Текст книги "Из-под самана"

Автор книги: Юсуп Хаидов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Юсуп Хаидов
ИЗ-ПОД САМАНА
(военно-приключенческая повесть)

...Осень 1942 гола. Гитлеровские войска рвутся к берегам Волги Немецкая разведка пускается на всяческие ухищрения. Фашисты направляют тщательно замаскированного диверсанта в глубокий тыл Советского Союза – Туркмению.

В этой повести Юсуп Хайдов рассказывает о происках немецкой военной разведки, которая стремилась вести подрывную деятельность в пашем тылу и о том, как разгадав коварный замысел врага, советские чекисты сводят его на-нет.

Великая Отечественная война, начавшаяся на рассвете 22 июня 1941 года, оставила в памяти и сердцах всех советских людей неизгладимый след.

В этой исторической битве ни один советский человек не остался в стороне. В одной из песен предвоенных лет были такие слова:

И на вражьей земле

Мы врага разгромим

Малой кровью – могучим ударом...

Да, предполагалось, что если враг нападет на нашу Родину, он будет разгромлен в короткий срок. Но все оказалось иначе.

Кровавые гитлеровские орды, вооруженные до зубов, используя фактор внезапности, в первые месяцы войны потеснили наши войска.

Ожесточенная война с фашистами шла на двух фронтах, и вторым из них был скрытый, незримый. Скрытые битвы не имели четко очерченных географических границ.

Вот и событие, о котором пойдет речь, произошло не на линии фронта, а в глубоком тылу.

                                                                Юсуп Хаидов

                                                             ИЗ-ПОД  САМАНА

Противотанковый орудийный расчет сержанта Новикова участвовал в боях с первых дней войны. Отступление казалось бесконечным, и не было конца тяжелым боям и потерям.

Наконец, в сентябре 1941 года часть, в которую входил орудийный расчет, закрепилась и заняла оборонительные позиции в одном из восточных районов Белоруссии.

Так уж получилось, что оборонительным рубежом стало шоссе, идущее с запада на восток. Сержанту Новикову было приказано занять позицию метрах в пятидесяти справа от шоссе. Именно здесь проходил огневой рубеж.

Внимательно обследовав вершину холма, Новиков нашел среди низкорослых деревьев выгодную позицию и приказал установить там орудие.

Почти рядом, недалеко от холма, с восточной его стороны начинались болота. Поэтому земля и на самом холме была мягкой и податливой, лопата легко входила в нее.

Измученная лошадь, выбиваясь из сил, тащила вверх противотанковое орудие. Ей помогали солдаты, подталкивая чем придется глубоко увязающие в земле колеса.

Наконец-то расчет занял позицию.

Лошадь выпрягли, и четверо уставших солдат присели отдохнуть.

Петр Максимович Новиков озабоченно оглядывался, проверяя, все ли на месте. Был сержант среднего роста, лет тридцати, боевой и смелый. Кудрявые каштановые волосы напоминали тонкую смушку каракуля. Из-под бровей того же цвета пронзительно смотрели голубые глаза, взгляд которых, казалось, проникал в сердце.

Семья Новикова проживала в Могилевской области. Когда грянула война, Петр добровольно пришел в военкомат. В соответствии с военной специальностью его назначили командовать противотанковым орудием.

Когда был получен приказ об отступлении из Могилева, Новикову показалось, что он сходит с ума. Сорвавшись, он кричал полковнику:

– Мы не должны отступать с берегов Буга! До каких пор мы будем драпать от немцев?!

– Выполняйте приказ, товарищ сержант. Приказы не обсуждаются. У меня тоже осталась семья на захваченной врагом территории, – сказал полковник с усталым лицом, дотрагиваясь рукой до козырька своей фуражки.

Сержант опустился на землю рядом с Джумабаем Векиловым. Джумабай был худощав и высок, пилотка на его голове сидела неловко, словно чужая. Хотя он перешагнул уже двадцатилетний возраст, усы у него еще не успели пробиться. Джумабай возился с портянкой, наново тщательно наматывая ее на ногу. Известно, для солдата правильно намотанная портянка – дело первостатейное.

На действительную военную службу Джумабай был призван в 1940 году. Служить довелось в Белоруссии. Родители его жили в Ташаузской области.

В сторонке, чуть поодаль от Джумабая, прилег Отдохнуть его земляк и ровесник Пирджан Курбанме-дов, энергичный и работящий парень, на гражданке токарь. Был Пирджан настолько смугл, что односельчане говорили (заочно, разумеется): «Его покровитель – черный жук».

Пирджан был вспыльчив, но к службе относился добросовестно. В расчете он подавал снаряды.

Точно так же подавал снаряды украинец Киричек, ровесник Джумабая и Пирджана. Вот уж работяга из работяг! Никто и никогда не видел, чтобы он отдыхал. Всегда он находил себе какое-нибудь занятие. Солдаты шутили: «Старается, в ефрейторы выбиться хочет!» Киричек, однако, не обижался, был по характеру добродушным и веселым.

Теперь все были измотаны до предела, похудели до неузнаваемости, глаза ввалились. Обмундирование было порвано и грязно, и даже побриться не находилось минутки. Но глаза у каждого непримиримо горели жаждой мести.

Да, тревожные дни пылали огнем, планета содрогалась от грохота и взрывов, но красные звездочки на их пилотках сверкали как и раньше.

Он нашел на холме естественное углубление и принялся копать в этом месте. Вот когда пригодился шанцевый инструмент, по-хозяйски захваченный им!

Он вырыл яму диаметром метра в три, стараясь выбрасывать землю подальше.

– Довольно, товарищ сержант? – громко спросил он и воткнул лопатку в жирную землю.

– Молодец, – подошел к нему сержант. – Пожалуй, достаточно. Только всю вырытую землю насыпь перед окопом, а с другой стороны отрой склон, чтобы можно было влезать и вылезать. Сейчас мы все возьмемся за работу!

Сержант торопливо докурил неуклюжую самокрутку и приказал:

– Подъем, ребята! Каждый должен вырыть для себя окоп.

С рассветом длинный черный ствол противотанкового орудия, тщательно замаскированный кустарником, смотрел на шоссе. Недалеко, на нужном расстоянии солдаты расположили ящик, полный снарядов.

Не забыли укрыть в специальном окопе лошадь, которая с хрустом жевала траву, брошенную неутомимым Киричеком, и время от времени фыркала. Кроме этих звуков, ничто не нарушало чуткую сторожкую «тишину.

Три солдата отдыхали, один стоял в карауле.

Издали, раскалывая небо, послышался глухой грохот. Новиков посмотрел в бинокль.

– Фашисты летят. Все по окопам! – коротко приказал сержант.

Курбанмедов, Векилов и Киричек, быстро проверив маскировку орудия, спрятались в укрытие.

Около пушки остался один Новиков. Он лежал, растянувшись в густой траве, и смотрел на вражеские самолеты, летевшие, казалось, прямо к холму.

Стервятники с черными крестами промчались низко над позицией Новикова, настолько низко, что можно было разобрать лица пилотов и шлемы на их головах

Невыносимый грохот от пролетавших самолетов длился в течение получаса. Он был настолько силен, что даже громко произносимые слова были не слышны.

Когда наконец последнее звено вражеских самолетов растаяло в небе, сержант поднялся на ноги.

– Летят, выстроившись, как на параде. Македонской фалангой, – сказал он и добавил соленое солдатское ругательство.

– Товарищ сержант, почему наши зенитчики пропустили их без единого выстрела? – спросил Джумабай, покидая свой окоп.

– Дорогой мой, я не командую ни дивизией, ни даже полком, – не по-уставному ответил Новиков. – Я всего-навсего командир орудийного расчета, так что могу только высказать свои предположения: может, тут у наших командиров военная хитрость? Хотят пропустить фашистские самолеты с какой-то целью.

Пирджан внимательно прислушался, затем недоуменно посмотрел на сержанта.

– Вот, вот, слышите? Фашисты сбросили бомбы. Ясное дело, не на безлюдную пустыню... Как же можно было пропускать их, даже не пытаясь сбить? Что же, интересно, за такая военная хитрость? Если они снова появятся, я буду стрелять!

– Много лишнего болтаете, рядовой Курбанмедов! – отрезал Новиков и отдал приказ приготовить орудие к бою.

В этот короткий период затишья Новикова вызвал к себе командир батареи и сообщил, что по шоссе движется около пятидесяти вражеских танков, которые примерно через полчаса достигнут нашей линии обороны. Приказ—ни шагу назад!

– А у нас и нет возможности отступать назад, товарищ капитан. Сзади болото, – сказал Новиков, скупо улыбнувшись.

По всей вероятности, враги не подозревали, что одно из наших подразделений, закрепившись, ждет их на безымянном холме.

Танки двигались, выстроившись в ряды.

Люки танков были открыты. Сидевшие на танках солдаты в плотных касках бесновались, что-то кричали, пускали куда попало автоматные очереди.

Новиков лежал не шевелясь и считал танки. Он насчитал их уже около тридцати, а бронированным чудищам все не было конца. Больше считать не было возможности: два танка, идущих впереди, приближались к их позиции.

– Приготовиться к бою! – негромко приказал сержант.

Его расчет был давно готов к бою, хотя не было произведено ни единого выстрела.

В стволе орудия занял свое место снаряд. Другой снаряд – медная гильза его поблескивала – держал в руках Пирджан. А Киричек распаковал два-три ящика со снарядами и также готов был действовать.

Утробно урчащие танки фашистов с каждым мгновением увеличивались в размерах. Один из них двигался прямо на позицию Новикова.

Под страшной тяжестью гусеницы танка оставляли на шоссе глубокие вмятины.

– Огонь! – прозвучала наконец долгожданная команда.

Новиков, взяв один из танков на прицел, выстрелил. Выбросив снаряд, пушка резко дернулась. Танк покачнулся и начал гореть, выбрасывая клубы черного дыма.

В бою всегда запоминается первый выстрел, первый снаряд, на остальных внимание, уже не фиксируется.

Вскоре и Новиков, и его расчет уже не могли сказать, сколько произведено выстрелов, сколько ящиков со снарядами использовано.

Бой был в разгаре. Расчет должен был или отбить врага, или погибнуть.

Третьего выхода не было.

Когда раздались первые выстрелы, фашисты растерялись. Уже в первые минуты боя сгорело около пят-надцати-двадцати танков, разбойничьих машин с черными крестами. Из строя было выведено около двух рот вражеских солдат. Однако вскоре, сосредоточив все свои силы, немцы снова перешли в наступление. Этому предшествовала ожесточенная бомбежка с воздуха, а затем артиллерийская подготовка.

Теперь танки имели перед собой четкую и единственную цель – разгромить позицию Новикова.

Сержант взял на прицел с грохотом приближаю-щийся к ним танк, до которого оставалось не более пятидесяти метров. В этот момент снаряды кончились.

– Ребятки, родненькие, хоть один снаряд найдите! Куда Киричек подевался?

Киричек, Векилов и Курбанмедов, не найдя в ящи-ках снарядов, бросились к соседним расчетам, но и там запас снарядов кончился, ящики были пусты.

Все вокруг было разгромлено. Тяжелораненные ле-жали среди убитых.

– Киричек, снаряд! – еще раз крикнул Новиков. Вражеский танк приближался, до него оставалось не более тридцати метров. Через считанные мгновения он разгромит прямой наводкой расчет и орудие, втопчет их в землю.

Киричек схватил противотанковую гранату, выскочил на бруствер окопа и бросился к неумолимо приближающемуся фашистскому танку.

Солдат успел размахнуться, чтобы швырнуть гранату. Но в этот момент пуля, задев запястье, ранила его в плечо. Киричек зашатался. Превозмогая боль, он, пригнувшись, из последних сил бросился к танку и, вытянув перед собой гранату, метнулся под яростно скрежещущие гусеницы.

Раздался грохот, из вспыхнувшего танка потянулись кверху клубы темного дыма.

Одна гусеница лопнула, танк закрутился на од-ном месте. Направив ствол в сторону позиции Новикова, открыл беглый огонь.

Джумабай, раненный в голову и грудь, находился в крайне тяжелом состоянии. Мир для него затянулся сплошным мраком, который изредка прорезали кинжальные языки пламени.

– Пить! – попросил Джумабай. Ему казалось, что он проговорил это слово громко, на самом же де-ле спекшиеся губы еле слышно его прошептали.

Чьи-то невидимые руки прижали к его губам мок-рую кружку. Сделав несколько глотков, Джумабай немного пришел в себя. Пить было невообразимо тру-дно, глотки почему-то никак не получались. Джума-бай с усилием открыл глаза и не сразу сумел осмыс-лить происходящее. Голова его была опушена вниз, руки безжизненно болтались примерно в метре от земли. Взгляд Джумабая остановился на грубых солдатских ботинках. В это время послышался лающий отрывистый голос, который произнес на чужом ненавистном языке:

– Шнель, шнель!

Этот голос заставил Джумабая напрячься. Оттолкнувшись ногами от какого-то предмета, он рухнул вниз на землю, безуспешно пытаясь встать.

Чья-то рука поддержала его. Медленно выпрямляясь, Джумабай наконец встал на ноги. Человек, пытавшийся напоить его из кружки, оказался Новиковым. Сержант стоял рядом, неловко держа флягу, из которой тоненькой струйкой бежала вода.

– Дядя Петя... – прошептал Джумабай, схватившись за плечи Новикова.

Правый глаз сержанта был разбит, лицо залито кровью.

– Дядя Петя, что это? – пробормотал Джумабай.

– Это война, – ответил Новиков, теряя силы. Повсюду рыскали фашисты. Они ходили по двое, словно приклеенные друг к другу, внимательно осматривали окопы, воронки и заросли кустарника. Обнаружив лежащего солдата, они окликали его, и, если тот не вставал, приставляли дуло автомата и прошивали его короткой очередью.

Новиков с Джумабаем, несмотря на раздавшийся сзади грозный окрик немцев, пытались поднять раненого Пирджана, но из этого ничего не получалось. Один из фашистов схватил Петра и Джумабая за плечи, затем сильно ударил сапогом по раненой ноге Пирджана, тот закричал от боли, готовый из последних сил ринуться на фашистов.

Другой немец, ожидая дальнейшего развития событий, стоял, широко расставив ноги и держа под прицелом грудь Пирджана. Тот потерял сознание.

Новикову с Джумабаем удалось оттащить его немного в сторону.

* * *

Ударная группа фашистских войск, преодолев наш ваградительный рубеж, хлынула в глубь обороны. Несколько немцев собирали на холме трофеи.

Поодаль возвышались вражеские танки, вышедшие из строя. Некоторые из них еще вовсю пылали, другие догорали, смрадно чадя.

Трофеев на холме немцам досталось немного; несколько винтовок без патронов да еще лошадь.

Немецкий офицер, руководивший трофейной командой, в новеньком с иголочки мундире, чувствовал себя отменно. Выломав тонкий прутик, он подошел к Новикову и его товарищам. Некоторое время разглядывал их, похлопывая прутом по голенищу, затем коснулся гибкой палкой плеча Новикова и спросил по-русски:

– Русский?

– Конечно, русский, – четко выговаривая слове, произнес Новиков.

– А эти? Какой национальности?

– Туркмены.

– Добровольцы из Индии? – задал вопрос офицер, касаясь прутом смуглого подбородка Пирджана.

Пирджан покачал головой:

– Да, мы добровольцы, хотя и не из Индии. А тебе какое дело?

Офицер не знал туркменского, но интонация говорившего привела его в ярость, и он дважды хлестнул его по лицу наотмашь прутом. Затем снова принялся рассматривать Новикова.

– Ты хороший солдат. Я видел, как ты поднимал и поддерживал этих скотов, несмотря на свое тяжелое состояние. У тебя есть шанс спастись, а им ничего не поможет. Пусть подыхают.

Превозмогая боль от раны, Новиков старался стоять, не шатаясь.

– Мы – дети одной матери, – сказал Новиков офицеру, указывая на своих товарищей. – Врат брату всегда должен помогать.

– Это какие же вы братья? – деланно удивился офицер.

– У нас одна мать – Россия, – громко произнес теряющий силы Новиков.

– Заткнись! – крикнул офицер.

На его возглас подбежали два долговязых солда та, находившиеся неподалеку.

– Капут твой России и твоему братству, – усмехнулся офицер.– Танки великой Германии вступили в Москву.

Новиков ничего не ответил. Молча повернулся он к алеющему востоку.

За их позицией, сквозь кустарниковые деревца и камыши, виднелось огромное болото, в котором можно было различить башни двух вражеских танков, безнадежно увязших в трясине. Они быстро погружались в желтую жижу и вскоре исчезли, оставив после себя лишь колышущуюся грязь.

Новиков произнес про себя: «Вы думаете, что все эти территории, захваченные вами, ваши? Как бы не так! Развязанная вами война окажется тем болотом, из которого никому из вас не выбраться живым». Повернувшись к офицеру, он ответил:

– Да, ваши танки, может быть, и вступили на землю Москвы. Но вот те уже никуда не вступят. —Произнеся последнюю фразу, Новиков указал на танки, которые исчезли в трясине.

Офицер долго всматривался.

– Немцы уважают смелых врагов. Если я тебя убью, ты не увидишь Россию, побежденную фюрером. А поэтому я подарю тебе жизнь, чтобы ты все это увидел.

Когда вблизи появились два немца в белых халатах, офицер приказал им что-то на своем языке. Те сразу стали осматривать раны Новикова и его товарищей, оказывая им первую помощь.

Всех раненых советских воинов немцы собрали в одну группу, которую отогнали к ближайшей железнодорожной станции.

Раненых пленных несколько дней держали на небольшом клочке земли, наскоро обтянутом колючей проволокой. Потом их затолкали в товарные вагоны, заперли двери и отправили состав на запад.

В вагоне, где оказались Новиков с друзьями, не было места даже присесть. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу. Воздух был тяжелым из-за запаха, исходящего от ран.

Ни еды, ни питья вот уже около трех суток раневым не давали. Никакой медицинской помощи не оказывалось. Тяжелораненые в такой тесноте умирали. Их трупы не выносились, они стояли среди живых, потому что им некуда было упасть.

Лицо Новикова распухло до неузнаваемости. Его знобило, бросало то в жар, то в холод.

Состояние Пирджана тоже ухудшилось, и он часто терял сознание.

Петр Максимович и Пирджан находились в середине вагона. Когда Пирджан в очередной раз потерял сознание, лицо его стало подобным выстиранному белому полотну. Стоявший рядом военнопленный фельдшер покачал головой.

– Что? – обратился к нему Новиков.

– Ему необходим свежий воздух. Иначе через полчаса этот человек умрет. Хорошо, если бы кто-нибудь из стоящих слева уступил ему хотя бы на некоторое время свое место.

– Зачем уступать место? Вон те умершие были не хуже его и тоже хотели жить... Пусть и он умирает,– раздался чей-то голос.

– Заткнись! Сейчас с тобой рассчитаюсь. – Новиков сделал попытку протиснуться в сторону говорившего.

Пирджану становилось с каждой минутой все хуже. Ему уже не помогало то, что Джумабай усиленно размахивал перед его лицом ладонью. На Пирджана было больно смотреть.

Из последних сил Новиков крикнул:

– Товарищи, однополчане, земляки! Послушайте, родные мои! Наш товарищ в очень тяжелом состоянии. Он сражался до последней капли крови. Ему необходим свежий воздух. Прошу вас, помогите перенести его в конец вагона, где хоть немного можно дышать.

– Давай его сюда, – послышался голос. Раненые с огромным трудом переместили Пирджана в угол вагона.

– Давайте его ко мне,—раздался тот же голос. – Я тут выломал одну боковую доску, здесь дышать полегче.

* * *

Новикова и его товарищей привезли в концентрационный лагерь, находившийся на территории Поль-ши. Шел июль 1942 года.

Дощатые бараки были набиты битком. Пленные располагались на трехъярусных нарах в своей одежде, постелей не было. Из этого ада их отправляли в другие концентрационные лагеря, которых уже было много в разных уголках Европы.

Временами то внутри лагеря, то снаружи раздавались автоматные и пулеметные очереди, им вторил лай собак. Охранники издевались над пленными.

Джумабай и Пирджан выжили, их состояние улучшилось, а Новикову стало хуже. С помощью военнопленных его устроили в лазарет лагеря. Он лежал, не вставая с постели, и не мог есть. Джумабай и Пирджан приходили к нему каждый день.

Однажды, когда они пришли его навестить, Новиков еле слышно сказал:

– Ребята, думаю, что это уже конец.

– Не говорите так, вы выздоровеете, все будет хорошо,—ответили оба солдата.

– Слушайте меня внимательно, – еще тише проговорил Новиков, пошевелив указательным пальцем руки, которую держал Джумабай. – Разговор не о моей смерти, а о другом. Из этого ада, в который мы попали, едва ли кто-нибудь сумеет вырваться. Вряд ли кто-нибудь выживет. И в дальнейшем мы не сможем быть вместе. Но я твердо верю, что при любых испытаниях вы сохраните преданность Родине.

Наступила тяжелая тишина. Все молчали, скрывая друг от друга свои страдания.

Палата Новикова была смежной с кабинетом врача. В этом кабинете, кроме стола и одного стула, имелся еще висевший на стене маленький портрет Гитлера, вырезанный из газеты.

Нынешний врач или его предшественник заставил пленных сделать рамку для фотографии фюрера. Когда дверь приоткрывалась Гитлер из рамки смотрел в сторону Новикова..

На улице валил снег, стоял небольшой морозец, однако температура в палате была терпимой.

Когда Джумабай с Пирджаном собрались уходить, дверь в палату с шумом распахнулась. Опираясь на самодельные костыли, вошел безногий пленный. Лицо его обросло бородой, уши изношенной шапки были опущены. Стуча костылями, он торопливо протопал в кабинет врача.

Остановившись на пороге кабинета, вошедший ткнул пальцем в портрет Гитлера и стал приглушенно выкрикивать:

– Тебе Москва нужна, негодяй? Ну как, взял Москву? Как бы не так, засунули тебе под хвост колючку!

Продолжая ругаться, он сложил кукиш и, размахивая рукой перед портретом, заключил:

– Вот тебе, мерзавец!

Топая назад, он остановился около кровати Новикова и тихо сказал:

– Извините.

– Товарищ, какие новости услышал? – слабым голосом спросил Новиков.

– Гитлеру под Москвой как следует дали по морде. Разбили вздребезги фашистов,—быстро проговорил человек на костылях и заковылял дальше, не оборачиваясь.

Новиков оперся на локти и воскликнул:

– Ура, ребята!

– Ура! – тихо поддержали Джумабай и Пирджан. Всем троим казалось, что у них с плеч свалилась огромная гора.

* * *

Когда Джумабая и Пирджана вместе с другими военнопленными погрузили в вагон для отправки в новый лагерь, состояние Новикова оставалось тяжелым. Больше известий о нем они не имели.

На этот раз всех военнопленных из эшелона поместили в концентрационный лагерь, расположенный на территории Германии. Им выдали полосатую лагерную одежду, деревянную обувь, и повесили на воротниках номера.

На территории лагеря был большой карьер. Джумабай и Пирджан вместе с остальными перетаскивали камни.

Из карьера наверх вела лестница, сложенная из огромных валунов. От бесконечного хождения туда и обратно камни, отшлифованные тысячами ног, стали скользкими.

Перетаскивая туда и обратно тяжелые глыбы, пленные должны были быть очень осторожными, чтобы не сорваться с обрыва. Эта работа напоминала круговой конвейер.

Люди, таскавшие камни, шли вверх друг за другом. Эта вереница не имела ни конца, ни края. Расстояние между пленными было в один шаг, каждый имел свое место в ряду. Это лишало возможности сделать хоть небольшую передышку или сбежать.

Отвратительная скудная еда и изнурительная работа имели своей конечной целью уничтожение людей.

На третий день ослабевший Джумабай, которого сильно знобило, попытался выбрать камень поменьше. Наблюдавший за работой пленных эсэсовец, увидев это, велел Джумабаю поднять огромную глыбу.

– Господин офицер, я болен, – негромко сказал Джумабай.

– Если ты болен, то вот этот тоже болен. Подними, свинья, камень! – зло прошипел эсэсовец, выхватывая пистолет.

Пленные хорошо знали этого палача – специалиста по убийству людей.

– Подними, брат, постарайся. Иначе он выстрелит. Я буду идти за тобой, помогу, – прошептал русский парень, находившийся рядом.

Джумабай поднял камень и, пошатываясь, понес его. Перед глазами плыли круги, в ушах звенело. Ноги у Джумабая дрожали под тяжестью камня, когда он шел по ступеням. Он согнулся чуть не до самой земли.

Эсэсовец его сопровождал, и не было никаких сомнений, что он выстрелит в Джумабая, если тот уронит камень.

Русский парень, шедший позади с такой же глыбой, время от времени помогал Джумабаю. Так с его помощью он кое-как дотащился наверх и рухнул от слабости на землю.

На следующий день немец заставлял русского парня, который помог Джумабаю, таскать самые тяжелые глыбы, всякий раз угрожая пистолетом.

Эсэсовец мстил за проявленную помощь, и было ясно, что когда у парня не хватит сил идти вверх по ступенькам с камнем на плече, эсэсовец его пристрелит.

В очередной раз поднимая камень, указанный эсэсовцем, парень потихоньку шепнул свой домашний адрес рядом стоящему пленному.

– Прощайте, товарищи...

Собравшись с силами, он взвалил камень на плечо и начал подниматься вверх. Он надеялся, что охранник отстанет от него, но этого не произошло. Наоборот, немец заставил его вернуться, поднять более тяжелую глыбу и зашагал с ним рядом. Сил поднять камень наверх не хватило, и когда до вершины карьера оставалось всего несколько ступенек, парень опустил камень.

– Подними, – приказал эсэсовец с угрозой и направил пистолет на пленного.

Пленный понял, что через считанные мгновения он будет расстрелян, и тогда, сделав движение к камню, он обхватил эсэсовца и молниеносно бросился вместе с ним вниз с обрыва.

Одним палачом стало меньше, за это русский парень заплатил своей жизнью.

После этого случая гитлеровцы усилили свои зверства. Они лишали пленных сна, еды, жестоко избивали их и расстреливали. Но уже не сопровождали их по каменной лестнице.

Можно было подумать, что эсэсовцы соревнуются в жестокости. Новый надсмотрщик, сменивший прежнего, сброшенного русским пленным с обрыва, был еще большим негодяем. Он заставлял пленных после изнурительной работы плясать, пока они не потеряют сознание. Это зрелище доставляло ему удовольствие.

Однажды, встретив на территории лагеря Пирджана и Джумабая, эсэсовец остановился.

– А, цыгане! – И хлестнул каждого хлыстом по лицу.

Пирджан и Джумабай побежали прочь, однако эсе-совец окриком остановил их и велел подойти поближе.

– Почему не попросили извинения, черные свиньи?– играя хлыстом, угрожающе спросил эсэсовец. – Ну-ка, спляшите по-цыгански!

– Мы не умеем плясать по-цыгански, – тихим голосом проговорил Джумабай.

– Отвертеться хотите!

Офицер-эсэсовец взял у недалеко стоящего солдата плеть и принялся их хлестать.

Не выдержав острой боли, Пирджан и Джумабай зашевелили руками и стали припрыгивать. Это был их танец.

Эсэсовец вконец разозлился. Он вытащил пистолет и пригрозил пленным:

– Если не будете плясать как следует, я вас расстреляю!

Увидев направленный на них пистолет, Джумабай и Пирджан застыли на месте.

В это мгновение к ним подошел смуглый офицер в немецкой форме. Рядом с ним находился заместитель коменданта лагеря.

Смуглый офицер торопливо шагнул к пленным и, по очереди подавая им руку, поздоровался:

– Эссалам-алейкум! Эссалам-алейкум!

Услышав приветствие столь вовремя подоспевшего офицера, оба облегченно вздохнули.

Надсмотрщик, помахивая хлыстом, удалился.

– Я вас беру под свою опеку. Следуйте за мной, – быстро проговорил офицер и, повернувшись, что-то шепнул заместителю коменданта лагеря.

Вконец обессиленные только что происшедшим, Джумабай и Пирджан молча последовали за ним. На ходу офицер произнес:

– Ребята, я уезжаю. Вероятно, скоро с вами не встречусь. Думаю, вам ясно, что я спас вас от смерти. Теперь я переговорю где нужно, и вас вскоре вызовут.

Не обращая внимания на реакцию Джумабая и Пирджана, офицер снова пожал руки обоим со словами:

– До свиданья, друзья!

* * *

На территории лагеря стоял особняком небольшой финский домик. В одной из его комнат на кроватях крепко спали Джумабай и Пирджан.

Утром, проснувшись и чувствуя себя отдохнувшими, они начали тихо переговариваться.

– Ну и влипли! По-моему, мы попали в еще худшее положение,—проворчал Пирджан.

– Почему так думаешь?

– Ты что, не понимаешь, что тебя сюда привели не в гости к теще?

– Тихо, не паникуй. Что пользы от этого? Давай все обдумаем, сделаем выводы и будем действовать соответственно.

Их разговор был прерван немецким солдатом, принесшим два старых мешка. Бросив каждому по мешку, он приказал немедленно переодеться: в каждом мешке лежал комплект старой поношенной одежды.

Пирджан, рассмотрев свою, сел на кровати и насмешливо спросил Джумабая:

– Тебе хоть дали новую?

– Пока заплаток не видно.

– Это, наверно, одежда таких же бедняг, как мы. Или с убитых.

Немец, заложив руки за спину, прохаживался по комнате. Не понимая их туркменского, он злобно крикнул:

– Быстрей одевайтесь, свиньи, не то шкуру спущу!

Джумабай и Пирджан быстро переоделись.

Одежда Пирджана оказалась ему слишком большой, а Джумабаю – тесной. Это выглядело смешно и, поглядев друг на друга, они невольно рассмеялись.

Их смех взорвал немца, и он стал снова угрожать.

– Хватит, брат, – сказал Джумабай. – Значит, судьба у нас такая горькая. Раньше мы были солдатами своей Родины, а теперь фашисты превратили нас в клоунов.

Немец повел Джумабая и Пирджана. Их путь пересек несколько ограждений с колючей проволокой. На площадке, окруженной каменными стенами, они остановились. Дверь, ведущая сюда, охранялась часовым.

Здесь, кроме них, уже находились несколько пленных, одетых как Джумабай и Пирджан, вооруженные автоматами немецкие солдаты, офицер гестапо в черной форме.

Офицер сидел на стуле и курил.

Вслед за Джумабаем и Пирджаном подошли врачи и переводчик. Врачи немедленно приступили к осмотру заключенных, переходивших в так называемый «легион».

Все было в порядке, но когда дошла очередь до Пирджана, поднялся шум. Дело в том, что, осматривая Пирджана, врач с длинным, худым, бескровным лицом, шлепая его по щекам, сжал обе скулы, чтобы Пирджан открыл рот. В эту минуту Пирджан вспомнил, как он перед призывом на военную службу продавал осла на базаре. И точно так покупатель, осматривая осла с головы до хвоста, с силой открыл животному пасть, чтобы увидеть зубы. Это воспоминание заставило Пирджана передернуться, он отступил назад и ударил врача по руке:

– Я же не осел для продажи!

– Эй!

Дремавший на стуле гестаповец вскинулся, к нему подбежал тощий, как жердь, переводчик и перевел то, что сказал Пирджан.

Гестаповец поднялся и, ядовито улыбаясь, направился к Пирджану, повторяя на ходу:

– Очень хорошо!

Пирджан, вытирая ладонью лоб, улыбнулся. Он подумал, что гестаповцу понравилась его выходка.

Продолжая улыбаться, гестаповец протянул Пирджану правую руку. Пирджан вопросительно посмотрел на переводчика. Тот сделал знак – «поздоровайся!» Но как только Пирджан протянул руку, гестаповец левым кулаком ударил его в подбородок. Пирджан упал и потерял сознание.

Гестаповец взглянул на тех, кто стоял вокруг, наблюдая за его действиями, затем взял у врача спирт и вытер им руки. Оживившись, проговорил:

– Сейчас я проверю храбрость этих туркмен' Солдаты «легиона» должны быть смелыми. Ну-ка, приведите тех, которых собираются отправить на тот свет.