Текст книги "Газета Завтра 252 (91 1998)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

КОЖА ЗМЕИ

В ОСТАНКИНЕ ЯРКИЕ ЖЕЛТЫЕ ЛИСТЬЯ словно впитали в себя весь солнечный свет и уносят его в черную землю – до весны… Вдруг понимаешь, что за последние пять лет почти не удавалось остановиться, поднять голову к небу, почувствовать необходимое для человека, пронзающее током единение себя с этим вечным движением природы, с этим дыханием Родины. Время словно замерло на эти годы – как больное сердце.

Над притихшей, развороченной Москвой залпом ежедневного поминального салюта сентябрьское солнце катится к закату. Если считать с того дня, то 4 октября оно взойдет над землей в 1836-й раз. Может быть, именно столько, 1836 было погибших во время бойни у Останкина и расстрела Дома Советов. Или немногим меньше. Хочется верить, что – не больше, что в этот сентябрь природа отсалютует последним из них, обретшим вечный покой. Слишком многое приоткрылось нам, оставшимся жить и помнить, в те особые осенние дни пять лет назад. "Тысяча лет у Господа – как один день, и один день – как тысяча лет"…

Тот, кто будет изучать их по желтым – но иной, немощной желтизной – страницам газет, по записям телепередач, даже по воспоминаниям очевидцев, скорее всего, так и не поймет главного, мистического движения тех дней, а значит – не поймет ничего: ни появления камер CNN с прямой наводкой на ползущие танки и горящий Дом Советов, ни ночной телеистерики записных демократов и демократок, ни обмена амнистии на конституцию, ни чеченской войны, ни аферы “МММ”-ГКО, – ничего из последующей истории России, переставшей быть сама собой. Его не коснется свинцовый ветер, он не вдохнет дымный запах Пресни, не увидит желтую жижу, стекающую из Дома Советов в Москву-реку, не услышит за спиной: "Так! Мочи их!.. Есть!" 4 октября 1993 года началась совсем другая эпоха. Разве не ты пять лет назад потерял свою Родину, оставив от нее на память режущий ладонь обломок спирали Бруно?

Советскому человеку, пресловутому Homo soveticus, господа демократы за отказ от коммунистической идеи пообещали… все тот же коммунизм, только в самой примитивной, потребительской его ипостаси: полные магазины разнообразных товаров и жратвы, полные карманы денег, полные штаны удовольствия и спереди, и сзади…

Речь пойдет не о малых мира сего: жевавших "сникерсы", стрелявших в священников, женщин и детей.

Эта толпа прельстившихся на ваучеры и киви, "баксы" и "мерсы" уже получила по мозгам от "мирового рынка", куда она так стремилась попасть. Кого отправили на бойню, кого – на паперть и панель. В нашу газету идут возмущенные письма примерно такого содержания: "Я потерял столько-то тысяч рублей на гайдаровской "либерализации цен", вложил столько-то миллионов рублей в “МММ” ("Хопер", РДС и т.д.) – погорел, теперь потерял столько-то тысяч долларов на ГКО. Почему вы теперь не защищаете мои интересы?"

А каким образом кто-то должен защищать естественный шкурный интерес хрюшки находиться при корыте? Никто не заставлял никого под угрозой расстрела брать ваучеры, "челночить" и "делать бизнес"… Но подавляющее большинство приняло и "правила игры" и право "реформаторов" эти правила устанавливать. Теперь их, "честных работяг" и "защитников демократии", рыночные игры просто убивают, сталкивая на социальное дно, в пропасть люмпенизации…

Речь пойдет не о них, не об исполнителях приказов. Речь пойдет даже не о самих "реформаторах", не о тех, кто отдает приказы, не о чиновниках, генералах и банкирах. Их судьба не менее плачевна. Сконвертировать власть, способную решать глобальные проблемы и направлять развитие мировых событий на кучку кредитных билетов Федеральной Резервной Системы США, даже на очень большую кучку – не признак великого ума. Все, как в сказке про дурня, менявшего коня на телочку, телочку – на овечку, овечку – на гусочку, гусочку – на курочку, курочку – на скалочку, оседлав которую и вернулся домой. А чего – рыночная экономика, свобода…

Речь о свободе, равенстве и братстве, о жрецах этих "великих принципов демократии". Сколько было их: от Лии Ахеджаковой и Риммы Казаковой до Валерии Новодворской и Галины Старовойтовой, от Олега Басилашвили и Глеба Якунина до Льва Пономарева и Сергея Филатова? Имя им – воистину легион…

Только им, "властителям дум", еще кажется, что они – выше судьбы глупого быдла, бывшего некогда русским и советским народом, что "дорогим руссиянам" можно лгать бесконечно.

Ради чего призывал Киселев по созданному перед самым расстрелом телеканалу НТВ уничтожать "красно-коричневых"? Не ради ли того, чтобы занимать собой этаж особняка на углу Бронной и Богословского переулка, ездить с дюжиной телохранителей и чувствовать себя исполняющим обязанности президента лжи? Это ли не свобода по Киселеву?

Ради чего заходился "испанец" Доренко, стращая весь мир угрозой коммунистического реванша? Разве не ради сытного местечка на ОРТ, установленного на костях погибших соотечественников? Ради чего разбрасывал своим сторонником вывезенные из Центробанка деньги новоиспеченный вице-премьер Гайдар? Не ради ли процветания собственного Института проблем переходного периода? Или ради равенства и братства по Доренко-Гайдару?

Чье же это людоедское равенство и братство? Воистину, поскреби хорошенько российского "демократа" – и обнаружишь под коростой его слов фашиста в полном смысле этого слова: взбесившегося, неудовлетворенного мещанина, предпочитающего "чтобы весь свет провалился, а мне завсегда чай пить"…

Вот цитата из давнего послания "Демократического выбора" Борису Ельцину от 13 сентября 1993 года: "Происходит открытое блокирование откровенно фашистских организаций с руководством Верховного Совета, тормозятся и блокируются необходимые обществу политические и экономические реформы…"

О каком обществе и о каких реформах шла речь в 1993 году? О реформах, благодаря которым Россия уже фактически развалена на куски, а каждый год умирают по миллиону людей, которые в иных условиях могли бы жить и работать для России не один десяток лет? Об избранном обществе демократов и "новых русских", пирующих во время социальной чумы? И сегодня все те же нелюди твердят то же самое: "фашисты", "реформы тормозятся", "долой парламент!"

Змеи периодически меняют кожу, она лопается у них на голове, и сверкающая рептилия выползает из нее в новом блеске своих чешуек. Идеологическая обслуга "российских реформ" – та же кожа змеи, которая лопнула на голове. По старой памяти демтрибуны Старовойтова и Боровой еще выступают в Думе, но их ложь сегодня никого не способна прельстить. Гайдар еще рассказывает о "панацее монетаризма", но ему в лицо бросают беспощадное: шарлатан. Вот-вот повернет свой "рыбий", а вернее, "змеиный глаз" на "демократов-реформаторов" телевидение, обвинит Чубайса и Черномырдина во всех смертных грехах. И никакие связи на Западе не спасут, собственность добрые заморские дяди на полном основании конфискуют "за долги России", оставив разве кое-что малоценное для поддержки штанов на случай каких-то непредвиденных поворотов ситуации. Ну чтобы "не класть все яйца в одну корзину". Змеиные их яйца…

Ведь даже Николая II с его семьей не спасли добрые англосаксонские родственники. Что же ожидает торговцев цветами и младших научных сотрудников "от демократии"? Что вы начнете говорить тогда? Что вы станете делать? Какой ужас оцепенит ваши заскорузлые души? Чего вы еще ждете от своей жизни, бездарно погубленной на погибель других людей?

"Они ничего не забыли и ничему не научились" – говорили о роялистах в послереволюционной Франции. То же можно сказать об "идейных" российских демократах сегодня. Они – только кожа змеи, которая будет сброшена и сожрана. Но сама змея, уже держащая в пасти "Яблоко" Явлинского, уже блестящая чешуйками новых "идеологий", все ползет по нашей земле, лишенной религии, государства, армии, экономики, истории, – и след ее смертоносно ядовит.

Раздавите гадину!

Георгий СУДОВЦЕВ

ОТЧУЖДЕНИЕ СЫТЫХ

КОГДА ТАНК ДЕЛАЛ ОЧЕРЕДНОЙ ЗАЛП, ячеистая поверхность фасада Дома Советов отвечала возникновением облака едкого белого дыма и фонтаном мраморных осколков. Набережная Шевченко была усыпана народом, жадно наблюдающим за происходящим. Московская публика по-разному реагировала на чудовищный спектакль, развернувшийся на подмостках Красной Пресни. Многие с ужасом и слезами в глазах взирали на торжественное уничтожение российского Парламента, однако множество компаний, состоящих из нестарых людей, дружно и радостно улюлюкали, хохоча и аплодируя каждому выстрелу кантемировских танкистов.

Двое молодых людей, одетых в ладно сшитые костюмы, радостно свистели и в момент очередного залпа совершали энергичные и победительные движения руками – движения, свойственные футболистам, забившим долгожданный гол. Какая-то женщина в красном плаще с искаженным лицом закричала на них:

– Что вы делаете, как вам не совестно?!

Один, что помоложе, поднял брови и взглянул на женщину скользящим взглядом. Отвернувшись, он, улыбаясь, покрутил пальцем у виска, давая понять своему приятелю, что к ним пристала какая-то сумасшедшая. Но приятель оказался гораздо более серьезно настроен. Он, крупный и гладкий, развязно обратился к шокированной женщине:

– А чего мне должно быть стыдно? Вы нигде, наверно, не работаете, а я хочу жить нормально. Хочу, чтоб мои дети могли купить себе банан и "сникерс"…

– Там же людей убивают сейчас! – взмолилась женщина, – зачем вы про бананы, не надо… Пожалуйста.

– Да не связывайся, Миш… Дура какая-то. Че нервы тратить зря? – тихо сказал первый и тут же громко заорал. – Во! Вертолеты пошли, вертолеты! Смотри, Михась, ща начнут бомбить…

Гибель в водовороте нынешнего кризиса так называемого "среднего класса" в прессе "демократов" преподносится как трагедия почище коллективизации. Однако, если беспристрастно всмотреться в новейшую историю нашей страны, то нетрудно прийти к выводу, что тот слой, который по уровню жизни соответствовал в западном понимании "среднему классу", был уничтожен именно в результате ультралиберальных реформ, а на его месте появилось нечто эфемерное и нестойкое. Загнав в полуживотное состояние 90 процентов населения СССР, "демократический" Агитпроп начал интенсивную возгонку образа героя нашего времени, эдакого представителя промежуточного звена в структуре сырьевых и финансовых корпораций. Да, пример респектабельного и усердного молодого человека, весь день – "в интересах фирмы" – корпящего в офисе, а вечером имеющего возможность и отдохнуть "по-человечески", этот пример, при всей своей пропагандистской ущербности, мог вдохновить многих… Да вот беда – “средний слой” получился тонким, как марля, и плоским, как декорация, и призван был, скорее, прикрывать собой бездну бесправия, царящего в ельцинской России, чем осуществлять функции какой-то там опоры "демократии". Вакантных мест оказалось слишком мало, большинство из них сконцентрировалось в столице. Остальной же российский народ (что ютился за пределами кольцевой дороги), получается, рожей не вышел для офисного счастья.

Вообще, о московской публике можно говорить много. Я сам москвич не в одном поколении вынужден признать, что Москва, будучи имперским центром и пользуясь определенными привилегиями в сравнении с иными регионами, впитала в себя слой людей, склонных свою столичную прописку рассматривать как знак принадлежности к высшей касте, к "элите", которая, в свою очередь, возвышается над "массой" немосквичей. Постановка вопроса таким образом, казалось бы, смехотворна, однако в течение последних двадцати лет дети столичных чиновников составили квази-элиту, имеющую наглость смотреть "сверху-вниз" на русский народ. Конечно, ни о каком служении стране эти псевдоэлитарии не помышляли. Напротив, низкий уровень их культуры и оторванность от традиций привели к тому, что страна стала в их глазах обиталищем "быдла", "лимиты". Ставшее притчей во языцех дурное отношение в провинции к москвичам – не результат, как некоторые думают, зависти к последним, а следствие иногда проявляющегося и ничем не обоснованного презрения некоторых столичных ублюдков к вскормившей их стране.

Используя философскую терминологию, можно говорить об отчуждении целого социального слоя. Отчуждении от России – ее народа, ее истории, ее ценностей и задач. Как известно, отчуждение – понятие парное, и там, где идет речь об отчуждении, следует сказать и о присвоении. Свершившаяся в 1991 году "революция сытых" – лучший тому пример. Ведь перед отчужденцами даже не стоял вопрос, почему их "нормальная жизнь" проистекает при тотальном впадении в нищету всего остального народа. Право жировать на костях нации, жить за счет остальных – нравственные недоноски воспринимали как свою естественную привилегию.

Собственно, сытые, умненькие и хорошо одетые отчужденцы, в отличие от, допустим, деморализованного рабочего класса или спивающегося крестьянства, являют собой феномен истинно маргинального, антисоциального слоя, судьбе которого в перспективе не позавидуешь. Сегодняшний обвал, связанный с массовыми увольнениями так называемых "белых воротничков" из штата столичных фирм, – это только начало процесса. Лишь тот, кто, проходя через гипостильный лабиринт банковских представительств, не выхолостил из себя живого человеческого чувства (любви), не отвык непредвзято вглядываться в жизнь, – тот способен и достоин будет разделить в будущем (оно все же есть у нашей России) судьбу целостности, имя которой – народ. Отчужденцы жили тем, что подбирали крохи со стола пирующих и делящих Родину хищников, и были этим своим положением страшно довольны – главное для них было парить над уровнем "населения", обеспечивая себе "нормальную жизнь". Теперь, когда ситуация макнет класс банковских питомцев в ледяную реальность страны, многие из них, возможно, так и не смогут стать полноценной частью руского общества, по инерции опустятся ниже социальной ватерлинии…

Что ж, пришло возмездие. Циничный российский капитализм сбрасывает ненужный балласт, состоящий из маменькиных сынков и столичных бездарей, в 1993 году радостно кричавших "ура!" палачам народа…

ТИТ

“АФГАНСКИЕ” СТРЕЛКИ

ОДНА ИЗ ВИДЕОПЛЕНОК ОКТЯБРЬСКИХ СОБЫТИЙ бесстрастно запечатлела странную группу людей. Одетые в разномастную гражданскую одежду, вооруженные кто автоматами, кто охотничьими карабинами, кто помповыми ружьями, они гордо разъезжали по улицам на армейском бэтээре под ельцинским штандартом. Потом камера выхватила их рядом с Грачевым на мосту, с которого били по “Белому дому” танки. Были и другие кадры, на которых эти же люди перебегают от дома к дому, вскидывают оружие, стреляют. Довольно долго эти люди были неизвестны. И лишь потом, спустя месяцы, мы узнали, что это, оказывается, были “афганцы” из Союза ветеранов, который возглавлял некто Александр Котенев.

В первые дни расстрела котеневцы гордо выпирали грудь, раздавали интервью о том, как “заменяли неопытных наводчиков-операторов в бээмпешках и брониках”. Как метко били по “коммуно-фашистам”. Даже нынешний генерал от журналистики Бурбыга бодро отрапортовал, что самолично бил из “крупняка” по Верховному Совету…

Потом, правда, геройский пыл приутих. А когда на выборах в Думу все “деятели”, хоть как-то замазанные в крови защитников “Белого дома”, с треском пролетели, вчерашние герои все как один подались в анонимы. Даже указ о их награждении был секретным. Так боялись огласки “штурмовики”.

Но вернемся к Котеневу и его “афганцам”. Сам он – личность прелюбопытная. В Афганистане пробыл всего три месяца, причем все проболтался не то в советниках, не то в политработниках. Это не помешало ему к 1991 году оказаться во главе Всесоюзной организации ветеранов Афганистана. Пережить развал Союза и перепрыгнуть в кресло главы всероссийской организации. Причина столь легкого перехода – участие его и “афганцев” в событиях августа 1991-го, когда бывший полковник Котенев демонстративно подался к “Белому дому”, где без устали раздавал интервью о том, что “афганцы” все как один встали за Ельцина и “демократию”. Эта “поддержка” была щедро оплачена. “Афганские” ветеранские организации и фонды получили огромные налоговые льготы, которые позволили в считанные месяцы озолотиться Котеневу и Ко. Преуспевающим дельцом он и въехал в октябрь 93-го. Кто кого тогда нашел первым: Грачев Котенева или наоборот – теперь уже не ясно. Но с первых дней блокады Верховного Совета по Министерству обороны за Грачевым неотлучно бродила компания “афганцев”, которые назывались то его “охраной”, то “друзьями по спорту”, то “советниками”. Утром 4 октября Котенев лично обзвонил районные и подмосковные организации с приказом подняться на защиту “демократии” и президента. Но вместо обещанных им “сотен добровольцев”, таковых едва набралось около трех десятков. В основном – давно прикормленное руководство местных организаций. Справедливости ради заметим, что и среди защитников Верховного Совета “афганцев” было не так уж много…

“Котеневцы” с ходу потребовали себе кучу оружия с боекомплектом и чуть ли не командование над всей операцией. После чего им, как обычным “шестеркам”, предложили сесть “советниками” в… экипажи нескольких БМП и БТР. А всех, кому не досталось “персональных” БМП, загрузили на броню одного из БТР и вывезли к “Белому дому”. Там, в полной неразберихе, кто-то принял “котеневцев” за отряд, идущий на помощь Верховному Совету, и по ним был тут же открыт огонь. Один из “котеневцев” был ранен в спину. После чего все дружно рванули с места боя куда подальше. Злые языки утверждают, что несколько “котеневцев” были задержаны омоновцами и, невзирая на клятвенные заверения в “союзничестве”, были доставлены в одно из отделений, где на собственной шкуре узнали цену “демократических реформ”…

После выборов в Думу сам “главафганец” Котенев стал себя чувствовать в России все более неуютно. К тому же махинации в Союзе ветеранов и Фонде инвалидов достигли той критической точки, когда в воздухе запахло серьезными разборками между вчерашними однополчанами и соратниками. И вскоре, прикупив “на честно заработанные франки” недвижимость во Франции, Котенев покидает “молодую российскую демократию”, за которую столь долго сражался. В оставленном им Союзе ветеранов Афганистана начинается драка за власть. В Фонде инвалидов эти разборки вообще перерастают в кровавое побоище, унесшее жизни десятков людей. На страницы газет выплескиваются многочисленные факты воровства, вымогательства, отмыва денег. Все это серьезно дискредитирует “афганские” ветеранские организации. И постепенно из мощного движения, игравшего серьезную политическую роль в конце восьмидесятых-начале девяностых годов, “афганцы” становятся малозначимой “собесовской” организацией.

Грустный финал для некогда одного из самых авторитетных в российском обществе движений. И далеко не последнюю роль в этом процессе сыграли “котеневские” стрелки, покрывшие себя позором в день расстрела Верховного Совета РСФСР четвертого октября 1993 года…

Владимир СМОЛЕНЦЕВ

Александр Проханов “ОСТАНКИНО” ( ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА “КРАСНО-КОРИЧНЕВЫЙ” )

КОЛОННА ОСТАНОВИЛАСЬ перед главным зданием телецентра, стеклянным бруском, в котором отражался угасающий день. Народ выскакивал из автобуса, выпрыгивал из грузовиков. Красный генерал с охраной, среди которой выделялся Морпех, озирался, еще не понимая, куда он должен идти, что делать, какие отдавать приказания.

Перед фасадом вытянулась нестройная безоружная цепочка солдат. Перед ней, покрикивая, посмеиваясь, стали выстраиваться демонстранты, оснащенные кто щитом, кто трофейной дубинкой. Беззлобно подтрунивали, цепляли шуткой солдат. Красный генерал, уже с мегафоном, обретя уверенность, похаживал и покрикивал:

– Грузовики и автобус – обратно, навстречу пешим колоннам!.. Доставить сюда народ, как можно скорее!.. Оружие в ход не пускать!.. Митинг отставить!.. Переговоры веду только я!..

Окруженный охраной, он направился к стеклянному входу. Дверь была заперта. Было слышно, как он стучит в нее кулаком.

Пестрым нестройным ворохом подкатили "джипы", "тойоты", микроавтобусы. Из них выскакивали журналисты, тащили треноги, телекамеры, на бегу щелкали вспышками, разматывали шнуры с микрофонами. Вторглись в толпу, протискиваясь к Красному генералу, попутно стреляли во все стороны объективами, захватывали в них автоматчиков, демонстрантов со щитами, вялую цепь солдат. Мимо Хлопьянова пробежал высокий длинноволосый оператор-иностранец, потряхивая на плече телекамерой. Лицо его было небрито, в капельках пота. На бегу он успел подмигнуть Хлопьянову.

Журналисты облепили Красного генерала, лезли к нему с гуттаперчевыми набалдашниками, утыкались стеклянными рыльцами телекамер. Раздраженный их появлением, он что-то им отвечал, гневно топорщил усы, поправлял соскальзывающий с плеча автомат.

В это время дверь в телецентр приоткрылась. На пороге появился военный, в бронежилете, в сером камуфляже, без шлема и маски-чулка, светловолосый, с короткой стрижкой. На него мгновенно перенацелились телекамеры, потянулись микрофоны. Военный что-то сказал генералу, тот ответил. Они переговаривались, а к ним, прямо в губы, в носы, тянулись черные губки микрофонов, и генерал раздраженно махнул рукой, отстраняя назойливые штыри. Светловолосый исчез, и дверь затворилась.

– Чего он там вякал? – спросил долговязый рабочий отходившего от дверей автоматчика. – Пустят нас, или как?

– Говорит, доложит начальству. Начальство спустится, с ним и поговорят.

– Хули с ними разговаривать! – зло произнес костлявый парень в вязаной шапочке с утиным носом, держа в руке резиновую дубинку. – Посечь автоматами стекла!.. Облить гадюшник бензином и поджечь!.. А дикторшам подолы на голове завязать и пустить по Москве!.. Пусть, суки, походят!..

Хлопьянов протиснулся к стеклянным дверям, всматривался в прозрачную плоскость. В тусклом холле двигались люди, в камуфляже, в масках, сферических шлемах. Стаскивали ко входу ящики, вешалки, цветочные горшки, турникеты. Строили баррикаду. На лестничном спуске, расставив сошки, стоял ручной пулемет. Люди в черных масках и камуфляжах, гибкие и подвижные, напоминали чертей. Хлопьянов насчитал полтора десятка бойцов с тяжелыми автоматами и снайперскими винтовками.

Подкатили грузовики, автобус и легковушки, доставили новую порцию демонстрантов, отхватив ее от медленной многотысячной толпы, которая двигалась к телецентру, запрудила проспект где-то между Колхозной и Рижским вокзалом. Люди выскакивали из машин, смешивались с теми, что уже осадили вход в телецентр. Расспрашивали, вникали в обстановку, заражались нетерпением, веселой агрессивностью по отношению ненавистных дикторов и телеведущих.

Люди сгружали из машин трофейные щиты, транспаранты. Хлопьянов заметил парня в красной вязаной шапочке, держащего на плече гранатомет с торчащей луковицей гранаты.

– Товарищи! – истово и певуче разнесся над толпой знакомый голос Трибуна, пропущенный сквозь мегафон. С первых же слов привычно и радостно, как чтец-декламатор, он поймал дрожащую, страстную интонацию. – Мы пришли к этому проклятому идолу, который денно и нощно поливает ядом души нашего народа!.. Оскорбляет все самое святое и светлое!.. Настала пора, товарищи, заткнуть глотку этому идолу!.. Выгнать с телевидения дикторов-ру-софобов, чьи руки в бриллиантах, и выпустить на экраны тружеников, чьи руки в мазуте и машинном масле!..

Толпа задышала, засвистела, словно в печи включили форсунки, и в них загорелось кинжальное синее пламя.

Хлопьянов почувствовал это изменение температуры, новую, вброшенную в массы людей горючую смесь. Красная шапочка гранатометчика медленно перемещалась, как поплавок, под которым невидимо двигалась рыба, уже захватившая наживку. Поблескивали стволы автоматов. Качались в вечернем воздухе отсырелые красные флаги. Летал, певуче расширялся голос Трибуна, упоенно декламирующего свои призывы, от которых, как от колдовских стихов, начинала кружиться голова.

И над всем из фиолетовых сумерок возносилась башня, наполовину в вечернем тумане, в последних отблесках дня. Хлопьянову казалось, что башня презрительно улыбается с высоты этому беспокойному скоплению людей, жестяным виршам упоенного оратора. Посылает на землю едва различимые снопы лучей, управляет этими лучами всем нетерпеливым скоплением. Готовит завороженную толпу к неведомому действу.

Хлопьянов ощутил едва уловимое дрожание земли. Стопы, прижатые к асфальту, улавливали вибрацию, словно под землей катился поезд метро или работали невидимые долбящие машины. Это был озноб земли, который передавался в кости и жилы стоявших на ней людей. Хлопьянов взглянул на башню. Ее сумрачное бетонное тулово, узкий, как стрелка лука, стебель едва заметно колебались, туманились по краям, выпадали из фокуса. Он понял, что дрожанье происходит от башни, от ее подземного ожившего корневища. Под землей шел рост, шевеление, земля дрожала, и стоящая на ней толпа тоже дрожала. Вибрация сдвигала, смещала толпу. Людское месиво, как в бетономешалке, смещалось. Красная шапочка гранатометчика, черный берет генерала, рыжая борода казака, Клокотов с видеокассетой – удалялись от стеклянного здания. По неровной дуге перемещались на противоположную сторону улицы, к другому зданию, с нависшим козырьком. Туда же, по той же дуге, смещались ворох корреспондентов, вспышки фотокамер, мегафонный клекот Трибуна. И сам он, Хлопьянов, подчиняясь подземной вибрации, сдвигался к низкорослому зданию. И в этом смещении была повинна башня, ее сумрачная упорная воля, подземная растущая плоть, поднебесный стебель, окруженный пучками лучей.

Хлопьянов ступал по асфальту, как по живой дрожащей спине. Постоянно озирался на башню. Видел, что все совершаемое было задумано ею. Огромный истукан зажег в высоте красные огни, и эти огни были сигналом, возвещавшем о чем-то неизбежном и жутком. Стиснутый людьми, сотрясаемый подземной вибрацией, он был во власти истукана, подчинялся его каменной воле.

– Товарищи!.. – певуче вещал Трибун, невидимый в толпе. – Враг разгромлен!.. Поступила последняя информация!.. Вертолет с Ельциным и его приспешниками поднялся из Кремля и улетел в неизвестном направлении!.. Москва наша, товарищи!.. Мы должны взять телецентр и объявить соотечественникам о нашей победе!…

В толпу вкатил грузовик. Сигналил, медленно пробирался, направляясь к козырьку застекленного входа. Хлопьянов увидел, что за рулем сидит знакомый водитель с азиатским лицом, улыбается завороженно, сладко стиснул узкие глаза. За грузовиком на мгновение раскрывалось пустое пространство. Хлопьянов шагнул в него, двинулся за кузовом, приближаясь к строению, окруженному толпой.

У входа Красный генерал взывал к кому-то сквозь толстое стекло. В слабо освещенном туманном углублении холла двигались все те же черные обезьяноподобные люди. Юноша с гранатометом зябко перескакивал с одной ноги на другую, держал гранатомет под мышкой, как студенты держат пенал с чертежами. Клокотов прижимался лицом к стеклу, показывая кому-то внутри кассету. Журналисты цокали камерами, водили окулярами. Хлопьянов видел, как азартно, неутомимо снимал длинноволосый репортер– иностранец, весь блестящий от пота.

– Эх, дубинушка, ухнем! – крикнули из толпы водителю. – Командир, давай жахни под обрез!.. Поставь им пломбу на жопу!

Водитель откинулся на сиденье, будто хотел с размаху ударить лбом. Толкнул машину вперед, набирая скорость. Она стукнула бампером в стеклянные переборки, осыпала стекла и застряла, не достав до вторых стеклянных дверей.

– Разгоняй сильнее!.. Хрен с ней, с кабиной!.. Вломи с разгона!.. – ревела толпа. Водитель азартно крутил баранку, пятился, выводил машину из-под козырька. Казак Мороз кричал, разгонял людей, освобождал пространство для таранного удара.

Красная шапочка гранатометчика ярко выделялась на темной стене. Стеклянные окна второго и третьего этажа были темны, но за ними угадывались притаившиеся люди. На противоположной стороне улицы мерцал голубоватый фасад телецентра. Хлопьянов пробегал взглядом по стеклянной занавеске фасада и вдруг испуганно ощутил себя под прицелом, как бывало с ним когда-то в горных ущельях, среди бесшумных, безжизненных склонов. На льдистой стеклянной стене едва заметно чернели две крохотные открытые форточки. Оттуда, из этих почти неразличимых отверстий, тянулись к нему тончайшие линии, из зрачков, сквозь канал ствола, толщу пустого воздуха, упирались в лоб, и казалось, меж бровей уселась живая щекочущая муха. И хотелось присесть, спрятаться за спины, уползти между ног шаркающих, переступавших людей.

– Пошел! – ревела толпа, налегая на грузовик, толкая его вперед. Машина взревела, пошла, тупо, мощно ударила сквозь расколотые двери, вышибая из них остатки стекла. С металлическим скрежетом углубилась под козырек, сминая кабину. – Дави сильней! – орала толпа.

Среди множества мелькавших картин, орущих ртов, фотографических вспышек Хлопьянов своим боковым панорамным зрением увидел, как гранатометчик в красном колпачке вдруг стал оседать, сползать вдоль стены. Рядом с ним на стене в сумерках вспыхнуло и тут же растаяло облачко бетона, поднятое пулей. Хлопьянов не зрением, а всем пульсирующим, насыщенным живой кровью мозгом запечатлел полет снайперской пули из далекой форточки, через улицу, в гранатометчика.

– А ну еще тарань!.. – кричали водителю, который радостно и безумно махал из кабины рукой, отгоняя толпу, пятил грузовик, готовился к третьему тарану.

Хлопьянов запрокинул голову, мимо встречных взглядов толпы, ввысь, к отвесной глянцевитой стене. Сквозь стеклянный лоскутный занавес, звонко разбивая его в нескольких местах, осыпая шуршащие слюдяные осколки, протыкая стену стволами, ударили очереди, длинные, под разными углами, пульсирующие линии. Как отточенные ножницы, резанули по толпе. Хлопьянов услышал хруст срезаемых, рассекаемых людей. Тупое завершение очереди в живом человеческом мясе. Набивание этого мяса металлом, огнем и болью.

Несколько людей разом, почти беззвучно, упало, пространство вокруг Хлопьянова опустело, и в это пустое пространство под давлением толпы вталкивались другие люди, растерянно переступая через упавших. И по этим новым, накатившимся людям из стеклянной стены ударили автоматы. Получая пули в затылки, спины, поясницы, люди валились пластами, шевелились, стонали, истошно кричали. А в них сверху, из мерцавшей стеклянной стены били красные, белые, отточенные острия, валили с грохотом, ощупывали упавших колющими скользящими трассами, находили, втыкались в бугрящиеся от боли лопатки. Хлопьянов видел, как рухнул длинноволосый оператор, пытался подняться, тянулся к своей телекамере. Новая очередь разрыхлила его кожаную куртку, выбила фонтанчики крови. Он упал щекой на асфальт, выпучил мертвые синие глаза, выталкивая изо рта липкую жижу.