Текст книги "Замок в Пиренеях"

Автор книги: Юстейн Гордер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Случилось это вечером накануне того дня, когда мы встретили Женщину-Брусничницу. Но уже там, в бильярдной, мы начали листать эту книгу. Я прочитала вслух несколько страниц, а потом мы взяли ее к себе в номер. Это оказались сплошные откровения из мира духов и высказывания духов умерших, принятых во время спиритических сеансов. Помню, итог вечер ты до самой ночи держал книгу на ночном столике. Читал вслух, а от себя добавлял: «Уж лучше одна живая женщина в объятиях, чем десять духов под потолком». С того времени что-то во мне изменилось. Через несколько недель я стала спиритуалисткой, вернее спиритуалисткой-христианкой. Спиритуализм стал моей верой, миром и покоем моей души. А назавтра днем мы встретили Женщину-Брусничницу. Даже не верится. Хотя ты, кажется, не считаешь, что, когда чему-то собираешься открыться, одновременно что-то открывается тебе?

Во всяком случае, никакая птица не влетит в дом, если все окна закрыты.

Когда впервые узнаешь о существовании духа, двойника, телепатии, ясновидения, вещих снов, тебя осеняет, что наши души принадлежат не только телам, в которых они обитают, но и совершенно другому миру, не материальному. Путь от этой мысли к вере в бессмертие души оказался для меня чрезвычайно кратким.

Что происходит сейчас в Осло? Ты спишь?

>>>

Нет, я читал. Скоро два часа ночи. Ты все еще за компьютером?

>>>

Да.

>>>

Трудно поверить. Ты и вправду нашла избавление… да, спасение для своей чуткой души. Готов тебе позавидовать. Трепещу перед твоей новой верой.

>>>

Но я не сдалась, не утратила надежду взять тебя с собой. Я дам тебе нечто, Стейн. Обещаю! Когда-нибудь я сумею тебя переубедить.

>>>

А я не стану мешать тебе в этой попытке. Возможно, я и сам не верю в этот свой пантеизм… Но теперь, пожалуй, давай спать…

>>>

Давай. Подумать только, что ты заговорил об этом первым.

>>>

Спокойной ночи!

>>>

Спокойной ночи!

Только одно. Весь завтрашний день я посвящу рассказу о том, что случилось в тот раз – более тридцати лет назад. Посплю несколько часов, а потом с утра сяду писать тебе. Постараюсь послать несколько писем в течение дня. Если ты вспоминаешь историю Вселенной, то я попробую вспомнить то, что мы тогда пережили – больше тридцати лет тому назад. Ты согласен, ОК? Созрели мы наконец для того, чтобы поговорить о том, что случилось?

>>>

Используем этот шанс. Когда-то мы обещали друг другу не бередить эту рану. Но кажется, вправе освободить друг друга от обета молчания.

Знаешь, чем я весь вечер занимался?

>>>

Кальвадос! Я чувствую его запах. Печеное яблоко…

>>>

Потрясающе! У тебя и в самом деле способности… Ладно, спокойной ночи. Услышу тебя завтра.

>>>

Спокойной ночи.

> VII

>>>

Однажды, в конце мая 1976 года, я стояла у окна спальни в Крингшё. Окно открыто, и я впускаю в дом сладостный аромат весны. Не знаю, впускаю ли я запах пробуждающейся природы или кисло-сладкий запах гниения, но это было бы невозможно, учитывая свежие ростки на деревьях, аромат которых я вдыхаю. Поэтому я прихожу к выводу, что так пахнет сырая земля, из которой рождаются новые, свежие ростки… Я вижу в кустарнике озорную сороку и кошку, которая за ней охотится. Сорока заставляет меня вспомнить ласточку, которую мне пришлось хоронить в Солунне, и я заново испытываю то чувство: я – природа, я – дитя природы, которое испытывала в детстве, оно приходит снова. И вдруг у меня начинается очередной приступ ясновидения. Сначала на глазах выступают слезы, через мгновение – ужасная головная боль. Потом я плачу и думаю, как бы избавиться от этого кошмарного хрюканья в голове. Ты понял, что происходит, потому как я слышу: ты входишь в комнату, проходишь мимо картины «Замок в Пиренеях», но прежде успеваешь дотронуться до меня, я быстро поворачиваюсь и смотрю на тебя. «Еще один день – и мы больше не будем вместе!» – задыхаясь, произношу я… или вою… Потом опять плачу, но позволяю тебе утешать меня. Ты лихорадочно думаешь и, вероятно, приходишь к выводу, что на сей раз речь идет не о жалком предложении совершить прогулку вокруг Согнсванна. Я помню буквально все, что ты сказал. Это произошло через минуту после того, как ты меня обнял. При этом ты, как обычно, закручивал мои волосы пальцами левой руки. Правую положил мне на поясницу. Существует множество способов обнимать женщину, у тебя был свой.

«А теперь вытри слезы! – сказал ты. – Пойдем на лыжах по Юстедальскому леднику!»

Через полчаса мы сидели в машине с лыжами на крыше и с двумя рюкзаками в багажнике. Последнее по времени приключение, которое мы себе устроили, была эта авантюра – пожить жизнью пещерного человека на плато Хардангервидда. Солнце вновь стояло высоко в небе, наступил новый сезон для наших путешествий. Как я их любила!

Да, у меня бывали перепады настроения. Еще до того как мы добрались до Соллихёгде, у меня началась эйфория. У тебя тоже. Как мы были счастливы, Стейн! Я сказала, что во всем мире никто не знал друг друга лучше, чем мы с тобой. Мы жили вместе с девятнадцати лет, пять лет почти постоянно, и болтали уже о том, что понемногу стареем. Эта мысль способна задеть нас сегодня, но тогда мы были молоды и видели впереди целую жизнь… Больше тридцати лет минуло с тех пор.

Мы ехали в красном «фольксвагене» и, спускаясь к Сунволлу, принялись шутить. Что мы, мол, не только мужчина и женщина, а еще и две ласточки, которые кружат над кронами елей, смотрят с высоты птичьего полета на красный автомобиль и весело щебечут. Помнишь? Нам хотелось увидеть самих себя, увидеть, как мы, в канун июня, несемся по здешним краям с лыжами на крыше автомобиля. Мы знали, что это наше самое «люсидное»[79]79
  «Самое долгое». По народным преданиям, самая длинная ночь в году 13 декабря, в День святой Люсии, ее называют люсидная ночь.


[Закрыть] пребывание вдвоем в нашем красном «фольксвагене». Двумя годами летней работы заплатили мы за эту машину!

Проезжая вдоль Крёдерена и Халлингдаля, мы болтали обо всем на свете. А когда миновали Бромму, случилось так, что минуту или две просидели молча. Но мы ведь видели одно и то же, и особой нужды говорить обо всем, что видели оба, не было. Один раз мы просидели минут пять, не произнося ни слова, и тогда ты разразился хохотом, а я засмеялась вслед за тобой. После чего снова принялись молоть языком.

Мы всё ехали и ехали, но Хемседаль и Вестланн все еще лежали впереди перед нами. На самом верху Хемседаля, справа от шоссе, стоял огромный трейлер с заграничными надписями. На следующей неделе мы много раз его вспоминали. Через несколько километров мы обратили внимание на какую-то женщину, которая шла вдоль дороги, ведущей в горы, и ей, стало быть, было по пути с нами. «Смотри!» – сказал ты. И еще: – «Видишь?» Был уже поздний вечер, и мы сочли достойным замечания то, что одинокая женщина прогуливается пешком так поздно. Единственной причиной, почему мы не остановились и не предложили ее подвезти, было то, что она шла не по шоссе, а по тропинке – в нескольких метрах от шоссе. Она очень бодро и решительно направлялась в горы. На ней было серого цвета платье, а на плечи накинута бруснично-алая шаль – живописное зрелище! Образ женщины в алой шали в голубоватой летней ночи по-прежнему, словно кинокадр, стоит в моих глазах. Быстрой, энергичной походкой она шла по тропинке к высоким горам… нет, Стейн, ей нужно было перейти через хребет! Она шла в Вестланн. Ты сбавил скорость; проезжая мимо нее, мы оба посмотрели в ее сторону. Позднее мы были едины во мнении о том, как выглядела эта женщина. «Пожилая женщина, – говорили мы, – женщина средних лет с брусничной шалью на плечах». Или так: «Дама лет пятидесяти!»

Ты еще не проснулся, Стейн? Или уже встал? Я сижу в желтой комнате и пишу тебе весь день, будь со мной рядом. В давние времена мы пообещали друг другу никогда не вспоминать случившееся тогда в горах. Но теперь освободили друг друга от этого обещания.

>>>

Я здесь! Ни свет ни заря, а я уже сижу на кухне с чашкой крепкого двойного эспрессо. Я сразу читаю на домашнем компьютере то, что ты пишешь. Возьму с собой ноутбук в контору. Кажется, я впервые ухожу из дома так рано, только-только начинает светать. Берит спит, я оставлю ей записку, что рано проснулся и не смог снова заснуть. «Много дел», – пишу я.

А теперь рассказывай! Я весь в ожидании. Ты помнишь все лучше, чем я.

>>>

На самом верху, в Хемседале, ты уже успел обидеться из-за того, что там, возможно, для нас не найдется кровати, а тебе внезапно взбрело в голову, что ты хочешь спать со мной. Это случилось сразу после того, как мы проехали мимо женщины с бруснично-алой шалью. Вначале шутливый намек, ни к чему не обязывающая болтовня, но постепенно ты становился все нахальнее и напористее; возможно, правильнее сказать – более требовательным. Я начала снова смеяться, но тут ты нашел пандус и съехал с главной дороги на лесную – возле реки. Погода была сухая, и я подумала, что ты увлечешь меня в вересковые заросли среди деревьев. Но уже похолодало, и ты устроил цирковое представление в машине. Бедный ты! Твои фантазии обернулись настоящей акробатикой в нашем малолитражном автомобильчике; ты сказал, что не можешь объяснить и освободиться от этих ярких картин, которые стоят в глазах. «Я всего лишь человек!» – сказал ты. Я бросила на тебя косой взгляд, глаза твои округлились, и ты добавил: «Я всего лишь мужчина!»

Через полчаса мы снова были на главной дороге, ты прибавил газ. Нам казалось, что, утолив свою страсть, мы словно летим по воздуху. В горы, в горы! Мы отметили, что едем по автостраде №52, и это показалось нам забавным, поскольку мы оба родились в этом году… «Шоссе имени нашего года рождения!» – сказал ты. А может быть, я.

Во всяком случае ты все время сидел за рулем, ведь у меня водительских прав тогда не было. Вероятно, была полночь, но по-настоящему темно в это время года не бывает. День был теплый, но теперь стало холоднее и туманней, ведь мы – в горах. Если бы мы ехали темной осенней ночью, контуры казались бы резкими, и в свете автомобильных фар мы видели бы все отчетливо. Теперь же все казалось нам расплывчато-голубым. Единственное исключение – бриллиантовое мерцание вдали над горизонтом. Кажется, его заметила я; в следующие за этим дни мы не раз об этом говорили.

У самого водораздела и у границы округа, вдоль озера Эльдреваттнет, мы вдруг видим в сумерках что-то красное и развевающееся и тут же ощущаем толчок автомобиля и то, как натянулись ремни безопасности. Ты сбавляешь скорость, но через несколько секунд снова даешь газ, так что проходит минут пять, прежде чем мы оба что-то замечаем. И не было ли это самой большой загадкой?.. Что думал ты, Стейн, и что думала я? Хотя вряд ли мы что-то думали. Мы просто были потрясены.

После того как мы проехали мимо озера, нам встретился белый автофургон, который двигался через горы к Эстланну, и тогда ты взволнованно произнес: «Кажется, мы сбили… мы наехали на человека!»

Эти слова были такими, словно мы думали их одной головой. В тот же миг эти слова ударили меня; ты резко поворачиваешься ко мне, а я киваю в ответ, киваю снова и снова.

«Да, – говорю я. – Мы сбили женщину с брусничной шалью».

Мы миновали горную хижину на ледниковом высокогорье и подъехали к первому повороту на Вестланн, и там, на повороте, ты останавливаешься и разворачиваешься назад. Ты ничего не говоришь, но по твоим плечам и в твоем застывшем взгляде я читаю, о чем ты думаешь. «Возможно, она нуждается в помощи… Возможно, она ранена. Возможно, мы задавили человека…»

Через несколько минут мы возвращаемся туда, где машина столкнулась с чем-то в сумерках. Ты останавливаешься, мы оба выскакиваем из автомобиля. Холодно, ветрено. Ни одного человека не видно. Ты замечаешь, что правая передняя фара разбита, и собираешь несколько стеклянных осколков с дороги и на краю обочины. Мы оглядываемся, и вдруг ты указываешь жестом вниз, на бруснично-алую шаль, которая лежит в зарослях вереска на пологом склоне, ведущем к воде, всего в нескольких метрах от дороги. Кажется, будто эту шаль аккуратно сняли с женского плеча, она легко колышется на ветру, словно она – живая, и никто из нас обоих не осмеливается взять ее в руки. Мы только оглядываемся вокруг, но куда мы ни поворачиваемся, мы не в состоянии различить в летней ночи очертания человеческой фигуры. У нас нет ничего, кроме брусничной шали – нашего прибежища, которого надобно держаться, нашей защиты… Ты все же находишь еще несколько осколков передней фары, и тогда мы уезжаем. Прочь!

Мы потрясены. Ты, дрожа, нажимаешь на педаль газа и трясущимися руками держишь руль, мы оба не произносим ни слова… Но души наши так сплетены между собой, что у нас есть доступ к мыслям и чувствам друг друга.

В последующие часы и дни нам следовало бы досконально проанализировать происшедшее, но уже там, в красном автомобиле, мы догадались, что наехали на загадочную женщину, которую видели по дороге в горы незадолго до того, как позволили себе небольшое цирковое представление в машине. Благодаря которому и подарили ей фатальное преимущество.

Единственное, что осталось от нее, была эта шаль. Должно быть, потерпевшую подняли с обочины и положили в белый автофургон. Мы пришли к выводу, что это единственное возможное объяснение ее исчезновения. Это случилось за много лет до появления мобильного телефона, и в глубине души мы надеялись на то, что шофер белого фургона остановился у первой же усадьбы в Хемседале, чтобы попросить там помощи, вызвать врача и позвонить в полицию. Либо он выбрал второе: дал полный газ, чтобы как можно скорее доставить жертву нашего юношеского легкомыслия в больницу в Гуле. Либо, наконец, – а мы продумывали и эту мысль, – возможно, мчаться на полном ходу не было необходимости. Сосредоточенно и благоговейно ехал, должно быть, водитель белого фургона в контору ленсмана[80]80
  Норвежский государственный служащий в сельской местности с полицейскими и административными полномочиями.


[Закрыть] в Хемседале, чтобы передать тело погибшей женщины, которое он нашел на автостраде №52. В этом случае он мог сообщить ему и о встречном красном «фольксвагене».

Дорога вела вниз, к Вестланну, и когда мы вновь миновали ледниковое плоскогорье и подъехали к тому месту, где повернули, ты остановился вдруг возле обрыва и велел мне выйти из машины. «Выходи! – только и закричал ты. – Выходи!»

Ты был в ярости, и я подумала, что ты полон ненависти, что это мне ты хотел теперь сделать больно; во всяком случае, я не посмела тебе противоречить и, отстегнув ремень безопасности, вышла из машины. «Стейн, Стейн! – плакала я. – Что ты хочешь сделать? Уехать от меня?» Я была так потрясена, что даже подумала: «Неужели ты убьешь меня? Чтобы лишить жизни единственного свидетеля?» Тут ты прибавил газ, нажал на педаль и двинулся к краю пропасти. «Неужто ты съедешь с дороги и лишишь себя жизни?» Я снова закричала: «Стейн! Стейн!» Но ты лишь затолкнул автомобиль в выемку скалы на краю обрыва. Решительно выбравшись из машины, ты осмотрел ее. Теперь и левая передняя фара была разбита, а бампер погнулся.

Я спросила: «Зачем ты это сделал?»

Ты, даже не взглянув на меня, сказал: «Здесь у нас произошла небольшая авария».

Ты достал из машины осколки стекла, которые мы привезли с высокогорья, и разбросал их перед выемкой в скале, рядом с остальными.

Это было посреди ночи… холодно. Я подумала: а что, если машину не удастся завести? К счастью, она была на ходу; правда, чуть тарахтела. Мы так устали и были так невнимательны, что наехали на огромный камень, который наверняка положили на повороте, чтобы защитить машину от падения. Мы съехали в Боргунн и вздрогнули, когда в туманном утреннем свете перед нами внезапно, словно театральная кулиса, возникла старинная деревянная церковь, окруженная надгробными камнями; возле одного из них теплилась бруснично-алая в темной летней ночи свеча.

Пока светлело, мы продолжали спускаться вдоль реки. Парадоксально то, что этим утром, чем больше светлело, тем страшнее нам становилось. В Лердале почти настал день, но мы оба решили, что искать комнату уже поздно или еще рано. Это выглядело подозрительно, а у нас не было охоты демонстрировать наш разбитый автомобиль, так что мы отправились на пристань в Ревснесе. До отхода первого парома еще несколько часов, мы ставим машину – пока единственную – на паром и откидываем спинки передних кресел, чтобы немного вздремнуть. В общем, мы смирились… Полиция наверняка настигнет нас до того, как мы переплывем через фьорд. Дальше никакой дороги нет, мы вынуждены ждать паром. Даже если женщина мертва, все равно водитель белого фургона видел красный «фольксваген» с лыжами на крыше за несколько минут до того, как обнаружил погибшую женщину на краю обочины. Ясно как день, что полиция может появиться когда угодно.

Куда она шла там, в горах, среди ночи? Ведь там не было ни одного строения, даже рыбачьей или охотничьей хижины. Не особо хорошо одета, да и не было на ней ничего такого, что напоминало бы туристическую экипировку. Кто эта женщина? Можно ли быть уверенным в том, что в горах она была не одна? Или все-таки с кем-то? Возможно, она в чем-то замешана? Ведь мы видели большой трейлер на самой высокой вершине в Хемседале. Вероятно, там что-то происходило…

Мы были слишком возбуждены, нам не удалось заснуть. Но мы боялись света. Мы лежали с закрытыми глазами и шептались, как дети в гостях с ночевкой. Мне показалось уместным напомнить о том, что мы переместились всего на несколько градусов – на небольшом небесном теле, которое движется вокруг Солнца, и тогда ты поторопился добавить, что Солнце – лишь одна из миллионов звезд на Млечном Пути. Таковы мы во Вселенной. То, что мы пережили, – мелкая рябь на глади огромного моря. Нам пришлось подняться над собой и посмотреть на все шире. Но на этот раз слезы не выступили у меня на глазах и я не разразилась словами о том, что однажды нас здесь больше не будет. Теперь это невозможно, климат для слез неподходящий; место горя заняли грех, вина – возможно, мы сами причинили смерть человеку. Думать об этом было так ужасно, что я не посмела и заикнуться об этом, но думала все время. Отнять жизнь! Это я-то, у которой не хватало силы духа признаться себе в том, что когда-то мне придется покинуть земную поверхность и всю эту огромную Вселенную! И тебя, Стейн, тебя тоже!..

С тех пор как мы сели тем туманным утром на паром, в последовавшие за этим дни мы редко прямо или намеками говорили о том, что случилось. Это – говорили мы, если хотели коснуться происшедшего. Там, наверху, на высокогорье, ты, пожалуй, все же превысил скорость. Мы съехали вниз по пологому склону, а ты к тому же нажимал на газ во всю мощь, на какую только был способен крошечный «фольксваген». Должно быть, мы все-таки сбили женщину на Хемседальской равнине. С тех пор как мы вернулись в Осло, как раз эта часть истории была нами вытеснена. Но как же нам было справиться с тем, чтобы жить вместе? А жить вместе означает среди прочего говорить, думать вслух, болтать глупости, шутить, проказничать и смеяться – и все это вместе; а кроме того, еще и вместе спать!

О Брусничнице, наоборот, мы говорили, чтобы положить начало совершенной откровенности, и это ее появление причина того, что и сегодня, как и много лет назад, я могу почти без стеснения признаться в том, что, спускаясь вниз, мы убили на Хемседальской горной равнине человека. А именно… к этому я еще вернусь, будь уверен. Но пока я буду рассказывать точно по порядку.

Ты где? Ты уже добрался до своей конторы?

>>>

Ну да, и сразу же включил компьютер и получил первую почту. Она – от тебя, я уже прочитал и удалил письмо.

Ты гораздо лучше, чем я, помнишь все детали. Вот только не преувеличиваешь ли ты насчет того, что уже тогда мы считали, что женщина, которую мы сбили, из-за этого погибла?.. Она могла, допустим, сломать руку, а потом сесть в белый фургон и поехать в Хемседаль. Так или иначе, случившееся было достаточно драматично, И теперь я, сидя здесь, пережил все заново. Я согласен с тобой в том, что ты предлагаешь пока не говорить о появлении Брусничницы. Об этом у нас с тобой наверняка будут отдельные представления и разногласия во мнениях. Но тебе ведь это известно.

>>>

Разногласия во мнениях! Отдельные представления! Такое впечатление, что я попала в научно-исследовательский институт. Кстати, как выглядит твоя контора?..

>>>

Я сижу в типичной для Блиндерна комнатушке в здании математического факультета, его еще называют домом Нильса Хенрика Абеля[81]81
  Нильс Хенрик Абель (1802–1829) – норвежский математик, автор первой работы по интегральным уравнениям.


[Закрыть]. В комнате письменный стол, полки и пол завалены научными отчетами; статьями и журналами. Но сегодня я этих прозаических деталей не замечаю. Когда я читаю на экране твои письма, я словно сижу с тобой в той же комнате или в автомобиле и слушаю твой рассказ. Продолжай. Мы сели у Согне-фьорда на паром…

>>>

Уже в четыре часа ночи было светло как днем, а чуть позже взошло солнце, но мы закрыли глаза и продолжали шептаться. Мы напомнили друг другу, как безопасно было жить в каменном веке, и тысячи лет тому назад, и в горах Хардангервидда, даже в нынешнем году, до случившегося. Наш с тобой каменный век теперь был невероятно далеко из-за того, что мы только что пережили. Мы мечтали вернуться в те долгие ночи, когда могли, лежа на спине возле нашего логова на леднике, вглядываться в ночь. Наш взгляд проникал тогда на небывалые расстояния, сквозь чудеса мира… Столь интимный контакт со множеством световых лет, казалось, вызывал физическую боль; вспышка – тончайшая игла – раз, и всё… Диковинные огни, которые мы вбирали в себя, были нашими соседями: многие тысяч лет низвергались они сквозь космическое пространство, прежде чем добрались до наших душ, – мы принимали их. Свет отдаленных небесных тел все возрастал, прежде чем встретить нашу телесную оболочку, после чего он продолжал свое фантастическое путешествие дальше. Эти лучи проникали в самую глубину души. Однажды вечером взошел месяц, тонкий, как ноготь, но он рос, ночь за ночью становясь все больше и больше и заливая плоскогорье Хардангервидда и свод небес своим серебристым сиянием. Мы восприняли это как облегчение, и не только потому, что могли заглянуть друг другу в глаза даже ночью, но и потому, что месяц успокоил наши глаза и души, позволяя не вглядываться так далеко в космические дали.

Когда мы сидели в красном автомобиле, предаваясь размышлениям о каменном веке, Вселенной и далеком прошлом, мы по-прежнему закрывали глаза, потому что была ночь и мы хотели, чтобы она продолжалась как можно дольше, прежде чем полицейские или паромщик, словом, тот, кто появится первым, разбудят нас. Мы слышали шум плывущего по фьорду парома и знали, что ночь скоро кончится и тогда нам вспомнится целый дождь звездопада в тот вечер, когда мы закололи ягненка. Это было невероятно. Мы насчитали 33 упавшие звезды за несколько минут, но у нас не хватило духу придумать и загадать 99 желаний, которые могли бы исполниться. К тому же мы были добрыми и сытыми. Мы съели жаркое из ягненка, и у нас остался запас на следующие дни. А желания? Мы имели друг друга, что еще было желать?

Мы переплыли фьорд. Экипаж судна неодобрительно поглядывал на бампер и фары нашей машины, а затем с состраданием на нас. Авария при столкновении – все равно что телесная рана. Ее видишь, когда она абсолютно свежая. «Свидетели…» – думали мы. Ночное радио передавало новости ежечасно, мы это знали, но не знали, слушают ли его сейчас там, в рулевой рубке.

Нас манил к себе берег в Кайпангерсе, и мы продолжили путешествие на запад – к Хелле. Оттуда мы двинемся дальше на пароходе к Фьерланну – исходному пункту путешествия к Юстедальскому леднику. Интернета еще не было, зато у нас было расписание, и мы знали, что должны успеть к первому парому до Фьерланна. А если не успеем добраться туда, придется ждать полдня в Хелле. Но вскоре игре пришел конец. Между Хермансверком и Лейкангером нас задержала полиция.

На шоссе стояли две полицейские машины, одна с синей «мигалкой». Глупо было думать, что мы сможем легко отделаться: разбитый перед нашей машины служил ярким свидетельством того, во что мы впутались. Был уже день, и, несмотря на отсутствие мобильных телефонов, полицию, должно быть, уже давно предупредили о случившемся. И теперь ты, так старательно организовавший нам возле пропасти алиби, громко и уверенно давал показания, после того как нам велели остановиться: «Мы сдаемся. Мы не станем ничего отрицать».

Я только кивнула… Ты продолжал: «Мы впали в панику, это всё». Я снова кивнула. Я так устала и так расстроилась, я была совершенно разбита. Все, что я любила, во что верила, было растоптано. После случившегося там, наверху, у меня не осталось собственной воли, только твоя.

Оказалось, что это всего-навсего технический осмотр: нам не пришлось даже выходить из машины, и это было к лучшему – я наверняка не смогла бы удержаться на ногах. Раннее утро, понедельник, однако и речи не было о пробе на повышенное содержание алкоголя. Тем не менее нам выдали предписание в течение десяти дней починить передние фары. Полицейские были симпатичные ребята, но, хотя уже наступили белые ночи, они сопроводили предписание запретом ездить ночью, пока мы не починим фары.

Нам запретили ездить ночью, Стейн…

Мы успели приехать в Хеллу вовремя, до отхода парома. Хелла, как и Ревснес, не населенный пункт, а паромная пристань, там нет даже киоска. А мне страстно захотелось шоколада, я буквально страдала. Все, о чем мы говорили полчаса до прихода парома из Вангснеса[82]82
  Станция на железной дороге на пути к Бергену.


[Закрыть], касалось только лыж. Машину необходимо припарковать; в этом мы были согласны, а как же лыжи?

Все это ты, конечно, помнишь не хуже меня. Но когда-то эта история должна прозвучать от начала до конца. Теперь мы можем поговорить как разумные люди, поразмыслить, что и как…

Может быть, повернуть назад? Но там, на сером камне мыса, мы согласились с тем, что обязательно должны попасть на Юстедальский ледник… Мы обещали это друг другу и, несмотря на все случившееся, должны отыскать место для ночлега, мы нуждались в том, чтобы вместе забраться под перину[83]83
  В Норвегии обычное явление – спать, накрывшись легкой перинкой.


[Закрыть]. А потом – через день, два или три – нас схватят. Мы были уверены, что это вопрос времени, в лучшем случае – нескольких дней. Но в те утренние полчаса в Хелле мы поняли, что лыжный поход на ледник после всего того, что произошло, не состоится. Нам необходимо было читать газеты и слушать радио. Мы были начеку, мы были вынуждены… И знали об этой старинной деревянной гостинице; можно пожить там. Так что лыжи пусть остаются в Хелле. Но нет, в описании примет фигурировал красный «фольксваген» с двумя парами лыж на крыше! Это было бы чересчур рискованно. А как нам представиться в гостинице? Самое правдоподобное, что мы заехали туда после путешествия по леднику.

Чем бы наша поездка ни кончилась – полицейским или судебным расследованием, мы оба пережили серьезное потрясение… Несмотря на мои приступы страха и на твою склонность выпить стаканчик-другой, до этого момента мы жили почти без всяких трений и ссор. Пока не сбили возле озера Эльдреваттнет женщину в бруснично-алой шали; теперь мы впервые переживали кризис, да – кризис. Но мы не в силах еще были отказаться друг от друга. Быть может, завтра или послезавтра, но пока еще нет…

Нам необходимы были эти последние часы и дни вместе, прежде чем все, возможно, кончится.

Ими стало наше плавание на судне по узкому рукаву фьорда. Мы плыли прямо на север, навстречу могучим ледникам. Природа производила колоссальное впечатление, с нами случилось что-то невероятное, какое-то освобождение, избавление… как будто внезапно прорвалась плотина. Мы снова без конца болтали и смеялись! Помнишь? Вошли в роль свободных и беззаботных людей. Мы оказались непревзойденными актерами. Никаких интимных отношений, кажется, нам это помогало, гораздо важнее было то, что мы оставались вместе – вольные и свободные птицы… и вдобавок у нас еще было двенадцать или двадцать четыре, а то и все сорок восемь часов. Мы стали вдруг Бонни и Клайдом[84]84
  Персонажи одноименного фильма реж. А. Пенна (1967), основанного на подлинной истории Клайда Барроу и Бонни Паркер, которые в начале 1930-х годов грабили банки в Техасе. Романтическая любовная история сделала их популярными Героями.


[Закрыть]. Мы оказались вне закона. Мы вошли в эту роль, и понадобилось более тридцати лет для того, чтобы в этом добровольно признаться. Мы играли эту роль как циники.

В гостинице мы сказали, что остановимся на несколько дней. «Не знаем точно на сколько, но собираемся подняться на ледник», – сказали мы, потому что лыжи все видели, и мы соврали про свой маршрут и скитания по ледникам. Ты упомянул про ледник Свартисен[85]85
  Черноледье (норв.).


[Закрыть].

Нам необходимо было хотя бы несколько дней побыть вместе – тебе и мне, мы думали, что это, вероятно, наше последнее путешествие. Не сказали ли мы что-либо и о том, что мы, дескать, молодожены? Прошло всего четыре года нашего «конкубината»[86]86
  Временное сожительство в противоположность законному браку (лат.). В Скандинавии распространен термин «sambo» – «совместное проживание», «сожительство».


[Закрыть], наши внебрачные отношения вполне могли быть заявлены полиции как непристойные.

Во всяком случае мы попросили лучший номер, мы собираемся отпраздновать нечто особенное, сказали мы, сочинив какую-то историю о том, что сдали экзамены; это отчасти соответствовало действительности: я как раз справилась со «средним курсом»[87]87
  Вторая ступень изучения основного предмета в норвежских университетах.


[Закрыть] по истории религии, а ты добился нужного балла[88]88
  Единица измерения объема изучаемого курса; 20 баллов соответствуют (2002 год) годичному обучению с полной учебной нагрузкой.


[Закрыть] по физике.

Получить лучший номер оказалось не трудно; сезон еще не начался. Нам досталась комната в башне… Стейн, я не знаю, стоит ли добавлять это в мой рассказ, но когда мы с Нильсом Питером приехали в тот вечер, нас случайно поселили в этот же номер. Так что я побывала там снова, на этот раз с ним. Впрочем, я не уверена в том, что мы попали в ту комнату случайно. Нынче я вовсе не в «мистическом» настроении, Нильс Петер сам заказал этот номер, а я просто замужем за щедрым и предусмотрительным человеком. Он тяжело воспринял то, что ты занял у меня почти все время, пока мы ходили по книжным лоткам; еще бы, мы так радовались, охотясь за книгами, которые не успели прочесть в дни нашей юности! Кажется, я уже писала тебе о том, что он ожил только по дороге домой.

…Регистрируясь в тот день в гостинице, мы обратились к служащему с просьбой. В сущности, просьба была несколько дерзкая, но выбора у нас не было. Мы спросили, есть ли в номере радио, а получив отрицательный ответ, попросили одолжить транзисторный приемник. Пожалуй, это было рискованно, но у нас не было никакой информации. Я сказала, что ты изучаешь юриспруденцию и хотел бы быть в курсе последних новостей. «Все, что связано с Германией и Андреасом Баадером», – сказала я. Всего лишь несколько дней тому назад Ульрика Майнхоф была найдена в тюрьме «Штамхайм» мертвой[89]89
  Ульрика Мария Майнхоф (1934–1976) – западно-германская журналистка, педагог, социолог и теледокументалист, общественный деятель, один из лидеров и теоретиков «Фракции Красной Армии», лидер антифашистского и антиядерного движения. В марте 1970 г. организует освобождение из тюрьмы Андреаса Баадера, основателя и лидера РАФ, и уходит в подполье. В 1972 г. они становятся одними из первых в Западной Германии политзаключенных. В мае 1976 г. вместе с товарищами по партии гибнут в тюрьме особого режима при странных обстоятельствах.


[Закрыть]. Не знаю, почему я это сказала, возможно, потому что уловила в нашей истории какое-то подобие с делом Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф.

Номер и радиоприемник мы, стало быть, получили. В номере был полукруглый балкон с великолепным видом на ледник, фьорд и старую пристань. Заняв в полдень комнату, мы улеглись в кровать вместе с приемником. Мы были уверены, что услышим о себе. Перед тем как уснуть, мы выслушали выпуск новостей, это были местные и зарубежные новости. Нижняя палата норвежского парламента предлагала снизить возраст призывников с двадцати лет до девятнадцати. Умер немецкий философ Мартин Хайдеггер[90]90
  Один из основоположников немецкого экзистенциализма (1889-1976).


[Закрыть]. О случившемся в горах – ни слова.