Текст книги "Девчонки в погоне за модой"

Автор книги: Жаклин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Не часто случается, чтобы меня поставили впереди Моголя. Я улыбаюсь папе и тут же задумываюсь: а вдруг ему просто стало меня жаль? Может, у меня после всего этого нытья глаза красные и опухшие. На толстой свинячьей морде.

Я смотрю на сандвич с беконом, роскошно шкворчащий на тарелке с синим узором. Беру сандвич в руку – он такой горячий, еле удержишь. Подношу к губам. Маленькая складочка бекона выглядывает между гренками, такая славненькая…

Нет, не славненькая. Гаденькая. Жирная. Чтобы я тоже стала жирной. Сколько калорий в сандвиче с беконом? Не знаю, но, наверное, много. Если я буду есть свинину, то сама превращусь в свинью, в здоровенную, пузатую, распухшую хавронью. Я представляю саму себя в виде хрюшки, которая нежится в луже… и кладу сандвич обратно на тарелку.

– Ладно, Моголь, бери уж, если для тебя это так важно.

– Правда? – изумляется Моголь. Он поскорее откусывает большой кусок, на случай, если я передумаю.

– Ну, а этот уж тебе, Элли, – говорит папа.

– Вообще-то я не голодная, – говорю я. – На самом деле меня что-то тошнит. Может, это из-за запаха бекона. Наверное, я пойду к себе.

– Элли, мне показалось, что ты какая-то не такая. Надеюсь, ты не подхватила какой-нибудь зловредный вирус, – говорит папа.

Я поднимаюсь к себе в комнату, в животе словно огромная пустая пещера, от чудесного аромата слюни так и текут.

Мне так хочется сандвич с беконом! Всего один, много ли от него вреда?

Нет. Помни про свинью. Жирную, откормленную, здоровенную свинью.

У себя в комнате я рисую портрет Элли в образе свиньи. У меня уже начал складываться целый зверинец: самые крупные звери планеты. Элли – пупырчатый бородавочник. Элли – клыкастый носорог. Элли – толстомордый тюлень. Элли – горбатый кит.

Внизу раздается телефонный звонок, папа зовет меня. Это звонит Надин.

Вот именно сейчас мне совсем не хочется с нею разговаривать.

– Скажи ей, что я плохо себя чувствую. Я ей перезвоню.

Слышно, как папа что-то бормочет в трубку. И снова зовет:

– Она хочет прийти навестить тебя, о'кей?

– Нет!!!

Я вскакиваю на ноги, слетаю вниз по лестнице, хватаю телефонную трубку как раз в то мгновение, когда папа уже собирался положить ее на рычаг.

– Надин?

– Ах, Элли, в чем дело? Ты вдруг убежала ни с того ни с сего. – В трубке слышится какой-то гул. Видимо, она все еще не дома.

– Да, прости. Наверное, это вирус или что-то такое. Меня все время тошнит.

Ты уверена, что дело только в этом? Ты на нас не обиделась за что-нибудь?

– Нет, конечно, нет.

– Магда думает, может, это ты из-за той истории с фотомоделями. Она говорит, до этого у тебя все было в порядке.

– Знаешь что, Магда говорит ерунду, – огрызаюсь я. – Дай ей трубку.

– Нет, она тоже ушла, – говорит Надин. – Понимаешь, мы пошли в "Сода Фаунтэн", а там были мальчишки, они собирались пойти куда-то еще и позвали нас, я не захотела идти, а Магда захотела.

– Все ясно.

– Так можно я зайду к тебе, Элли? Я понимаю, тебе плохо, но ты не напрягайся, лежи себе, отдыхай.

– Ну… – Моя решимость слабеет.

– И потом, мне нужно посоветоваться. Знаешь, тот парень, фотограф, ну, этот, из «Спайси», он мне сказал, что у меня, видимо, есть шанс. Говорит, они скоро вызовут всех, кто может на что-то рассчитывать, у нас будет отдельная фотосессия в настоящей студии, а я не знаю, что надеть – пойти так это неформально, в джинсах, или нужно напялить всякие модные тряпки. И потом еще косметика. Как ты думаешь, Магда согласится сделать мне макияж, у нее это здорово получается? А волосы как? По-твоему, Элли, нужно их немножко подровнять? Элли, ты меня слышишь?

– М-м-м. Надин, мне правда нехорошо. Не приходи, ладно? Я тебе завтра позвоню. Пока.

Не могу больше слушать ее ни секунды! Очевидно, она дергается впустую. Скорее всего, этот фотограф говорит то же самое всем девчонкам. Там сегодня было столько хорошеньких! Многие в сто раз красивее, чем Надин. Ее не выберут. Не быть ей "девушкой с обложки журнала "Спайси".

Господи, что это со мной творится? Надин – моя лучшая подруга. Я же хочу, чтобы ее выбрали!

Нет. Не хочу.

Хочу. Не хочу.

Не могу так больше! Я уже просто позеленела от зависти.

Уползаю к себе в комнату с таким чувством, словно я вся покрыта мерзкой зеленой слизью. Мне уже не хочется рисовать. Пытаюсь найти что-нибудь почитать. Миссис Мэдли, наша учительница английского, велела всем за рождественские каникулы прочитать роман Шарлотты Бронте "Джен Эйр". Девчонки страшно возмутились: разве возможно пропахать такую здоровенную скучную книжищу? Я, конечно, тоже ныла вместе со всеми. Не могла же я сознаться, что уже прочитала ее просто так, для удовольствия. Я смотрела фильм на видео, он мне понравился, захотелось почитать, что это за книжка. У Анны нашелся старенький томик издательства "Пингвин".

Может, снова погрузиться в "Джен Эйр"? Раз уж я такая безобразная, буду зато шибко умной. К тому же история хорошая. Джен, она ничего. По крайней мере, она некрасивая.

Я читаю, читаю и читаю. Поначалу все идет хорошо. Мне нравится маленькая Джен, потому что она такая отчаянная, а когда она попадает в школу и там ее морят голодом, мне очень легко представить себя на ее месте. В животе у меня так отчаянно бурчит, что я не раздумывая проглотила бы подгоревшую овсянку, от которой отказалась Джен. Хотя от овсянки, наверное, толстеют?

В том-то все и дело! Пускай Джен некрасивая, но она худенькая, миниатюрная. Все постоянно об этом говорят. Я начинаю злиться. На что ей жаловаться, если она такая стройная? И мистер Рочестер ее любит. Почему они не могли спокойненько промолчать насчет сумасшедшей первой жены, запертой на чердаке? Я пролистываю книгу до того места, где безумная Берта начинает рычать и кусаться. По мере чтения сердце у меня колотится все сильнее. Мало того, что она косматая и с багровым лицом. У нее еще и "одутловатые щеки". Сказано, что она "рослая, почти такая же, как ее муж, но только гораздо толще". Рочестер говорит: разве удивительно, что ему нужна Джен? Он предлагает всем присутствующим сравнить стройный стан Джен с той глыбой мяса.

Он больше не любит Берту, потому что она жирная. И сумасшедшая. А может, она и с ума-то сошла оттого, что Рочестер ее разлюбил, когда она потолстела.

Может, Дэн тоже меня разлюбит.

Правда, мне-то самой он не нравится. Я хочу сказать, он неплохой, забавный, мы с ним друзья, иногда мы весело проводим время, но все-таки он слишком странный, с прибабахом, и недостаточно взрослый, не могу я в него влюбиться.

А он этого не понимает. Он в меня втюрился по уши с тех пор, как мы познакомились на летних каникулах. Он приезжал из Манчестера, гостил у нас, без конца пишет мне письма, время от времени звонит, просто чтобы сказать: "Привет".

Я неожиданно срываюсь вниз по лестнице, начинаю набирать номер.

– Ты как, Элли, получше? – окликает папа.

Он растянулся на диване с банкой пива. Моголь сидит у папы на животе, прихлебывая кока-колу. Оба то и дело берут ломтики хрустящей картошки из большой миски и при этом смотрят футбол по телевизору.

Я представляю, как солененькая золотистая картошечка похрустывает на зубах. Снова потекли слюнки. Я такая голодная!

– Теперь съешь что-нибудь? – Папа протягивает мне миску.

– Нет, спасибо, – отвечаю я и отворачиваюсь.

Один ломтик хрустящей картошки может оказаться роковым. За первым последует второй, и еще, и еще, я и оглянуться не успею, как сожру всю миску да еще и крошки слизну.

Дома у Дэна телефон звонит целую вечность. Но вот подходит один из его братьев, которые еще чуднее его самого. Он начинает мямлить какую-то чушь, что, мол, Дэн занят. Наконец-то Дэн сам берет трубку.

– Привет! Это я.

– Привет, – говорит Дэн.

Наступает небольшая пауза. Я думала, он обрадуется. Я никогда раньше ему не звонила, всегда только он мне.

– Что там твой братец мемекал?

– Да так, ничего. Ты знаешь, какой он. – Дэн явно смущен. – А ты зачем звонишь, Элли?

– Просто сказать "Привет".

– А, ясно. Понятно. Привет.

Я жду. Наступает долгое молчание.

– Ты что, ничего больше не можешь сказать? – спрашиваю я.

– Да ведь и ты ничего не говоришь.

Обычно мне и не приходится. Он один тараторит за десятерых. Мне и слова-то не удается вставить. А теперь – сплошные паузы.

– Чем занимаешься? – вяло спрашиваю я.

– Вообще-то я сейчас смотрю матч по телевизору.

– Что, футбол? "Манчестер юнайтед" играет?

– Регби.

– Что?! Регби? Ты же терпеть не можешь регби. Все терпеть не могут регби.

– В последнее время я заинтересовался регби. На самом деле это отличная игра.

В трубке слышится отдаленный рев.

– Тьфу ты, пропустил атаку, – говорит Дэн.

– Ну, извини, не буду тебя отвлекать, – говорю я резко и бросаю трубку.

Глава 3
ДЕВОЧКА-ЦЕНИТЕЛЬНИЦА ПРЕКРАСНОГО

Я не могу спать. Лежу на спине и думаю о ЕДЕ. Если вдохнуть поглубже, и сейчас еще можно почувствовать запах пиццы, которую они заказали с доставкой на ужин. Папа съел чуть не половину. Моголь обкусал верхний слой и хрустящие корочки. Анна не стала есть, сказала, что наелась с подругой. А я сказала, что меня все еще тошнит.

Меня и в самом деле подташнивает. От голода. В животе что-то непрерывно клокочет, словно гейзер. С голодухи у меня все болит. Я со стонами ворочаюсь с боку на бок. Я чувствую себя птенчиком, у которого клюв постоянно разинут, требуя еды. Например, кукушонком. Здоровенный отъевшийся кукушонок, вдвое крупнее всех остальных птенцов, жирнее несчастных приемных родителей, лихорадочно таскающих ему корм. Это мы с Анной.

Мне надоело, что она настолько стройнее меня. Надоело быть жирненькой, пухленькой подружкой при Магде и Надин. Надоело быть толстой. Меня от этого тошнит. Меня должно тошнить при мысли о еде. Это поможет мне удержаться. Нужно сбросить так много килограммов. Я должна похудеть, должна, должна…

Я выскакиваю из кровати, сбегаю босиком вниз по лестнице, бросаюсь на кухню. Где коробка с пиццей? Мне казалось, еще оставался большой кусок. Господи, неужели Анна выбросила его прямо в мусорный бак, нет, вот он, о-о, еда, еда, еда!

Остывшая пицца покрыта затвердевшим жиром, но мне все равно. Я глотаю, почти не жуя, отрывая громадные кусищи. Съедаю даже ту часть, которую облизал Моголь. Пальцем подбираю крошки со дна коробки. Достаю из холодильника пакет молока, пью так жадно, что струйки молока сбегают на ночную рубашку, но мне все мало. Есть хочется еще больше, чем раньше.

Я кидаюсь к хлебнице, делаю себе бутерброд с вареньем, потом еще, еще, потом ем варенье прямо ложкой, больше, больше… Так, что еще у нас есть? Хрустящие кукурузные хлопья в сахарной глазури! Я ем их прямо из пакета, зачерпывая рукой, а вот еще кишмиш, я набиваю полный рот, давлюсь, кашляю, липкий виноградный сок течет по подбородку. Вдруг я замечаю свое отражение в блестящем чайнике и не могу поверить собственным глазам. На кого я похожа? Полная психопатка. Господи, что я делаю? Что я съела? Я прямо-таки чувствую, как пища движется в желудок. В животе начинается резь. Что делать?

Я бегу в туалет, расположенный рядом с черным ходом. Наклоняюсь над унитазом. Пытаюсь вызвать рвоту. Тужусь изо всех сил, но ничего не выходит. Я сую себе палец в горло. Это ужасно, о мой живот, два пальца, я должна, должна… о-о… о-о-о-о-о…

Меня рвет. Кошмарно, мерзко, отвратительно рвет, медленно, снова и снова. Приходится схватиться руками за край сиденья, чтобы не упасть. Слезы льются из глаз, пот стекает по спине. Спускаю воду, пытаюсь выпрямиться, вокруг все кружится. В горле горит, во рту остался кислый привкус, сколько ни прополаскивай водой.

– Элли! – Это Анна в голубой пижаме, прическа «паж» растрепалась, сейчас она кажется моей ровесницей. – Ах, бедненькая! Тебе очень плохо?

– М-м-м.

– Иди сюда, давай-ка приведем тебя в порядок. – Она закрывает крышку унитаза, усаживает меня, смачивает полотенце водой из-под крана и вытирает мне лицо, волосы, бережно, как будто Моголю. Обмякнув, я прислоняюсь к ней, а она обнимает меня за плечи.

Странное дело – мы с Анной ведем себя как настоящие мать и дочь. У нас этого никогда не бывает. Я сразу дала ей понять, как только она переехала к нам, что мне не нужно второй мамы. У меня уже есть мама, хоть она и умерла. Долгие годы я не подпускала Анну к себе. Не то чтобы мы ссорились – мы просто жили, как два посторонних человека, которые вынуждены находиться под одной крышей. Только совсем недавно мы начали немного сближаться. Мы вместе ходим по магазинам, или смотрим видео, или листаем глянцевые журналы, но это все – как будто мы сестры. Старшая сестра и младшая. Большая и маленькая. А если точно, то я больше Анны. Не выше – толще. Это несправедливо! Ну почему я толще всех?

Слезы все еще текут у меня по щекам.

– Элл, – мягко говорит Анна, вытирая мне глаза, – ты действительно так ужасно себя чувствуешь?

– Да, – уныло отвечаю я.

– Сильно болит живот? Голова? – Анна прикладывает мне руку ко лбу. – Может быть, у тебя температура? Может, вызвать врача?

– Нет! Нет, я в порядке. Просто стошнило, только и всего. Наверное, съела что-нибудь!

– Ты вся белая и дрожишь. – Анна ведет меня в кухню, достает из-за двери свою старую джинсовую куртку. – Вот так. Она закутывает меня и усаживает за кухонный стол. – Хочешь воды?

Я пью воду маленькими глоточками.

– Папа сказал, тебе весь день было нехорошо, ты ничего не ела, – вздыхает Анна. – К сожалению, о нем этого не скажешь. Посмотри, в каком виде наша кухня! Наверное, он устроил тут тайный полночный пир, а потом будет стонать, что джинсы не застегиваются!

– Зачем ему вообще влезать в эти джинсы, – говорю я. Мне совестно, что мои грехи свалили на папу.

– Просто он не хочет признать, что растолстел. – Анна убирает еду в буфет.

– Я еще толще, – говорю я. Стакан звякает о зубы.

– Что? Не говори глупостей! – говорит Анна.

Правда. А я даже не замечала. В смысле, я это знала, но не волновалась по этому поводу. А теперь…

– Ах, Элли, ты совсем не толстая! У тебя просто… округлости. Это тебе идет. Такой тебя создала природа.

– Не хочу быть толстой, хочу быть стройной. Хочу быть худой, как ты.

– Уж я-то не худая, – говорит Анна, хотя выглядит она тоненькой, как спичка, в своей мальчишеской пижаме. – Сегодня я надела свои старые черные кожаные брюки, потому что это чуть ли не единственная сексапильная вещь, которая у меня осталась, а мне ужасно не хотелось показаться типичной домашней курицей из пригорода, но они оказались мне так тесны, я едва могла дышать. За ланчем молния так и врезалась мне в живот. Приятного мало. А эта моя подруга, Сара – ах, Элли, она выглядит просто невероятно! У нее фантастическая модная прическа, с высветленными прядями, а какие туфли – высоченные каблуки, и как она в них ходит! Все мужчины в ресторане глаз с нее не сводили.

– Да, но ты же не хочешь выглядеть как какая-нибудь глупая блондинка, – говорю я.

– Но она не глупая блондинка, она – главный дизайнер новой линии модной одежды. У нее скоро будет собственная этикетка: "Сара Стар". Она мне показывала логотип: две большие ярко-розовые буквы «С». Ах, Элли, она добилась настоящего успеха. Она вежливо расспрашивала меня, чем я занимаюсь, и мне пришлось сказать, что я сейчас даже не работаю.

– Ты же занимаешься Моголем.

– Да, но он уже не грудной ребенок.

– И папой.

– Вот это, действительно, младенец. – Анна наконец-то улыбается. – Но все равно… У меня такое чувство… Словом, я теперь еще больше буду стараться найти работу, хотя бы на неполный рабочий день. И сделаю что-нибудь со своими злосчастными волосами. И еще сяду на диету.

– Я тоже сажусь на диету, – говорю я.

– Ах, Элли, ты же еще растешь.

– Вот именно. Расту и толстею.

– Ну ладно, посмотрим, когда тебе станет получше. Надеюсь, это не желудочный грипп. Судя по звуку, тебя просто наизнанку вывернуло.

– Теперь мне лучше. Правда. Я пойду лягу.

– Элли, ты какая-то странная. – Анна озабоченно смотрит на меня. – Если бы тебе было по-настоящему плохо, ты бы мне сказала, правда?

– Да.

А вообще-то, нет. Я не могу сказать Анне, что в горле у меня саднит и в животе до сих пор что-то колобродит, потому что я слопала половину еды из буфета, а потом чуть ли не руками вытаскивала все это из себя обратно. Она подумает, что я совсем уже ненормальная.

Я снова ложусь в постель, натягиваю одеяло на голову. Вспоминаю игру, в которую играла в детстве, когда умерла мама. Я притворялась, как будто утром проснусь в другой, параллельной жизни, и мама будет сидеть на краешке кровати и улыбаться мне. Несколько лет прошло, пока я бросила эту игру. А вот сейчас я снова играю. Только это другая игра. Нет ни мамы, ни Элли – прежней. Я проснусь, встану с кровати, сниму ночную рубашку, а потом сниму с себя все лишние килограммы и окажусь новой, стройной, худенькой Элли.

Прежняя жирная толстуха Элли спит допоздна и утром еле плетется в ванную. Слышится слабый запах гренков с яйцом. О боже. Надеюсь, к тому времени, как я спущусь, они уже закончат.

Папа пьет третью чашку кофе и шарит в банке с печеньем. Моголь деловито ваяет коллаж из макарон и остатков кишмиша. От одного взгляда на них меня начинает тошнить.

– Гренки, Элли? – спрашивает Анна.

– Нет, спасибо. Только кофе. Черный, – отвечаю я торопливо.

– Посмотри, Элли, какая у меня красивая картинка, посмотри, – говорит Моголь.

– Тебе все еще не по себе, подруга? Анна сказала, что ночью тебя страшно тошнило, – говорит папа.

– Все нормально. Просто пока еще не хочется есть.

– Ты уверена?

– Угу. Может, я еще немножко полежу, ладно?

Наверху будет легче удерживаться от еды. А если удастся заснуть, я какое-то время не буду чувствовать голода.

– Знаешь, мы собирались отправиться куда-нибудь пообедать, а потом еще как-нибудь развлечься, – говорит папа.

– Папа сказал, пойдем в кино, – влезает Моголь. – А ты посмотри на мою картинку, Элли. Видишь, из чего она?

– Да, макароны с кишмишем, очень мило, – говорю я. – Вы все идите, а я лучше посижу дома.

– Но у меня ничего нет тебе на обед, Элли, – говорит Анна. – В субботу я не успела сделать покупки из-за встречи с Сарой.

Я приготовлю себе яичницу или еще что-нибудь. Все будет нормально, – уверяю я.

– Это же дама, Элли, ты что, не видишь? Макароны – это у нее кудряшки, а кишмиш – глаза, и нос, и улыбка, видишь?

– Ну, значит, у нее грязный нос и очень черные зубы, и волосы у нее сегодня явно не в порядке, – говорю я.

– Не вредничай, Элли. – Папа слегка подталкивает меня. – Пойдем с нами, а? На воздухе тебе станет лучше.

– Нет, спасибо.

Около двенадцати звонит Надин. Она обижена оттого, что я ей не перезвонила. Она хочет сегодня зайти ко мне и снова без умолку трещит про свою прическу, и макияж, и как ей нарядиться, если ее выберут сниматься для обложки журнала "Спайси".

– Надин, ты лучше подожди, пока они тебя пригласят. – У меня все-таки не хватает свинства прибавить: "Может, и не пригласят", но я подразумеваю именно это.

– Надо же быть готовой, Элли. Ну, пожалуйста, можно, я к тебе зайду? – Надин продолжает, понизив голос: – Пришли бабушка с дедушкой, этот спектакль на тему "Счастливая семья" мне не под силу. Все собрались вокруг Наташи и смотрят на нее, как будто она – телевизор или что-нибудь вроде того, а она-то, господи боже, работает на полную громкость.

– Ох, Над, – я начинаю смягчаться. – Послушай, я даже не знаю, чем смогу тебе помочь. Я ведь совсем не разбираюсь во всякой там косметике. Почему бы тебе не пойти к Магде?

По моим ожиданиям, Надин ответит, что мы с ней с давних времен лучшие подруги и ей хочется все обсудить именно со мной. Тогда я проглочу последнюю горькую пилюлю ревности, приглашу Надин к себе и буду хлопотать вокруг нее, как полагается лучшей подруге. Я буду очень-очень стараться не страдать из-за того, что у нее есть серьезные шансы сделаться фотомоделью, а я – просто ее толстая некрасивая подружка.

– Ах, я звонила Магде. Она потрясающе делает макияж. Я думала, может, она и волосы мне подровняет. Но она собралась идти гулять с мальчиком, с которым познакомилась в "Сода Фаунтэн". Не с тем, который ей понравился, а с его другом, но что поделаешь – такова жизнь. В общем, можно, я приду, Элли? Сразу после обеда?

Я делаю глубокий вдох.

– Извини, Надин. Мы будем есть не дома, а потом поедем в город. Встретимся завтра в школе. Пока.

– Ты идешь! – кричит папа из кухни. – Молодец!

– Можно не слушать, когда я разговариваю по телефону? Это мои личные разговоры, – говорю я. – И никуда я не иду. Я просто сказала это, чтобы отвязаться от Надин.

– Конечно, пойдешь, – говорит папа. – А что такое у вас с Надин случилось? Я думал, вы с ней чуть ли не сиамские близнецы. Неужели вы раздружились?

– Конечно, нет. Ты так говоришь, как будто мы маленькие дети, – говорю я надменно.

– Только смотри, не раздружись заодно и с Магдой. Вот уж действительно милашка! – Что-то папа проявляет многовато энтузиазма.

– Не цепляйся к Элли, – одергивает его Анна довольно резко. – Между прочим, Магда по возрасту годится тебе в дочери.

В результате я все-таки иду с Анной, папой и Моголем. Мы идем в чайную в Клэпеме. На самом деле здесь замечательно: чудесный интерьер в темно-синих и розовых тонах, мягкие плетеные кресла, круглые стеклянные столики, и ходят сюда разные интересные люди, студенты, артисты, большие компании друзей и романтические парочки… Но это не то заведение, куда принято ходить с родителями! Я чувствую себя полной идиоткой. Наверняка все таращатся на жалкую толстушку, у которой нет собственной личной жизни. А меню – сплошное мучение! Я дважды изучаю упоительный перечень: сандвич с беконом, салатом и помидорами, семга, яичница, рогалики, оладьи с вареньем и сметаной, сырный пирог, баноффи-пай,[2]2
  Вид сладкого пудинга с бананами и взбитыми сливками; за последние несколько лет завоевал широкую популярность.


[Закрыть] карамельный пудинг…

– Черный кофе, пожалуйста, и больше ничего.

– Ну хоть что-нибудь съешь, Элли, – беспокоится папа. – Может, шоколадный торт? По-моему, это твое любимое.

Ах, папа, здесь все мое любимое! Я бы с легкостью проглотила весь набор из меню. Я чуть не плачу от голода, глядя на полные тарелки на столиках.

– Ей все еще немного не по себе, – говорит Анна. – Но ты должна что-нибудь съесть, Элли, иначе упадешь в обморок.

В итоге я соглашаюсь на яичницу. От яиц ведь не очень толстеют? Правда, к яичнице подают гренки – два золотистых кружочка, поблескивающих от масла. Я обещаю себе, что только чуть-чуть поковыряюсь вилкой в яичнице – но через пять минут тарелка у меня словно вылизана.

– Вот и отлично, вижу, к тебе вернулся аппетит, – радуется папа. – Так как насчет вредного тортика?

– Да, пап, я хочу тортика, – говорит Моголь, хотя он только едва надкусил свой сандвич с креветками. Креветок он повытаскивал из сандвича и разложил кружком на тарелке.

– Доешь креветки, Моголь, – велит Анна.

– А они не хотят, чтобы их ели! Они хотят поплавать у меня на тарелочке, правда, розовенькие креветочки? – говорит Моголь, тошнотворно играя на публику.

– Все эти креветочки просто мечтают поплавать у тебя в животике, – говорит папа. – Открой рот, они будут туда нырять.

– О господи, он же не грудной младенец, – злобно шепчу я.

Приходится высидеть весь спектакль и потом еще смотреть, как Моголю в награду дают торт "Клубничная горка". Он съедает клубнику, а гору взбитых сливок оставляет, лизнув раза два, чисто символически. Мне хочется схватить тарелку и сожрать все сливки одним глотком. Я крепко сжимаю кулаки, чтобы удержаться и не протянуть руку. Я мысленно представляю себя в виде горы с клубничниками в соответствующих местах, и это помогает мне взять себя в руки.

Анна прихлебывает кофе, не проявляя явных признаков зависти. Папа беззаботно поедает здоровенный кус бананового торта – вот человек без комплексов! Пуговицы на рубашке того и гляди оторвутся, живот свешивается через пояс джинсов, а ему и горя мало. Это несправедливо, что у мужчин все по-другому: мой толстый старенький папочка до сих пор нравится женщинам. Хорошенькая официантка в крошечной юбочке весело болтает с ним, пока он оплачивает счет. Какая она тощая! Миниатюрный топик едва достает у нее до талии, и когда она двигается, видно потрясающе плоский живот. Как она может работать среди обалденной еды и при этом не есть?

Господи, я такая голодная! От яичницы с гренками есть захотелось еще больше. И становится еще хуже, когда, оставив машину около Трафальгарской площади, мы отправляемся в Национальную картинную галерею. Я ничего не имею против картинных галерей, но там мне всегда жутко хочется есть, особенно когда пройдут первые пятнадцать минут и мне становится скучно.

Сегодня мне очень быстро становится скучно. Моголь выводит меня из себя, бесконечно задавая дурацкие вопросы.

– Кто этот смешной малыш?

– Почему эта красивая тетя в синем держит на голове золотую тарелку?

– Я вижу ослика и коровку, а почему у них на ферме нет поросят и цыпляток?

Все вокруг улыбаются ему. Папа пускается в долгие и подробные объяснения, но Моголь на самом деле не слушает. Анна гладит его по головке и берет на руки, чтобы ему было лучше видно.

Я притворяюсь, что пришла в галерею сама по себе. Картины действуют на меня успокаивающе. Я целую вечность стою перед серьезной бледной женщиной в роскошном платье из зеленого бархата, сидящей на полу с книгой. У меня такое ощущение, как будто меня затягивает в картину… Но тут меня тащат в другой зал, и Моголь снова начинает свое представление.

Он хлопает в ладоши и таращит глазенки на картину под названием "Происхождение Млечного Пути".

– Ой, смотрите на эту тетю! Так ведь неприлично! – пищит он.

Я вздыхаю. Анна шикает. Папа объясняет Моголю, что в этом нет ничего неприличного, если великий художник создает иллюстрацию к замечательному мифу.

– А по-моему, неприлично, – упорствует Моголь. – Правда неприлично, Элли?

Меня саму картина несколько смущает, но я принимаю высокомерный вид.

– Ты просто еще маленький, Моголь, и не можешь оценить великое искусство, – заявляю я.

– Неправда, я люблю искусство. Просто, по-моему, это неприлично. У этой тети такие трясучие штуки, как у тебя.

Я понимаю, что он просто имеет в виду грудь любой формы и размера. Но все равно, от слова «трясучие» мне хочется плакать. Я чувствую, как меня бросает в жар. Ярко-розовое трясучее желе.

– Встретимся у входа через полчасика, ладно? – говорю я и быстренько отхожу в сторону.

Слово «трясучие» извивается у меня в мозгу, словно огромный червяк. Я пытаюсь сосредоточиться на искусстве, раз уж я наконец осталась в гордом одиночестве, но ничего у меня не получается. Я только с отчаянием разглядываю каждую женщину на картине, стараясь определить, толстая она или не очень. Трудно разобрать, потому что все эти девы облачены в пышные развевающиеся голубые одежды.

Я пробую ограничиться обнаженными. Самая худая – томная Венера, на которой надета громадная модная шляпка, две нитки бус и больше ничего. Она призывно подняла руку, одна нога согнута. Ее прекрасное длинное стройное тело напоминает мне Надин.

Вот другая Венера, покруглее, целует маленького Купидона, а вокруг пляшут разные причудливые существа. Она до ужаса сексапильна, прекрасно сознает свои чары – не сказать, чтобы худая, но такая загорелая и крепкая, как будто каждый день тренируется в спортзале. Один в один – Магда.

Я ищу себя. Мне не приходится искать дальше Рубенса. Я смотрю на двойные подбородки, пухлые руки, дряблые ляжки, куполообразные животы, громадные зады в ямочках. Трем мощным теткам предлагают золотое яблочко, а у них такой вид, как будто они каждый день уминают целый фруктовый сад.

Никогда больше не буду есть.