Текст книги "Герои и чудеса Средних веков"

Автор книги: Жак ле Гофф

Разразившийся в XIV веке кризис, осушив множество источников финансирования соборного строительства, оставляет на территории Европы недостроенные кафедральные соборы, возвышающееся ностальгическими руинами воплощение недостижимости идеала. Таковы соборы в Нарбонне, в Сиене, кафедральный собор в Милане. Последний, когда миланцы пожелают в середине XIV века достроить его, станет объектом ожесточенных споров, где в роли технических изобретателей соборной конструкции ломбардские каменщики схлестнутся с французскими мастерами, умение и опыт – с математической наукой. Ремесленная традиция выступит против университетского знания. Миланский собор достоит недостроенным до XX столетия, но этот спор так и останется примером того, какие проблемы возникали из-за памятников, не знавших себе равных, – такими были кафедральные соборы.

Прежде чем проследить эволюцию кафедральных соборов после XV века, следует заметить, что термин «кафедральный собор» сегодня стал общим обозначением некоей конструкции экстраординарной величины и значимости. В таком значении термин применяли и к мыслительным построениям, и к средневековым литературным произведениям. Эрвин Панофски видел в «Сумме теологии» Фомы Аквинского схоластический кафедральный собор, а Жорж Дюби считал «Божественную комедию» Данте «последним из кафедральных соборов».

В XVI столетии таких соборов больше не возводили, а те, что уже были, затронул вандализм протестантов, но готический образец кафедрального собора сохранился. Так, собор в Орлеане, разрушенный в 1588 году протестантами, был восстановлен в готическом стиле. С другой стороны, Тридентский собор инициировал движение, позволяющее восстанавливать в ансамбле собора присутствие светских элементов и упразднить пристройки и внешние конструкции, отводившие прихожанам место в глубине нефа. Собор времен Контрреформации старается структурально и пространственно выразить то, что в социальном и символическом смысле характеризовало памятник нагляднее всего, – это место благочестивой экзальтации для всех, от епископа до последнего из прихожан. Так, к началу XIX века были разрушены все разделяющие амвоны, кроме соборов в Оше и Альби. XVIII век, как мы уже упоминали, был временем испытаний для кафедральных соборов по причине полного безразличия епископов и каноников-«рационалистов» к имагинарным элементам этих памятников. На беленые стены были нанесены разноцветные краски, пестрые витражи заменили плитками матового стекла, был разрушен лабиринт. Но самые серьезные испытания выпали на долю кафедральных соборов в период Революции. Мишенью революционеров они стали из-за связей с королевской властью, из-за своих богатств, сосредоточенных в виде реликвий, и по причине рухнувших связей между верой и разумом. Собор превращали то в башню Разума, как в Париже, то в башню Природы, как в Страсбурге. Тем не менее, за крайне редкими исключениями, кафедральные соборы не уничтожали.

Французская революция возродила принцип, введенный в IV веке Константином, – совпадение церковных приходов с административными округами. В новых департаментах были введены епархии. Количество кафедральных соборов сократилось до 83. Наполеон уменьшил количество епархий до 52. Так он мог зорче присматривать за епископами, из которых хотел сделать функционеров высокого ранга, преданных лично ему – тому, кто так любил говаривать «мои генералы, мои префекты, мои епископы».

Реставрация восстановила 83 епархии. С окончанием революции кафедральный собор словно берет разбег для нового символического возрождения. Собор становится одним из важнейших романтических мифов, и в роли его певца выступает Шатобриан, чьей важной заслугой является то, что он воскресил в памяти иной, в ущерб камню, более ранний материал для возведения соборов – простую древесину, придававшую кафедральному собору священное происхождение от лесов Галлии. Романтическая метафора собора как леса живет с тех самых пор. Бодлер воскликнет: «Могучие древа, страшите вы меня, как будто кафедральные соборы…»

Важный момент возрождения кафедральных соборов связан с романом Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Именно во Франции в конце XIX века, в постромантическую эпоху и вслед за ней, отмечается расцвет соборного мифа. И вот Верлен торжественно произносит:

 
Влеком безумием креста неповторимым,
На крыльях камня, о собор безумный.
 

Гюисманс воздвиг символистский собор в своем произведении «Кафедральный собор» (1898), вдохновленном Рескином. После Констебля и Фридриха, изобразивших романтические соборы, Моне стал рисовать свои, импрессионистские, – Руанскую Богоматерь при самом разном дневном освещении, с тысячей оттенков, а Клод Дебюсси воскресил своей музыкой «Затонувший собор».

При этом в XIX веке наблюдается еще два иных важных течения, завершающих возвращение кафедральным соборам их значения. В Германии романтизм устанавливает все более тесные связи между германской традицией, политической властью и готическим искусством соборов. Лучше всего это выразилось в достраивании собора в Кельне с 1824 по 1880 год, когда он был торжественно открыт императором Вильгельмом П. Другое важное течение – это работа по «научной» реставрации кафедральных соборов, происходящая на фоне нового страстного увлечения историей и, как говорил Мишле, усилий по полному восстановлению прошлого. Воплощением этого духовного процесса и подобной практики выступает реставрация собора Парижской Богоматери. Она была подготовлена архитектором-предтечей Виле, который в своей «Монографии о церкви Богоматери в Нуайоне» (1847) настаивает, говоря о кафедральных готических соборах, на «связях между происхождением и развитием новой архитектуры и социальной революцией XII века». Великий реставратор собора Парижской Богоматери Вьолле-ле-Дюк, эхом вторя этой концепции, напишет в 1856 году в своем «Толковом словаре французской архитектуры»: «В конце XII столетия возведение кафедральных соборов стало необходимостью, поскольку оно выражало возмущение и протест против феодальной власти». И еще Вьолле-ле-Дюк утверждает: «Соборы XII и XIII веков, с моей точки зрения, – символ французской нации и самый мощный призыв к объединению».

Для XIX века, страстно увлеченного историей, охваченного националистическим угаром и кипучим демократическим духом, кафедральный собор – это великий памятник. Споры вокруг светского характера общества в конце XIX и в начале XX веков тоже находят свое выражение в позициях великих писателей и художников той эпохи относительно соборов. Если великий скульптор Роден в книге «Кафедральные соборы Франции» (1914) заявляет, что «соборы – это синтез страны, вся наша Франция – это кафедральные соборы», и соответственно считает их вечными, то Марсель Пруст, в своих «поисках утраченного времени», видит, как соборы гибнут. Отсюда и его полная безнадежности статья в «Фигаро» от 1 августа 1904 года «Смерть соборов».

XX век отнюдь нельзя назвать временем исчезновения соборов, он определяется как период скорее их возрождения, а не упадка. Установилось равновесие между ролью собора как места отправления культа для верующих и его же ролью как пункта паломничества туристов. О подобном восприятии собора как места особенного, мифологического свидетельствует и распространение его образа в театре. Архиепископ Кентерберийский Томас Беккет был в 1170 году убит в своем кафедральном соборе по наущению короля Англии Генриха II. В 1935 году великий английский поэт американского происхождения Т.С. Элиот сделал эту историю сюжетом своего «Убийства в соборе», триумфально обошедшего все западные театры.

II Ватиканский собор принял сбалансированное постановление о кафедральном соборе. Наконец собор обрел новые значимость и авторитетность. Он, по выражению Пьера Нора, которое ему подсказал Андре Вошез, стал «местом памяти», и, с учетом будущей перспективы связей между «веровать» и «видеть» по Ролану Рехту, стал «визуальной системой». Кафедральный собор остается местом очарованным и очаровывающим.

Карл Великий

Карл Великий – персонаж исторический, великий памятник как истории, так и имагинарного, еще при жизни все больше становившийся мифом.

Характерные вехи личности (742–814) и его царствования (771–814), сопровождающие развитие фигуры Карла Великого до образа мифологического героя, – это его восхождение к власти, его войны и завоевания, обретение им императорской короны, важность институций и законов, придуманных им для своей империи, и расцвет мероприятий в области культуры, оставшихся в истории под названием «ренессанса Каролингов».

Карл Великий прежде всего – наследник новой франкской династии, и вместе со своим отцом Пипином Коротким и старшим братом Карл Оманом, рано умершим в 771 г., он, впервые у франков, дважды проходит ритуал священного миропомазания – во второй раз, в 754-м, ритуал был совершен папой Стефаном II.

Карл Великий прежде всего – воин, что характерно и для большинства средневековых героев; количеством и значительностью военных походов, побед и завоеваний он повергает в изумление людей своей эпохи. Его основные враги – это германские племена, которых называют «саксами», по отношению к ним он проявит страшную свирепость и казнит множество пленных, что возмутит даже самых преданных ему современников. Продвигаясь дальше на восток, он разобьет и покорит баварцев, аваров и, в Италии, ломбардцев, что принесет ему ореол покровителя папской власти. На окраинах своего королевства он создаст буферные регионы, то есть границы, проведенные не линейно, которые в германском языке назовут Mark, a на языке франков marches. Важнейшие из этих marches появятся у земель Скандинавии, перед краями славян, бретонцев и северных народов Испании. Впервые с конца V века в западной истории Карл Великий получил императорскую корону в Риме из рук папы Льва III на Рождество 800 года в базилике Святого Петра, а не в кафедральной церкви пап и епископов Рима – соборе Святого Иоанна Латеранского. Так сложилось то положение, из-за которого по ходу развития всего Средневековья замутился реальный образ Карла Великого. Подобно Артуру, Карл Великий главным образом – король, король франков, но получение императорского титула, сопровождавшееся особым ритуалом коронования в Риме, превратило его в исключительную фигуру, стремившуюся подтвердить свое превосходство над другими христианскими королями, используя величие и обаяние возвращения к Античности и к Римской империи. Это раздвоение статуса на королевский и императорский было одновременно и его силой, и его слабостью. Если, с одной стороны, оно позволило Карлу Великому и, в меньшей степени, другим императорам Средневековья утвердить свою власть выше королевской, то с другой, отдалило его от королевского статуса, который являлся самым выразительным и высоким символом средневековой политической власти. Зазор между функциями королевской и императорской властей был еще и одной из главнейших причин эфемерного характера конструкции власти Каролингов. Эволюция Европы вела к основанию наций, а не к деятельности империи. Под покровительством Карла Великого императоры продолжали творить неподлинную политическую реальность, Священная Римская империя германской нации утверждала в одно и то же время и германский характер, и престиж римской коронации.

Но еще до самого недавнего времени миф о Карле Великом бытовал главным образом у наций – наследниц его империи. Среди своих современников Карл Великий начал приобретать мифологические черты в трех областях. В области пространственной, ибо он расширил свою империю до неслыханной протяженности; в области институций, в особенности учреждения законов, пригодных к действию во всей империи, и капитуляриев, и основанием такого учреждения, как разъездные представители государя, missi dominici; и, наконец, в области культурной – это введение основ среднего образования, открытие школ для будущих монахов и отпрысков аристократии, которые много позже приобретут, в сущности, мифическую значимость. Только после смерти, но довольно быстро в XI веке Карл Великий обретет прозвание великого – magnus. В таком переходном состоянии от истории к мифу изложено «Житие» этого персонажа, составленное около 840 года франкским аристократом Эгингардом, хорошо знавшим Карла, главным образом в его последние годы. Эгингард старается придать своему герою реалистический характер, однако попадает в сильную зависимость как от литературного произведения, которому подражает, «Жизни двенадцати цезарей» римского историка Светония, так и от франкского патриотизма, который он разделяет. Верный избранному античному образцу, Эгингард набросал физический портрет Карла Великого так, чтобы он находил продолжение в его мифологическом образе. Карл Великий выглядит весьма внушительно, и чем дальше, тем чаще это подчеркивается, причем тут имеется в виду его физическая мощь. Император прекрасен и статен, ростом примерно около двух метров, «если мерить до самой макушки круглой головы, глаза живые и большие, нос немного превышает обычные размеры, красивые седые волосы, лицо веселое и искрящееся радостью». Однако, по Эгингарду, у него чересчур толстая и короткая шея, слишком большой живот и слабый голос. От такого портрета остается только одно впечатление – колосса, которое и подтвердила эксгумация его трупа.

«Житие» Эгингарда позволяет понять, что, согласно блистательному исследованию Клаудио Леонарди, если происхождения Карл был германского, а присвоить старался традицию романскую, то все-таки с самого начала, по выражению Винэ, «сей король был с головы до пят франком». Карл Великий был, подобно всем героям, особенно средневековым, с одной стороны, тесно связан с определенными географическими местами, а с другой – со своей гробницей, ведь культ основных героев Средневековья, королей и святых, начинается и развивается от их гробниц. Среди связанных с Карлом Великим мест одно из главных, вследствие коронации 800 года, – это Рим. Затем, после того как этот странствующий король устраивает многочисленные стоянки и пытается основать возможную столицу в захваченной Саксонии, особенно в Падерборне, его выбор падает на Аахен, или, по-французски, Экс-ля-Шапель. Аахен – это при жизни Карла Великого огромная строительная площадка, призванная утвердить его власть и послужить его мифологизации после смерти. Громадный церемониальный зал и большая восьмиугольная часовня расположены на обоих концах двух длинных галерей, заключающих королевский и императорский дворец в его двойной роли, как семейной, так и управленческой. Аахен – единственная столица средневекового героя. Но эта столица быстро приходит в упадок. Она более не является основным местом императорского пребывания; она служит только для коронации новых императоров, таких, как короли Германии, утрачивая к началу XVI века и эту роль. После коронаций Карла Пятого в 1520 году и Фердинанда I в 1530-м эту функцию у Аахена перенимает Франкфурт. Мы еще поговорим о недавнем возрождении Аахена, или Экс-ля-Шапеля. Превратности судьбы гробницы Карла Великого рассказаны в прекрасной книге Олафа Б. Радера «Гробница и власть» (2003). Тело Карла Великого обладало такой притягательной силой и могло, как верилось, так мощно прибавить власти эксгуматору, присутствующему на вскрытии гробницы, что захоронение открывали, вполне возможно, в 1000 году, бесспорно – в 1165-м и несколько раз в XX веке, последний – в 1998-м. Эксгумация 1000 года, совершенная по приказу императора Отона III, не преминувшего и торжественно объявить о том, что отоновской династии покровительствует именно Карл, разумеется, была совсем не такой, какой описывает ее около 1030 года хронист из Новалезе:

«Мы вошли и предстали пред Карлом. Он не был простерт на ложе, по обыкновению тел других умерших, но сидел, как живой, на престоле. На голове была золотая корона. Скипетр он держал в руках, обтянутых перчатками, которые были на концах пальцев проколоты отросшими ногтями. Над ним нависал балдахин из камня и мрамора, который нам частично пришлось разбить, чтобы войти внутрь.

Когда мы вошли, распространилось сильное благоухание. Мы пали ниц и поклонились ему. Тем временем император Отон надел на него белые одежды, подстриг ему ногти и привел в порядок все, что было разбросано вокруг. Тление не тронуло его членов, разве только не хватало кончика носа, который император тут же прикрыл тонкой золотой пластинкой. Он вынул изо рта один зуб, привел балдахин в прежний вид и ушел».

Если и можно себе представить, что вскрытие гробницы имело место, что хорошо согласуется со склонностью Отона к мифологии и с нравами тысячного года, то безусловно то, что труп Карла Великого в гробнице сидящим быть не мог. Такой ритуал не был бы одобрен Церковью, и этот вымысел мог лишь подчеркнуть значимость королевских атрибутов, regalia, для королей-героев. К мечу – а у Карла Великого он имел прозвание Жуайез – добавляются корона и, в данном случае, трон. Но даже если труп Карла Великого появился здесь, чтобы усилить престиж образа героя, – доказательством смертности даже героя прежде всего выступают смерть, скелет. Результатом эксгумации Карла Великого должно было стать наличие скелета – то есть царственный герой должен, как и все люди, ждать воскресения в конце времен. Впрочем, для Карла Великого, как и для Артура, действительна и другая характерная черта героев с королевским титулом: у них есть свои слабости; они не святые. Очень скоро после смерти Карла Великого заговорили о его грехе. Карл Великий сумел при помощи Церкви скрыть расторжение брака с многочисленными женами, этот факт доказывает, что король франков был полигамен. Поистине небывалая привязанность, которую император питал к собственным дочерям, очень рано наталкивает на подозрение в инцесте, а поскольку такое, как мы уже видели, охотно приписывали героям и королям, то грех Карла Великого – это инцест с собственной сестрой, а плод инцеста – Роланд. Так средневековое обыкновение окружать королей-героев членами их семей и рыцарями великих заслуг откликается в Карле Великом. В этом мифологическом ансамбле можно будет встретить вместе с Карлом Великим его племянника Роланда, пэров и доблестных витязей, рыцарей-героев Средневековья, то в одиночестве, то с выстроенным окружением: семья, двор.

Эксгумация 1165 года, произведенная Фридрихом Барбароссой в Аахене, имеет отголосок, на котором стоит остановиться чуть подробнее. Вот как рассказывается о ней в императорской грамоте от 8 января 1166 года:

«…и поэтому, неся нашу веру в деяниях и славных заслугах полного святости императора, ободренного свершением нашего дорогого друга Генриха, короля Англии, и с одобрения и под властью сеньора Пасхалия, на советах всех владык, как церковных, так и светских, мы имеем для возвышения, поклонения и канонизации святого императора, державшего официальный двор на Рождество в Экс-ля-Шапель, куда его полное святости тело было спрятано из опасения перед врагами и где благодаря божественному прозрению мы смогли его отыскать. Мы возвысили и превознесли его 29 декабря во славу и хвалу Христу, ради упрочения Империи, приветствие нашей дорогой супруге, императрице Беатрисе; и сыновьям нашим Фридриху и Генриху, при большом стечении владык и в присутствии огромного числа духовенства и народа, в гимнах и песнопениях духовных, с почтением и благочестием».

Во время церемонии в Аахене в 1165 году в истории мифа о Карле Великом произошло одно событие – это недолговечное возведение императора в сан святого. В процитированном тексте Фридрих Барбаросса хорошо прорисовывает контекст этих постановлений. Упоминание о короле английском Генрихе II связано с усилиями, каковые предпринимал этот последний для канонизации англосаксонского короля Эдуарда Исповедника папой Александром III. А ссылка на Пасхалия II содержит напоминание о папе, который мог бы без проблем своей властью канонизировать Карла Великого, однако Фридрих Барбаросса не только стремился утвердить собственную власть в вопросе канонизаций, но также и знал, что Пасхалий II, избранный папой при его участии, не обладал достаточным влиянием, чтобы самому провозглашать святых согласно канону. Впрочем, все именно так и произошло. Оставив Пасхалия II антипапой, Церковь, все больше утверждавшая официальное право канонизации за папской властью, не замедлила провозгласить Карла Великого святым. Любопытно, что память об этой святости сохранилась в фольклоре, возникшем на обочине мифа о Карле Великом, и император к концу XIX века, как мы еще увидим, превратился в покровителя школяров: в школах, в том числе и в светских, праздновали день святого Карла Великого, и, особенно во Франции, пирушка в честь лауреатов общего экзамена 28 января стала традицией, не имеющей никакого отношения к месту Карла Великого в каноническом церковном календаре.

Миф о Карле Великом развивался на протяжении всего Средневековья. Главные регионы, где он был воспринят и разработан, – это Франция и Англия, а также Италия, три главные области исторической империи Каролингов. По мере возникновения национального чувства развернулась даже настоящая дуэль между немцами и французами за то, чей покровитель Карл Великий. Но миф о Карле Великом перешагнул границы центра христианского мира. О его проникновении к славянам говорит словарь, в котором имя собственное Карл превратилось в имя нарицательное со значением «король», особенно в русском и польском языках: крал, король, краль, кроль, что подчеркивает, насколько Карл-король был фигурой более значимой, нежели он же как носитель императорского титула. Любопытно, что миф о Карле Великом проник и в мир крестоносцев. С конца XI по XIII век Карл был одним из покровителей, или знаковых фигур, всего предприятия христианских крестоносцев. Туг, конечно, можно говорить об огромном влиянии популярных литературных произведений, «Песни о Роланде», «Путешествий Карла Великого в Иерусалим и Константинополь». Карл Великий был христианским мифом, который перешагнул пределы пространства собственно христианского: он и в Испании, и в византийском мире, и в мусульманской Палестине.

Миф о Карле Великом проник даже в края скандинавов. Приблизительно между XII и XIII веком была сложена древнескандинавская сага о Карле Великом, скорее всего, по наущению Хокона IV Хоконарсона, короля Норвегии, правившего с 1217 по 1263 год. «Сага о Карле Великом» насчитывает десять «ветвей», первая из которых излагает жизнь Карла Великого; третья связывает ее с историей героя Хольгера Датчанина; седьмая рассказывает о путешествии Карла Великого в Иерусалим и Константинополь; восьмая посвящена битве в Ронсевальском ущелье; наконец, в десятой и последней вокруг фигуры Карла Великого и его смерти объединены всевозможные чудеса и знамения.

А вот внешность Карла Великого претерпевала изменения. Герой Эгингарда, хотя и изображен главным образом в преклонные годы, был безбород и физически крепок. Невозможно датировать ту пору, когда Карл Великий превратился в «седобородого императора». Седые волосы с портрета, написанного Эгингардом, должны были в соответствии с развитием моды – тут, вероятнее всего, можно усмотреть сравнение с лицом Христа – увенчаться и появлением седой бороды. Она украшает нижнюю часть лица Карла Великого и в «Песни о Роланде», где он частенько, впадая в печаль и уныние, рвет на себе седые власы бороды. В Германии образ мифического императора достигает апогея в большом тронном портрете, нарисованном в 1512 году Дюрером для зала реликвий в Нюрнберге, где образу седобородого императора придан своеобразный характер, и миф о Карле Вликом после некоторого отступления на второй план вновь обретает важную роль в эпоху романтизма и политического подъема Пруссии в XIX столетии.

Во Франции эволюцию мифа о седобородом императоре лучше всего понять, следуя, конечно же, за Робером Морисси. В XII веке Карл Великий появляется в «Псевдо-Турпине», династия Капетингов изо всех сил старается установить связь с мифическим королем и императором. Это redditus ad särpem Karoli, возвращение к родству и преемственности с Карлом. Этот результат был достигнут при Филиппе-Августе. С одной стороны, король берет в жены Изабеллу из Эйно, дочь Бодуэна V, графа Фландрского, причисляющего себя к отпрыскам каролингской крови, а с другой, каноник церкви Святого Марсилия Эгидий Парижский в своей длинной поэме «Каролинус», написанной в 1195–1196 годах, призывает юного сына Филиппа-Августа, будущего Людовика VIII, брать за образец Карла Великого.

С XV по XX век Карл Великий переживает времена забвения, но никогда не исчезает из обихода совершенно, и его миф внезапно воскресает в самые разные периоды. Свидетельство того, как прекрасно помнит Карла Великого французское имагинарное, находим у поэта XV века Франсуа Вийона. Рефрен его баллады «Сеньоры прошлых дней» звучит так: «Но где же славный рыцарь Карл Великий?», а модный двор Филиппа Доброго, герцога Бургундского, вовсю зачитывается «Хрониками и завоеваниями Карла Великого». Наиболее сильный момент культа Карла Великого – это царствование Карла VIII (1483–1494), который выставлял себя новым Карлом Великим и, отправляясь в итальянские военные походы, заявлял, что великий Карл покровительствует ему. История гуманистической эпохи расцвечивает образ Карла Великого нюансами, тогда как предлагавшиеся французам исторические герои все больше – эта тенденция достигает кульминации в эстетике Революции – брались из Античности, а точнее – древнеримской Античности. Этьен Паскье в своих «Ученых записках о Франции» (1560) десакрализует Карла Великого. Классическая эпоха старательно и беспочвенно делает из Карла Великого абсолютиста, предвестника Короля-Солнца. Вольтер видит в Карле Великом антигероя и в мифологической системе французских королей заменяет его Генрихом IV.

Один из самых серьезных моментов воскресения Карла Великого – это, конечно, наполеоновское время. К этому причастен и сам Наполеон: он совершает путешествие в Аахен и проводит свою коронацию по образцу коронования Карла Великого, подчиняя церемонию папе, но сделав его роль еще меньше тем, что церемония происходит не в Риме, а в соборе Парижской Богоматери, а император французов сам возлагает себе на голову корону, которую Карл Великий, без сомнения, принял из рук Льва III. Романтики с воодушевлением ухватились за Карла Великого, и Виктор Гюго, открывая символику гробниц в мифологии героев, в «Эрнани» (1830) заставляет будущего Карла Пятого преклонить колени пред гробницей императора:

 
«Да, Карл Великий, ты!
О, так как ты решил, наперекор преградам,
Что мы сейчас должны стоять с тобою рядом,
Наполни грудь мою, из сумрака могил,
Величием своим, порывом гордых сил!
Дай мир постигнуть мне, но с зоркостью твоею.
Он мал, но я его коснуться все ж не смею.
Открой мне тайну жить, царить и побеждать!
Скажи, что лучше гнать врагов, чем их прощать!
Ведь так?
Когда уж нет тебя, Германии владыки, —
Скажи, возможно ль что свершить мне,
Карл Великий?»[1]1
  Перевод Вс. Рождественского


[Закрыть]
 

Начиная со второй половины ХIХ века миф о Карле Великом почти умирает, за одним удивительным и значительным исключением: хоть Карл Великий уже и не святой покровитель всех школяров, зато теперь он стал их светским покровителем. Он посещает школы; он внимательный инспектор национального образования; это средневековый Жюль Ферри. Наконец, после Второй мировой войны Карл Великий возрождается вместе с европейским строительством. Пока историки бурно обсуждают вопрос, можно ли считать Карла Великого первым великим европейцем, сам Карл, которым не слишком интересуются ни кино, ни телевидение, становится символом франко-германского примирения и покровителем Европы. Оборотистый муниципалитет города Аахена учреждает после Второй мировой войны премию Карла Великого, которую присуждают как видным европейским деятелям – от Жана Моне до Аденауэра и Роберта Шумана, так и великим европейцам с другой стороны «железного занавеса», например чеху Вацлаву Гавелу, поляку Геремеку и даже великим американцам, покровительствующим Европе, в частности Биллу Клинтону. Карл Великий – замечательный пример того, как бывали забыты и потом возрождались к жизни исторические герои, ставшие мифами, иллюстрация непрерывности истории имагинарного.