Текст книги "Газета Завтра 822 (86 2009)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Андрей Рудалёв МИССИОНЕР ДУХА

"В области духа христианство -

самая великая революция"

Фёдор Абрамов

О религии мы рассуждаем, как о чём-то, прошедшем через третьи руки. Православие для многих из нас стало чем-то чужим, забытым, чудом сохранившимся реликтом из прошлого, мы часто не ощущаем живой, сердцем бьющейся взаимосвязи между нашим прошлым и настоящим. Мы живём одним моментом и то, что грозит разорвать, порушить его границы, мы пытаемся перечеркнуть.

Перечеркнуть, забыть то многовековое прошлое, составляющее нашу гордость и славу, забыть ту тысячелетнюю могучую культуру – наследницу великих культур древности и опирающуюся на Православие. Хотим мы этого или не хотим, но именно эта традиция и является, по сути, нашим всем, из неё складывается то понятие, которое именуется духовностью. И неважно, делает ли писатель сознательную установку, или же он просто талантливый художник, но эта традиция, эта культурная память, несущая в себе огромный духовно-нравственный потенциал, систему ценностей, подспудно прорастёт в его текстах. Главное, чтобы художник был искренним, правдивым человеком. Именно такой пример и являл собой Фёдор Абрамов – писатель, подходивший к христианству чрезвычайно осторожно, открывающий его, в первую очередь, через народную нравственность. Исследуя душу, к примеру, простого крестьянина, он ясно осознал: сколько бы ни выкорчевывали, ни отнимали у человека веру, она – жива. В ней, в её неописуемой красоте и необыкновенной чистоте – залог возрождения нации и каждого отдельного человека.

Чрезвычайно важным является открытие в конце 90-х для широкого круга читателя неоконченного произведения Абрамова – "Чистой книги", которое самим автором расценивалось как главное дело всей его творческой жизни.

Первое и, пожалуй, самое главное, о чём напоминает нам Фёдор Абрамов – это что вера жива, что она везде, она – воздух, пропитанный тысячелетней историей, её невозможно выкорчевать, ведь даже разобранный по кирпичикам монастырь, церковь получает новую жизнь: из её останков складывают деревенскую избу (роман "Дом"). Так и вера, святость переходит и вживается в быт людей, уходит на подсознательный уровень и становится той естественной религией, коей было язычество для наших предков.

Крепко сидит в народном сознании Евангельская этика. Она воспринималась неким преданием, переходящим из поколения в поколение; завещанная родителями – живая, неотрывная от обыденной жизни (Федосью учила "родная мать: добрым словом да смирением обезоруживать ругателей и лиходеев"). Здесь в душе человека и хранилась эта вера, будто сокровище в заветном сундучке, именно в ней была перенесена через лихую годину и отсюда заново воссияет миру. Что очень важно, писатель говорит о стремлении человека навстречу Церкви, но и о необходимости движения Церкви навстречу человеку. Ведь люди будто бурей огромной разрушительной силы были вырваны с корнем, оглушены, их сознание было задавлено. Задача Церкви приживить их обратно, врастить заново в почву. Как раз в том, что Церковь не всегда шла навстречу человеку, не всегда должным образом вслушивалась в его проблемы, замечала его нужды, Фёдор Абрамов видит причину того, что человек отошёл от неё и с головой окунулся в омут различных теорий, обещающих ему скорые жизненные блага.

В "Чистой книге" писатель говорит о двоякой роли Церкви: "прогрессивная (Русь объединили) и отрицательная: научила русского человека умирать, но не научила жить (воин, но не личность)".

Эта двойственность отражается во многом. Существуют Марьюшка, монастырь с его суровой аскезой и, с другой стороны, сельский священник Аникий, проповедующий красоту и радость жизни. Отсюда и нет общей точки зрения по вопросу о ценности земного человеческого существования. Жизнь – высшее благо, высшая ценность, дар Господень, и в тоже время – некий временный полустанок между двумя крайними координатами: смертью и вечной жизнью. В связи с этим тело человеческое может восприниматься как сосуд греха, темница души, и одновременно – храм. Быть может именно поэтому, застряв между двумя "или-или", религия окончательно и не реализовала свою миссию. Потребовался марксизм, чтобы сделать крен в другую сторону, чтобы утвердить и попытаться реализовать так долго чаемое Царство Божие на земле. Утвердить за счёт отрицания всё тех же крайних координат. После чего остаётся только человек перед лицом другого человека, с лицом перекошенным яростью и злобой, готовым на всё, чтобы уничтожить смерть и в месте с ней вечную жизнь. Так Царство Божие превращается в поле брани, на котором гибнут в ужасных муках сотни, тысячи, миллионы.

Абрамов вслед за Достоевским показывает тот необычайный вред, который причиняет подмена живой, настоящей жизни какой-либо искусственно созданной идеей. Ей будто "золотому тельцу", языческому идолу люди приносят себя, своих родственников, знакомых, весь мир в жертву. Гунечка – младший сын в семье Порохиных: "Сама доброта. Монастырь, церковное любил. Молитвенник семьи. Пост соблюдал. Готовил себя в монахи. Любил божественное… Мир, лад вносил". И что же, чем он кончил?

"Началась революция. И всем сердцем прилепился к революции. На земле царство Божие установить! Бог – любовь. Справедливость. Братство. Не было человека, которому бы так были близки идеалы революции: свобода равенство, братство. Гунечка записался добровольцем. 18 лет. Убит в первом же бою". Вот только праведный отрок Артемий Веркольский, поражённый молнией, почитаем за святого, а Гунечка, которого многие пророчили в святые, так и не стал им.

Писатель делает акцент на том, что у коммунизма и христианства примерно одни и те же корни: "Русскую почву усердно, столетиями засевали семенами христианства. А семена христианства так ли уж отличаются от семян марксизма? Нет, их нравственная основа одна и та же. Только марксизм обещает урожай скорый, в этой жизни, а христианство – за её пределами. И как же исстрадавшимся, измучившимся россиянам было не соблазниться, не принять в своё чрево семена, обещающие рай на этой земле?" (цит. по Крутикова-Абрамова Л. Фёдор Абрамов и христианство. Нева, 1997, N10, с. 174).

Как считал Абрамов, "преступление марксизма-ленинизма перед русским народом и всем человечеством, что он убил в людях веру в Бога". Да и сам человек "выпал из стройной системы Маркса" и не просто выпал, но оказался не у дел. Христианское же учение, к которому всю свою жизнь достаточно осознанно подступал Фёдор Абрамов, свидетельствует о человеке как о вершине творения. Он есть главное доказательство единения миров. Развивая этот тезис, один из Учителей Церкви преподобный Максим Исповедник подходил к необычайно важному утверждению, что "сущие, согласно единообразующей связи, принадлежат скорее друг другу, нежели самим себе". Именно стремлением к этой принадлежности друг другу, отсутствием своекорыстных помыслов отличаются многие абрамовские герои. Они попытались разрешить извечную проблему примирения интересов "я – мы", личного, интимного и общего.

Примером такого единения может служить личность и служение сельского священника Аникия. Когда он проводит службу, у него "всё сверкает, всё сияет. Любовь от всего. Травы цветут тут зимой. Ангельская доброта, ангельский голосок у Аникия… Великое очищение". Очищение происходит при обретении синтеза земного и небесного, человеческого и Божеского. Аникий – "божий барашек", "ангел, спустившийся на землю", живое воплощение христологического догмата о двух природах во Христе, где одна ни в коем случае не умаляет другую.

Мир изменяется, преображается только с обретением единства мирского и церковного. Достигнув тридцатилетнего возраста, Христос восходит на труднейший путь общественного служения. В этом ему последуют все христианские подвижники уже более двух тысячелетий.

Следует отметить, что Церковь Абрамовым понимается не просто как архитектурное сооружение, а – некое духовное целое, "духовный костёр", в котором происходит горение, взаимовозвышение людей: "Церковь. Многолюдье. Если верующие – духовный костёр. И в этом костре выгорают все мерзости. Взаимодействие верующих людей".

Для Руси вообще характерна многочисленность святых мирян, здесь монастырь вовсе не является монополистом святости, которая шагнула далеко за его стены. Об этом свидетельствовал ещё Георгий Федотов в своем труде "Святые Древней Руси". Можно сказать, что вся Русь находится под покровом Церкви, в "духовном костре" которой выгорает вся скверна, но как только страна отворачивается от Церкви, сонмы демонов обступают её.

Однако такие персоналии, наподобие Аникия, скорее исключение, чем правило. Он практически диссидент, многим кажется просто чудаковатым, и при этом своим примером он показывает, что Церковь – это не есть территория только лишь святых, небожителей, но сообщество живых людей с их слабостями, недостатками, текущими каждодневными проблемами. Самоотстраняясь от мира, пренебрегая миссионерской деятельностью, Церковь сама себя определяет в резервацию. Уже в конце 20 века диакон Андрей Кураев в интервью газете "Настоящее время" (М., 1998, N9) говорит о недуге, поразившем церковную жизнь, в которой "распространено убеждение, что служение Богу – это только богослужение, что церковная жизнь тождественна жизни литургической. Нередко священник, который пробует выйти к людям за храмовую ограду, идёт в школу, в университет, в газеты, в больницы, начинает восприниматься как "обновленец" и "протестант"".

Фёдор Абрамов считал, что высшее предназначение Церкви состоит в объединительной функции, в том, что она ни в коем случае не уводит человека от жизни, а наоборот, подготавливает к ней: "Всё удивительно жизнерадостно. В общем, храм настраивал не на отказ от жизни, а наоборот. Он заражал жизнью. Любите жизнь! Она и есть рай настоящий – вот какой смысл, кажется, вкладывал художник в росписи. Ваш край суровый. Но жизнь хороша. Да, удивительно радостные службы были в этом храме". Лучшего сопоставления, пожалуй, и не найти: суровая северная природа, всеми силами протестующая против самого факта существования человека, и храм как торжество жизни – частичка рая в посюстороннем мире. Храм соединяет небо и землю, холод и тепло, север и юг.

Русский Север, что отечественная культура, хрупкий, с необычайно тонким плодородным слоем. Если и занесёт какое живое семя ветром, то, едва пустив корни, оно может быть погублено следующим порывом. Единственный оплот – храм, нечто основательное: "Да, суровый север. И вдруг райские кущи. Выходить не хочется из храма". Именно он не только аккумулировал в себе, но и оберегал, сохранял отечественную культуру. Обогащал её необычайной, буквально райской красотой, а также людьми, ведь "в характере северянина, как нигде в России, сочетаются эти взаимоисключающие начала. С одной стороны – размах, широта, стремление к просторам, к воле. А с другой стороны – тихость, смирение, особое ощущение братства, соборности, артельности…"

Именно этот человек и составляет самое большое наше богатство, с которым ничто другое не сравнится: "Страшные обстоятельства жизни, но какие люди! Темно, а светло. Потому что люди, человеческие характеры – здешнее солнце. Нет долго солнца – от людей свет. В людях спрессовано солнце, тепло. Доброта. И она греет"…

Полный текст – в газете «День литературы», 2009, N 8

АНОНС «ДЛ» N8

Вышел из печати, поступает к подписчикам и в продажу августовский выпуск газеты «ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ» (N8, 2009). В номере: передовая Владимира БОНДАРЕНКО о русской поэзии ХХ века, мемуары Всеволода НЕКРАСОВА, проза Анатолия БАЙБОРОДИНА и Цзя ПИНВА; поэзия Максима ЕРШОВА, Евгения ЛЕСИНА, Сергея МЕДВЕДЕВА и Галины РЫМБУ; публицистика Александра БЕЗЗУБЦЕВА-КОНДАКОВА и Николая КОНЯЕВА; критические заметки Галины ВАЙГЕР; Андрей РУДАЛЁВ пишет о Фёдоре АБРАМОВЕ, Алексей КОРОВАШКО – о новой книге стихов Эдуарда ЛИМОНОВА, Кирилл АНКУДИНОВ – о поэзии Сергея СОКОЛКИНА, Юрий КУКСОВ – о Николае ФИЛИНЕ. Как всегда, читатели могут ознакомиться с хроникой писательской жизни и традиционной поэтической пародией Евгения НЕФЁДОВА.

"ДЕНЬ ЛИТЕРАТУРЫ", ведущую литературную газету России, можно выписать во всех отделениях связи по объединённому каталогу "Газеты и Журналы России", индекс 26260. В Москве газету можно приобрести в редакции газет "День литературы" и "Завтра", а также в книжных лавках СП России (Комсомольский пр., 13), Литинститута (Тверской бульвар, 25), ЦДЛ (Б.Никитская, 53) и в редакции "Нашего современника" (Цветной бульвар, 32).

Наш телефон: (499) 246-00-54; e-mail: [email protected]; электронная версия: http://zavtra.ru/.

Главный редактор – Владимир БОНДАРЕНКО.

Анастасия Белокурова РОЖДЕСТВЕНСКИЙ УЖАС

«Мелодия для шарманки» (Украина, 2009, режиссёр – Кира Муратова, в ролях – Елена Костюк, Роман Бурлака, Рената Литвинова, Олег Табаков, Наталия Бузько, Нина Русланова, Георгий Делиев, Жан Даниель, Филипп Панов, Юрий Невгамоный).

"Я люблю смотреть,

как умирают дети…"

Владимир Маяковский, 1913 год

«Страшно в рождественскую ночь, когда смерть, обнявшись с бурей, танцует и гикает, взвиваясь снежным вихревым костром… В рождественскую ночь вспомним о бесприютных». Вслед за великолепной Тэффи режиссёр Кира Муратова предлагает и нам задуматься над судьбой всех несчастных и позаброшенных. Пролить слезинку. Посострадать. Желающих «вспомнить о бесприютных» нашлось великое множество. На Московском Кинофестивале новый фильм Муратовой нашёл своего зрителя. И что бывает в наши дни крайне редко, был провозглашён гуманистическим.

В канун Рождества две крайне несимпатичные сиротки: Алёнушка и Иванушка наших дней – отправляются в дальний путь. Их мать умерла, и бледные малютки бредут по заснеженным далям на поиски своих пап. Ведь где-то там, в большом городе, обитают отцы потерянного поколения. Но не их обретут несчастные дети, а ужас равнодушия и горечь потерь. Они встретят по дороге сонм человеческих существ – в течение трех часов экранного времени те продемонстрируют все стороны чудовищной деградации. И морального упадка. И словно мелодией для шарманки с её вечными музыкальными повторами польётся с экрана эта история. В конце прозвучит горьковская фраза "А был ли мальчик?". Фея улетит в свою волшебную сказку на лифте. Воздушные шары застынут в вечности. Рождественская метель пройдет мимо. В очередной раз за кадром запоет певица Земфира.

Очередной приговор планете, диагноз, в котором между жестокостью и нежностью практически стёрта грань. Но ни Диккенс, ни Андерсен, с которыми "Шарманку" не сравнил только ленивый, не заходили за эту грань столь бесстыдно. В своём самом жутком – в плане мук юных в мире взрослого зла – произведении "Приключения Оливера Твиста" Диккенс ловко балансировал между фантасмагорией и реализмом. Не превращал читателя в стыдливого "равнодушного прохожего". Муратова же прёт напролом. Бедные голодные дети (гримёры не пожалели чёрной краски, тщательно вырисовывая круги под глазами) словно берут зрителя за грудки. Их нельзя полюбить, им сложно сострадать. Но если, глядя на них, ты чувствуешь лишь раздражение – место тебе среди героев муратовского зверинца.

Столь твердолобое социальное высказывание в искусстве встречалось лишь раз – в куда более талантливой – хотя и столь же "неверной" в плане этики – повести "О мышах и людях" Джона Стейнбека. Тот самый случай, когда давление на болевые рецепторы продумано от и до. Граничит со спекуляцией. Но Стейнбека, писателя из высшей лиги, оправдывает азарт времени, в котором он это написал, – общество следовало встряхнуть, до него еще можно было достучаться. В случае же с "Шарманкой" маразм художника сливается с маразмом века. Результат невыносим. Для кого-то он может стать откровением. Для кого-то – чередой мертворождённых клише.

Смакование пороков само по себе является пороком. Гротеск не всегда служит верной формой для передачи мысли: доходчивой, как парабеллум, и прямой, как рельсы. Впрочем, свободолюбивая журналистка – сионистка Марина Тимашева выдала чёткую мысль, что "фильм этот сделан не для смакования скверности, а для её преодоления". Что ж, к сожалению, каждый видит в "Шарманке" что-то своё.

Восторг столичной критики по поводу картины можно объяснить только одним. Тепличное растение ненадолго вынесли на холод, и оно почувствовало морозную дрожь. До этого сакрального момента от беспризорных детей просто отмахивались. Не видели разницы между ними и бродячими собаками. Но тут пришла Кира Георгиевна и всё объяснила. Открыла глаза. Все сразу заговорили о совести. Вернее, об отсутствии таковой. Не исключено, что многие возжелали последовать примеру героини Ренаты Литвиновой и попытаться усыновить какого-нибудь несчастного деточку.

Погрустили, погрустили и вновь двинулись по Новому Арбату в любимый "Октябрь", вяло отмахиваясь от попрошаек программками ММКФ. Самые сердобольные, возможно, поделились копеечкой. Ведь сказала же Литвинова на пресс-конференции, посвящённой фильму, что честные люди должны поделиться с ближним всем, что у них есть. А мудрым словам Ренаты мы привыкли верить.

После феста всё вернулось на круги своя. Жизнь вошла в обычную колею. Тем более что ларсфонтриеровская лисичка-сестричка уже высказалась по поводу нашего мира. Лаконически, но куда более ёмко. Метафизика выяснения отношений в дремучих лесах зарубежья увлекла легкомысленную толпу в иные дебри. Трупик в корыте был благополучно забыт.

А что же Муратова? Муратова рассказывала в интервью, что хотела привлечь внимание зрителя к обыденной жизни, протекающей рядом с нами. Получила из рук Виктора Ющенко орден князя Ярослава Мудрого за весомый вклад в развитие украинского киноискусства и профессиональное мастерство. Заслужила приз жюри ФИПРЕССИ и приз Международной федерации киноклубов за лучший фильм конкурсной программы 31 ММКФ. А также Приз севастопольской городской государственной администрации на Севастопольском Международном Кинофестивале. Добилась того, что деньги, вырученные за прокат фильма, пойдут на нужды уличных сирот. Делала дело, как говорится.

И всё же сложно поверить, что Кира Георгиевна сняла весь этот красочный марципановый балаган всерьёз. Если это действительно так – почему дети выглядят столь подчёркнуто отвратительно? Ведь кастинг у картины был крайне скрупулёзный. Почему так плохо играет Лена Костюк – приз за лучшую женскую роль на ММКФ? Гротеск, скажете вы? Творческий замысел? Чтобы заставить нас полюбить детей такими, какие они есть? Не златовласыми херувимчиками, а неприятными зайчонками-зомби. Без прикрас и розового глянца. Но почему тогда и взрослые актёры переигрывают, как в цирке? И это притом, что впервые за всю историю Муратова дождалась от критиков не только восторгов и признания её гениальности, но и спорного эпитета "человечная". Короче говоря, как пелось в фильме Манмохана Десаи "Воспитание": "Закрой глаза, и ты увидишь мир реальным".

Разговоры о гуманизме одесской женщины-режиссера – вопрос спорный. Об этом уже пишут в даже в отрывных календарях. Дело в другом. Пожалуй, впервые у Муратовой, с первых кадров картины всё становится видно. И то, к какому "катарсису" приведет лента не слишком далёкого зрителя, предпочитающего всякий раз попадаться на удочку. И то, как Кира Георгиевна заботливо раскладывает перед нами подарочный набор своих "фирменных" приёмов воздействия. Грустно лишь то, что все эти "души прекрасные порывы" не имеют ни малейшего отношения к реальности. И к искусству. Ощущение, что весь этот "ад" в святочной упаковке – не более чем извращённое издевательство. И не над сытым обществом потребления, которому нет дела до бедных сироток (оригинально – нет слов!), а над теми немногими, кто сохранил еще в душе чувство порядочности.

Как писала все та же Тэффи: "Самый яркий вымысел рождественского фельетониста, сдобренного хорошим авансом, бледнеет перед действительностью". Мы ни на минуту не сомневаемся в бескорыстности Киры Георгиевны, но следует признать, что жизнь сложнее, страшнее и интереснее любого святочного рассказа. Пусть даже он упакован в гиньольную обёртку с тленным душком.

Даниил Торопов АПОСТРОФ

Дональд Томпсон. Как продать за 12 миллионов долларов чучело акулы. Скандальная правда о современном искусстве и аукционных домах / Пер. с англ Н.И.Лисовой. – М.: Центрполиграф, 2009. – 351 с.

Тигровая акула была поймана в Австралии, обработана таксидермистами и превращена в произведение искусства под руководством Дэмиена Херста. Художник заплатил за поимку и доставку акулы 6 тысяч фунтов. Почти пятиметровое чучело акулы было установлено в стеклянной витрине под названием "Физическая невозможность смерти в сознании живущего", коллекционер выложил за неё 12 миллионов долларов. Возникла проблема – состояние акулы сильно ухудшилось, шкура покрылась морщинами и позеленела, плавник отвалился. Логично было бы акулу подновить или заменить на свежепойманную, но как же быть с уникальностью произведения искусства…

Профессор Гарварда, экономист и искусствовед Дональд Томпсон пытается понять, с помощью каких технологий современный художник получает признание, становится модным; при помощи какого волшебства чучело акулы начинает стоит 12 миллионов долларов; наконец, куда идёт рынок современного искусства и его бешено растущие цены. Получился увлекательный детектив-путеводитель по современному искусству, героями которого стали галереи, аукционные дома, дилеры, коллекционеры.

Дотошный Томпсон начинает с определения современного искусства, и тут же оказывается в затруднении с границами темы. Проблема Томпсона мне напомнила институтские годы и вводную лекцию спецкурса "Средневековая арабо-мусульманская философия". Профессор заметил, что каждое из слов названия можно было поставить под вопрос. Средние века некорректны в данном контексте; курс затрагивает не только арабов и мусульман – диапазон от персов до христианских авторов; наконец, не все явления – в строгом смысле слова философия.

В итоге Томпсон даёт такие параметры: "Произведение современного искусства должно быть нетрадиционно и создано после 1970 года; годится также такое произведение, которое крупный аукционный дом предложил как "современное", или аналогичное произведение этого же художника".

При этом в оптике Томпсона только двухмерные работы на холсте и бумаге и скульптуры. Видеоинсталляции, перформансы и промышленный дизайн вне внимания Томпсона, потому что "не понимаю", признаётся автор и потому что "крупные аукционные дома не продают их под маркой современного искусства". Мой друг как-то после посещения ИКЕА с ехидством заметил, что увиденное сильно напоминает выставки современного искусства наподобие "Арт-Москвы", разница только в том, что в магазине качество предметов повыше.

"Стало заметное уменьшение роли эстетических соображений в оценке произведений искусства. Описывая картины, критики говорят о загадке художника, о том, кто ещё коллекционирует его работы, и о ценах, которые давали за него на последних аукционах".

Отныне стоимость произведения определяется брендом самого художника.

"Сегодня не важно, создано ли произведение действительно рукой знаменитого мастера или нет; достаточно, чтобы брендовый художник внёс в него концептуальный вклад и чтобы произведение было связано с его именем… Точечная картина с подписью Херста имеет немалую ценностью; такая же картина его помощницы Рейчел не стоит ничего". Уже не так важна и уникальность произведения искусства. Дэмиен Херст вскоре создал и продал новую версию акулы.

"Самая невероятная история, связанная с брендом Херста, произошла Э.Джиллом, репортёром газеты "Sunday Times". У Джилла был старый портрет Иосифа Сталина кисти неизвестного художника. Он говорил, что портрет "висел над письменным столом и помогал в особенно трудных случаях"; в своё время за него было заплачено 200 фунтов. В феврале 2007 года Джилл обратился в "Кристи" с предложением выставить портрет на обычные торги в середине недели. Аукционный дом отказался, сказав, что не торгует ни Гитлером, ни Сталиным. "А что, если бы автором портрета был Херст или Уорхол?" #92; "Ну, тогда мы с удовольствием взяли бы его".

Джилл позвонил Дэмиену Херсту и попросил пририсовать Сталину на портрете красный нос. Херст так и сделал, добавив заодно свою подпись под носом. В таком состоянии "Кристи" принял портрет на продажу и снабдил эстимейтом (предварительная оценочная стоимость лота. – Д.Т.) в 8-12 тысяч фунтов. Желающих приобрести портрет оказалось много, и семнадцатью предложениями позже, когда молоток аукциониста наконец опустился, цена картины составила 140 тысяч фунтов. В конце концов, на нём имеется подпись Херста".

"Аукцион – дикая смесь надувательства, суеты и спекуляций, это одновременно невольничий рынок, биржа, танцплощадка, театр и бордель. Это утончённое развлечение, где смешались спекуляция, драйв и охота за сокровищами, где замкнутая каста исполняет тщательно разработанный ритуал, откровенно манипулируя при этом законами общества потребления и высшего общества…На аукционах назначаются новые ценности, а желание возводится в ранг идола", – делает вывод арт-критик Джерри Зальц

Анализ Томпсона напоминает "No Logo. Люди против брендов" Наоми Кляйн, Механизмы, описанные Кляйн, работают и в голом королевстве современного искусства. Как своеобразное признание звучит реплика Бретта Горви, заместителя главы отдела современного искусства "Кристи": "Это бизнес, а не история искусств". Contemporary art как высшая стадия капитализма?

Несмотря на весь шум, на то, что современное искусство агрессивно легитимирует себя через претензию на авангардность, общественный интерес откровенно локален. Двухлетней давности бенефис Олега Кулика в ЦДХ сопровождался удивительным объявлением на кассе – "Деньги не возвращаются". Видимо, реакция некоторых посетителей, далёких от самодовольства художественного сообщества, была резко негативной.

Дональд Томпсон считает, что рынок современного искусства будет куда более вменяемым, если на нём активным игроком станет государство. В глобальном мире это кажется иллюзией. Но на сцену выходит куда более серьёзный фактор – кризис. Не придётся ли многим художникам ловить рыбу уже самостоятельно? И не для инсталляций, а просто на обед.