Текст книги "Натюрморт с удилами"

Автор книги: Збигнев Херберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Поскольку вся процедура была неофициальной и, более того, носила характер запрещенной игры, то именно по этой причине она становилась все более привлекательной и завоевывала все новых и новых сторонников. Совершенно так же, как с сухим законом: даже умеренные любители спиртного после введения этого закона начинали демонстрировать свою свободу излишним употреблением алкоголя.

Не существует, конечно, никакой статистики, говорящей о том, сколько людей было затронуто тюльпаноманией. Можно, однако, с большой долей правдоподобия утверждать: их число составляло десятки тысяч. При этом, что особенно важно, их нельзя отнести к какой-либо определенной общественной группе. Среди них были богатые и бедные, купцы и ткачи, мясники и студенты, художники и крестьяне, копатели торфа и поэты, городские чиновники и старьевщики, моряки и почтенные вдовы, особы, пользующиеся всеобщим уважением, и отъявленные головорезы. Даже представители всех двадцати с лишним голландских разновидностей вероисповедания приняли участие в этой погоне за фортуной.

Конечно, бедняки рискуют больше других, потому что бедняки рискуют всем. Когда читаешь, как некий разбойник, втянутый в водоворот спекуляции, вынужден был оставить в заклад инструменты своего воровского промысла, то начинаешь понимать всю остроту ситуации. Проповедники с амвонов метали громы и молнии в адрес вездесущей тюльпаномании, но и сами они, как утверждают злые языки, потихоньку отправлялись в другие города, чтобы без свидетелей предаваться грешной страсти.

Но дело не в пасторах. Они все же как-нибудь да оправдаются на Страшном суде. Гораздо хуже, попросту омерзительно было то, что эта история затронула и детей. Поскольку успех в игре основывался, между прочим, на сборе возможно большей информации (цена, место заключения сделки, колебания конъюнктуры, или, проще говоря, какие луковицы сосед вынес за пазухой и за сколько продал в таверне «Под орущим ослом») – все это должен был разузнавать ребенок, играющий недостойную роль шпиона.

Лихорадка, бред и бессонница. Бессонница, ибо большинство тюльпанных сделок заключалось ночью. Активное участие в спекуляциях занимало иной раз по десять и более часов в сутки, а это трудно совместить с каким-либо другим, более продуктивным занятием. Тот, кто сам выращивал тюльпаны, жил, словно скупой на мешке с золотом. В садиках устраивалась сложная система сигнальных звоночков, которые должны были поднять хозяина на ноги в случае, если бы к драгоценным грядкам приблизился непрошеный гость.

Об эпидемическом характере мании свидетельствует ее огромное территориальное распространение. Она коснулась не только традиционно садоводческих регионов, таких как окрестности Харлема, но затронула также и Амстердам, Алкмар, Хоорн, Энкхёйзен, Утрехт, Роттердам – то есть все значительные поселения. Именно там число жертв было наибольшим. Бацилла тюльпаномании носилась всюду, грозила всем. Насколько легче было бы справиться с видимым врагом; запираются ворота города, на стены выходят отважные защитники…

Но ведь существует нечто, называемое силой разума, и именно эта сила представляет (хотя и не всегда) действенное оружие против вырвавшихся на свободу иррациональных сил. Хорошо известно, что Голландия была страной начитанных граждан, мудрых авторов, образованных книготорговцев и просвещенных книгоиздателей. Актуальные жизненные проблемы очень быстро находили там отклик в печати, и это касалось не только серьезных политических и религиозных споров, но также и тюльпаномании, размах которой возбуждал понятное беспокойство, переходящее в решительный отпор и протест трезвых граждан. Но что делать, если государство было либеральным, общественное мнение – неоднозначным, и рядом с разумными статьями на эту тему появлялись и такие изданьица, которые представляли своего рода практическое введение в методы спекуляции тюльпанами – пролегомены сумасшествия, самоучители безумия.

И была во всем этом своя метода и даже соответствующий ритуал. Вот один из авторов советует: если кому-то удастся вывести неизвестный сорт тюльпана, то он должен поступить следующим образом: незамедлительно (ведь время не ждет, может быть, кому-то еще удался этот фокус!) отправиться к специалисту-садовнику, но идти нужно не одному, а в обществе знакомых, друзей и даже случайно встреченных лиц. Цель этого понятна: следует придать данному событию возможно большее publicity[12]12
  Известность (англ.).


[Закрыть]. У садовника проводится рабочее совещание, в ходе которого каждый из присутствующих высказывает свое мнение о новом ботаническом явлении. Совершенно так же, как высший церковный совет решает вопросы о подлинных и мнимых чудесах.

Далее наступает очень существенная часть, которую можно назвать компаративистской: сравнение нового кандидата с уже имеющимися образцами. Если он проявляет сходство с каким-нибудь знаменитым «Адмиралом», но чуть менее красив, то следует назвать его скромнее, к примеру, «Генералом». Этот обряд крещения является неслыханно важным. Тюльпан приобретает имя, становится личностью или, если пользоваться менее высокопарной биржевой терминологией, «допущенной к обороту ценностью». Наконец, требуется угостить всех присутствующих добрым вином, ведь им предстоит разнести весть о рождении нового сорта и распространить информацию об его достоинствах.

Торговля луковицами тюльпана происходила в пивных парах, среди запахов можжевеловки и баранины, иначе говоря, в трактирах, корчмах, тавернах В некоторых из них были специально предназначенные для этого помещения, нечто вроде клубов или филиалов огромной, хорошо законспирированной биржи. Спор за каждую ценную луковицу, наверное, бывал очень жарким. Если за нее боролись несколько покупателей, тот, кто желал переплюнуть остальных, добавлял к уже заявленной высокой цене – карету и пару лошадей в придачу.

Вся страна покрылась сетью более или менее известных, секретных или же почти явных, «притонов» тюльпанного азарта. Тут не было влияния какой-либо демонической силы, просто правилом каждой «большой игры», каждого серьезного порока является втягивание в свои сети как можно большего числа жертв. Поскольку безумство нельзя объяснить с помощью логики, то следует призвать на помощь статистику – так поступают все или почти все, в том числе политики. Нужно было исключить или существенно уменьшить число тех, кто стоит сбоку, смотрит критически, портит праздник. Мир тюльпанных маньяков стремился к тому, чтобы стать тотальным миром.

Как это происходило на практике? Существует документ, хотя и литературный, но вполне достоверный, который дает ценную информацию о способах вербовки новых адептов. Диалог ведется между двумя друзьями. Один из них, Питер – прожженный спекулянт, другой, Ян – играет роль «наивной девушки, пришедшей в первый раз».

Питер: Я тебя очень люблю, Ян. Поэтому хочу предложить тебе одно выгодное дельце. Делаю это бескорыстно, из чистой дружбы.

Ян: Слушаю внимательно, дорогой.

Питер: У меня есть луковица тюльпана «Арлекин». Это очень красивый сорт и вдобавок очень ходовой на рынке.

Ян: Но я же никогда в жизни не занимался цветами. У меня и сада-то нет.

Питер: Ты ничего не понимаешь. Прошу тебя, выслушай меня внимательно, не перебивай, потому что кто знает, может, именно сегодня большое счастье постучится в твои двери. Могу ли я продолжать?

Ян: Да, да, конечно.

Питер: Так вот, луковица «Арлекина» стоит сто флоринов, а может, и больше. Во имя нашей ничем не запятнанной, как я уже говорил, дружбы я готов отдать тебе ее за пятьдесят флоринов. Еще сегодня без всяких усилий ты сможешь заработать кучу денег.

Ян: Действительно, очень интересное предложение! Такой истории со мной еще, пожалуй, в жизни не случалось. Ты только научи меня, сделай милость, что я должен делать с этим «Арлекином»? Не буду же я стоять с ним на перекрестке.

Питер: Я открою тебе секрет… Хорошенько запомни, что я говорю. Ты чего вертишься?

Ян: Я слушаю, вот только в голове у меня слегка мутится…

Питер: Сделай в точности то, что я тебе скажу. Пойди на постоялый двор «У льва». Спроси у хозяина, где собираются торговцы тюльпанами. Войдешь в указанную комнату. Кто-то скажет очень грубым голосом (но ты не робей): «Здесь кто-то чужой!» В ответ ты должен закудахтать курицей. И тогда тебя включат в число торговцев…

Бог да хранит кальвинистскую душу Яна! Мы расстаемся с ним на пороге фарса, в одном шаге от трагедии. Дальнейшая его судьба покрыта мраком. Неизвестно даже, удалось ли ему в решающий момент достаточно убедительно закудахтать. На основе приведенного выше диалога весьма слабой выглядит надежда на то, что он превратится в акулу тюльпанного бизнеса. Похоже, ему уготована участь жертвы…

Еще одна подробность заслуживает внимания. Введение новичка в круг тюльпанных маньяков напоминает некоторые хорошо знакомые образцы. С сохранением всех пропорций оно наводит на мысль о ритуале посвящения. Конечно, масонские ложи проводили его с большей помпой и с более глубоким знанием эзотерических наук.

Мания – это возвышенное состояние души. Те, кто не пережил его хотя бы однажды, в каком-то смысле беднее остальных. Кроме того, при некоторых условиях мания становится выгодной. Вот никому не известный, обыкновенный, не являющийся ни поэтом, ни художником, ни государственным деятелем человек вспоминает время тюльпаномании с подлинным восхищением. Звали его Вермондт, он служил маклером в одной таверне. В перерывах между сделками он «объедался жареным мясом и рыбой, а также курятиной и зайчатиной, да что там, ел даже изысканные паштеты. К этому можно добавить вино и пиво с раннего утра до трех-четырех часов ночи. И всегда уносил больше денег в кармане, чем было в начале дня». Вот вам настоящий рай, Шлярафия[13]13
  От нем. Schlaraffenland – сказочная страна изобилия, вечного безделья.


[Закрыть], страна сытости и лени!

3

Заразная болезнь имеет тенденцию иногда повторяться, и для того, чтобы обеспечить эту повторяемость, ей приходится видоизменяться в соответствии с обстоятельствами.

Шарль Николь

Усиление тюльпаномании приходится на 1634–1637 годы. Зимой 1637 года произошел мощный крах: весь воображаемый мир рассыпался на куски. Если бы кому-нибудь удалось воспроизвести «кривую тюльпанной горячки», то оказалось бы, что она сильно напоминает температурный график больного заразной болезнью – быстрый подъем, затем какое-то время очень высокий уровень, а в конце – резкое падение.

Напрашивается, однако, вопрос: какая роковая причина или неумолимая логика событий привели к тому, что случилось зимой 1637 года? Ответов множество, и они означают одно – конец.

Некоторые думают, что победа над тюльпанной эпидемией – это заслуга здоровой части голландского общества. Оно, мол, создало санитарный кордон, поставило заслон распространению болезни. Немало было и тех, кто деятельно противостоял тюльпаномании. Оппозиция должна была быть сильной, поскольку с тех времен до наших дней сохранилось множество брошюр, журналов, листовок с памфлетами, стихов и карикатур, безжалостно высмеивавших несчастных маньяков. Их называли «закапюшоненными», то есть сумасшедшими. Больные психическими заболеваниями должны были в те времена носить закрывающие лицо капюшоны – своеобразное средство «визуальной» самозащиты здоровой части общества.

Хендрик Пот^{59}, художник, писавший групповые портреты, религиозные и жанровые сцены, представил Манию в аллегорической картине «Воз безумцев»^{60} – ту манию, которая посетила его страну. Аллегория, впрочем, весьма прозрачная. На этом возу мы узнаем Флору, держащую в руках три самых ценных сорта тюльпанов: «Semper Augustus», «Генерал Бол» и «Адмирал Хоорн». Напротив покровительницы природы размещены пять символических фигур: «Шалопай», «Искатель богатств», «Пьяница» и две дамы – «Напрасная надежда» и «Нужда». За возом бежит толпа людей, кричащих: «Мы тоже желаем обогатиться!»

Неисчислимое количество забавных историй, шуток и анекдотов свидетельствует о том, что в ответ на тюльпаноманию возникла встречная тюльпанофобия, обрушившая бешеную вражду на это, в сущности, невинное растение. Воистину оно не заслужило ни любви до потери сознания, ни безграничного презрения. Но мы рассказываем о том времени, когда бушевали страсти. Говорят, что не кто иной, как преподаватель Лейденского университета, причем не какой-нибудь теолог, а профессор ботаники Форстиус, стоило ему завидеть где-нибудь тюльпан, бросался на него и уничтожал с помощью трости, превращаясь таким (не слишком обдуманным) способом из ученого в инквизитора и моралиста.

Трость Форстиуса не обладала чудодейственной силой, и все, даже самые язвительные памфлеты не были в состоянии остановить безумие. Поэтому нашлись такие, кто утверждает, будто смертельный удар тюльпаномании нанесли представители власти, их мудрые распоряжения и декреты. Власть отдавала полный отчет в серьезности ситуации и в том, что нельзя взирать на нее пассивно, поскольку не ограниченная никакими рамками спекуляция угрожала основам народного хозяйства.

Ряд организаций, начиная с гильдии цветоводов и кончая Генеральными Штатами, то есть парламентом, решили дать отпор безумию. Посыпались постановления и резолюции, бывшие вначале робкими и неэффективными и закончившиеся радикальным декретом Генеральных Штатов от апреля 1637 года, аннулирующим все спекулятивные сделки и устанавливающим максимальную цену луковицы тюльпана. Она равнялась пятидесяти флоринам. Стоимость «Semper Augustus» составляла теперь лишь одну сотую от недавней биржевой цены. Это произошло быстро и неожиданно, как дворцовый переворот, как свержение императора.

Хендрик Пот. Почтовый парусник Флоры.

Усилия властей, направленные на борьбу с тюльпаноманией, их забота о судьбе и имуществе граждан, конечно, заслуживают похвалы и должны быть оценены по достоинству. Однако, как мне кажется, большинство исследователей напрасно приписывает им решающую роль. Мы знаем по собственному опыту, что все запреты и ограничения в условиях, скажем, резкого роста наркомании дают результат, противоположный желаемому. Со времен Адама запретные плоды наиболее желанны.

Решение Генеральных Штатов было принято поздно, слишком поздно, когда мания уже угасала. Это был консилиум, созванный у постели безнадежного больного, или, если использовать выражение из учебника тавромахии, coup de grâce[14]14
  Удар милосердия (фр.).


[Закрыть]. В действительности спасти что-либо было уже невозможно.

По нашему убеждению, тюльпаноманию погубило ее собственное безумие. Доказательства этого тезиса могут быть получены из анализа настроений на тюльпанной бирже. В период эйфории прибыли спекулянтов бывали огромными, однако часто они выражались не в обиходной валюте, не в наличных, а в кредите. Хозяин сорта «Semper Augustus» повсеместно считался богачом, поэтому мог залезать в большие долги и чаще всего именно так и поступал. Безумные биржевые обороты становились все более абстрактными. Продавались уже не луковицы (их стоимость была совершенно условной, все более оторванной от реальной действительности и противоречащей здравому рассудку), а названия этих луковиц, подобно акциям, и они меняли хозяина часто по десятку раз в день.

Цены росли, и считалось, что они будут расти бесконечно, ибо такова логика мании. Значительная часть торговцев приберегала свои ценности, чтобы выбросить их на рынок в наиболее подходящий момент. И именно эти предусмотрительные владельцы – так обычно бывает с накопителями, попавшими в сети азарта, – пострадали больше всех. Уже в 1636 году надломилась вера в светлое будущее тюльпаномании. Рухнуло здание доверия и неудержимых иллюзий. Предложение тюльпанов на рынке все возрастало, а спрос уменьшался, вселяя тревогу. В конце концов все захотели продавать, но не находилось смельчаков, рискующих купить. Именно эту фазу тюльпаномании верно представил на своей картине Хендрик Пот. Отчаянный крик толпы, бегущей за экипажем Флоры, становится в этом контексте совершенно понятным.

Итак, кризис значительно опередил вмешательство властей. 3 января 1637 года, то есть за четыре месяца до оглашения декрета Генеральных Штатов, один амстердамский садовник купил по случаю ценную луковицу тюльпана за 1 250 флоринов. Обрадованный вначале, он вскоре сориентировался, что не в состоянии продать ее ни за половину, ни даже за одну десятую от заплаченной им суммы. Наступил перелом, и началась игра на понижение: речь шла уже не о том, чтобы больше заработать, а о том, чтобы как можно меньше потерять. Вся история этой несчастной аферы простирается между двумя полюсами: длительной отчаянной атакой толпы, жаждущей богатства, и внезапным диким переполохом.

Итак, мы расстаемся с тюльпаноманией, и это будет прощанием, полным слез, проклятий и стонов. Вряд ли для пострадавших станет большим утешением утверждение, что иначе и быть не могло.

Каков же итог? Поскольку все происходило неявно, втихую, в темных коридорах, в подземельях официальной жизни, то трудно оценить размеры этой катастрофы в измеримых величинах. Но итог, безусловно, был трагичным. Тысячи пропавших состояний, десятки тысяч людей, оказавшихся без работы и под угрозой судебных процессов. Неплатежеспособность, как правило, наказывалась сурово: тюремным заключением. А таких игроков, кто легкомысленно влез в долги, был легион. И наконец, то, чего не охватывает никакая статистика: длинный список ни в чем не повинных семей, утративших средства к существованию; дети, приговоренные к нужде или публичной благотворительности; загубленные карьеры мужчин, их уничтоженная репутация и достоинство. Для банкротов оставалось лишь два пути спасения: поступить на флот (для этого требовалась определенная квалификация) или податься в нищие – для этого не требовалось никаких специальных способностей.

Не стоит нас убеждать, что это была трагедия «только» мещанская. Ведь диапазон страстей у спекулянтов цветами можно сравнить с диапазоном голоса героя-тенора в опере. Ария торговцев на бирже была громогласной и в то же время монотонной – это понятно. Но если продолжить эту притянутую за уши театральную аналогию, то игра тут шла без мечей и крови, и даже без яда. Так отчего, к дьяволу, она так волнует воображение?

Во все время тюльпаномании – не только во время ее фатального эпилога, но также и в период победоносной эйфории – случались маленькие и большие человеческие драмы. Из многих примеров, сохранившихся в памяти, выберем один. Тема будто живьем взята из рассказа Чехова.

Гильдия цветоводов в Харлеме была взбудоражена сенсационным известием, приведшим всех в состояние лихорадочного возбуждения. Дело в том, что некий никому не известный сапожник из Гааги вырастил новый необычный сорт, названный «Черным тюльпаном». Принимается решение начать немедленные действия, то есть разобраться на месте и, если возможно, заполучить образец. Пятеро господ, одетых в черное, входят в темную каморку сапожника. Начинаются торговые переговоры, переговоры очень странные, поскольку господа из Харлема разыгрывают роль благодетелей: мол, они пришли сюда из чистой филантропии, чтобы помочь бедному ремесленнику. Но в то же время они не скрывают своей огромной заинтересованности в обладании «Черным тюльпаном». Мастер колодки и дратвы ориентируется в ситуации и запрашивает наивысшую цену. Торг продолжается, наконец сделка приходит к завершению – полторы тысячи флоринов, сумма действительно нешуточная. Минута счастья для бедного сапожника.

И тут происходит нечто неожиданное, то, что в драме называют поворотным пунктом. Купцы бросают обретенную столь высокой ценой луковицу на землю и начинают яростно топтать ее ногами, превращая в кашицу. «Идиот, – кричат они обалдевшему сапожнику, – у нас тоже есть луковица „Черного тюльпана“. И кроме нас – ни у кого на свете! Ни у короля, ни у императора, ни у султана. Если бы ты запросил за свою луковку десять тысяч флоринов и еще пару лошадей в придачу, мы бы заплатили тебе без слова. Запомни хорошенько: в другой раз счастье тебе не улыбнется, потому что ты – болван». И выходят из дома. Сапожник неверным шагом поднялся на свой чердак, лег на кровать, накрылся плащом и испустил дух.

Тюльпаномания – самый тяжелый из известных нам случаев ботанического сумасшествия – была лишь эпизодом, вписанным на страницы Большой Истории. Мы выбрали его не без причины. Следует честно признаться: мы испытываем странное удовольствие, представляя безумства в стране, которая была прибежищем разума, и нам нравится заниматься катастрофами, происходящими на фоне безмятежного пейзажа. Однако существуют и более важные причины, чем личные или эстетические пристрастия. Разве описанная афера не напоминает другие, более грозные безумства в истории человечества, основанные на неразумной привязанности к единственной идее, единственному символу, одной формуле счастья?

Поэтому нельзя поставить большую точку после даты «1637 год» и признать это дело завершенным. Неразумным было бы вычеркнуть его из памяти или отнести к загадочным странностям прошлого. Если тюльпаномания была разновидностью психической эпидемии (а я осмеливаюсь думать, что так оно и было), то существует вероятность, граничащая с уверенностью, что в один прекрасный день в том или ином виде она посетит нас снова…

В каком-нибудь порту на Дальнем Востоке она уже вступает на борт корабля.