Текст книги "Газета Завтра 252 (91 1998)"

Автор книги: "Завтра" Газета

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

КРАХ В ГОРАХ

В Чечне произошло то, что должно было неминуемо произойти. Правительство Масхадова практически прекратило свое существование. Против него с требованием отставки объединились практически все бывшие «однобандчане» – от Басаева и Яндарбиева до Радуева и Арсанова.

Впрочем, это их требование лишь "де-юре" подтвердило то, что уже несколько месяцев существовало "де-факто". Чечня, как это и предполагалось аналитиками, развалилась на несколько слабоуправляемых фрагментов. Горная ее часть отошла под управление Басаева и его боевиков. Бывшие оппозиционные районы плотно контролируются ваххабитами "шейха Хоттаба", даже сам Грозный практически поделен на зоны влияния Арсанова, Масхадова и Яндарбиева. А еще "независимое государство" Радуева. А еще бесчисленные главари-командиры отдельно независимых аулов и сел…

Что же мы получили сегодня на своих границах? Некую бандитско-криминальную зону, которая стремительно расползается вширь, захватывая все новые и новые районы.

Весь план юркого, как кошерный кролик, Бориса Абрамовича Березовского и простого, как кольцо от парашюта, Лебедя с треском рухнул. Договариваться в Чечне больше не с кем. Никакого "центра сил", с помощью которого эти господа собирались манипулировать Чечней, больше нет. Мы имеем то же самое образование, которое почти двести лет тому назад Россия была вынуждена покорять, чтобы избавиться от бесконечных бандитских набегов и вылазок. Идея нефтяной трубы как некоего миротворца, способного обьединить вокруг чеченских боевиков, окончилась пшиком. Вместо объединения каждый из них врезался в свой участок и, поставив перегонный куб, успешно гонит левый бензин и солярку, деньги от которых идут на содержание тейпового отряда. Тем, кому не хватило трубы, остались бывшие колхозные поля, на которых русские рабы выращивают мак и коноплю, деньги за которые идут на все тех же боевиков.

Конечно, Березовский и в этом навозе сможет найти некий "крепкий центр" и ухнуть в него несколько миллиардов бюджетных денег, доказывая, что именно он сможет удержать Чечню от агрессии.

Все это смешно. Кавказские пассажи Березовского наивны. Он не знает и не понимает логику происходящих здесь событий.

Кавказский узел станет и очень серьезным испытанием для Примакова. Сможет ли он его распутать, или потом его опять придется разрубать русским солдатам?

В. БЕЛИЧЕНКОВ

КРЫСЫ ГИБНУТ ЗА МЕТАЛЛ

События 3-4 октября 1993 года заложили основу для установления в стране режима бесконтрольной личной власти. Эта бесконтрольность, в свою очередь, привела к фаворитизму, появлению на политической вершине новых «распутиных», имена которых у всех на слуху.

Сегодня, про прошествии пяти лет с момента кровавой трагедии, процесс прихода в большую политику все более и более одиозных личностей в самом разгаре.

10 сентября в "Комсомольской правде" была опубликована огромная, на целую полосу, статья "алюминиевого короля" Льва Черного "Крысы и капитаны", в которой автор неожиданно предстал "крутым государственником" и "национально ориентированным предпринимателем", активно радеющим за Россию. Событие это само по себе удивительно даже не тем, что Лев Семенович уже давно является гражданином не России, а Израиля, а тем, что вся "деловая" деятельность и коммерческие контакты магната прямо противоречат содержанию "патриотической" публикации.

На бизнес-партнерах Льва Черного и его брата Михаила следует остановиться особо. Наиболее известный из них, теперь уже, правда, бывший партнер, – 50-летний уроженец Бомбея Дэвид Рубен, выходец из семьи советских еврейских эмигрантов. Именно он в 1976 году совместно с американскими партнерами создал небольшую фирму "Транс уорлд металз", которая специализировалась на посредничестве в торговле металлами. В 1992 году, когда алюминиевые заводы России оказались на грани остановки и вынуждены были продавать свою продукцию через различных трейдеров, Рубен вместе с Черным волею случая оказались в их числе. Вскоре их бизнес вырос как на дрожжах. Причем во многом благодаря малоизвестному общественности, но знакомому правоохранительным органам Льву Черепову.

47-летний "кандидат философских наук" Лев Викторович Черепов родился в Чуйской области Киргизской ССР. В конце 80-х – начале 90-х годов, по данным республиканского МВД, он фигурировал в контексте оперативной информации относительно контрабандной деятельности и функционирования оргпреступных сообществ, в частности, чеченских группировок, оперировавших в Казахстане и Киргизии. Позднее, чтобы избежать ставшего навязчивым внимания органов, Черепов переехал в Москву, где быстро вошел в местную специфическую среду. Говорят, что с его авторитетом стали считаться такие известные личности, как "вор в законе" Япончик, лидер "солнцевских" Михась, чеченец Хозя Сулейменов и незабвенный Отари Квантришвили.

Однако после того, как весной 1994 года Отари Витальевича "завалил" снайпер, Черепов срочно выехал из России и обосновался в Германии, где получил вид на жительство. Здесь вокруг него можно наблюдать Алимжана Тохтахунова по кличке Тайванец и авторитетов братьев Ласкиных.

Параллельно вовсю закрутились контрабандные дела, связанные с наркотиками, операции по отмыванию "грязных денег" и рэкет с участием чеченских бригад.

Черепов близко сходится с Дэвидом Рубеном. В 1995 году Рубен внедряет его в алюминиевый бизнес. На очередном собрании акционеров его избрали в Совет директоров Братского алюминиевого завода. Причем появление Черепова на руководящем посту было далеко не случайным. Именно такая фигура понадобилась Рубену и Черным в условиях развернувшейся в то время кровопролитной войны за передел собственности в металлургическом бизнесе.

Прошло немного времени, и на всю страну прогремели заказные убийства президента банка "Югорский" Олега Кантора, вице-президента того же банка, бывшего замдиректора Красноярского алюминиевого завода Яфясова и представителя американской компании "АИОС" Феликса Львова. По какому-то совпадению все эти люди представляли серьезную угрозу для "Транс уорлд групп".

А в последнее время у "королей металлургии" возникли серьезные противоречия с руководством Новолипецкого комбината, в отношении которого, по оперативным данным, планируется предпринять "жесткие меры воздействия", на что выделено 10 миллионов долларов.

Между тем, Черепов провел "консультации" с представителями "чеченской общины" Казахстана. Так что, по-видимому, в скором времени "сыны гор" могут навестить Черноземье с "деловым визитом".

Таким образом, как отмечают озабоченные сотрудники МВД и Генеральной прокуратуры, не исключено, что предстоящее восхождение Льва Черного на российскую политическую сцену, конечно же, по чистой случайности, будет сопровождаться новым раундом "разборок" по вопросу о контроле над отечественной металлургией.

Валерий ЛУНЕВ

ЧТО ТОТ, ЧТО ДРУГОЙ, ПОНИМАЕШЬ…

Когда по приказу Ельцина танки расстреливали защитников Конституции, его лучший друг и наставник, президент самой демократической страны в мире, снял телефонную трубку и довольным тоном сказал о том, что все, мол, идет о»кей… Ельцин принял звонок как знак похвалы, и это его окрылило: если хозяин доволен – значит, все сделано верно. Тогда он, конечно, еще не знал, что друг Билл имеет порой привычку одной рукой держать телефонную трубку, а другой ласкать свою практикантку, – так что его одобрение вполне могло относиться к ней и ее услугам, а не к ельцинским действиям в тот момент… Окажись молодая стажерка не столь угождающей прихотям шефа – еще неизвестно, какие слова произнес бы последний тогда в телефон и куда повернул бы в итоге ход мировой истории…

А впрочем, мы – не Большое жюри, и липкие пятна на платье барышни – не бурые пятна крови на стенах Дома Советов, хотя и те, и другие – пятна на совести двух лжецов и клятвопреступников, если не сказать – извращенцев. Ибо стрелять в упор в свой народ или публично его дурачить – явления в равной степени патологичные.

И вот он, закономерный и жалкий финал: оба неутомимых борца за права и свободы как никогда близки к реализации своих прав на свободу от президентских постов. Кстати – уже не только о них будь замечено – вся эта странная "правозащитная" публика как-то по большей части и склонна к особой заботе о всяческих богомерзких делах, идет ли речь о приговоренном к смерти убийце или о проделках какого-то гомика… И так уж совпало, что два президента поддерживают друг друга в грехах, один из которых – расстрел, а другой – разврат…

Собственно, гаденькая история о падении Клинтона уже не является главной темой средств информации – благо, хватает иных скандалов. Но мы специально вернулись к ней, чтобы в эти черной памяти октябрьские дни по достоинству оценить того, кто с чужого дальнего берега внедрял в России "реформы", вдохновляя их исполнителей на истребление собственного народа любыми средствами, и вообще свысока поучал нас, как надо жить по законам "цивилизации". И теперь мы увидели в полном блеске – кто он, сей бравый саксофонист, какова его сущность, его мораль, как он следует нравственным заповедям и нормам, будучи "отцом нации" и образцовым главой семейства… Все оказалось подделкой, позой, туфтой и пшиком! Полюбуйтесь, российские "демократы", на своего учителя и кумира. Правда, вы вряд ли бросите в него камень: это ведь ваш убогий режим, ваша продажная клика и вся антирусская ваша пресса, развалив и разворовав великое государство, бросились насаждать на его обломках распад и растление, культ денег, насилия и порнухи, стали оплевывать нашу историю и культуру, предавать осмеянию идеалы добра и правды, а чтоб уйти от расплаты – подняли истерию в поисках "русских фашистов"…

Да не там вы их ищете! Вглядитесь-ка лучше в тех, кто сеет войны по всему свету. Объявляет планету "зоной своих интересов". Наводит повсюду угодный им "мировой порядок". Печется денно и нощно о тех же "правах человека". Клеймит и клянет "империю зла". А потом, заикаясь, лепечет перед судом о своем "неподобающем" поведении.

Тьфу!..

Евгений НЕФЕДОВ

СИМВОЛЫ ПРОШЛОГО

Победа на выборах в бундестаг социал-демократов оказалась далеко не однозначной, как неоднозначными будут и ее последствия для политической карты мира. Прежде всего, это касается традиционного противостояния католического «юга» и протестантского «севера» в старых землях Бундесреспублики, на которое с 1990 года наложилось острое противостояние самих «старых земель» с «новыми землями» бывшей ГДР. Эйфория первых лет объединения сошла на нет, образ Коля-объединителя Германии несколько померк в зареве проблем будущего тысячелетия. Герхарда Шредера и социал-демократов поддержали прежде всего на севере и на востоке ФРГ, поддержала молодежь и профсоюзы, не желающие быть бурлаками «Объединенной Европы». Это – проявление не только национального и социального эгоизма немцев, но и общей тенденции к устранению «неолиберализма» из жизни современного мира. Его выдавливают как «слева» (Блэр в Англии, Шредер в ФРГ), так и «справа» (Ширак во Франции, республиканцы в США). Вопрос только в том, с какой стороны выдавят «монетаристов» Ельцина: левые «примаслюковцы» или правые «леберезовцы». Сегодня из всех «героев 90-х» президент России остался на пару с президентом США. Все остальные ушли с авансцены мировой политики.

27 сентября оказалась разорвана последняя персональная связь Ельцина с лидерами Европы, связь кровная, построенная на октябре 93-го года. Больше никто "от Бреста до Бреста" не связан признанием в России режима личной власти "царя Бориса". И в этом – большой шанс для Европы вообще и для Германии в частности. Тем более, что экономические связи, напротив, продолжают укрепляться, и в правительстве РФ уже всерьез рассматриваются проекты передачи немецким монополиям блокирующего и даже контрольного пакета акций "Газпрома". "Дранг нах остен" Германии XX века завершается парадоксальным образом, чем-то напоминая ситуацию века XVIII, когда Российской империей правили в основном немецкие принцессы и их потомки, а из их карликовых княжеств на русские земли шел поток переселенцев. Потом эта Россия сто лет пестовала Пруссию, великодушно простив ей Семилетнюю войну, чтобы следующие сто лет почти непрерывно воевать с Рейхами – и снова простить им миллионы русских жизней, положенных на полях двух мировых войн, дать добро на поглощение ГДР, а теперь даже фактически пожертвовать собственным суверенитетом ради создания европейского противовеса американо-израильскому “Новому Мировому Порядку”.

Насколько оправдан такой выбор, стоило ли ради него уничтожать великую Советскую державу – покажет время. Но в нем, наверное, навсегда памятником и символом прошлого останется девятипудовый канцлер Коль, один из героев романа России с Германией.

Владимир ВИННИКОВ

Георгий Семенов СОЛДАТЫ ПАМЯТИ

Под липами перед “Белым домом” – мемориал. Поминальные кресты, часовенка. Стелла с фотографиями убитых в том октябре. Воссозданная часть баррикады. Огромные полотнища флагов, под какими сражались защитники той, народной, Конституции.

По сути, это идеологический цех, работающий круглосуточно. Десятки тысяч людей, как-то не хочется говорить посетителей, прошли сквозь этот мемориал за пять лет. Здесь им открывали глаза на происшедшее. Тем же шахтерам, поселившимся нынче летом в палаточном городке возле мемориала. “А мы-то думали, что тогда только три человека погибло!” Поначалу они путали события 1991 и 1993 годов. Потом все поняли. И без преувеличения можно сказать, что львиная доля их упорства состоит из энергии этого мемориала, стоящего на земле, пропитанной кровью жертв восстания.

“Вахта памяти” – так называют себя несколько стойких бойцов, оставшихся тогда, в 1993 году, в живых. Они возвели эту идейную, духовную баррикаду на месте сметенных танками и пять лет не покидают ее.

Художник Андрей Подшивалов, чья выставка на днях открывается в Думе, – лидер этой группы, с восхищеньем рассказывает о своих друзьях.

Об Анне Александровне Ермаковой говорит как о человеке, который бы мог стать великолепным прототипом для создания монументального образа са-мопожертвования ради России. Она, вместе с тем, обаятельная, деликатная и терпеливая. У нее большая семья, много внуков. Так что не от одиночества она едва ли не каждый день приходит сюда.

Другой “солдат памяти” – Виталик. Скромняга. Не захотел даже называть свою фамилию. Он – настоящий трудоголик. Его рабочей хваткой изумляет-ся Андрей Подшивалов. Сколько Виталик перевернул тут земли, бетона, арматуры!

Или Зинаида Константиновна Иванова. Фронтовичка. Бывший снайпер. Неунывающая певунья. Еще скромная, немногословная Валентина Павловна Александрова. И многие другие – настоящие герои сопротивления, баррикадники, окопники. Солдаты армии спасения России.

Вечер. Белым мрамором сияют в синем небе подсвеченные прожекторами башни сталинской высотки на Площади Восстания. Шумит на ветерке бумажными, увядшими листьями липа над моей головой. Я иду по мемориалу не в силах сдержать горьких вздохов. Спазм подступает к горлу, когда останавливаюсь у воссозданной баррикады. Вот они – куски асфальта, булыжники, сложенные горкой, как ядра у Царь-пушки. Прутья арматуры, балки и брусья. Несколько термосов. Котелок над костровищем. Алюминиевая ложка.

Я наклоняюсь, поднимаю с земли эту сплющенную погнутую ложку, вдавленную гусеницей танка в тротуар. Ее выковырнули из асфальта “хранители музея”. На ней – остатки вара, царапины. Я кручу ее в руках, рассматриваю, и сквозь наплывающую пелену вижу “всю ее жизнь”.

Вот новенькую, только что отштампованную на заводе в букете с другими вынесла ее из мойки в зал рабочей столовой крикливая судомойка, пусть будет Верка – работала в ту пору такая на Зацепе, рядом с моей холостяцкой квартирой.

На ходу она стряхнула с этой ложки воду и сунула веселком вниз в ячейку возле кассирши. Первый вытащил и положил ее на поднос шофер самосвала, возивший бетон на стройку, сорокалетний мужик – лимитчик со щербинкой на верхнем резце. После мойки ее вполне могла облюбовать старуха с пласт-массовой челюстью на присосках, столовавшаяся по карточкам для нищих. Опять бросок в кипяток, и уже худой бледнолицый студент со сплошь плом-бированными коренными наворачивал ею и щи, и кашу, и макароны. Вымытая, сполоснутая, она неохотно нырнула затем в рот ожидавшего места в го-родской больнице крестьянина из Подмосковья с желтыми, изъеденными никотином зубами. Перед закрытием столовой и я скоблил ею тарелку.

Погас свет в зале, утихла вентиляция. Верка с уборщицей вдоволь накричались о нищенском заработке, заглазно разнесли в пух и прах вороватую директрису. Старые тусклые ложки вповалку лежали на подносе и не обращали внимания на бабьи голоса, а эта новенькая слушала в полное ухо, вылезши на самый край кучи. Ее, такую свежую, такую непорочную, и выхватила Верка перед тем, как погасить свет, и, ругая обвальную приватизацию, сунула себе в сумку.

Так ложка обрела семью. Квартира оказалась полна ее родичами такого же простонародного происхождения – алюминиевыми вилками, алюминиевыми кастрюлями, алюминиевыми кружками…

У Верки жизнь ее забурлила. Старший сын отливал в ней свинцовые грузила для донок. В руках отца она была орудием кары, наносила красные метины на лбы дерзких отроков. А младший однажды, оставшись в квартире один, запустил ее в банку с вареньем, забыл вынуть, и она до лета простояла по горло в ягодной жиже, одурела от бражного духа и прониклась отвращением к этому пьянящему запаху. Она страдала от сивушного духа, и в последнее время все чаще, когда муж Верки, сварщик речного порта, придя домой к полуночи, хлебал ею остывший суп. Забыв о еде, подолгу держал перед ртом и говорил в нее, будто в микрофон:

– А хоть и пропил ваучер, так свой! Молчать! Кто в доме хозяин?!

– Чтоб вы там в порту все позагибались, – визжала Верка. – Вон на базаре на узбеков поглядеть любо-дорого. Трезвехоньки. А русские мужики с бу-тылкой родились.

– Молчать! Клевета! С восемьдесят шестого по восемьдесят девятый кто не пил? Даже пива? Потому что не совали на каждом углу. Вывод соображаешь? Русский человек пьет столько, сколько ему наливают. Сейчас выше горла. И не-спрос-та! Такой у них расчет!

– А о детях у тебя есть расчет? Оба без сапог на зиму остались, – кричала Верка.

– Мы с тобой, Верунчик, не пропадем и ребят прокормим, и на сапоги заработаем. А вот Россия-то наша как? О ней-то кто подумает?

И сварщик в сердцах бросал ложку на стол, шел в комнату, вставал на колени перед фотографией отца, рыдал тяжелыми, пьяными слезами.

Верка мягчала сердцем, вздыхала, стаскивала с него рубаху.

– Иди спать, патриот.

Утром он стыдился этих слез. Взъерошенный, с помятым лицом пил чай, не дотрагиваясь до ложки, хотя каша парила перед ним на тарелке.

Потом ехал на метро до Автозаводской и до Южнопортовой – на автобусе, оберегая в давке сумку, горячую от супа и каши в пол литровых банках, а заодно как бы оберегая и эту ложку, лежащую в пакете вместе с хлебом в пригреве банок – мягко и духовито.

До обеда в шкафчике ложка слушала, как в цехе звенело и грохотало стальное племя двутавров и швеллеров. А в обеденный перерыв в углу затихшего дока, зажатая в руке хозяина, опять подолгу задерживалась порожней у его рта или указкой выбрасывалась по сторонам.

– Чего ты мне мозги пудришь – приватизация, приватизация, – кричал хозяин. – Как только какое-нибудь темное дело, так и слово непонятное. Скажи по-русски: дележка! И если после этой дележки у него оказался миллион, а у меня х.., значит, он мою долю хапнул.

И пахнущая пережженным железом рука хозяина до полусмерти сжимала черенок ложки.

После обеда ложка засовывалась в пакет вместе с порожними банками, и вечером, весело бренча на каждом шагу хозяина, возвращалась домой, попадала в шершавые, растрескавшиеся от воды Веркины руки.

Из домашнего душа в кухонной раковине, из чистого полотенца, сухая и теплая, ложка выскальзывала на семейный стол, и если оказывалась в хозяйкиной тарелке, то радовалась, что миновала переперченную картошку хозяина.

– У Маньки мужик по триста тысяч приносит, – дуя на ложку, ворчала хозяйка. – Манька говорит мне, пускай твой Федька к нему переходит. У них там железные двери делают – и сварщики нужны.

– Я корпусник! Имею допуск на атомные реакторы, а ты хочешь, чтобы я для воров двери клепал?! Они меня ограбили, а я им еще сейфы лепи! Чтобы больше об этом ни полслова!

– А тогда я водкой пойду спекулировать!

– Увижу – все бутылки об асфальт.

– Неуж, Феденька, у родной жены не купишь? Ведь я тебе со скидочкой.

– Детей постыдись, Вера!

– И они пускай вон тоже хотя бы машины моют.

– Может еще ж… у них будут подтирать мои дети? Увижу – всыплю по первое число.

Все семейство молчало, только ложки переговаривались, стучали по тарелкам, скоблили донца. Общепитовская, удочеренная в руке хозяйки, сама того не желая, громче и злее всех.

Но день заканчивался, как всегда, ее мирным лежанием в буфетном ящике бок о бок с ножом.

Жить бы да жить ей и дальше в Веркиной семье, да судьба распорядилась по-своему. Как-то вечером, когда ложка вылавливала для хозяина из похлебки слизистые лисички и скользкие опята, хозяйка сказала:

– Капусту пора солить, окна на зиму закупоривать, а он – Конституцию защищать. Ну – прикрыли этот Верховный Совет, ну и что? Булочную у нас закрыли, я ведь не митингую.

– А надо бы. Наглеть никому не позволено.

– Теперь за километр приходится за хлебом бегать. И ничего.

– Сравнила тоже. Там людям из бачка смыть нечем. Свет им вырубили. Даже в тюрьме такого не бывает.

– А когда трассу меняли, мы ведь тоже без воды жили две недели? И ничего!

– Это случайность. Авария. Секешь? А если бы специально для того, чтобы выкурить тебя из квартиры?

– Пускай только попробуют – глотку перегрызу.

– Ну дошло, наконец?

Хозяин ушел. Верка не спала. Заполночь все алюминиевые обитатели буфетного ящика были разбужены сильным рывком. Приватизированная ложка первая попалась под руку и мигом оказалась в Веркиной сумке между банок. Началось слепое, лихорадочное передвижение. Судя по частоте и силе толчков, Верка большую часть пути бежала. Вдруг послышался хрусткий рокот – будто несколько человек топтались на железной крыше.

– Вот сволочи! Это они дубинками по щитам. Для устрашения. Сейчас на нас попрут. Беги, баба, спасайся.

– Да куда же я побегу, – закричала Верка. – У меня мужик там. Я ему поесть принесла.

Сумка ударилась обо что-то. Банки разбились. Верка завопила. Стекла вонзились в ложку, чудовищными зубами выгрызли заусенец в алюминии.

Верка визжала, ползла на четвереньках, но сумку из рук не выпускала.

Добравшись до дому, она вывалила из сумки месиво и тем же стеклом, что и ложка, порезалась. И когда на другой день хозяин сам явился с баррикад за теплыми вещами и напильником сточил заусенец на ложке, Верка ревниво сказала:

– Мне дубинками по бокам, стеклом до крови, а вы там небось водку жрете напропалую. Дорвались до свободы.

– Верунчик, там сухой закон. Святое дело не поганим.

– Ну, подежурил и хватит. Совесть чиста. Пускай теперь другие дежурят.

– Не бойся. До стрельбы не дойдет.

И хозяин, взяв с собой ложку, снова ушел на баррикады.

Так ложка вернулась на общепитовские круги своя. На баррикадах ее мыли реже. Обтирали клочком газеты или тряпицей. Клали на доски, на кирпичи, иногда она падала на землю. Кому только она ни послужила в те дни на берегу Москвы-реки.

Черенком ее размешивал сахар в чае перешедший на сторону восставших майор милиции. Телеоператор из Ленинграда откручивал ею пластмассовый винт на своей камере. Ее брала растрескавшимися от поцелуев губами московская девка. Ее обсасывал пресненский пьяница и нищий с отвратительной язвой на языке, о которой знала только ложка…

Ранним утром матрица танковой гусеницы бездарно и тупо попыталась выдавить некую новую форму из этой простой ложки. Получилось странное, никому не нужное изделие, которое я, повертев в своих руках, снова положил к экспонатам музея под открытым небом у “Белого дома”…

С другой стороны к баррикаде подошли мама с дочкой лет пятнадцати.

Анна Александровна Ермакова, оставив метлу, взялась рассказать девочке, как все происходило здесь четвертого октября пять лет назад. Через полчаса девочка ушла, потрясенная рассказом ветерана последнего боя за Советскую власть.

Андрей Подшивалов с Валентиной Павловной тащили по траве арматурные сетки, до сих пор валявшиеся под стенами стадиона. Устраивала навес над скамейкой на случай дождя Зинаида Константиновна. Как всегда, она что-то напевала. Я прислушался и стал записывать слова: “Офицеры, солдаты, как вам спится ночами? Если сон вас покинул – это можно понять. В октябре расстреляли вы крестьян и рабочих, вы из пушек палили в свою Родину-мать. В октябре растоптали вы геройскую славу. Хорошо сволочь-Ельцин, видно, вам заплатил…”

Песня долгая, как всякая народная. Поется негромко, переворачивает душу, очищает память…