Текст книги "Собрание сочинений в шести томах т.5"

Автор книги: Юз Алешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

А сегодня ведь, говорят, до того дошло, что на судебном заседании городские судьи трусливо накидывают на свои серые жестокие физии белые хирургические маски, чтобы не подхватить от подсудимых туберкулез, опоясывающий понос, коньюктивит, блуждающий гепатит, вяло текущую половую жизнь и прочую херпесную эпидемиологию.

Адвокаты же наши, слепо копирующие кровососательную практику ваших защитничков, – этих ненасытных слепней, клопов, блох и самой мелкой разновидности вшивости на теле любой паршиво организованной преступности, – наши адвокаты вообще предупреждают, чтобы мы не приближались к ним ближе чем на три метра, а дыхание свое заразное распространяли бы при этом исключительно вверх либо в раструба рукавов верхней одежды. Мы что им, спрашивается, подводные лодки, что ли, или Жаки Кусто?

Об антигуманном питании я уже говорил, хотя мне лично, если хотите знать, наплевать на питание – я тут лишний вес скидываю, нажитый в период достраивания развитого застоя. Достроил на свою же голову. Поэтому перехожу к делу как к таковому, а тем более к возмутительному.

2

В общем, однажды, полгода назад, вынужденно, сами понимаете, находился я в тяжком бодуне непосредственного преддверия белой горячки и остро мечтал об Африке, где, ходит параша, алкаши называют горячку не белой, а черной, отчего ужасные глюки не становятся комфортабельней, если вовремя не поправиться. Не буду отвлекаться от анализа.

Словом, полгода назад мозги мои тряслись, как студень в миске, а душа с минуты на минуту ждала глюконосного явления гусеничных трамваев, пауков, забивающих «козла» всеми ножками, и свехзвуковых крыс, сигающих с Большой Медведицы на Гончего Пса. Ничего, поверьте, нет отвратительней, когда ихняя камасутра, если подразумевать камарилью, врывается иногда в твою форточку, а сверхзвучность дикой какофонии всверливается в голову лишь минут десять спустя в виде ужаса, помноженного на дальнейшую беду, равную квадрату времени из всемирного ничто, как выражался сам Эйнштейн относительно такого вот мучения.

Можно сказать, погибал я, верней, загибался и периодически чувствовал себя подохшим фараоном, за культ своей личности обоссанным всем Египтом до основания, а затем – затем плотно обернутым начальником пирамиды в вонючий папирус, то есть в использованную туалетную бумагу.

Крах. Жизнь семейная и, возьмем выше, личное существование пошли на ебистос, все левые мои разрушились приключенческие связишки с легким поведением распутных дам, улетели в неизвестность бабки, честно нажитые при переделе соцсобственности. Все это плюс неприкосновенный запас недостижимых идеалов было вмиг превращено в вышеуказанные помпейские руины хозяйкой пирамиды «Светлая реальность», выращенной утопией и воспитанной комсомолом, аферисткой Свиданой Доскоровой, но не болгарка, а мордва, шлындра и бывшая лимита, проклинать которую, сволочь такую, до предпоследнего своего буду выдоха и последнего вздоха, а если встречу на Страшном суде, то всенародным плевком плюну ей в морду.

Валяюсь, значит, в нераздетом виде на койке, все потеряно, продано, пропито, как сказал Есенин Черному Человеку, и думаю, оставшись не то что без копейки, но даже без пустой посуды: каким бы таким макаром наложить на себя руки, чтобы они безвременно дрожать перестали?

Даже встать себя заставил. Смотрю, люстра сорвана сбежавшей женой вместе с крюком. К тому же бывшая моя и худшая половина зверски пробки вывернула, чтобы я не тыркнул, как наш сосед, мокрые пальцы в три фазы от стиральной машины, – и никакого такого адского ужаса больше никогда тебе, Глухарев, не переживать.

Бельевые веревки не забыла, тварь, вынести с балкона. Гардероб пуст, в брючатах нет ремня, а вместо ножей и вилок одни оловянные ложки в буфете лежат – все, гадюка, унесла с собой, даже коробку гвоздей с молотком не забыла прихватить, которыми я однажды твердо решил было пригвоздить себя к порогу мэрии в знак протеста против антинародных пирамид.

Думаете, из великодушия все это она проделала и чтобы жизнь мою продлить? Нет, не для этого, но исключительно для того, чтобы подольше я помучался, чтоб подрожал от предсмертного скрежета зубовного и последующей агонии.

Ярость моя благородная была такова, господа, что даже смягчила злодеяния белогорячечных глюков.

Вот тут-то и заявляется ко мне форменный посланец ада Дробышев. Он был должен мне пару штук, но не отдавал. Не отдает, мразь, и снова передо мной оправдывается.

– Я, – поясняет, – благодаря твоему сволочному совету тоже попал под пирамиду «Светлая реальность», но дела наши вполне могут пойти в гору, если примешь американский концепт моего проекта.

Поботай, думаю, поботай, прохиндеище поганое, на своей с понтом ученой феньке. Я тебя вскоре испепелю в котельной, если пару штук долга не вернешь. Буквально, врежу кочергой промеж глаз – и в печку для дальнейшего превращения в Сергея Лазо. Кроме того, с чувством глубокого удовлетворения закажу тебя, крысу, когда бабки вернешь, рук своих не стану пачкать.

С другой стороны, вдруг наливает он себе и мне, но, главное, вежливо так подносит не серо-голубого мытищинского трупоукладчика, а импортного внедорожника, то есть натуральнейше непаленого коньяка «Камю», пять французских звезд.

– Сначала, – говорит, – скромно, Костя, поправься, а когда придут менты-соучастники нашего концепта, мы все совместно обмозгуем, роли распределим, в темпе воплотим весь проект на диск, огребем не меньше пары лимонов баксами и рванем в Штаты возрождать нашей с тобой духовностью так называемый свободный мир. О’кей?

Первый же глоток внедорожника с ходу восстановил душевное здоровье моей личности. Я и ответил: «О’кей». Потом мы приняли по-новой. Еще сильней почуяв пробуждение чувств поправки, законной подозрительности и предельной мощи интеллекта, я подумал про себя, что Дробышев, безусловно, адская нечисть, но почему бы, думаю, не рискнуть выбраться с этим его концептом из-под дерьмовых руин «Светлой реальности»?

Выкладывай, говорю, концептист херов, все по порядку. Ну, Дробышев открывает папку, сует мне в переставшие трястись руки кучу распечаток с Интернета, больше дюжины было там фоток, и говорит:

– Я за жратвой сбегаю, чтобы подавиться в плане борьбы с энтропией психики, а ты пока пробеги все это, если не знаком с преступлением века, которое совершили менты в Штатах. Вот и мы с тобой сконцептуалим нечто анальнологическое в жизни народа нашей губернии.

Затем Дробышев поканал в гастроном, хотя коньяк, сволочь, забрал с собой. Тут он был прав. Моральный кодекс пьющего человека редко когда совместим со здоровьем и честью личности, подверженной часому поддаванию.

Но все же из самоуважения я впервые за много дней умылся, затем пробежал слегка залитым глазом всю эту интернетовскую хреновину и погрузился в фотки. Ужас!

Это же, убеждаюсь, тройной ужас, что творят белые менты в так называемом свободном мире! Как там только не унижают, как не оскорбляют простого человека доброй воли! После таких вот фоток наши менты с похмелюги могут показаться не ментами, а ангелами-хранителями общественного порядка.

С другой стороны, подумалось, бабушка надвое сказала. Пожалуйста: пострадавшего черного бомжа весь мир стал носить на руках, суд его лимонами до гроба обеспечил, звездой «ящика» он заделался и так далее, бестселлер какой-нибудь сраный Апдайк ему захерачит. А все менты как один загремели под суд, и им на суде врезали, особенно тому Шварцу, по-нашенски Чернову, который орудовал битой для пущей насмешки над афроамериканом!

Конечно, рассуждаю, вполне поправившись, духовность наша гораздо круче и выше денежной компенсации за изуродование тела, но Закон и демократия – тоже не хер собачий, а, выходит дело, полностью собачачий. И в какой же это, прикидываю, аналогичный концепт собирается Дробышев превратить сию кошмарную антиамериканскую историю?

Я вовсе не болван, мозги мои даже с бодуна умеют выдать мысль и довести ее непосредственно до соображения на внеочередной спасительный пузырь и своеобразную беженку, желающую ночевки не на скамейке, а на раскладной и без клопов диван-кровати.

Я хочу сказать, что дошел до меня, утверждающе поправившегося русского человека, весь американский концепт Дробышева, еще как дошел. Ясно было, кого он, гад такой, сконцептировал на роль Лумумбы, отканителенного ментовскими дубинками, а напоследок с садизмом изнасилованного бейсбольной битой. Кроме того, недостаток коньяка просто мешал въехать до конца, при чем тут бита, когда хватило бы человеку ментовской дубинки, к которой давно уже привык весь народ? Не иначе как расизм Шварца-Чернова брал верх над хваленой Декларацией прав человека и другими высшими циркуляциями Закона.

Тут посланец ада наконец заявляется с телячьей колбасой и пельменями. Признаюсь, за эту колбасу, не снившуюся ни Западной, ни Восточной Германиям, – весь с потрохами я могу отдать Уголовный кодекс отечества и другие моральные ценности.

Заявляется мезавец и с порога декларирует, что основная разница между нами и американами такова, что ихние менты действовали без всякой идейной цели, а у нас с тобой все же по-явился духовно прогрессивный политический идеал, понял?

Решаю, что забежать вперед с резким отказом от своей роли, пока не закушу как следует, было бы чистым купечеством, то есть дореволюционным, как без царя в голове, безумием. Поэтому, поглощая пельмени, слушаю и понимаю, что в общем-то концепт хитромудрого Дробышева прост, как популярная в нашем народе вобла, не сравнимая даже со сказкой о Золотой рыбке. Мы еще поддали для пущей лучезарности обмозговывания проекта концепта. Итак, я угоняю у какого-нибудь известного и любимого народом артиста типа Людмила Зыкина или Ростропович иномарку. Это мне понравилось: не хера, господа, гулять по буфету, когда многие из нас, идиотов, раздавлены бесчеловечными пирамидами ублюдков и ублюдиц.

А раз так, то с ходу вношу поправку, чтобы тачка была «Мерсом-600», если не «Ферарри», – Голливуд не Голливуд, но хули, просто-народно аргументирую, мелочиться? Хоть раз в жизни рвану по набережной на шестисотом, а потом – гори все оно разливным денатуратом до конца света. Вот что такое духовность, а не всякое очевидное-невероятное, как говорится, вокруг света.

Ах, мечты, мечты!.. Естественно, после автопрогулки менты-гаишники меня повяжут. В дальнейшем я энергично выдернусь у них из рук и рвану когти в рядом расположенный, самый крутой в городе кабак, не забыв сплюнуть кровь с рассеченной губы одному менту прямо на погон, а другого задев ногой промеж галифе. Затем эти профессионалы вымогательства рублей и баксов у пьющих за рулем водил настигнут меня в кабаке. Там я успею выжрать фужер чьей-то чужой водяры и чисто по-ельцински поуправлять женским джазом. Помню, настоял на том, что уткнусь поддатым носом в декальте саксофонистки.

К сожалению, менты тут же выволокут меня в сортир. Именно в сортире я обязан выдержать, будучи бросаемым ударами из угла в угол, град бесчеловечных ударов, а также вопить, вырываться из рук, призывать на по-мощь демократическую общественность, то есть всячески барнаулить, и все такое прочее.

В решающий для концепта момент один из ментов цинично изловчится и сдерет с меня брючата, а другой…

Именно в этот момент выкладывания идеи наконец-то явились ко мне на пустую хату оба мента, майор Бухтилов, из наших, и старлей то ли Аритмиев, память они сами у меня отшибли, то ли Тахикардиев, скорей всего враждебной национальности. У обоих – морды зверские и палки полосатые в руках.

Продолжаю слушать. Ну, остаюсь я, значит, совсем без брючат и трусов, и вот тут тот мент, который старлей, по замыслу, зверски всаживает в меня биту. На это я категорически не согласился, зачем тогда, спрашиваю, власть вас палками снабдила? А Бухтилов отвечает: «Бита же, вникни своей бестолковкой, безбольная, неужели не въезжаешь?»

А Дробышев злобно указывает, что бита обязательно должна являться умной подъебкой в адрес гражданской жизни США. Поэтому не строй, наглея, говорит, из себя Жанну д’Арк типа целку.

Данный аргумент на меня положительно подействовал, кроме того, еще хотелось поддать. Однако я тут же настоял, чтобы бита погуще была намазана вазелином, иначе как в порядочном кино пусть находят для меня чей-нибудь дублирующий задний проход, ибо кино – есть кино важнейшего из искусств.

Мне, хорошо помню, тогда чуть дурно не стало от одной только этой умственной репетиции концепта – аж протрезвело на душе. Кое-как поехали дальше.

Короче, после всего случившегося пресса вовсю раздует преступление ментов, а я более чем прилично на этом заработаю и залечу побои в Пицунде, в писательском санатории, где надиктую книгу дамочке первой и второй древней профессии, одновременно ставшей в наши дни четвертой советской властью, и так далее.

Само собой ясно было, что Дробышев брал на себя крайне выгодные и самые безболезненные задачи режиссера, оператора и автора сценария.

Выслушав всю эту интермудию, я солидно разговорился с ментами и заявил, что, во-первых, концепт недоработан. Во-вторых, с видео-камерой любой дурак управится, и почему это именно я выдвинут на роль русского Лумумбы?

Дробышев ощетинился и припирает меня к стенке жизненной моей ситуации:

– Да на нее, на эту твою высокооплачиваемую роль, сию минуту очередища из кандидатов наук выстроится похвостатей, чем на финал Кубка Евразии! Так что не выкаблучивайся, а давай ответ… иначе пропадай ты тут пропадом со своей белой горячкой, идиот ты сраный, а не Иблезиас!

– Нисколько не отказываюсь, – отвечаю, – но имею пару пунктов претензий и тройку поправок. Если и соглашусь на главную роль, то глумление надо мной должно произойти не в мужском, а исключительно в женском сортире, где с детства мечтаю побывать, поскольку везде должна быть шерше ля фам. Этот эксклюзив даже не подлежит дискуссии, он у нас пойдет консенсусом. В-третьих, какой это, интересно, из наших судов приговорит господ офицеров, а мне присудит приличные бабки? Мы что с вами, в Америке? В четвертых, я должен знать, что к чему и на что мы намекаем. Мы же концепт заделываем, а не концерт закатываем для Дворца культуры УВД и ФСБ! Кроме того, учтите: одно дело, когда проктолог замастыривает твоей вздутой простате сулико, а другое, если туда суют не указательно массажирующий палец, а настоящую биту, правильно? Поэтому надо увеличить гонорар.

– Только не ссы, не ссы, суд схвачен. Насчет бабок не сомневайся, десять штук баксов огребешь до акции черным налом, остальной навар схлопочет Дробышев с ТВ и прессы, – уверяет Бухтилов, а второй гаишник уже как бы примеривается ко мне зверским своим взглядом исполнителя самой грязной части концепта.

– Тут для всех нас, – добавил Дробышев, – следующий приоткрываю общий козырь: при надлежащем развороте течения событий не лимоном попахивает, а более крупной суммой, ибо веду деловые переговоры с двумя сразу телеканалами, но птичка пока еще, сами понимаете, в гнезде. А до суда дело, может быть, вовсе не дойдет, главное, замутить воду, а потом уж ловить севрюгу горячего копчения.

Но он как-то так это произнес, что меня внутренне просто тряхануло. Замочат, заныло сердце, как пить дать – замочат, скажут: Мавроди поганый сделал свое дело, может валить куда подальше. Однако это мы еще посмотрим, думаю, кто кого.

Не будучи бздиловатым конем, я решил подстраховаться, чтобы иметь хоть какой-нибудь крючок на Дробышева и ментов. Чуть чего, сделаю им объяву: так, мол, и так, весь компромат, мальчишки, загружен куда следует в Интерпол, а в случае необходимости возникнет в «Аргументах и фактах», копия в «Совершенно секретно».

Затем настырно ставлю вопрос ребром: ресурс, господа, задействован большой, желаю теперь глянуть в политический корень всей этой уголовной самодеятельности, а если не гляну, то давайте лучше выпьем с вами, закусим и расплюемся на брудершафт, а мой удел – катиться дальше вниз, как сказал тот же Сергей Есенин Сталину, когда они бухали на поминках по вечно живому Ильичу.

Ну, эти трое переглянулись, скрипнув зубами. Въехали, что я не лох, меня так просто на клык не насадишь. Тем более, говорю, всегда может произойти нечто для всех нас непредвиденное, ибо общественная жизнь есть игра Судьбы в веревочку с людьми и народами.

Майор Бухтилов жахнул полстакана и ответил в том духе, что с «Камю» можно все ж таки и на Руси жить хорошо, а раз так, то они меня сейчас провентилируют в рамках допуска к важному пиаровскому аспекту дела. Подписку о неразглашении не возьмут, но если когда-нибудь где-нибудь из хавала моего вылетит хоть одно слово из всего того, что услышу, – тут майор почему-то рассмеялся, – то я проследую ногами вперед через японскую сукодробилку с его дачи, а сам фаршмак пойдет на предновогодний откорм двух его боровков.

Я долго думал, верней, долго не думал вообще, а потом выдал им свое согласие. Другого выхода не видел, ибо попал. Захотят – замочат в любом случае или просто кинут, а могут и совместить одно с другим. Зато сейчас я вы-торгую допуск к тайне и информашку о главной задаче проклятого концепта.

Без точного, упрямо подчеркиваю, знания основной цели лично я даже в баню не пойду, да и с дамой не встречусь, а жертвовать своей мужской невинностью не соглашусь, тем более я человек начитанный: в полете к счастью очко у человека, как сказал Максим Горький, должно звучать гордо.

Ну эти, которые с дубинками, политологи хреновы, вышли в кухню посоветоваться. Потом Дробышев расшифровал передо мной далеко идущие цели концепта:

– Через три месяца, господа офицеры и вольнонаемный ты наш либерало-демократ Глухарев, надвигаются на всех нас выборы губернатора. Вот лично ты мечтаешь кинуть его со всей администрацией на свалку истории?

– Я ж не идиот, конечно активно мечтаю о переизбрании бывшего номенклатурщика и хапуги.

– Вот видишь, и другие крупные люди тоже спят и мечтают свалить нынешнего коммуняку Щупова. Он просто набычился вроде памятника Ленину, раскорячился, гаденыш, как динозавр, на пути реформ и всеобщей свободофикации всей страны. Прослежены его связи с пирамидными бабками «Светлой реальности». Есть информашка, что он своим личным телом трахал Свидану Доскорову, а она, падла, отстегивала денежную массу в партийную его кассу. Кроме того, нещадно дерет с мелких и средних бизнесов и вот-вот подожмет под себя всю прессу заодно с радио и ТВ, а уж взятки на рынках так ужесточит, что торгаши, кормильцы народа, по-волчьи взвоют. Поэтому, сами видите, уровень жизни у народа нашей плодородной области на-много ниже, чем на Берегу Слоновой Кости, и как своих ушей никакого не видать нам при Щупове дальнейшего контролирования неорганизованной коррупции.

– А сам, козел, одну яхту держит в Майами, другую в Красном море, и нас на них ни разу не прокатил, – перебил его майор Бухтилов.

– Мы рылом не вышли. Обеих дочурочек своих свел с крутыми бандитами из Грозного, – с обидой добавил тот мент, который, судя по всему, подписался опустить меня по-американски. – Нефть и казино, значит, дороже для него семейной чести, да? За это положено кишечник, включая аппендицит, на штык, бля буду, наматывать.

– Дело в том, Глухарев, – продолжил Дробышев, – что оба эти офицера-демократа пока что являются законными зятьями Щупова. У них, ты хавай данные факты, хавай, по горло накопилось компромата против тестя и его продажных дочерей. По приказу Щупова кавказы уже дважды метелили этих вот, сидящих рядом, родных его зятьев, чтоб они помалкивали, метелили прямо в ихних стекляшках, где процветает казино и широкомасштабное блядство высокого пошиба, которое не снилось даже Овальному кабинету Белого дома. Короче, Костя, ты совместно с офицерами делаешь ремейк той американской истории. Тебе, конечно, будет с недельку бо-бо, а их временно задержат, но быстро освободят, когда весь концепт попадет в эксклюзивы НТВ и ОРТ. Это очень приличные бабки. Естественно, ты – в доле. Появишься на «ящиках» всей страны и даже антиамерикански настроенной планеты. Само собой, в перспективе у тебя высокие тарифы за интервью и прочие гонорары. Книгу тиснешь с толстовским названием, допустим, «Люди, мне больно, не могу молчать!», ты небывало поднимешься, хапанешь грант у Сороса, мир на халяву повидаешь, много чего, уверяю, тебе корячится по линии прав человека, включая ПЕН-клуб. Но сначала будет суд, который на руку нашей молодой предвыборной демократии, и ты прогремишь на нем как пострадавший с особым цинизмом, естественно, по вине офицеров, которые являются затьями Щупова. Каков, спросишь, результат? А вот каков: Щупову, обиравшему нашу губернию вместе со своей шоблой, выборы принесут политическую смерть. А его зятья, чекающиеся с тобою, и еще десятки рыл дадут на том суде показания, что Щупов превратил бывшее благородное ГАИ в банду вымогателей и в тяжкие телесные повреждения поддатых владельцев тачек, у которых не было баксов для отстега от реакции на Раппопорта. Так что цель, сам понимаешь, оправдывает средства массовой информации, которые и раздуют наш концепт до усиления свободы мелких бизнесов на местах. В общем, время не терпит, пару дней репетируем, затем снимаем, желательно без всяких дублей – мы не в Голливуде. А теперь врежем за тебя, Костя, как за киноартиста наших дней! Тебе ведь по душе такая идейная тематика?

– Ради нее, говорю, жалко жить, а умереть можно, мы всегда готовы.

Еще поддав, я твердо заявил, что слава славой, но надо бы сходить в банк и положить там аванс на мой полностью пустой счет, на котором царит пусто-пусто после обрушивания пирамиды. А тогда уж начнем съемки, но только исключительно с помощью наркоза хотя бы местного значения, тогда все нечеловеческие муки я сыграю почище Штирлица.

– Ты с какого такого аргумента возгордился-то, ты чего жлобски априоришь и разводишь тут сопливую скептику? – разорался Дробышев. – Таких ален делонов вонючих, как ты, у нас тут – что в бане вялых веников. За такие бабки любой школьный учитель готов вынести страшные пытки и таким образом пострадать за демократию. Он еще и лишнюю свою почку отдаст тем, у кого ее ни за хер отбивают в турецких тюрьмах.

– Моя, – твердо отвечаю, – натура без зримых черт предоплаты и гарантирования гуманного наркоза не чует вдохновения ни на честный труд, ни на преступную деятельность на ниве искусства. К примеру, раздухарившись, им доказываю, не зажимала если бы Советская власть приличный аванс народу, то и фуфловый концепт коммунизма еще сто лет не рухнул бы в помойку истории, в которой Зюганов и наш Щупов все еще роются. Так что – как хотите, я все сказал.

Менты нахмурились, но отошли в сторонку, позвонили, видимо, посовещались с крутыми врагами своего жестокого тестя и согласились немедленно двинуться в банк, а потом, на съемках, обеспечить обезболивание моего очка и прилегающих к нему немаловажных окрестностей тела.

3

Положили они, значит, бабки на мой счет, и я снова оказался личностью с почти что допирамидальной суммой в новенькой банковской книжке. И, конечно, успокоился так, что мы еще слегка поддали. Меня с ходу понесло мыслить концепт в ракурсах и крупных планах. Поучил, помнится, ментов, как надо колотить мою главную роль прямо в бубен, с тем что-бы бубен, он же лицо, издавал нужный звук: «хряп… хряп…», но натуральность ударов ни в коем случае не должна сочетаться с большими травмами избиваемой ими наружности киноартиста. Напоследок я им продемонстрировал такой крик от будущей своей нечеловеческой боли, что в стену, как всегда, забарабанили подонки-соседи из понаехавших отовсюду беженцев.

Ну, один день мы по-тихому выбирали натуру, то есть облюбовали «Мерс-600» одной звезды эстрады, которую, имею в виду тачку, угоню со двора, выбрали перекресток, где буду повязан, зал кабака, куда свалю от ментов, и, конечно, женский сортир, в котором они меня зверски измудохают и болезненно унизят как последнего афроамерикана.

Тут я восстал в плане подготовки к съемкам и настоял на визите в тот ресторан, где выбрал себе в женском оркестре декольте не саксофонистки, а барабанщицы – вот у кого была грудь номер пять, не менее. Но в кабацком сортире, где все должно было произойти, я опять решительно заартачился, выставил вето и сказал, что, во-первых, всегда имею в наличии права человека, во-вторых, для концепта все-таки вполне достаточно не биты, а гаишной палки, которая гораздо тоньше и короче. Тем более, говорю, бейсбольная бита в русского человека скорей всего просто так и не войдет. Со мною, убеждаю, вы слишком долго провозитесь даже под местным наркозом, а ведь у нас все уже рассчитано по секундам для усиления неореализма съемок.

Тогда Дробышев и Бухтилов патриотически решили заменить бейсболизм, чуждый русской национальности, регулировочной палкой движения, привычной, как я уже показывал, всему нашему послушному народу.

Только Аритмиев, он же Тахикардиев, глянул на меня зверюгой. Если, говорит, ты не мужчина и желаешь местный наркоз, то мы с тебя при расчете снимем за него триста баксов. Ты думаешь, что после всего я смогу фигурировать той же палкой при регулировке уличного движения, да? Не смогу, я ее сожгу на помойке. Вычтем, значит, еще стольник-другой. Понял?

Подумав, я решил, что пытка, видимо, будет адской, однако умней было бы с выгодой для себя пережить ее без наркоза – хрен с ним, от этого никто еще не умирал. Вытерплю, но уж потом наберу на те же триста баксов, сэкономленные на наркозе, внедорожника «Камю», с кайфом боль превозмогу послесъемочную, и у меня еще останется на вызов двух студенток с биофака для грузинского бутербродика. Словом, согласился я тогда сыграть, как говорится, в очко с судьбою без наркоза.

В общем, все у нас прошло отлично, в смысле следования концепту. Тачку я угнал. Зятья губернатора Щупова догнали меня, отмудохали, насильно оторвали от декольте барабанщицы, я вырвался, скрылся от них сначала в кабаке, потом в женском сортире, откуда выпорхнули все дамы, там они опять зверски меня мудохали, я их кусал, пинался, барнаулил и призывал к ответу губернатора Щупова за злодеяния его гаишных органов…

Трудно вспоминать обо всем тогда перенесенном. Садист Тахикардиев, он же Аритмиев, действовал так, что я и вправду грохнулся в обморок. А Дробышев, конечно, все это снимал как якобы случайный свидетель произвола ментов, родственно близких проклятому коммуняке Щупову.

Только вышел из обморока – вдруг подонок этот и садист Дробышев кричит: «Стоп! Промашка! Костя, гад такой, ты почему вырвался из кадра? Ты что, блядище, возомнил себя Чарли Чаплиным, да? В темпе делаем дубль!»

Я с трудом полунатянул брюки и послал его в нужном направлении на все самые унизительные для человека участки тела.

– Не было, – кричу сквозь стоны, – уговора на дубль, тебе, мразь, крышку с параши снимать надо, а не политужастик! Долой коррупцию, требую синхронной записи данного протеста в мировой эфир, даешь демократию свободного рынка, смерть губернаторским пирамидам, долой гаишный беспредел на дорогах и шоссе нашей Отчизны!

Это я все выкрикивал, перемогая патриотическую и гражданскую боль поборника прав человека, над которым с особым цинизмом изгаляются оборотни в погонах.

Тут вышеуказанные менты сбили меня с ног, чтобы больше я не смог вырываться у них из рук, а Дробышев насильно и мстительно начал делать второй крайне болезненный дубль, а может, и третий… глаза на лоб полезли… даже при Брежневе с Андроповым ГАИ ничего такого себе не позволяло, а просто било поддатых водил сучьей этой палкой промеж глаз – вот, как говорится, и весь диагноз… Тут я впал в достаточно редко мерцающую бессознанку и больше не в силах был издавать протестующие крики из-за внезапного разрыва голосовых связок прямой своей речи, а только намекающе сипел и хрипел.

По этой же разрывной причине впоследствии настоял я на даче не звуковых словесных показаний, а настоящих, то есть целиком и полностью письменных.

Затем, когда уже не стало мочи, засиренила «скорая» и мне сразу психически полегчало, несмотря на мучительный стыд души за бесцельно прожитые годы и невыразимые страдания тела.

Очнувшись в больничке от жуткой боли, я просто выл, к сожалению, всего лишь исключительно мысленно проклиная Дробышева с губернатором, а также все до одного средства массовой информации, грубо используемые для достижения пиаровских целей. Потом мне сделали неудачную операцию по зашиву зверски причиненных разрывов и вывели часть личной моей канализации в приемную банку, которая, все время протекая, болталась на бедре до самого ареста, за что отдельно прилагаю к данному показанию требуемую мною круглую сумму за моральный ущерб и оскорбление достоинства самолюбия избитого человека. Причем сумма эта раз в двадцать меньше той, которую американский суд выплатил чернокожей жертве всемирно известного шварце-полицейского беспредела. Да и не в сумме дело, а в том, что я никого не убивал. Но об этом позже.

Мне еще повезло, что оказался я в больничке. Ведь в камере – какое же лечение? В камере личность того же патриота и гражданина обречена на крайне продолжительную, верней, на вяло текущую смерть Тут, как я уже не раз показывал, такие творятся адские условия содержания людей, что большинство подследственных организмов теряют почти всю иммунку, а затем уже пасуют перед любой заразой микромира, до поры, оказывается, до времени дремлющей буквально в каждом из нас, а это вообще никуда не годится, говорю я медицине.

Короче, лежу в больничке в полном неведении о процессе становления моей известности, задержания ментов, сенсаций в прессе, шуме в ЮНЕСКО и так далее. Хожу, верней, передвигаюсь как-то боком, боком, а главное, с большим трудом. Глухо продолжаю выть от боли и мысленно ропщу на судьбу, подведшую меня под пирамиду «Светлая реальность», будь она проклята вместе с ее подлой строительницей, ушедшей, как открылось, в бега.

Лишь спасительная мысль о круглой сумме в банке действовала на меня, как морфий и анальгин, поскольку, присланный нам в по-мощь из Америки устаревший пирамидон приводил меня в тревожно-мнительное со-стояние, продаваемое в брынцаловских аптеках.

Однажды ночью, стоя на на полусогнутых, бесшумно вскрываю вилкой кабинет главврача и звоню Дробышеву, но он как в воду провалился. До утра звонил. Оставил ему на ответчике тройку посланий в том духе, что как только встану на ноги, то и замочу тебя, гнус, либо скину вниз башкой с балкона вместе со всей кинотехникой, если долю не додашь за роль и травму аналов личности. Где, ору в трубку, твоя мировая пресса, договор на бестселлер, интервью, санаторий Барвиха либо Швейцария? и так далее… Но Дробышев молчал, пробуждая в голове моей мысли о своем бегстве в офшоры вместе с какой-нибудь профурсеткой из бывших комсомолок, ныне топ-шлюхой по вызову на загранпрогулку.