Текст книги "Газета Завтра 830 (94 2009)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

К сожалению, недавняя поездка в Кириллов оставила нерадостное впечатление. Не решив вопрос с землей и не получив поддержки в Вологде, Титов начал эвакуировать поголовье овец с Цыпиной горы, его "обязали" снести все, что построено для обеспечения горнолыжной трассы. Приведу его признание, напоминающее исповедь:

– Чего добились власти? Впервые за семь лет никакого лыжного сезона на Цыпиной горе не будет. Ни для жителей Кирилловского района, ни для приезжих из крупных городов. Наверное, власти поставят себе за это памятник! Лично для меня Цыпина гора – не ключевой вопрос жизни, и бился я не за краюху хлеба, и не для себя только, а за что-то другое. Никаких "наваров" я здесь не получал, только тратил, на эти деньги я мог бы спокойно строить приличную дачу каждый год, которой у меня, кстати, пока еще нет; оценку такого факта со стороны моей жены предсказать не сложно…

Всё, связанное с горой, давало возможность более четко увидеть процессы, происходящие в провинциальной России: ее безоговорочную капитуляцию перед властью после непродолжительных конвульсией в попытках обрести хотя бы видимость свободы; провалившуюся в тартарары былую интеллигенцию и обращение ее останков из прослойки в прокладку; нагнутый пресловутой вертикалью и без того хилый бизнес. В своем проекте на Цыпиной горе я мог позволить требовать от властей действительного исполнения законов, законными способами отбиваться от тупых наездов бесчисленной чиновничьей неработи. На Цыпиной горе у меня работали снятые с учета по безработице, освобожденные УДОшники, реабилитанты из наркоцентра. Куда им теперь пойти? Да пофиг всем властям, где эти ребята окажутся завтра: в тюрьме, сдохнут от передозировки, или будут сшибать на портвейн с утра? Эти власти на самом деле ничего не знают и ни за что не отвечают. Какое там овцеводческое хозяйство?! За последние 15 лет только в одном Кирилловском районе они пять волостей превратили в экономическую пустыню – а зарплаты их только выросли.

Семь лет всякие конторы от государства пытались выдавить нас с Цыпиной горы, даже отключали нами же проведенное электричество, а одного из местных жителей хотели привлечь к ответственности за то, что он (по протоколу) "осуществлял ремонт (!) дороги на Цыпину гору".

Видимо, я, несмотря на свой возраст, оставался романтиком – хотел сделать что-то доброе для людей. А это у нынешней власти вызывает яростное отторжение.

Так что толку в такой власти?

Вологодская область

Сергей Генин СОШЛИСЬ ДВА КРАЯ СВЕТА

Может ли живущий далеко от России быть русским? Теоретически – нет, а на практике – да. Более того, иногда у такого человека не стыдно поучиться кое-чему и нам, кровно связанным с Родиной и никогда ее не покидавшим. На этой мысли я ловил себя, когда беседовал с госпожой Ватсон и ее дочерью Сюзанной за простым деревянным столом с традиционными русскими пирогами с капустой.

Двери небольшого деревянного дома, где обосновалась Татьяна Александровна, порой не закрывались с утра до вечера. К ней то и дело наведывались из райцентров или из Вологды; хотели увидеть родственницу дворянского рода Брянчаниновых, праправнучатую племянницу православного Святителя Игнатия, осмотреть усадьбу. И она не отказывала.

– Я приезжаю сюда в летнюю пору вот уже пятнадцатый год, – делилась хозяйка. – Здесь мои родовые корни, и я чувствую себя тут дома, могу отдыхать, люблю бродить по парку. Я обожаю Покровское и хочу, чтобы люди знали о нём…

Мы идем по старинному парку, в какой-то мере сохранившему очарование далекого девятнадцатого века. Даже аллеи расположены в виде большого креста, как бы подтверждая неординарность усадьбы. Семейное предание гласило, что у дворян Александра Семеновича и его супруги Софьи Афанасьевны, вступивших в брак в ранней молодости, умерли двое младенцев, наступила "пора безчадия". Они ездили в монастырь, молились чудотворцу Прилуцкому. И когда 5 февраля 1807 года у них родился сын, его назвали в честь святого – Дмитрием. Детство его прошло в Покровском. Отец хотел, чтобы старший сын пошел по государственной службе, определил в Главное военно-инженерное училище в Петербурге, где он блестяще сдал экзамены. Его заметил великий князь Николай Павлович, будущий император, назначил царский пансион. Обладая редкими духовными и творческими способностями, Дмитрий искал ответы на "вечные вопросы", в итоге оставил военную службу, мирские заботы, целиком посвятил себя подвижничеству и служению Богу. Начало трудного пути было связано с Александро-Свирским монастырем и Семигородней пустыней. 28 июня 1831 года в кафедральном Воскресенском соборе Вологды над послушником Дмитрием был совершен обряд пострижения с наречением в монашестве именем Игнатия. К духовным высотам будущий Святитель восходил в Пельшском – Лопотовом монастыре в сане игумена, долгие годы управлял Троице-Сергиевой пустынью в Стрельне под Петербургом, а в октябре 1857 года указом Императора был назначен епископом Кавказским и Черноморским.

…На минуту мы останавливаемся с Татьяной Александровной у каменного дома, где идет реставрация. Там, на первом этаже, намечено создать мемориальную комнату, где в юности жил Дмитрий, откуда он любил смотреть на парк, по которому мы идем.

В далекой Австралии Татьяна Александровна – известная общественница и благотворительница. В городе Перт, столице Западной Австралии, она организовала православное благотворительное общество "Марфы и Марии", несколько лет была его руководителем. И, естественно, рассказывала православным прихожанам о Святителе Игнатии, чьи труды ныне известны в православных странах всего мира, об усадьбе, где он родился. Тех, кто проявлял интерес, приглашала поехать в далекую Россию.

Владыка Илларион, архиепископ Сиднейский, Австралийский и Новозеландский, с которым она хорошо знакома, постоянно собирал паломников. Татьяна Александровна попросила, чтобы очередная такая группа посетила Покровское, позвала в гости и его самого. И он пообещал.

В мае 2008 года Иллариона избрали митрополитом и главой Русской Зарубежной церкви. В связи с новыми заботами он не смог поехать, но не забыл просьбу Татьяны Александровны: поручил двум священникам из Сиднея – отцу Никите и отцу Борису – побывать на родине Святителя.

И вот теплым летним утром православные паломники с разных концов Австралии: из Сиднея, Мельбурна, Пристаны, Перта, – вышли из автобуса в Покровском. Как обрадовалась Татьяна Александровна!

– Такое случилось впервые, – сказала она, – это для меня и для тех, кто прибыл из Австралии, памятное событие.

В усадебной церкви прошла служба. Была экскурсия по парку. А потом гости заполнили дом хозяйки, где их угостили пирогами и чаем.

Когда родственница Святителя Игнатия впервые попала в Покровское, усадьба произвела на нее неизгладимое впечатление. Может, оттого, что в детстве дедушка Владимир Николаевич Брянчанинов, последний владелец Покровского, заронил в ее сердце любовь к этому месту.

До недавнего времени в усадьбе был санаторий, и его директор Александр Павлович Тарасов многое сделал, чтобы усадьба сохранилась. В соседнем же селе Юрово, где когда-то тоже была усадьба Брянчаниновых с уникальными постройками, ничего не уцелело.

Единственное, что огорчило Ватсон – запущенность храма Покрова Богородицы на Комеле, такое он имеет название. Правда, руководитель газокомпрессорной станции Константин Павлович Симаков с большим желанием взялся за восстановление его, а Татьяна Александровна предложила помощь. Теперь храм обрел подобающий вид.

– Мы на семейном совете решили, что в церкви надо иметь большую икону Святителя Игнатия, – рассказывала она. – И я хотела икону в старом стиле. Я больше люблю ту икону, которая была первой, думаю, на ней Святитель Игнатий наиболее соответствует своему образу. И я попросила, чтобы ее исполнил тот человек, который делал иконостас.

Иконописец согласился, заверил, что постарается выполнить просьбу до отъезда Татьяны Александровны.

В тот день, когда была наша встреча, икону с изображением Святителя доставили в Покровское.

– А отец Георгий, он служит в храме Александра Невского в Вологде, а сюда приезжает – продолжала собеседница, – заказал икону Святой Троицы. Мой сын Михаил сказал, что подарит эту икону храму.

Вскоре Татьяна Александровна передала в храм большую икону Святителя, ее разместили на правой стороне возле иконостаса. Это не единственный дар храму от русской австралийки. Ею был подарен иконостас, она же подарила и купель для крещения.

К слову, в храме есть и дар от Патриарха Алексия II, когда он в июне прошлого года посетил Покровское – икона "Собор Святителей Московских".

Я спросил ее, когда она впервые узнала о Святителе Игнатии.

– О нём я услышала от дедушки, Владимира Николаевича, который много рассказывал о Дмитрии Александровиче. И мы всегда надеялись, что его причтут к лику святых, что и случилось в 1988 году. Мой дедушка, он же и мой крестный отец, был племянником Дмитрия Александровича и последним владельцем усадьбы Покровское.

– А как вы оказались в Австралии?

– О, длинная история. В 1918 году крестьяне принесли дедушке чемодан и сказали, что завтра придут большевики, что они не смогут его защитить, чтобы он уезжал. И он уехал, чем спас жизнь себе и родным. Наша семья жила в Праге, где я и родилась. А когда атеизм дошел и туда, то семья решила уехать в другое место. Выбрали край света – Австралию, правда, дедушка не поехал с нами, он остался в Париже. Когда мы приехали в Австралию, мне было 16 лет, я должна была учить третий по счету язык – английский. Первый язык был чешский, потом в Вене мне пришлось сдавать экзамен на немецком языке.

– А русский язык?

– Бабушка учила меня русскому языку. Когда я начала говорить, бабушка поступила очень мудро: она брала меня на выходные и говорила со мной только по-русски. Читала мне стихи русских классиков, русские народные сказки. И бабушка, и дедушка дали мне русскую душа, я душой – русская, потому и хожу в православную церковь.

– А ваши дети как относятся к России?

– У меня сыновья Петр, Иван, Михаил и дочь Сюзанна. Они тоже тянутся в Покровское. Дочь уже не раз приезжала, нынешним летом она тоже здесь. Она любит Покровское, особенно парк. Ей нравится, как делают ремонт в усадебном доме.

Обычно где-то в августе Татьяна Александровна самолетом через Дубаи улетает в Австралию, в страну, где зимой тепло так же, как у нас летом (14-17 градусов). Но ее русская душа остается в Покровском.

Размышляя о судьбе удивительной женщины, сохранившей горячую любовь к исконной Родине, прихожу к выводу, что в том и есть главный урок. Любовь к Родине давала силы, помогала преодолевать невзгоды и расстояния, дарила радость душе и сердцу.

Как часто недооцениваем мы такую любовь!..

Вологодская область

Александр Лысков УЗЛЫ

Сенокос начинался с того, что утром бригадир Павлик, один из двух мужиков деревни, заглядывал в открытое окно.

– Сашка-то, сегодня пускай повозит, Марья Арсеньевна. Пускай Воронуху запрягает.

Бабушка не соглашалась: мол, и десяти лет еще не исполнилось работнику, обойдетесь как-нибудь. Но я уже выскакивал из-под накомарника: в школе справку из колхоза потребуют, на второй год оставят тех, у кого такой справки не будет, – говорила учительница.

О своем горячем желании запрячь Воронуху, чтобы после работы, вечером, оставив дровни на покосе, проскакать на кобыле до деревни, я умалчивал.

Получал бутылку молока, пару ломтей от каравая домашней выпечки и убегал.

Первым делом – к соседу Вовке Лыскову, ровеснику.

В избе у них – нищета. Спят на полу вповалку. В этот утренний час лёжка уже пуста, закидана домоткаными половиками. По стенам лавки. В углу стол. Лизавета, Санко и четверо детей (Вовка старший из детей семейства Санка, израненного фронтовика), завтракают. В большой алюминиевой миске подсоленная вода с постным маслом. Густо накрошено зеленого лука и хлеба. Тюря витаминизированная.

Все дети в обносках. Младшие без порток. Вовка в моей прошлогодней рубашке, синей в полосочку. Все как один босы. Только отец в сапогах…

Вспоминаю, подсчитываю. Это был 1961 год. Только что Гагарин в космос слетал. Да то ли еще будет, говорили по радио. А циничный, злой, как нам, детям, казалось, деревенский старик Максим по прозвищу Мостовой, так как изба его стояла возле перелаза, усмехался насчёт космических восторгов. "Пульнули бочку с порохом в небо – и рады!" За это мы, дети, ненавидели его и при каждом удобном случае мелко пакостили…

После завтрака отец семейства, Санко, устроился спать в углу, на половиках. Он всю ночь валил траву за рекой. Стрекот его конной косилки, его матерное погоняло наполняло ночь ужасом. Проснешься и слышишь сквозь марлю его бесконечный злобный ор.

Весь больной, израненный Санко не ходил, а таскался. Голова всегда низко наклонена. Руки чуть не землю гребут. В следующую зиму помер "от рака желудка".

Вовке мать вообще ничего не дала на обед. Сама придет "грабить", принесёт.

Вот высшая радость бытия! Дорога через деревню поднимается вверх. Прицел в самое солнце. Белое. Серебряное. Новорожденное.

На перегибе – конюшня. В усадьбе раскулаченного. Какая-то тайна окружала это строение. Детская душу чувствовала что-то недоброе в ауре дома. С приближением к нему охватывала безотчетная настороженность.

Тогда – просто колхозная конюшня. А теперь скажу об этом строении: комплекс. Составьте пять домино углами в виде латинской "S"– такая архитектура. Площадью более тысячи квадратных метров. В два этажа. То есть – умножьте еще на два.

Но тогда даже не задумывался о бывших хозяевах. Тогда меня Воронуха интересовала больше всего. Хомут ее, именной "на спице" – деревянном штыре в стене. Седёлко. Оброть. Волоку все это сладко пахнущее лошадью, к дровням. А с уздечкой в руках – во двор. Там – по щиколотку навоз с конской мочой. Пол давно изгнил. Лошади стояли в яме, полной их собственных испражнений.

Мне сейчас говорят – вы счастливый. В такой жидкости побродить – на всю жизнь защита от ревматизма. Грязевые ванны первый класс! И вправду, до сих пор не знаю, что такое ломота в ногах. Спасибо, кони, за профилактику. Здоровья мне прибавили, сами зимой вмерзая в эту жижу, задыхаясь в собственных нечистотах, захлебывались…

В то время, когда Титов готовился к полету в космос, я как раз и пытался охомутать несчастную Воронуху. Она морду вскидывает, а у меня росту – метр с кепкой. Не достать. На то есть хитрость. Отламываю от своей "пайки" кусок – кобыла за ним хоть в петлю. Голодуха! За кусок хлеба и морду в хомут сунет, и взнуздать позволит, и попятится в оглобли. Останется только дугу в гужи заложить, супонь стянуть через колено да чересседельником всю упряжь вверх подбить, чтобы холку хомутом не намять.

Всё, как во времена Рюрика.

Вицу на березе сломить. Забраться на кобылу. И – "давай, космонавт, потихонечку трогай!" Проехать рысью мимо двадцати заброшенных домов. Мимо их пустых глазниц, заколоченных окон. Провалившихся крыш. Земляных воронок вместо колодцев, словно туда бомбы попали.

В этом 1961 году из тридцати домов деревни образца 1930 года жилыми оставались только пять. Остальное – памятники, надгробья без крестов.

А теперь даже этих надгробий не осталось.

Топливом для ракет представляются мне теперь и эти избы, и моя смирная Воронуха, и косильщик Санко, трое из четырех его, уже давно сгинувших сыновей, и еще много, много моих безымянных деревенских земляков, проживших унылую жизнь, и вконец добитых "реформами"…

Да появится ли, наконец, у нас на Руси опять такой правитель, который, приняв страну, полную коренных жителей в русских деревнях, оставит ее, эту благословенную страну, хотя бы с тем же числом жителей в тех же самых деревнях?

Евгений Головин ПТИЦЫ БОДЛЕРА

Андромаха, я думаю о вас! Так начинается стихотворение Бодлера под названием «Лебедь». Ни Андромаха, ни лебедь не являются центрами стихотворения – о них упоминается, о них рассказываются грустные истории, но таковые можно поведать… о чем угодно. О лебеде мы знаем кое-что, очень немного: довольно большая, очень белая, очень красивая птица с длинной, изящно изогнутой шеей, что способствует её неповторимой позе на поверхности воды. Не будучи охотником или орнитологом, трудно сказать что-либо вразумительное о нравах и повадках этой птицы. Не будучи магом или ведьмой, раскрыть её разум, её эмоциональные симпатии и антипатии, её подлинное отношение к миру, секрет её метамофоз равно не представляется возможным. Только в пространствах мифов и легенд (Саге о Нибелунгах, сказании о Леде и лебеде и т. д.) или в сказках Андерсена можно отыскать более или менее антропологизированный образ лебедя. Но лебедь – современная птица, близкий нам объект, с разных точек зрения можно о нём рассуждать. Андромаха – иное дело. Она – женщина, человек и в любом случае ближе лебедя нашему восприятию. Но, с другой стороны, она бесконечно, неизмеримо далека. Бодлер не может думать о ней конкретно, она – мифический персонаж «Илиады» Гомера. И поэма, и автор сомнительны для историков, они расплылись в многотысячелетнем тумане. «Илиада» много волнующего говорит душе читателя, но ничего или почти ничего – его рациональному духу. Согласно диктату последнего, данный эпос обязаны прочесть все грамотные белые люди ради так называемой «общей культуры» (что это такое – не очень понятно), и Бодлер, высококультурный поэт, просто неизбежно прочел «Илиаду» и не только прочёл, но и великолепно знал перипетии поэмы. Если для «общей культуры» Андромаха, вдова Гектора, убитого Ахиллом, – второстепенный персонаж, то для Бодлера она – волнующее душу побуждение мучительных размышлений. Но прежде о ситуации стихотворения.

В середине XIX века Париж начал радикально перестраиваться. Менялись улицы, повсюду планировались новые кварталы, строились новые огромные здания, театры, увеселительные заведения, разбивались парки и скверы, словом, прогресс входил в свою силу. И, соответственно, разор был необыкновенный: всюду попадались старые внушительные постройки в строительных лесах, аккуратно сложенные в кубы массы новых обтесанных камней, горы старых кирпичей; там и сям высился хаос капителей, колонн, башен, зияли бездны подвалов, валялись не лишенные живописности обломки старинных статуй и фигурных водостоков – и промежутки между всем этим заполняли груды щебня, сломанные бочки, ржавые колеса, оси, обода, ржавчина во всех видах…

"Старого Парижа более нет (форма города меняется, увы, быстрей, нежели сердце смертного)", – меланхолически рассуждает поэт, ибо развалины и уцелевшие районы столицы наполняют его сердце глубокой меланхолией. Несчастный. истерзанный новостройками Париж напоминает ему Трою, завоеванную ахейцами прогресса.

Бодлер мог прочесть о трагедии Андромахи у Гомера, Эврипида, Расина, что он, возможно, и сделал. Но Андромаха, о которой он думает – одна из героинь "Лебедя", – это несчастная, о ней напоминает хаотический город. Поэт проходит по "новому ипподрому" мимо лужи, "бледного и печального зеркала", в котором отражалось полное отчаянья лицо Андромахи, вернее, эта лужа напоминает поток в разрушенной Трое, что увеличился от безутешных слез "вдовы Гектора и жены Гелена". Нам не обязательно знать подробности об Андромахе – она только открывает трагическую, необъятную, безысходную меланхолию "Лебедя".

"Здесь когда-то располагался зверинец. Здесь я как-то видел в ранний час, когда под ясными и холодными небесами Работа ураганом гонит угрюмые толпы, здесь я видел лебедя, который вырвался из своей клетки; перепончатые лапы тащили белое оперенье по булыжной мостовой. Возле пересохшего ручья птица раскрыла клюв". "В сердце лебедя отражались воды прекрасного родного озера. И он хрипел, купая крылья в пыли: "Вода, вода, когда ты изольешься дождем? Когда сверкнет молния, когда загремишь ты, гром!" "Я видел этого несчастного, миф странный и фатальный".

"Подобно человеку Овидия, он рвется к какому-то небу,

К небу ироническому и жестоко голубому,

Его конвульсивная шея вытянула жадную голову,

Чтобы обратиться к Богу со своими жалобами!"

"Париж изменился. Но моя меланхолия неизменна.

Новые дворцы, пирамиды кирпича, незнакомые кварталы,

Старые предместья… всё это для меня только аллегория,

И мои воспоминания для меня тяжелей прибрежных скал".

Для Бодлера перестроенный Париж не только аллегория эпохи, но и новых людей вообще – Андромаха и лебедь номинально «имеют значение» только для специалистов и любителей животных: они способны вызвать мимолетную жалость у этих субъектов, которые, с минуту поохав над их неудачами, заспешат по «насущным» делам. Бодлер стал современником торжества рационального духа, технического прогресса и одним из последних защитников души. Имеется в виду не «душа» христианской догмы, которую надобно спасать, соблюдая заповеди Божьи, и которой, прежде всего, необходимо «любить Бога и своих ближних», а душа в понимании философов-досократиков.

Это – субтильное, протяженное, невидимое тело, более прозрачное, нежели расходящийся туман над озером, более неосязаемое, нежели осенняя паутинка. Без такой души нет человека в полном смысле слова. Она умеет сжиматься в иголочное острие и расширяться до континента. Ее чувствительность не имеет выраженных органов чувств, она – воплощенная чувствительность. Ее нельзя разумно характеризовать, ее лучше сравнить со строками французского сюрреалиста Ивана Голла:

"Падение одного листа наполняет ужасом

Темное сердце леса".

И когда Бодлер продолжает:

"Перед этим Лувром один образ меня угнетает:

Я думаю о моем лебеде. Его безумные жесты

Напоминают изгнанников – жалких и величавых,

Терзаемых неистовым желанием. И еще,

Андромаха, я думаю о вас…"

…это не значит, что Андромаха и лебедь – два композиционных центра стихотворения. Подобных центров – легион. Душа поэта чувствует любое отчаянье, любую безнадежность, любое несчастье. Если «протяженность» Декарта есть внешний мир, заполненный мириадами различных или более или менее сходных объектов, но мир изолированный, где «дух», тщательно выбирающий, позволяет «телу» ориентироваться и превращать «объекты» в полезные инструменты, в прирученных животных и вообще в массу выгодных вещей, позволяет считать и прогнозировать, разделять причину и следствие, рекомендует относиться к миру, как к своей вотчине, – то «протяженность души» совсем иного рода. Для нее не существует чуждого «внешнего мира», где всякий «объект» отграничен от другого, где необходимо осваивать, присваивать, уничтожать. Она чувствительна в каждой своей точке, ее атмосфера – симпатия и любовь. Она объемлет всё и понимает всё. Она не сочувствует только лишь красивым несчастным женщинам и птицам.

"Я думаю о негритянке, исхудалой от туберкулеза,

Хромающей в грязи, ищущей изможденными глазами

Кокосовые пальмы роскошной Африки

Там, за плотной стеной тумана".

"О том, кто навеки потерял и не найдет

Никогда, никогда! О тех, кто утоляет жажду слезами

И сосет отчаянье, как добрую волчицу,

О сиротах, увядших как цветы".

"В лесу, где блуждает мой изгнанный дух,

Старое Воспоминание пронзительно, словно охотничий рог!

Я думаю о матросах, забытых на неведомом острове,

О пленных, о побежденных!.. и о скольких других!"

Дух поэта отказывается следовать Декарту. Вместо того, чтобы конструировать, планировать, изобретать, изощряться в поисках максимально рациональных решений насущных проблем, словом, вместо того, чтобы играть главную роль в человеческой композиции, он предпочитает «блуждать в лесу» и слушать старое Воспоминание, потерянное в пространствах протяженности досократической памяти. Бодлер неоднократно повторяет: я думаю о тех-то и о тех-то. Но «думать» не синоним сострадания и сочувствия. Можно ли упрекнуть его в отсутствии гуманизма? Но.

Во-первых, стихотворение написано в духе легенды об Андромахе – ни один историк не скажет правдива она или нет. Во времена Андромахи и позже, во времена создания теории досократической души, древние греки понятия не имели о гуманизме, а если б даже имели, сочли бы оный гуманизм нонсенсом. Миром правят боги, титаны и другие высшие существа, не говоря уж о судьбе, роке, ананке и прочих непреодолимых силах. Допустим, Андромахе нельзя помочь. А как же быть с другими несчастными? С лебедем, с туберкулезной негритянкой? Вызывать "скорую помощь"? Сейчас это легче сделать, нежели в эпоху Бодлера. Но несмотря на "развитый" гуманизм, количество несчастных только возрастает, несмотря на прогрессивную медицину, количество больных только возрастает. Смешно, скажут нам, если бы Бодлер написал стихотворение о защите животных или о сердобольных врачах. Верно и, тем не менее, поэт не мог не думать о вечной человеческой жестокости и об изначальном ужасе бытия.

Что заставляет "людей экипажа" (в не менее знаменитом стихотворении "Альбатрос") дразнить и мучить эту вольную птицу, случайно попавшую на палубу корабля?

"Едва его располагают на палубных досках,

Этот король лазури являет удивительно комичное зрелище:

Его огромные белые крылья, совершенно никчемные,

Тащатся по обеим сторонам, словно весла по ухабам".

Великолепное развлечение предоставляет матросам крылатый путешественник. К юмору скучающих матросов примешана изрядная доля жестокости. Души большинства людей отнюдь не гибко протяженны в досократическом смысле. В сферу их сочувствия едва попадают несколько друзей, любимых животных и вещей. Ко всему остальному они относятся настороженно и подозрительно. Разумеется, они радуются тяжкому положению птицы могучей и обычно недоступной. Альбатрос, еще недавно столь прекрасный, ныне безобразен и нелеп в своей неуклюжей безвредности: «Один тычет ему в клюв зажженную трубку, другой притворяется калекой, что изо всех сил хочет взлететь».

С каждым веком увеличивается деловая активность, с каждым веком возрастает уровень банальности, пошлости, скуки и равнодушия. Люди, у которых подобные качества преобладают, могут расчитывать на безбедную и довольно длительную жизнь. Но зачем им поэты? Сочинители шансонеток и куплетисты с лихвой удовлетворят их "эстетическую потребность". Когда-то, после казни английского короля Карла I, Кромвеля решили развлечь – так на сцене явился клоун – пародия на короля. Замечательная шутка! В стихотворении Бодлера не играет ли альбатрос подобной роли? В заключительных строках Бодлер конкретно сравнивает поэта с пленным альбатросом:

"Поэт напоминает властелина облаков.

Он одержим ураганом и смеется над молнией,

Но когда он изгнан в толпу, среди гогота и шиканья,

Он не знает куда девать свои гигантские крылья".

Он может стать игрушкой собственных, слишком человеческих эмоций, игнорировать или презирать толпу. Но, в отличие от лебедя, он не будет уповать на Бога. Он знает, что отверженность и несчастье – его судьба, и что он взыскан этой великой судьбой.