Текст книги "Техасский рейнджер"

Автор книги: Зейн Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Быстро, как тень, и так же бесшумно Дьюан проскользнул через поросшую травой долину к темной отвесной скалистой стене. Каждый нерв его напоминал туго натянутую струну. Некоторое время его сознание было подавлено бурным, хаотичным водоворотом мыслей, из которого, словно яркий сверкающий свиток, постепенно начинал развертываться длинный, четкий и сложный порядок действий. Игра находилась в его руках. Теперь ему предстояло преодолеть перевал через гору Орд ночью – задача немыслимая, но не невозможная. Завтра утром, не позднее восьми часов, он должен добраться до Бредфорда, расположенного в сорока милях от подножья горы. Он должен послать телеграмму Мак-Нелли с требованием прибыть в Валь Верде к двадцать пятому. Он должен вернуться назад в Орд, чтобы успеть опередить Нелля, дать ему разоблачить себя, вызвать его на поединок, застрелить его и, не мешкая, попытаться во что бы то ни стало полностью добиться уже наполовину завоеванного расположения Поггина, как это ему удалось с Флетчером. В случае неудачи он должен оставить бандитов дожидаться в Орде запланированных сроков, чтобы без помех отправиться на осуществление своей новой аферы в Валь Верде. А тем временем он должен найти способ арестовать Лонгстрета. Это была грандиозная схема, невероятная, заманчивая, безупречная в своей безликой непогрешимости. Дьюан ощущал себя олицетворением судьбы. Он сам себе казался грозной карой, нависшей над обреченными преступниками.

Под обрывом скопились черные тени, виднелись только верхушки деревьев и скал, но Дьюан вышел прямо на тропу. Она едва выделялась тусклой серой лентой на фоне абсолютной темноты. Он приступил к подъему, не останавливаясь ни на минуту. Скалистая стена больше не казалась ему отвесной. Ноги его словно приобрели способность видеть самостоятельно. Он вскарабкался на гребень стены и, взглянув вниз на погруженную во мрак долину с единственной яркой светящейся точкой на ней, погрозил ей крепко стиснутым кулаком. Затем он отправился дальше и не останавливался, пока не достиг гигантских скальных террас. Здесь он потерял тропу; ее просто не было; однако он припоминал очертания утесов, отдельные выступы, трещины в нависавших над ним камнях. Прежде чем он добрался до руин растрескавшихся каменных стен и беспорядочного нагромождения скалистых обломков, луна осветила восточные склоны горы, и предательская чернота, пугавшая его, сменилась волшебным призрачным сиянием. Стало светло, как днем, только свет был мягким, рассеянным, и в воздухе словно висела прозрачная серебристая пелена. Он взбирался на обнаженные гребни скал и сбегал по гладким склонам, словно горный козел перепрыгивая с камня на камень. При свете луны он хорошо различал путь и не тратил время на поиски тропы. Он пересек водораздел, и теперь перед ним открылась крутая дорога вниз. Он начал быстро спускаться, почти неизменно узнавая окружающие ориентиры. Дьюан не помнил, чтобы он запоминал их во время подъема, однако они казались ему знакомыми даже в этом неверном свете. То, что он хоть раз видел, прочно запечатлевалось в его памяти. И наконец, безошибочно, как олень, направляющийся домой, он достиг ущелья, где оставил свою лошадь.

Пулю найти было нетрудно. Дьюан быстро набросил на него седло и подсумки, туго затянул подпругу и продолжил свой спуск. Худшее теперь ожидало его впереди. Обнаженные каменные ступени, ведущие вниз, скользкие, выветренные склоны, узкие черные расселины, тысячи коварных трещин и выбоин в растрескавшихся камнях, – все это Дьюану нужно было преодолеть в быстром темпе, ведя за собой гигантскую лошадь. Пуля оступался на шатких камнях, скатывавшихся вниз из-под его копыт, скользил по осыпавшимся склонам, прыгал, по гигантским каменным ступеням-террасам, следуя за Дьюаном по пятам, как верный пес.

Часы пролетали, словно мгновения. Дьюан вполне соответствовал уровню своей высокой миссии. Но он не мог подавить в себе того прежнего мальчишку, к которому неизменно возвращался в душе через пропасть долгих изнурительных лет одиночества. Он, считавшим себя более, чем мертвым, ухватил теперь судьбу за подол, – что означало победу, честь, счастье. Дьюан отдавал себе отчет в том, что какая-то часть его рассудка не совсем в порядке. Да и немудрено было бы тут и окончательно свихнуться! – думал он. Он упорно стремился вниз, и его поразительное умение двигаться по пересеченной местности и придерживаться верного направления никогда еще не было столь тонким и четким, даже во время спасения от преследователей. И всю дорогу ему неизменно сопутствовал его добрый дух, его ангел-хранитель. После того, как он расстался с Рей Лонгстрет, мысли о ней лишали его сил. Но сейчас, когда исход игры становился очевидным, когда ловушка вот-вот готова была захлопнуться, когда удача столь странным образом сопутствовала ему, Дьюан не мог отрешиться от воспоминаний о ней. Он видел перед собой се бледное лицо, ее милые печальные губы, ее черные глаза, такие грустные и нежные. И время, расстояние, риск и мучительные трудности превращались в ничто!

Месяц склонялся к западу. Тени деревьев и скал пересекали теперь его путь с другой стороны. Звезды меркли на небосклоне. Незаметно позади остались скальные обломки и каменные осыпи, и перед ним смутно обозначилась узкая полоска знакомой тропы, едва различимая в предрассветных сумерках. Оседлав Пулю, Дьюан быстро пересек длинный пологий склон и холмистую местность, ведущую к Орду. Убогое пристанище людей вне закона с его темными рядами домов, хижин и лачуг, мирно покоилось под бледнеющей луной, погруженное в темноту и безмолвие. Дьюан обогнул его с юга, выехал на дорогу и пустил Пулю в галоп. Он следил за угасающим месяцем, за меркнущими звездами, за начинающим сереть востоком. По срокам он успевал, поэтому он решил поберечь лошадь. Нелль выедет из места тайных бандитских встреч примерно к тому времени, когда Дьюан повернет назад к Орду. Где-то между полуднем и закатом они встретятся.

Ночь сходила на убыль. Луна опустилась за пологие вершины гор на западе. Звезды, вспыхнув на короткое время, снова начали гаснуть. Тусклый полумрак окутал весь мир; он густел, серыми дымными полосами ложился на дорогу. Затем постепенно он начал светлеть, пока сквозь прозрачную дымку на востоке не пробились первые отблески надвигающейся зари.

Дьюан достиг Бредфорда перед рассветом. Он оставил лошадь в стороне от дороги, надежно укрыв и привязав ее там в кустах, а сам быстро отправился на железнодорожную станцию. Еще издали он услышал постукивание телеграфного аппарата, и этот звук воодушевил его. Телеграфист сидел внутри, читая газету. Когда Дьюан постучал в окно, тот вздрогнул, испуганно взглянул на него, затем быстро встал и открыл дверь.

– Хелло. Бумагу и карандаш. Быстро! – прошептал Дьюан.

Трясущимися руками телеграфист протянул ему требуемое. Дьюан написал сообщение, которое он тщательно продумал еще по дороге сюда.

– Отправьте это – повторите дважды для верности, – и держите язык за зубами. Скоро увидимся. До встречи!

Телеграфист остался стоять с широко раскрытыми глазами, так и не успев проронить ни слова.

Дьюан скрылся из города так же быстро и незаметно, как и появился. Он провел лошадь шагом несколько миль по дороге, затем дал ей отдохнуть, пока рассвет полностью не вступил в свои права. Когда розовая заря заалела на востоке, Дьюан вывел коня на дорогу и решительно направился в сторону Орда.

Когда Дьюан свернул на широкую, поросшую травой площадь на окраине Орда, он увидел группу оседланных лошадей, стоявших перед таверной. Он понял, что это означает. Удача все еще благоволит к нему. Если бы так продолжалось и дальше! Но он не мог требовать у судьбы большего. Остальное зависело от того, как ему удастся использовать свои преимущества. Открытая стычка в столь неравных условиях могла привести к плачевному результату. Подобный исход означал бы крушение всех его надежд, и чтобы избежать этого ему придется положиться на свое имя, напугать всех своим неожиданным появлением. Он знал привычки и особенности беглецов от закона. Он знал, какие качества могут удержать их от решительных действий. Он знал, на чем можно было сыграть.

Ни один бандит не попадался ему на глаза. Запыленные, усталые лошади проделали немалый путь сегодня утром. Дьюан спрыгнул с седла и услышал громкие, сердитые голоса в таверне. Он снял куртку и жилет и перекинул их через луку седла. Один револьвер он сунул в кобуру на поясе с левой стороны, другой висел у него справа, низко подвязанный к бедру. Вместо того, чтобы заглянуть внутрь или прислушаться, он храбро толкнул дверь таверны и вошел.

Большая комната была полна людей, и все лица сразу повернулись к нему. Лицо Нелля первым мелькнуло в поле зрения Дьюана; затем лицо Больдта, Блоссома Кейна, Пэнхендля Смита, Флетчера, затем лица других знакомых и, наконец, Поггина. Хоть Дьюан никогда прежде не видел Поггина и не слышал его описания, он сразу узнал его. Потому что он увидел лицо, представляющее собой настоящую летопись благих и низменных поступков и душевных страстей.

В комнате воцарилась полная тишина. Бандиты столпились позади длинного стола, на котором лежали бумаги, стопки серебряных монет, пачка банкнот и большой револьвер с инкрустированной золотом рукояткой.

– Вы искали меня, джентльмены? – спросил Дьюан. Он придал голосу насколько мог сильное и властное звучание. И он отступил на шаг, обеспечив себе свободу действий, держа бандитов на виду перед собой.

Нелль стоял, весь дрожа, хотя лицо его можно было принять за бесстрастную маску. Другие бандиты переводили взгляд с него на Дьюана, и обратно. Джим Флетчер взмахнул руками.

– Боже мой, Додж, зачем ты сюда ворвался? – с досадой спросил он и медленно шагнул вперед. Его действия были продиктованы натурой человека, верного своим принципам. Он считал, что поскольку он рекомендовал Дьюана, то должен поддерживать его до конца.

– Назад, Флетчер! – приказал Дьюан, и этот окрик заставил бандита подпрыгнуть на месте.

– Постой, Додж, и вы все погодите, – запротестовал Флетчер. – Дайте мне сказать, поскольку я вижу, что меня здесь неправильно понимают!

Его увещевания не ослабили напряжения.

– Ладно, валяй. Говори, – сказал Поггин.

Флетчер обернулся к Дьюану:

– Приятель, я принимаю на себя то, что ты встретил здесь врагов, тогда как я уверял тебя, что ты встретишь друзей. Это моя вина. И я буду вместе с тобой, если ты позволишь.

– Нет, Джим, – ответил Дьюан.

– Но зачем ты пришел без моего сигнала? – в отчаянии выпалил Флетчер. Он не видел в этой встрече ничего, кроме катастрофы.

– Джим, я никому не навязываю своего общества. Но если меня очень хотят видеть…

Флетчер остановил его жестом поднятой руки. Затем он с грубоватым достоинством обернулся к Поггину:

– Погги, он мой друг, и сейчас он немного не в себе. Я никогда не говорил ему ничего такого, что могло бы его обидеть. Я только сказал, что Нелль недолюбливает его так же, как и меня. Теперь как ты скажешь, так и порешим. Я никогда в жизни не подводил тебя. Вот мой друг. Я ручаюсь за него. Поддержишь ли ты меня? Ведь черт знает, что может произойти, если не поддержишь! А у нас еще такое большое дело на руках!

Пока Флетчер мучительно преодолевал трудности в выражении своих искренних доводов и убеждений, Дьюан не сводил глаз с Поггина. В нем было что-то львиное. Он был рыжеволос и, казалось, пылал каким-то внутренним всепоглощающим огнем. В нем таилось нечто притягательное, очаровывающее, как в живом пламени костра. С точки зрения физической это был крепкий мужчина отличного телосложения, с превосходно развитыми мышцами, выпирающими из-под одежды, с великолепной головой и лицом жестокого, свирепого, желтоглазого ягуара.

Глядя на этого странного человека, невольно ощущая его необычную и страшную силу, Дьюан впервые в жизни почувствовал внутреннюю холодную дрожь. В нем словно зазвучал тревожный колокол, заставивший замереть его сердце. Прежнее инстинктивное пламя в крови, вспыхнувшее в нем, не уняло этой дрожи. Он понял. Он постиг нечто, значительно более глубокое, чем обычно доступно разуму. И он возненавидел Поггина.

Сейчас этот человек обдумывал предложение Флетчера.

– Джим, я придерживаюсь того же мнения, как и прежде, – сказал он. – Если Фил не станет поднимать шум и не приведет значительных доводов против, – что ж, будем считать дело улаженным, и твой приятель сможет вступить в игру.

Взоры всех присутствующих обратились к Неллю. Он был бледен, как смерть. Он засмеялся, и всем, кто услышал этот смех, стало ясно, что гнев и ненависть в нем не уступают его убежденности в том, что он является хозяином положения.

– Поггин, ты ведь игрок, не так ли, – козырный туз, самая верная рука во всей Большой Излучине, – проговорил он с язвительной насмешкой. – Ставлю все свои деньги против чумазого песо, что смогу сдать тебе карты, которыми ты побоишься сыграть!

– Фил, ты несешь чепуху, – проворчал Поггин с упреком и угрозой одновременно.

– Если есть что-нибудь такое, чего ты не любишь, то это человек, притворяющийся не тем, кем он является на самом деле. Верно?

Поггин утвердительно кивнул, хмурясь от постепенного накапливающегося раздражения.

– Так вот, новый приятель Джима – этот Додж, – он не тот, за кого себя выдает! Ого-го! Он другой, совсем другой! Но я узнал его. И когда я назову тебе его имя, Погги, у тебя застынут все внутренности. Понял меня? Ты окоченеешь, и рука твоя онемеет, тогда как ей следовало бы быть быстрее молнии. И все потому, что ты поймешь, что вот уже пять минут – целых пять минут! – ты стоишь перед ним живой!

Если не ненависть, то бесспорно большая неприязнь к Поггину проявлялась в насмешливом, издевательском обращении Нелля, в его трясущихся руках, которыми он размахивал перед лицом Поггина. В наступившей мгновенной паузе отчетливо слышалось его учащенного дыхание. Остальные люди, бледные, настороженные, опасливо жались вдоль стен, оставив главных действующих лиц и Дьюана посреди комнаты.

– Так назови его имя, ты… – с проклятием прорычал Поггин.

Как ни странно, но Нелль ни разу даже не взглянул на человека, которого собирался разоблачить. Он наклонился в сторону Поггина, причем его руки, его тело, его продолговатая голова успешно выражали то, что скрывалось за бесстрастной маской его лица.

– Бак Дьюан! – внезапно выкрикнул он.

Это имя не произвело на Поггина сколько-нибудь заметного воздействия. Тем не менее, быстрое, неожиданное заявление Нелля явно было рассчитано на то, чтобы вызвать незамедлительную реакцию со стороны Поггина. Вполне возможно также, что поведение Нелля, важность его разоблачения, скрытый смысл всей этой сенсации повлияли на Поггина сильнее, чем сама неожиданность. Потому что бандит несомненно был удивлен, возможно, даже ошеломлен тем, что он, Поггин, готов был вместе с Флетчером поддержать знаменитого Дьюана, которого ненавидели и боялись все истинные противники закона.

Нелль выждал долгую паузу, после чего лицо его сменило свою холодную неподвижность на необычное выражение дьявольского ликования. Ему удалось втравить великого Поггина в нечто такое, что доставляло ему злобную, нечеловеческую радость.

– Да, Бак Дьюан! – возбужденно повторил Нелль. – Именно он – знаменитый стрелок с реки Нуэсес! Тот самый одинокий волк, чей двойной выстрел можно прикрыть одним пиковым тузом! Ты и я – мы оба тысячу раз слышали о нем, не раз упоминали о нем в разговоре. И вот он здесь – перед тобой! Поггин, ты поддерживал нового дружка Флетчера, Бака Дьюана! Не будь меня, он обвел бы вас обоих вокруг пальца. Но я узнал его. И я знаю, почему он явился сюда. Чтобы взять на прицел Чизельдайна, тебя, меня! Ба! Не говори мне, что он хотел присоединиться к банде. Ты знаешь профессиональных стрелков, ты сам один из них. Разве тебя не мучает постоянное желание убить кого-нибудь? И разве тебе не хочется встретить наконец настоящего противника, не хвастливого зазнайку? Это болезнь всех профессиональных стрелков, я знаю. Так вот – Дьюан стоит перед тобой, вызывает тебя! И когда я назвал его имя, что должен был бы сделать ты? Чего ожидал бы хозяин – да и любой из нас! – от знаменитого Поггина? Разве ты выхватил револьвер, так же быстро, как ты это делал всегда? Нет ты просто оцепенел! А почему? Потому что перед тобой человек, выдержке и нервам которого ты мог бы позавидовать. Потому что тебе известно, какие чудеса он проделывает с револьвером, а ты любишь жизнь. Потому что и ты, и я, и любой из нас здесь должен выступать против него один на один, каждый сам за себя. Если мы все вместе откроем по нему огонь, мы убьем его. Разумеется! Но кто начнет? Кто захочет быть первым? Кто заставит его схватиться за револьвер? Только не ты, Поггин! Ты готов предоставить эту честь более мелкой сошке – мне, например, – дожившей до того, чтобы увидеть, как ты струсил! Такое случается однажды с любым стрелком. Ты встретил равного себе противника в Баке Дьюане. И, Бог свидетель, я рад этому! Потому что наконец я показал всем, чего ты стоишь!

Хриплый, насмешливый голос прервался. Нелль отступил на шаг от товарища, которого ненавидел. Покрытый испариной, измученный, осунувшийся, он весь дрожал от возбуждения, но выглядел величественно.

– Бак Дьюан, ты помнишь Хардина? – спросил он едва слышал голосом.

– Да, – ответил Дьюан, и мгновенное прозрение подсказало ему намерения Нелля.

– Ты встретил его… заставил его взяться за оружие… и убил его?

– Да.

– Хардин был моим лучшим другом!

Челюсти его туго сомкнулись, а губы сжались в тонкую прямую линию.

Комната погрузилась в молчание. Не стало слышно даже дыхания. Время слов миновало. В этой долгий момент тревожного ожидания тело Нелля постепенно напрягалось, и в конце концов он перестал дрожать. Он пригнулся. Глаза его сверкали яростным огнем.

Дьюан наблюдал за ним. Он ждал. Он уловил мысль Нелля – момент, когда его напряженные мышцы дрогнули, сбросив оцепенение. Тогда он выхватил револьвер.

Сквозь дым выстрела он увидел две красные вспышки пламени. Пули Нелля с тупым стуком врезались в потолок. Он упал с криком, словно дикий зверь, смертельно раненный охотником.

Дьюан не видел, как умирал Нелль. Он смотрел на Поггина. А Поггин, словно громом пораженный, ошеломленно глядел на распростертого на полу товарища.

Флетчер бросился к Дьюану, держа руки высоко поднятым вверх.

– Убирайся отсюда, проклятый лжец, или тебе придется убить также и меня! – кричал он. Все еще с поднятыми руками, он плечами и всем телом вытолкал Дьюана из комнаты.

Дьюан вскочил в седло, пришпорил лошадь и умчался прочь.

Глава 23

Дьюан вернулся в Фэйрдейл и разбил лагерь неподалеку в мескитовых зарослях, где и скрывался до двадцать третьего числа. Эти несколько дней показалась ему вечностью. Он постоянно думал о том, что минута, когда он обязан будет навлечь позор на Рей Лонгстрет, медленно, но неотвратимо приближается. За время своего бесконечного ожидания он познал, что такое любовь и долг. Когда, наконец, наступил намеченный день, он помчался как безумный вниз по крутому склону, перепрыгивая через валуны, с треском ломясь через заросли кустарника, и в ушах его звучал не только свист ветра. Какая-то тяжкая обуза висела на нем.

Одна сторона его сознания, похоже, была неизменно направлена на осуществление твердой цели, в то время, как другая представляла собой беспорядочное скопление торопливых отрывочных мыслей и чувств. Он никак не мог успокоиться. Почти бессознательно он все быстрее и быстрее гнал свою лошадь. Энергичные действия, казалось, ослабляли гнетущее, подавляющее настроение, детали его менее тягостным. Но чем дальше он продвигался вперед, тем труднее ему было продолжать путь. Неужели он вынужден будет отвернуться от любви, счастья, а возможно, и самой жизни?

Не было смысла двигаться дальше, прежде чем он не обретет абсолютной уверенности в себе. В мозгу Дьюана сформировалось четкое и ясное понимание того, что при таком настроении он никогда не сможет выполнить работу, которая требовала от него полного напряжения всех его физических и духовных сил. Он ухватился за эту мысль. Несколько раз он придерживал коня, затем остановился, впрочем, лишь для того, чтобы снова двинуться вперед. Наконец, поднявшись на пологий водораздел, он увидел впереди зеленые сады и светлые домики Фэйрдейла, и это зрелище явилось решающим аргументом в его споре с самим собой. На склоне водораздела росли мескиты, и Дьюан отыскал в них уютное тенистое местечко. Был полдень, жаркий, знойный, с ослепительным солнцем и без малейшего ветерка. Здесь Дьюан должен будет дать решительный бой противнику. Он совершенно переменился; он не в состоянии был вернуть себе прежнюю сущность; он уже не был человеком, каким помнил себя прежде. Он знал причину всего этого. И причиной была Рей Лонгстрет. Искушения терзали его. Представить ее своей женой! Невероятно! Тем не менее, коварная мысль была предательски соблазнительной. Дьюан вообразил себе дом. Он видел себя, едущим мимо плантаций сахарного тростника, хлопковых и рисовых полей, возвращающимся домой, в старый, величественный особняк, где длинноухие собаки приветствуют его радостным лаем, и женщина ждет и встречает его счастливой и очаровательной улыбкой. Там могут быть… обязательно должны быть дети. И в сердце Дьюана зародилась какое-то новое, необычное чувство, приводившее его в трепетное смущение. Там будут дети! И Рей будет их матерью! Жизнь, о которой одинокий изгнанник всегда мечтал и которой был лишен. Он видел ее перед собой, ощущал словно воочию.

Но за всем этим, и над другими призрачными мечтами, возвышалась фигура капитана Мак-Нелли. При мысли о нам в душу Дьюана проник смертельный холод. Ибо он знал: что бы ни случилось, он должен будет убить либо Лонгстрета, либо Лоусона. В этом он был совершенно уверен. Лонгстрета, правда, можно попытаться заманить в ловушку и арестовать, но Лоусон лишен здравого смысла, лишен самообладания, лишен чувства страха. Он будет рычать, как пантера, и хвататься за револьвер. И его придется убить. Подобный исход, наряду с любыми другими, следовало учитывать.

Эти размышления наполняли Дьюана горечью, ожесточали и очерствляли его душу – наиболее подходящее состояние для выполнения его трудной и опасной роли. Он вновь и вновь погружался в свои обманчивые, несбыточные мечтания, невыносимо мучительные теперь из-за безнадежной любви. Он гнал прочь от себя эти мечты. На их месте возникали образы смуглолицего Лонгстрета с его проницательным, острым взглядом, или угрюмого, злобного Лоусона с его порочным лицом, и затем вдруг возвращалось прежнее странное желание, во сто крат более волнующее и мрачное, встретиться в поединке с Поггином один на один.

Около часа пополудни Дьюан приехал в Фэйрдейл. Улицы большей частью были пустынны. Он направился прямо на розыски Мортона и Циммера. Он нашел их, обеспокоенных, хмурых, встревоженных; они до сих пор не знали, какую роль он сыграл в Орде. По их сообщению, Лонгстрет уже находился здесь. Возможно, он вернулся домой также в полном неведении о случившимся.

Дьюан приказал им быть наготове в городе со своими людьми на случай, если ему понадобиться их помощь. Затем, стиснув зубы, он направился на ранчо Лонгстрета.

Дьюан незаметно проскользнул через густую траву и кусты и уже приближался к скрытой галерее, когда услыхал знакомые громкие, злые голоса. Лонгстрет и Лоусон опять спорили между собой. Счастливая звезда Дьюана не подвела его и на сей раз! У него не было какого-нибудь определенного плана действий, но в мозгу у него мгновенно возникали сотни разнообразных вариантов. Он твердо решил идти на любой риск, но не убивать Лонгстрета. Оба мужчины находились на галерее. Дьюан прокрался к границе зарослей и, низко пригнувшись, стал ждать подходящего момента.

Лонгстрет выглядел усталым и изнуренным. Он был в одной рубашке без пояса. В руке он держал револьвер, который затем положил на столик у стены.

Лоусон, красный, разгоряченный и потный, весь опухший от беспрерывного пьянства, казался однако абсолютно трезвым и имел вид отчаявшегося человека, стоявшего у своей последней черты. Так оно, в сущности, и было, хотя он и не подозревал об этом.

– Какие у тебя новости? Можешь не бояться задеть мои чувства, – сказал Лоусон.

– Рей призналась в своем расположении к рейнджеру, – ответил Лонгстрет.

Дьюану показалось, что Лоусона хватит удар. У него и без того была толстая короткая шея, и прилив крови заставил его рвануть мягкий воротник сорочки. Дьюан молча продолжал ждать своего случая, спокойный, хладнокровный, зажав все свои чувства в стальные тиски воли.

– Но почему вдруг твоя дочь заинтересовалась этим рейнджером? – настаивал Лоусон.

– Потому что она любит его, а он любит ее.

Дьюан с любопытством наблюдал за реакцией Лоусона. Такое заявление должно было произвести на него впечатление разорвавшейся бомбы. Был ли Лонгстрет искренен? В чем заключалась его игра?

Лоусон, к которому вернулся, наконец, дар речи, осыпал проклятиями Рей, затем рейнджера и в конце концов Лонгстрета.

– Ты проклятый самовлюбленный дурак! – с глубоким и горьким презрением воскликнул Лонгстрет. – Ты думаешь только о себе, о потере приглянувшейся тебе девушки. А подумал бы ты хоть раз обо мне… о моей семье… о моей жизни!

Некий намек, скрытый в словах Лонгстрета, очевидно, дошел до его собеседника. Благодаря дочери каким-то образом должны были проясняться взаимоотношения между ее отцом и двоюродным братом. Такое впечатление возникло у Дьюана, хоть он и не мог сказать, насколько оно было верно. Ревнивые чувства Лоусона, вне всякого сомнения, достигли своей кульминации.

– К дьяволу тебя! – нечленораздельно выкрикнул Лоусон. Он был взбешен. – Она будет моей, или ничьей!

– Никогда она твоей не будет, – резко возразил Лонгстрет. – Да простит меня Господь, но я предпочел бы видеть ее женой рейнджера, чем твоей!

Пока до Лоусона доходил смысл этих слов, Лонгстрет склонился к нему с выражением ненависти и угрозы на лице.

– Лоусон, ты сделал из меня то, что я есть, – продолжал Лонгстрет. – Я поддерживал тебя, защищал. Если говорить правду, то Чизельдайн – это ты! Теперь с этим покончено. Я прекращаю с тобой все дела. С меня хватит! Я выхожу из игры.

Посеревшие, напряженные лица обоих были неподвижны, словно высеченные из камня.

– Джентльмены! – громко окрикнул их Дьюан, шагнув из своего укрытия. – Вы оба выходите из игры!

Мужчины резко обернулись к нему.

– Не двигаться! Не шевелиться! Ни одним мускулом! – предупредил их Дьюан.

Лонгстрет прочел в его глазах то, чего Лоусону не хватило ума прочесть. Лицо его из серого стало пепельным.

– Что это значит? – визгливо заорал Лоусон, вне себя от ярости. Он был далек от того, чтобы повиноваться приказу или распознать неминуемую смерть.

Чувствуя, как каждый нерв его дрожит от возбуждения, но вместе с тем превосходно владея собой, Дьюан поднял левую руку, чтобы отвернуть лацкан своего расстегнутого жилета. Перед глазами мужчин ярко сверкнула серебряная звезда.

Лоусон взвыл, словно пес. В диком, безумном бешенстве, с безрассудством явного бессилия, он схватился скрюченными пальцами за рукоятку револьвера. Выстрел Дьюана пресек его действия.

Прежде чем Лоусон зашатался и выпустил из рук револьвер, Лонгстрет прыгнул к нему, обхватил его сзади левой рукой и молниеносно выдернул револьвер одновременно из кобуры и его мертвых пальцев, прикрываясь телом мертвеца. Дьюан увидел короткие вспышки красного пламени, клубы дыма, услышал быстро чередующиеся друг за другом звуки выстрелов. Что-то обожгло его левую руку. Затем удар, быстрый, как ветер, неслышный для уха, но мощный по силе, потряс все его тело, заставив пошатнуться. Жгучая боль от струи раскаленного свинца пронзила его после удара. Сердце Дьюана словно взорвалось, но сознание оставалось исключительно ясным и четким.

Дьюан слышал, как Лонгстрет лихорадочно нажимает на курок револьвер Лоусона, как боек щелкает вхолостую, падая на пустые гильзы. Лонгстрет израсходовал все заряды. Он выругался так, как ругаются побежденные. Дьюан ждал, теперь уже спокойный и уверенный. Лонгстрет пытался поднять тело убитого, притянуть его ближе к столу, где лежал его собственный револьвер. Но учитывая опасность, он нашел эту задачу непосильной. Он нагнулся, пристально глядя на Дьюана из-под руки Лоусона, безвольно свисавшей вдоль туловища. Его глаза выражали жажду убийства. Невозможно было обмануться в значении того странного и жуткого блеска, которым светились эти глаза. Дьюану не раз выпадал удобный случай прицелиться в них, в макушку Лонгстрета, в его незащищенный бок.

Лонгстрет отбросил труп Лоусона. Но прежде чем он упал, прежде чем Лонгстрет успел прыгнуть, как он со всей очевидностью намеревался, к своему револьверу, Дьюан взял его на мушку и резко крикнул:

– Не приближайся к оружию! Не смей! Я убью тебя! Клянусь Богом, убью!

Лонгстрет стоял в десяти шагах от стола, где лежал револьвер. Дьюан видел, как он подсчитывает свои шансы. Это был классный игрок. Он обладал несомненным мужеством, заставлявшим Дьюана уважать его. Дьюан наблюдал, как он прикидывает расстояние до оружия. Он выглядел непреклонным. Он действительно намеревался сделать это. И тогда Дьюану придется его убить.

– Послушайте, Лонгстрет, – быстро окликнул его Дьюан. – Игра окончена. Вы проиграли. Но подумайте о своей дочери! Я сохраню вам жизнь… Я попытаюсь добиться для вас свободы на определенных условиях. Ради нее! Я прижал вас к стенке – со всеми уликами. Вот лежит Лоусон. Вы один. Мои люди во главе с Мортоном на моей стороне. Бросьте сопротивляться. Сдавайтесь! Выполняйте мои требования, и я вас выручу. Может быть, мне удастся убедить Мак-Нелли отпустить вас на вашу старую родину. И только ради Рей! Ее жизнь, а возможно, и счастье, могут быть спасены! Ну же, поторапливайтесь! Ваш ответ!

– А если я откажусь? – спросил полковник с мрачной и жуткой серьезностью.

– Тогда я убью вас на месте! Вы не можете даже рукой пошевелить. Ваше слово, или смерть! Быстро, Лонгстрет! Будьте мужчиной! Ради ее благополучия! Поторопитесь! Еще секунда – и я стреляю!

– Ладно, Бак Дьюан, я даю слово, – сказал Лонгстрет. Он невозмутимо подошел к стулу и сел на него. Кровавое пятно, расплывающееся на плече Дьюана, привлекло его внимание.

– Сюда идут девочки! – внезапно воскликнул он. – Помогите мне утащить Лоусона в комнату. Они не должны его видеть!

Дьюан посмотрел вдоль галереи в сторону двора и загонов для скота. Там показались мисс Лонгстрет и Рут, быстро приближающиеся к ним, видимо, очень встревоженные. Оба мужчины успели убрать Лоусона в дом, прежде чем девушки заметили его.