограммов…

– Я разговаривал с доктором Вентворт…

– Пап! Я же тебе говорила, что не пойду к ней. У меня все в порядке.

– Она спросила, потеряла ли ты десять процентов своего веса, а я и не знаю, – говорит папа.

– А я знаю, – уверенно отвечаю я. – Столько я не потеряла, честное слово, папа.

Какое уж там честное… Я, видно, действительно наконец-то овладела искусством диеты. Я по-прежнему постоянно умираю от голода, и живот все время болит, и без конца приходится бегать в туалет по-маленькому, и когда я быстро встаю или ускоряю шаг, мне становится дурно, и голова почти не перестает болеть, и тошнота, и противный вкус во рту, и волосы как-то обвисли, и прыщи на лице, и на спине тоже, – но зато я худею, а значит, все не зря. Правда? У меня нет анорексии. Я не такая, как Зои.

Интересно, как у нее дела. Можно поспорить, что ее папа тоже ее пилит!

В первый учебный день мне не терпится увидеть Зои. Поправилась она или еще больше похудела?

Многие наши девчонки замечают, что я похудела.

– Ой, Элли, как ты изменилась!

– Юбка на тебе просто болтается!

– Ты что, болела, Элли?

– Что с тобой случилось, Элли?

– Ничего не случилось. Просто я села на диету, только и всего.

– Диета? На Рождество? С ума сошла!

– Уж я-то не сяду на диету, не заманите! Мы ездили в гости к бабушке, она так замечательно печет! О, ее рождественский пирог! А пирожки с мясом, я за один день съела пять штук!

Они треплются о еде, меня это так раздражает! Я открываю парту и начинаю перекладывать учебники, стараясь их не слушать.

Вдруг пронзительный визг, вопли, целый хор, как в опере.

– Магда!

– Посмотрите на Магду!

– Магда, ну и прическа!

Господи, бедная Магда. Неудивительно, что они все с ума посходили. Может быть, новая, остриженная мышка-Магда не сумеет заткнуть им рты. Я выглядываю из-за парты, готовая броситься на защиту Магды.

Вижу Магду.

И издаю тихий писк.

Это не прежняя жизнерадостная блондинка. Но и не тихая, незаметная мышка. Это абсолютно новая, сверкающая, ослепительно алая Магда!

Волосы у нее запредельного, пронзительно-красного цвета, точно того же оттенка, что и знаменитый меховой жакет. Они острижены еще короче, но «ступеньками», блестящими панковскими прядями, похожими на пламенеющие перья.

Магда выглядит просто невероятно и прекрасно знает об этом. Она улыбается мне во весь рот.

– Мне жутко не понравился новый стиль, вот я и решила поменять его на другой, еще новее, – говорит она. – Как ты была права, Элли! Почему это я должна шмыгать вдоль стенки, как какая-то бесцветная вошь, из-за тех ущербных уродов. Я хочу снова быть собой!

– Ну, ну, Магда! – говорит миссис Хендерсон, входя в класс. – Видимо, мне придется надевать темные очки, глядя на твою новую прическу. Совсем неподходящий цвет для школьницы. Если бы я была в плохом настроении, обязательно заставила бы тебя прикрыть все это безобразие платочком, но, к счастью, сегодня я добрая. – Она милостиво улыбается. – Хорошо отпраздновали Рождество, девочки? – Она замечает меня. – Боже мой, Элли. Ты, как вижу, плохо отпраздновала Рождество. Все ясно, ты морила себя голодом, дуреха!

– Я просто хотела прийти в форму, миссис Хендерсон. Думала, вы меня похвалите, – говорю я, втайне страшно довольная.

Миссис Хендерсон хмурится.

– Мы с тобой потом отдельно поговорим, Элли.

Тут в класс входит Надин, и миссис Хендерсон отвлекается от меня. У нее буквально отваливается челюсть. Весь класс смотрит на Надин, раскрыв рты.

Надин не изменила прическу.

Не изменила фигуру.

Она изменила свое лицо.

Она стоит в дверях в небрежной позе, зимнее солнце светит ей прямо в лицо. У нее татуировка! Длинная черная змея начинается на виске, извивается через весь лоб и спускается по щеке, хвост змеи заканчивается завитком на подбородке.

– Боже правый, деточка, что ты с собой сделала? – ахает миссис Хендерсон.

– Надин! Вот это да!

– Потрясающе!

– Кошмарно!

– Отвратительно!

– Невероятно!

– Суперклево!

Надин, потрясающая, кошмарная, отвратительная, невероятная, суперклевая женщина со змеей, широко улыбается нам всем, подносит руку ко лбу, дергает – и змея отделяется от ее лица, бессильно повисает в руке.

Мы все визжим от восторга, а она говорит:

– Дед Мороз положил мне в чулок шуточную татуировку.

– Ах ты, скверная девчонка! – говорит миссис Хендерсон. – Моя доброта быстро истощается. Чувствую, мне уже снова нужны каникулы!

Все-таки она молодец, но я постараюсь в ближайшие дни не попадаться ей на глаза. Что-то мне не нравится идея отдельного разговора.

По случаю начала полугодия проходит собрание школы. Я вытягиваю шею, ищу Зои, но ее нигде не видно. Может быть, она с семьей еще не вернулась из-за границы?

Магда подталкивает меня локтем.

– Слушай, что это за подарок судьбы на сцене? – спрашивает она.

У нас в школе уже имеется трое учителей-мужчин. Мистер Прескотт преподает историю. И вид у него такой, словно он только что вышел из викторианской эпохи, и держится он соответственно. Он строгий, сдержанный и жутко старый. Мистер Дэйлфорд – учитель информатики – отличается душевной теплотой и обаянием, присущими его обожаемым компьютерам. Он даже разговаривает точь-в-точь как робот Далек из детской телепередачи. А мистер Парджитер преподает французский язык. Он довольно милый, но уже лысеет, толстеет, в общем – пожилой, так что подарком судьбы его назвать сложно.

А мужчина на сцене – совсем молодой, наверняка ему нет еще тридцати. У него взлохмаченные русые волосы, к которым очень идет черная одежда: черная рубашка на пуговицах, узкий черный галстук, черные джинсы, черные ботинки.

– Девочки, это мистер Виндзор, наш новый учитель рисования, – объявляет директриса.

Мистер Виндзор застенчиво склоняет русую голову. Все девчонки в зале, как одна, смотрят на него, не дыша. Bay!