Текст книги "Таинственная находка"

Автор книги: Зента Эргле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Разорили! Ограбили! – продолжал бесноваться Гирт и при каждом слове стучал кулаком по столу.

А мать думала только об одном: вор! Ее сын вор!

Внезапно Гирт выскочил из комнаты.

Что делать? Что? Пойти посоветоваться с сыном старого Клявы? Он в этом году кончает юридический. Не идти же сразу в милицию. Может быть, еще удастся Гирта спасти. Приняв решение, мать стала торопливо одеваться.

Вечером того же дня, когда Гирт сболтнул о драгоценностях и посулил матери беззаботную жизнь, в доме Арайсов атмосфера накалилась до предела. Отказ младшего сына от поездки в Карелию вначале был принят за глупую шутку.

– У меня в отряде чрезвычайно важное дело. Я же начальник штаба.

– Не валяй дурака! На две недели тебя может кто-нибудь заменить, – возразила мать.

– Позвоним-ка Янису Кляве, выясним, что это за чрезвычайное дело, – съязвил Гундар.

– Попробуй только, пожалеешь!

Это была не просто угроза. Гундар знал, что младший братишка отлично владеет приемами самбо.

– И в школе учат, и в книжках пишут, да и вы сами говорите, долг – прежде всего, а на деле что же получается? – Атис чуть не плакал.

– Ладно, оставьте его, не пропадет, не маленький! – Гундару в конце концов надоело уговаривать. – Пусть остается, присмотрит за псом и за домом.

– А кто его покормит? И как он тут один будет? – переживала мама.

– Оставь деньги, пусть ходит в столовую.

Атис облегченно вздохнул.

Глава шестая. Гирт не успокаивается

Айвар обладал ценным качеством – общительный по натуре, он быстро завязывал знакомства со своими сверстниками. Любители волейбола, жившие в «Доме стражника», на другое утро встретили его как старого приятеля, тем более что Айвар отлично играл в нападении.

– Ты откуда? – только и спросили они.

– Из новостроек. – И знакомство состоялось.

Игра была в самом разгаре, когда из дома вышел мужчина с таким же толстенным портфелем, как он сам. Глянув на солнце, он достал из кармана модные солнцезащитные очки.

– Братцы! Смотрите, живой капиталист! – крикнул один из волейболистов. – Мещанин! Собственник!

– Ты что, рехнулся? – спросил Айвар.

Незнакомый мужчина, не обратив никакого внимания на подростков, вышел на улицу.

– Это он вытоптал весь наш цветник. Спекулянт проклятый! Ничего, на сей раз ему это так просто не пройдет. Мама отнесла коллективную жалобу в редакцию. А это что-нибудь да значит.

– Погоди, старик, говори членораздельно, – прервал его Айвар. – Тебя как звать?

– Марис Крум.

– И ты живешь здесь неподалеку – в старой развалюхе?

– Точно, – Марис даже опешил от такой осведомленности.

– А тип этот – Николай Иванов? Чем он занимается?

– Зубной техник. Зарплата – сто двадцать рублей в месяц. Есть машина, дача в Юрмале, Усекаешь?

– Колоссально! Уна и Атис правы.

Остальные ребята никак не могли понять, чему так радуется их новый приятель и почему ушел с площадки в самый напряженный момент, когда результат стал ничейным.

– Я скоро! – на бегу крикнул Айвар.

Иванов неторопливо шагал к трамвайной остановке. Метрах в двадцати за ним следовал Атис. Ясно, тут порядок. Айвар вернулся во двор, и игра возобновилась. Снова прервал ее Гирт – он выскочил из подъезда с красным пластмассовым ведром в руках и на всех парах понесся к площадке, где стояли контейнеры с мусором.

– Мне с этим парнем надо поговорить, – произнес Айвар.

– Лучше не связывайся! – предупредил Марис. В прошлом году его компания отняла у меня часы.

– Давай-ка глянем, чего он туда понесся, – предложил Айвар.

Прячась за кустами, они подошли к самой площадке. Гирт растерянно глядел на огромные, наполненные до краев железные кубы и вдруг, бросив пустое ведро, помчался обратно. Не успели ребята занять свои места на площадке, как Гирт появился снова, но уже в кожаных перчатках.

– Плюнь ты на него! – сказал Марис, когда Айвар опять убежал. – Этот придурок того не стоит.

С чувством брезгливости ребята смотрели, как Гирт роется в отбросах. Туча зеленых навозных мух жужжала над его головой. Дворовые кошки, гревшиеся на солнце, тоже наблюдали за происходящим.

На лице Гирта читалось отвращение – понятно, занятие не из приятных. Стояла жара, пищевые отходы разлагались быстро, распространяя вокруг запах гнили. Но парень, несмотря ни на что, упорно развертывал один газетный сверток за другим, время от времени с отвращением сплевывая.

– Вы что-нибудь понимаете? Я, честное слово, нет, – прошептал Айвар.

Вскоре на своем наблюдательном пункте Айвар остался один, ребята разошлись и занялись своими делами.

Через час первый мусорник был пуст, громадная куча отбросов лежала на асфальте. Пыхтя и чертыхаясь, Гирт принялся за второй.

От этого «захватывающего» занятия Гирта отвлекла дворничиха. С метлой и совком в руках, сердитая, она была уже совсем близко.

– Тетенька, не сердитесь! – необыкновенно вежливо обратился к ней Гирт. – Я случайно вместе с мусором выбросил мамины янтарные бусы и теперь, если не найду, мне крышка.

Зариня – женщина порядочная, и дворничиха смягчилась.

– Вот тебе метла и совок, сгреби эту грязь обратно! За тебя никто не станет этого делать. Сегодня обещали все вывезти.

У Гирта похолодело сердце.

От мерзкого запаха голова Айвара раскалывалась. Сменили бы его, что ли? Но кто додумается, что он здесь, в кустах сирени рядом с помойкой?

Чего он так тщательно роется? В сказочку о бусах не очень-то верилось. Не иголка, чтоб так просто взять и выбросить. О драгоценностях Айвар даже не подумал. Может, предложить свою помощь, а заодно и разузнать правду? Но одна мысль о том, что придется копошиться в отбросах, кишащих червями, вызывала тошноту.

Гирт принялся за четвертый контейнер, когда приехала машина.

– Не могли бы вы подъехать позже? – попросил Гирт. – Понимаете, в одном из этих ящиков находятся мои золотые часы, подарок отца.

– Ничего не выйдет, старик, у нас свой график. – Два парня в комбинезонах и перчатках ловко вытащили из машины пустые контейнеры, заменив их полными. – Если тебе приспичило, поезжай на свалку и копайся там.

– А можно на вашей машине?

– Залезай, только осторожно, чтоб не придавило!

Гирт забрался в машину, и один из парней закрепил задний борт.

– Голову не высовывай! – предупредил он. – Увидит гаишник, неприятности у нас будут. Людей в такой «карете» перевозить запрещается.

Со скрежетом и лязгом старая колымага выехала со двора.

Со всех ног Айвар помчался в штаб. Там он нашел только Уну, которая сидела за столом, уныло уставившись в тетрадку с надписью «Таинственная находка».

Айвар пересказал все, что видел.

– Один раз сказал, что янтарные бусы, второй – что золотые часы, – подчеркнул Айвар.

– Это неспроста. Надо мчаться на свалку. А ты знаешь, где она? – спросила Уна.

– Знаю.

Уна оставила ребятам записку, и они с Айваром побежали на автобусную остановку. Ехать до свалки порядочно, надо было спешить.

Городская свалка – это особый мир; здесь царят свои законы, свои порядки. Ежедневно десятки автомашин привозят сюда отходы – вещи, которые одним стали не нужны, а другим еще пригодились бы. Пьяницы, бездельники, чудаки, люди со странностями, старые тетки, вооруженные длинными палками с насаженными на конец крючками, каждый день приходят сюда, собирают все, что можно продать, – бутылки, банки, книги, металлические предметы, старую одежду. Иной раз улов попадается солидный – старинная мебель или бронзовая фигурка, которую, если сперва почистить и подновить, можно продать в комиссионном магазине за приличные деньги.

Айвар утверждал даже, что один задрипанный старикан столько насобирал, что дом построил. У него теперь есть помощники, которые ходят по дворам в поисках чего-нибудь годного. Так называемые профессора интересуются только книгами. Тот, кто разбирается в машинах и механизмах, – в основном мальчишки и ребята постарше – разыскивают детали машин, шестеренки, колеса.

Издали доносился запах гари. Пройдя сквозь редкий, словно бы усохший от жары соснячок, ребята остановились перед огромным пустырем.

Действительно, среди гор мусора копошились люди. По песчаной дороге, волоча за собой шлейф пыли, тащились машины управления благоустройства, самосвалы со строительным мусором и производственными отходами – металлической стружкой, тряпьем, разбитой посудой.

– Подожди меня, – предложил Айвар, заметив, что Уна носовым платком зажала нос. – У меня здесь есть кое-кто, я в момент все выясню.

Айвар вернулся довольно быстро.

«Профессионалы» приходили сюда ежедневно, как на работу, и точно знали, где какая машина высыпает мусор. Они показали мальчику место, где возились две старухи и мальчишка.

Да, был здесь такой парень, ждал, пока опорожнят контейнеры, и не разрешил никому даже близко подойти, сам старательно раскапывал мусор.

– А он нашел, что искал? – нетерпеливо спросил Айвар старушонку, которая собиралась еще долго разглагольствовать.

– Псих какой-то, – вступил в разговор мальчишка. – У него, точно шариков не хватало. Увидел сухой камыш, так чуть июни не распустил.

– А вы не заметили, что он нашел?

– Чего пристал? – огрызнулась вторая старуха. – Мы за этим придурковатым следить не приставлены. Паси его сам, коли надо!

Больше здесь ничего не узнаешь – ясно, как дважды два четыре. Айвар направился обратно к Уне. Съездили они впустую.

Забежав домой и проглотив оставленный матерью обед, Айвар вернулся на свой пункт наблюдения – во двор «Дома стражника». Волейбольная площадка была пуста. Возле песочницы сидели две старушки и вязали, болтая без передышки. Малыши копошились в песке. Ни Гирта, ни Иванова не было видно. Тоска. Айвар подошел к площадке для контейнеров. Дворничиха все убрала. Кошки, жалобно мяукая, сидели на краю пустых мусорников. Пахло хлоркой, которой дворничиха щедро посыпала все вокруг.

Издалека доносились сердитые голоса. Перебравшись через полуразвалившийся забор и пробравшись сквозь кусты сирени, Айвар очутился во дворе соседнего дома. Двое дюжих мужчин бетонировали площадку под гараж Иванова. Рядом – прямо на кусты красной смородины – были свалены щиты для стен и крыши.

– Нам, тетушки, речи ваши до лампочки, – засмеялся один из рабочих. – Хозяин заплатил, как полагается, мы и пашем.

Скоро здесь все снесут, тогда наступит наша очередь смеяться, – вмешалась в разговор учительница Крума, мать Мариса.

– Давай сыграем! – предложил Марис, увидев Айвара.

Марис и остальные ребята, с которыми и Айвар уже успел подружиться, в один голос утверждали, что Гирт из шайки Бубнового Туза. Мелким воровством они занимались, только если не было ни малейшего риска. Вытащить из кармана пьяного кошелек – тут не требовалось ни особого геройства, ни особой ловкости, а выручку все вместе пропивали или проигрывали в карты. Многие знали, что Бубновый Туз играет мечеными картами, но боялись даже намекнуть на это. К тому же он отлично владел гитарой и довольно сносно пел. Это влекло к нему подростков, сильнее чем магнит. Бубновый Туз обучал игре на гитаре каждого, кто изъявлял желание. И вот уже вокруг него образовался целый ансамбль гитаристов. Нот не знал никто, играли и пели по слуху. Гирта к этой компании влекла возможность вместе проводить свободное время. «Свои» знали, где спрятаны ключи от квартиры Бубнового Туза, и у него всегда кто-нибудь отсыпался после пьянки или играл в карты, слушал зарубежные ансамбли или просто так рассуждал о жизни – в основном о том, как, нигде не работая, раздобыть денег. Бубновый Туз придерживался определенных взглядов:

– Мы здесь кто? Навозные жуки, и ничего больше. На западе такие, как мы, деньги лопатами гребут, там бы о нас писали в газетах, по радио передавали, а чтоб попасть на наши концерты, зрители дрались бы. А у нас что – даже в занюханном районном смотре самодеятельности и то не разрешают участвовать! Мы себя еще покажем! Мы рты им позатыкаем!

– Позатыкаем! – эхом откликнулась вся свита Бубнового Туза.

– Когда же и жить человеку, как не в молодые годы, я вас спрашиваю? А на что жить, спрашиваю? Того, что зарабатываешь, кошке на молоко не хватит! На коньяк монет нет, на девочек – нет. А попробуй развернуться, мильтон тут как тут – в душу лезет, интересуется.

В этом плане разногласий между предводителем и его компанией не было.

Именно в тот день и час, когда Бубновый Туз обсуждал со своими единомышленниками перипетии жизни и изыскивал возможность добыть деньги на самое дешевое вино, о них дважды упомянули в разговорах, которые происходили в разных местах.

Атис, Ивар, Уна и Магдалена, удобно разместившись в квартире Арайсов, тоже обсуждали сложившуюся ситуацию.

С момента, когда были найдены драгоценности, прошло пять дней. Что же за это время произошло? Нашел ли Гирт покупателя? Каким образом кольцо Эмми попало в руки Ганса Хаммеля? Кто такой Иванов – честный зубной техник или жулик?

Самое главное – расположить к себе Гирта. Но как? Ясно, что четырнадцатилетние подростки для него не приятели, а так, мелкота, недостойная внимания. Единственный шанс пробраться в компанию Бубнового Туза – музыка. Жаль, что Юриса нет, он-то играет и на ударных, и на аккордеоне, знает ноты. Но Юрис вернется с юга только через неделю, а тогда уже может быть поздно.

– У Магдалены хороший голос! – предложил Ивар.

– Думаешь, она сможет? – Атис посмотрел на девочку, которая потонула в огромном мягком кресле.

– Нет! – Уна даже вскочила. – Только через мой труп! Магдалена к этим бандитам не пойдет!

– Почему? Я их совсем не боюсь!

– Положим, Магдалена пойдет. Скажет, что умеет петь. Спорим, они поиздеваются над нею и пошлют подальше. А вообще-то мы ничего толком не знаем о Бубновом Тузе и его компании, – Уна высказала все, что думала на этот счет.

– Пожалуй, ты права, – согласился Атис. – Необходимо срочно собрать информацию. И сделать это предстоит тебе, Уна, ты у нас главная.

– Хорошо! – Уна встала. – Я скоро вернусь!

В штабе ДНД дежурил Николай Рушко. Подперев голову руками, он что-то читал. Из соседней комнаты через приоткрытую дверь донесся голос Яниса Клявы. Уне дважды пришлось повторить свой вопрос, пока Николай Рушко ее, наконец, услышал.

– Бубновый Туз? Сейчас посмотрим в нашей картотеке. Настоящее имя Вилнис Загерис, родился в 1960 году в Риге. Закончил восемь классов. Работает токарем на заводе…

Через открытую дверь Уна услышала взволнованный женский голос:

– Все началось с тех пор, как Гирт связался с этой компанией гитаристов.

Глава седьмая. Она так любила белую сирень

Атис и Айвар, к обоюдному удивлению, неожиданно столкнулись нос к носу возле бывшего дома Пурвини.

– Гирт поднялся наверх.

– Иванов тоже.

Скрипнула лестница. Мальчики застыли. Сердца у обоих бились так сильно, что казалось, слышно даже на улице. Из бывшей комнаты Юриса, единственной, где не были выбиты стекла, до них донесся разговор.

– Не фальшивое.

– Еще убедиться надо.

– Чего там проверять? Не видно разве, каких времен?

– Где достал?

– Не ваше дело!

– И много у тебя?

– Триста граммов. Сколько дадите?

– Государственная цена тридцать. Плачу тридцать пять. Идет?

– Ты что, дядя! – с усмешкой произнес Гирт, – Шесть красненьких за грамм, и не копейки меньше.

– А если заинтересуется милиция?

– Заткни рот, дяденька, как бы сам не влип. Восемнадцать кусков. Не хочешь, не бери, у меня есть другой клиент.

– Где товар?

– В надежном месте.

– Хорошо. Встретимся в нашем магазине в шесть вечера. Возле отдела напитков.

Тяжело отдуваясь, Иванов стал спускаться с лестницы. Дождавшись, когда тот выйдет на улицу, Гирт тоже направился в сторону дома.

Мать несколько дней с ним не разговаривала. Шикарные джинсы и майка с картинками запропастились куда-то. Гирт перерыл весь дом, заглянул в каждый угол, но так и не нашел ничего.

Повезло еще, что на свалке удалось найти драгоценности, А это значит, что сегодня вечером он уже узнает, что такое быть богатым. Матери подарит янтарные бусы, получше тех, что продал. Если она спросит, откуда деньги, скажет, что выиграл в спортлото. Мол, в той вазе хранил выигравший билет и никак не мог решить, говорить ей об этом или нет.

Антру сегодня вечером пригласит в ресторан. Сделку полагается обмыть. Ей наплетет то же, что и матери. Приятелям даже не намекнет. Если Бубновый Туз узнает, выдоит все до последней копейки. С этой компанией нечего больше якшаться. На прощанье выставит каждому бутылку дешевого вина, пусть пьют и добром поминают. Деньги положит на книжку. Говорят, есть врачи, которые за кругленькую сумму на время сделают инвалидом. Так что и от армии можно будет открутиться. Жаль уходить на два года, когда настоящая жизнь только начинается.

Покажу этому технику драгоценные камушки. Ну и рожу он скорчит! Но прежде надо осмотреться, разнюхать, что к чему, узнать настоящую цену.

Размышляя столь приятным образом и насвистывая, Гирт направлялся к дому. Шагах в двадцати за ним шли двое подростков.

– Как ты думаешь, что Гирт собирается продавать толстяку? – спросил Ивар.

– Судя по цене, золото. Но это значит, что… – Атис даже остановился. – Это значит, что в ножках кровати было спрятано и золото, и притом немало, по крайней мере, триста граммов.

У будки телефона-автомата Гирт остановился, долго шарил по карманам, пока не нашел две копейки.

– Иди, прикинься, что тебе надо звонить, – сказал Айвар и завернул во двор дома, где жил Марис.

Атис прислонился к телефонной будке и слышал каждое слово, сказанное Гиртом.

– Завалимся сегодня в кабачок. Я плачу. Почему нет? К подруге? Плюнь ты на нее! Дядя и тетка уехали в деревню? Колоссально! Живем! Где взял монеты? Не телефонный разговор. Я зайду к тебе около восьми. Чао!

Как обычно в субботу вечером в отделе, где продавались напитки, царило оживление. У прилавка толпились мужчины.

В условленный час Иванов уже ждал Гирта. Взяв у Гирта пакет сахара, он долго изучал его содержимое, даже пробовал на зуб, потом подошел к продавщице и попросил взвесить пакет.

– Триста двадцать граммов. Не сквалыга же я, – Гирт протянул руку.

Иванов раскрыл свой массивный портфель, вложил в него пакет и, отойдя немного в сторону, перегрузил в хозяйственную сумку Гирта несколько пачек.

– Как из банка, со всеми бандеролями. Если что, я тебя не знаю, ты – меня, – предупредил он.

– Послушайте! – Гирт вытащил из кармана спичечный коробок и приоткрыл его.

– Черт возьми! – прошипел Иванов. – Вы что, ограбили ювелирный магазин?

– Такие штучки в магазине не продаются.

– Сколько?

– Пять кусков.

– Такой суммы у меня нет.

– Появится, дайте знать.

– Куда?

Адрес квартиры давать рискованно. Если мать что-нибудь пронюхает, все пропало.

– Пожалуй, я сам через пару деньков загляну к вам, – пообещал он.

Купив молоко, кефир и два батона, Иванов направился домой.

А Гирт покупал на сей раз, не считая денег. В сумке уже лежала бутылка самого дорогого коньяка, шампанское, продавщица взвешивала килограмм дорогих конфет.

Атис вышел из магазина как раз вовремя. Иванов уже садился в свою машину.

– Вы куда едете, на экскурсию? – спросила пожилая женщина, очевидно, соседка.

– В Юрмалу. Жена и дочка заждались.

– Счастливые! – завистливо сказала женщина, но Иванов ее уже не слышал. Машина помчалась по улице.

Полчаса спустя Гирт с сумкой в руках вышагивал по улице Плиедеру. Атис сначала шел за ним следом, потом свернул на улицу Приежу.

Выждав удобный момент, когда во дворе никого не было, Айвар ловко вскарабкался на липу и устроился поудобнее. Все окна в квартире Паэглитисов были закрыты. Айвар вытащил из футляра бинокль капитана Леи и направил на улицу. За два квартала от дома по улице шел какой-то старик. Айвар посмотрел на часы. Двадцать ноль пять. Магазин, где работает Антра, закрывается в восемь. На дорогу надо не больше пятнадцати минут, конечно, при условии, если она не станет заходить в магазины.

Через минуту, к большому удивлению наблюдателя, во двор вошел Голдбаум. Устроившись на скамеечке под липой, он вытащил из кармана белый носовой платок, тщательно вытер потное лицо, снял очки и, дунув на них, протер.

Тут с сеткой в руках во дворе появилась Антра. Голдбаум направился ей навстречу.

– Я могу вас побеспокоить?

– Что вам надо? – нелюбезно спросила Антра.

– Я хотел бы поговорить, – Голдбаум взял Антру за локоть и усадил на скамейку под липой.

– У меня очень мало времени. Через десять минут я уйду, – твердо произнесла она.

– Я тебя искал, девочка. И вот вчера увидел, когда ты выходила из трамвая.

– Вы следили за мной, да? В вашем-то возрасте!

– А что же мне оставалось делать? Сколько тебе лет?

– Восемнадцать.

– Столько же было моей доченьке Эмми, когда я видел ее в последний раз. 20 июня 1941 года – проклятый день, когда я уехал в Ленинград и оставил ее одну в Риге! С тех пор я ничего не знаю о моей Эмми, может быть, ее увезли куда-то, а может, здесь же убили и закопали. И вдруг появилась ты с ее кольцом. Пожалей старика, скажи – откуда оно у тебя? Не бойся, про милицию я просто так сказал. Отдай мне кольцо, я хорошо заплачу.

– Я уже говорила вам, что кольцо это дал мне один парень, чтобы я узнала, сколько оно стоит, – пояснила она. – Кольцо я вернула ему.

– А оно еще у него?

– Не знаю. – И Антра вспомнила приглашение Гирта. – «Если у него появились деньги, значит кольцо он продал», – Он собирался его продать.

Раздался знакомый свист.

– Хау ду ю ду, леди!

Заметив Голдбаума, Гирт отступил на шаг и удивленно глянул на Антру. Девушка решила раскрыть карты.

– Кольцо с красным камушком еще у тебя? Нашелся покупатель. Товарищ Голдбаум, ювелир.

Гирт тут же сообразил, о чем речь.

– Нету, – признался он. – Продал.

– Кому? – Голдбаум чуть не закричал.

– Одному типу около скупки.

С минуту Голдбаум сидел, закрыв лицо руками.

– Очень вас прошу, молодой человек, скажите, где вы взяли это кольцо?

Гирт хорошо помнил тот вечер, когда они вдвоем с Антрой рылись в углу пустой комнаты и Антра поранила руку. Пусть старик повкалывает, если ему так хочется, решил он, и рассказал Голдбауму то же самое, что и Антре. Хорошо ли, плохо ли, но это совпало с рассказом, Ивара Калныня и с тем, что говорилось в документах, лежавших в столе у Голдбаума. Больше ничего не добившись, ювелир отправился домой. Антра смотрела, как он медленно выходил со двора, и ей стало жаль старика.

– Продай ему это кольцо. Он обещал заплатить любую сумму.

– Дело сделано, и кончен бал! – ответил Гирт.

– Жаль.

Внезапно Гирту пришла мысль, что старый еврей долгие годы работал ювелиром и, конечно же, сумеет оценить драгоценности.

– Погоди, я сейчас вернусь! – Он выскочил на улицу. Старика Гирт догнал на перекрестке.

– Товарищ Голдбаум, – произнес он, запыхавшись, – я постараюсь отыскать этого покупателя. Сколько я могу ему пообещать?

– За сколько ты продал кольцо?

– За десять красненьких.

– Добавь еще две или три.

– О’кей! А вы не скажете, сколько стоит это?

Гирт расстегнул одну из многочисленных молний на джинсах и вытащил коробок с чистейшим бриллиантом.

– Сколько?

– Восемь – десять тысяч, не меньше.

– Елки-моталки! – У Гирта подкосились ноги. А он, кретин, хотел толкнуть за полцены. – О’кей, дядя! Кольцо вашей дочери я постараюсь достать. Гуд бай!

– У одного мальчишки бриллиант, у другого кольцо и еще один бриллиант, – негромко бормотал Голдбаум, возвращаясь домой. – В старом доме во время войны жил богатый человек. Нечисто здесь дело, нечисто. Что делать? Сообщить в милицию? Лучше уж не вмешиваться. Начнут еще самого подозревать.

Дом под номером семнадцать на улице Плиедеру доживал свои последние дни. Во дворе, было пусто. Рядом с кустами сирени стояла железная кровать, только без спинок. В маленьком домике, приютившемся во дворе, жила раньше какая-то еврейская пара, фамилию он забыл. Тогда, до войны, вокруг домика всегда цвели цветы, росли красивые кусты. Войдя в большую комнату, Голдбаум подозрительно покосился на угол, где из пола были выломаны доски. Седая крыса с красными глазами зло глянула на непрошеного гостя и исчезла под полом.

Голдбаум не бросился на колени и не стал рыться в развороченном углу. Он понимал, что все, что было здесь спрятано, давно исчезло. Но дом этот каким-то странным образом связан с его дочерью, и он должен узнать, что с ней произошло. Надо найти человека, который жил здесь в годы войны. Кто может сказать ему об этом? Дворник, кто же еще!

Голдбаум встретил дворничиху в понедельник утром – она мыла лестницу своего дома.

– Чуть-чуть осталось, закончу, тогда и поговорим, – сказала она и завела Голдбаума в комнату.

Голдбаум с интересом рассматривал старые пожелтевшие фотографии, висевшие на стенах. Они рассказывали о жизни матушки Эллинь. В овальной рамке молодая женщина с цветами в руках и мужчина с лихо закрученными вверх усами – свадебная фотография. Рядом с ней – фотография с первенцем. Малыш, открыв беззубный ротик, сидит у матери на коленях. На следующем снимке детей было уже трое – два сына и девочка. По последним любительским снимкам Голдбаум мог судить, что дети дворничихи давно выросли и у нее уже есть внуки.

– Жена старшего сына, художница, говорит, что это банально – развешивать фотографии по стенам, – проговорила мамаша Эллинь, входя в комнату. – Но зато так мои дорогие каждую минуту со мной, все время перед глазами, по утрам я со всеми здороваюсь, спать иду – желаю всем спокойной ночи. Разлетелись по всему свету, словно птицы из гнезда, редко приходится и видеться. – Она тяжело вздохнула и села за стол напротив Голдбаума. На столе стояли пышные георгины, подарок капитана Леи ко дню рождения.

– Не знаю, станет ли вам легче, когда вы узнаете всю правду, – глядя на гостя, произнесла она задумчиво. – Только мы трое знали, как все произошло на самом деле. Жена капитана Леи вот уже несколько лет покоится на кладбище, я да Паулина Пурвиня еще маемся на этом свете. Столько лет прошло, а все никак не могу… Может, Паулина вам расскажет. Приходите к вечеру, часикам, этак, к семи.

Ивар и Магдалена, которым было поручено следить за Голдбаумом, глазам своим не поверили, когда увидели, что в дом матушки Эллинь входит Голдбаум и почти следом за ним Паулина Пурвиня.

Паулина вырядилась, как на похороны, – в черное платье, черные туфли, а покрасневшие глаза говорили о том, что она плакала. Сидя напротив Голдбаума, она заметно нервничала. Натруженные узловатые пальцы теребили кисти старомодной скатерти – она то заплетала их в косички, то расплетала.

Матушка Эллинь внесла небольшое угощение – каждому стакан чая и печенье в вазочке – и начала рассказывать:

– Мой покойный муж перед уходом на фронт много рассказывал о зверствах фашистов, о преследовании коммунистов и евреев, о концентрационных лагерях. Но люди вначале этому не верили, не хотели верить. Газеты кричали, что немцы спасли латышский народ, что латыши должны быть им за это благодарны и всеми силами помогать немецкой армии покончить с большевизмом. Евреев объявили нечистой расой, заставили их носить на спине желтую звезду и ходить только по проезжей части улицы, словно лошадей. Да что там рассказывать, вы и без меня знаете. Московский форштадт превратили в гетто и согнали туда всех евреев, словно скотину. Держали, как зверей, за колючей проволокой, а вокруг часовые с собаками. Ушли туда и старый Исаак и Минна Вейсы, которых выгнал из их домика Ганс Хаммель.

Хаммеля Голдбаум помнил хорошо. Ганс рос на глазах у Голдбаумов вместе с Эмми. Был такой славный светловолосый мальчик, любил играть с его Эмми. Позже, когда оба подросли, вместе ходили в кино, на концерты. Когда Хаммель уехал в Германию, Эмми долго не могла забыть друга детства.

Дворничиха посмотрела на Паулину – та с трудом сдерживала слезы.

– Не печалься, милая, – успокаивала дворничиха подругу. – Твоей вины в том нет никакой.

– Ганс вернулся в Ригу еще до прихода немецких войск, люди рассказывали, что его сбросили с парашютом. Из укрытий они стреляли в красноармейцев. Как-то – было это уже позже – осенью Ганс позвал меня к себе. В комнате сидела красивая девушка с длинными вьющимися волосами и огромными синими глазами.

– Эмми! – перебил Голдбаум рассказ матушки Эллинь.

– Да, – подтвердила та. – «Ты коммунистка, спрячь эту женщину! – как сейчас помню его слова. – Спрячь так, чтоб никто о ней ничего не знал, иначе тебе и всей твоей ораве конец». Что же мне делать, стала я думать. Домой к себе не поведешь, дети разболтают. К Леенихе тоже, и там малые дети. И тут я подумала о Паулине, которая недавно похоронила мужа и сама ходила ни жива ни мертва. Ночью, когда на улице стемнело, я привела девушку к Паулине. К счастью, квартира имела отдельный выход, и нас никто не заметил. Владелица дома потом уже что-то пронюхала, но не выдала. Порядочным человеком оказалась, погибла вместе со своим домом, пусть земля ей будет пухом.

– Ну, а Эмми? Что стало с Эмми? – нетерпеливо прервал Голдбаум.

Паулина Пурвиня открыла свою сумочку, вынула что-то, завернутое в лоскут, и положила перед Голдбаумом. Обгорелые листки. Вглядевшись внимательнее, он узнал почерк дочери.

Из дневника Эмми:

«20 июня 1941 года. Экзамены в консерватории сдала отлично. Теперь я свободна как птица. Поеду к подруге, на взморье, буду купаться, загорать. Родители сегодня уехали в Ленинград.

28 июня 1941 года. Началась война. Ригу бомбили. Что мне делать? Комсомольцы предлагают эвакуироваться. А если приедут родители? Нет, я дождусь их.

27 ноября 1941 года. У меня теперь новое украшение – желтая звезда. Я сама вырезала ее из старого платья, сама нашила на спину.

Ганс – подлец. Чтобы спастись от гетто, я отдала ему свои драгоценности. Пусть берет, мне не жалко. Главное сейчас – выжить, дождаться конца войны и встретиться с родителями. Почему я тогда не поехала вместе с ними? Сейчас об этом нечего и мечтать, нас разделяет фронт.

10 декабря 1941 года. Тетя Паулина делится со мной нищим пайком, который она получает по карточкам, – маленький кусочек хлеба, маргарин, мясо раз в неделю. До сих пор я не знала, что обычная, сваренная «в мундире» картошка может быть такой вкусной. Но еще больше я страдаю от духовного голода».

– Бедняжка, она так тосковала по музыке, – стала рассказывать Паулина. – Но откуда мне было взять для нее пианино. Так вот, нарисовала она на листке бумаги клавиши и играла на них часами. Сердце мое кровью обливалось, глядя на нее. Пальчики ровно спички. Наденет мою старую юбку, повяжется платком, подышит на руки и играет. Глаза блестят, губы шевелятся, словно песню поет, а звуков не слышно.

Говорю ей, бывало, ложись в кровать, погрейся. А она отвечает – форму терять нельзя. Искусство мое еще пригодится другим. Кончится война, мама с папой приедут.

Часами она мечтала о том, что будет делать после войны.

У меня возле ипподрома садик был, яблонь несколько, вишенка, слива, ягоды. Росли там картофель, капуста, морковь. Так и пережили голодные годы. Когда тепло становилось, я укрывала Эмми в садовой будке. Бедняжка, дождаться не могла, когда переедет на свою дачу – так она ее называла. Говорила, надышится свежего воздуха на всю зиму. Но и там приходилось остерегаться. Участок-то небольшой, насквозь все видно, а соседка одна уж такая была любопытная.