Текст книги "Разбойничий тракт"

Автор книги: Юрий Иванов-Милюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Не горюй, Даргашка, в обиду не дадим, – подал голос Чеботарь, ходивший еще на турок. – Этот Ахмет-Дарган со своим зятем и бандой таких же головорезов до Пятигорской весь тракт держал, на него даже войска отряжали. Скользкий был, что твой угорь, а ты его срубил. Честь тебе и слава.

– Слава, слава, – подхватили казаки.

– Я не про то, – устало потер виски Дарган.

– А про родство с ним не думай, у чеченцев половина правобережных аулов в Дарганах записана, – попытался успокоить друг Чеботаря Горобец. – Еще надо доказать, из какой ветви происходит Ахмет-Дарган, а из какой ты сам, а потом кровную месть объявлять. У меня бабука из чеченок, до сих пор не знаю, к какому из ихних тейпов принадлежит ее род.

– Мои прапрадеды, кажись, ночхоями были, зато потом их дети стали казаками, – заломил папаху на затылок еще один станичник.

– Что тут гутарить, когда Ибрагим тоже в православные выкрестился.

– Он же был ярым мусульманином! – вскинулся Дарган.

– А крестится теперь по-нашему.

– Мы давно смешались, потому что веками живем вместе, москалей с хохлами одинаково на дух не принимаем, – продолжал выговаривать Чеботарь. – Лет четыреста назад чеченцы тоже были православными, пока пришедший с войсками на их территорию турецкий паша не запряг их в мусульманский ислам. С тех пор чеченцы остались мусульманами, а мы – православными, из-за веры и весь раздор. Даргашка, выбрось из головы угрозы, если надо, кровную месть мы им сами устроим.

– Про веру чистая правда, – закивали все разом.

– А по кровной мести, там и делов-то немного. Вывести под корень род ихнего главаря, состоящий из одного младенца мальчонки, его внука, тогда и мстить станет некому. Второе дите женского полу в расчет брать не след, – добавил Игнашка. – Говорят, Ахмет-Дарган сам был единственным мужчиной в семье, и у него в роду одни девки, только старшая успела выйти замуж и родить сына с дочкой.

– Откуда прознал? – повернулся к нему Дарган.

– Ибрагим все и расписал, сказал, что старики мстить не пойдут, а Ахметовым дочерям за хозяйством надо приглядывать.

– Вот и вся недолга. Когда внук Ахмета подрастет и надумает объявлять кровную месть за деда с отцом, тогда и погутарим.

После этого разговора Дарган со спутницей проводили гостей за порог, и Чеботарь из темноты улицы напомнил:

– Завтра по заутрене выходим. Илья пророк в реку уж помочился, так что по росе оно будет как раз, – он помолчал, потом добавил: – Скуреху свою обрядил бы в платье, а то в портках издаля на мужчину похожа.

– А что так? – напрягся Дарган.

– Всякое по пути случиться может… В бабу-то стрелять не станут.

С первыми лучами солнца отряд вышел из Моздока и, подвздыбив пики, закачался по тракту вдоль левого берега Терека. Вместе со стодеревцами ехали двое казаков из станицы Червленной, выделенных в помощь Даргану в Пятигорской, третий, погибший в стычке с абреками, свесил руки со спины лошади, укрытой попоной. Раненого казака перевязали, он старался держаться в седле самостоятельно, хотя бледный вид ясно показывал, каких усилий ему это стоило.

Бедные осетинские селения с саманными саклями, крытыми плоскими крышами, скоро остались позади, впереди размахнулась предгорная равнина с высокой травой и редкими островками деревьев. По правую сторону, через реку, высились горные массивы с далекими заснеженными вершинами, оттуда несло ощутимой прохладой. Но башлыки на голову никто не надевал, они белели за спинами казаков, а их концы крест накрест перехлестывались спереди.

Дарган послушался совета Чеботаря, посоветовал спутнице обрядиться в женскую одежду, и теперь она то и дело поправляла края модной накидки, мешавшие обозревать окрестности. Она походила на принцессу из сказки, решившую прогуляться по первозданной природе. Вид этой всадницы, сидящей на лошади боком, вызывал у казаков веселые усмешки, грозящие перейти в соленые шуточки. Казачки тоже часто ездили верхом, но они были свои, не чета этой мамзельке. Если бы не рассказ очевидцев о бое в ущелье, то ее давно подняли бы на смех, но смелых людей, независимо от пола, терцы уважали.

Начались густые леса со множеством дикой живности, через дорогу то и дело перебегали зайцы, а то и кабаны, трещали крыльями крупные фазаны, вдоль обочины припускали голенастые дрофы, каких путники видели в донских владениях. В чаще ломали сушняк олени, огрызались на кого-то чакалки.

Софи с неослабным интересом следила за лесным разнообразием, словно попала на незнакомую землю, и пропустила тот момент, когда перед головным всадником как из-под земли вырос широкоплечий казак с винтовкой в руке. Оба воина начали негромкий разговор, а потом караульный исчез в зарослях молодого карагача так же бесшумно, как и возник. Она повернулась к Даргану.

– Кто это? – стараясь не нарушать тишины, негромко спросила она.

– Дозорный с кордона, – тихо ответил спутник. – За деревьями, на берегу реки, караульная изба, рядом вышка из жердин с площадкой наверху, на ней несут дозор сменные казаки. А этот казак был в секрете, он вокруг да около бродил.

– Как он увидел нас? Мы же не на реке, а на дороге?

– Услышал звяканье подков, вишь сколько камней под копытами.

Вскоре за ветками кустарника показались крытые чаканом курени станицы Наурской, они были построены на высоких столбах с крутыми лесенками, ведущими к входным дверям.

– Это от зверей? – удивленно воскликнула Софи.

– От полой воды. Разливы тут бывают такие, что и макушки деревьев скрываются, – пояснил Дарган. – В станицах по Тереку все хаты так строятся. Когда большая вода, тогда сообщение только на каюках.

– На чем? – не поняла она.

– Лодка, каюк называется, с нее хорошо рыбу ловить, – казак указал на реку вдали. – Видишь, рыбаки лещей со щуками тягают? Какая на уху пойдет, а какую на зиму привялят.

– А у нас не так, леса мало, – с сожалением сказала Софи. – Там охота лишь королевская.

– А у нас каждый сам себе король. Налаживай удочки, заряжай ружье и бери сколько надобно, только не безобразничай.

На окраину станицы высыпали казачата, за ними появилось взрослое население. От толпы отделились верховые, не спеша направились к подходившему отряду.

– Здорово дневали, станичники, – громко поприветствовал путников сотник и, услышав ответ, обратился к головному всаднику: – Будь здоров, Чеботарь, из каких краев путь держите?

– Из Моздока, Захар. Был наш черед нести там службу, – отвечал старший отряда.

– Неужто уже месяц пролетел? – изумился сотник. – Вот как время-то скачет.

– Лето на исходе, – согласился Чеботарь. – Как тут, все ли в порядке?

– Утром из секрета доложили, что на этом берегу Терека видали много следов, кажись, абреки на промысел подались.

– Не унимаются, окаянные! Банду Ахмет-Даргана сничтожили, так на их место новые норовят встать.

– Про Ахметку с его зятем слыхали. Срубил их казак из ваших.

– Да вот он, Даргашка, с войны возвращается. За Пятигорской и схлестнулись.

– Так он абреку родственник?

– А это еще доказать надо.

– И то правда, – сотник оглядел и подъехавших, и своих. – Заворачивай до моей хаты, Чеботарь, будем вас угощать.

– Спаси Бог на добром слове, Захар. Если только чихиря пригубим, – вежливо отказался старший отряда. – Нам до своей станицы дотемна надо добраться.

Сотник покрутил усы, выдержал нужную паузу и только после этого произнес:

– Заботу твою понимаем, брат казак. Тогда отведайте чихиря. До Червленной могу выделить наряд из малолеток, призванных в строевые.

– Ну что ж, пускай обвыкаются.

В обед отряд был в станице Червленной. Передав убитого воина родственникам, казаки помянули его по христианскому обычаю и, попрощавшись с обоими сопровождавшими, оставили завоеванных ими лошадей и тронулись дальше. Позади затихали ребячьи голоса, собачий лай и негромкий бабий вой, впереди стеной стоял карагачевый и чинаровый лес, сквозь который всадникам предстояло проехать.

Перекинув уздечки в левую руку, в правую они взяли заряженные ружья и, внимательно глядя во все стороны, вступили под сень деревьев. Толстые корни бугрились над дорогой, мешая набрать нужную скорость, из темных зарослей раздавались шорохи и трески.

Софи поневоле вбирала голову в плечи. Даже в непроходимом лесу в далекой уже России она не чувствовала себя такой незащищенной, как после недавней встречи с абреками, ранее неизвестными ей. Женщина поняла, что игры в казаки-разбойники закончились, теперь, если произойдет стычка, она будет беспощадной, не признающей никаких правил.

Дорога все ближе подходила к берегу реки, стал слышным шум воды, сквозь стволы проглядывались пенные струи.

И гром грянул. Не успел отряд оставить очередную станицу и втянуться в заросли кустарника вперемешку с камышовым сухостоем, как звучный выстрел сбил с лошади одного из молодых казаков, приданных для подмоги.

Всадники рассыпались по сторонам, высматривая стрелявшего, но чуть погодя раздался уже ружейный залп. По нему можно было судить, что нападавшие таились за складками местности, бугрившимися вдоль реки.

Дарган понял, что они попали в засаду, устроенную с таким расчетом, чтобы в любой момент можно было переправиться на правый берег Терека, куда инородцу проход был заказан. Поднимать казаков в атаку в таком месте не имело смысла, можно было положить весь отряд, не встретив противника лицом к лицу.

Крикнув чтобы она спряталась за лошадью, Дарган завалил кабардинца на землю и вскинул ружье, станичники последовали его примеру. Наступила тишина, нарушаемая лишь клокотанием пенной стремнины да треском сушняка – сквозь чащу неслось напролом стадо диких свиней, напуганных стрельбой. Где-то стрекотали лягушки, в небе делал однообразные круги ястреб, чуть поодаль его сторожила хищная птица с размахом крыльев в несколько раз большим, это вышел на охоту горный орел, строящий гнезда на заоблачных кручах.

Дарган поморгал, снова до рези в глазах всмотрелся в камышовые метелки, стараясь не пропустить ни малейшего движения, но те лишь дрожали свечками на легком ветру. От места, где хоронился Чеботарь, прилетел сигнальный посвист болотной птицы, казак продвинулся туда. Станичник рукой показывал, что он обойдет заросли слева, а Даргану предлагал повернуть вправо, к нападению прямо готовился его друг Горобец. Вместе с каждым из них ждали сигнала к атаке по нескольку терцев.

Хорунжий подоткнул за пояс полы черкески, подхватил шашку, чтобы не стукнула ножнами о камень, и кошкой сунулся в чащу. Над местом, где он скользил, махалки качались одинаково с порывами ветра, под ногами не хрустнул ни один сучок.

Когда до берега осталось несколько сажен, оттуда, куда ушел Горобец, донесся смачный хряск, похожий на тот, с которым отрубают голову человеку, и противник немедленно принялся палить из всех ружей. Местоположение стрелков высветилось как на ладони, они устроились за низким бугром между рекой и дорогой.

Дарган скатился к воде, по камням побежал к занятой врагом позиции, ему нужно было найти выгодный пятачок позади нее. Это почти удалось, но крайний из абреков вдруг обернулся и открыл рот, чтобы закричать. Дарган в упор разрядил в него ружье, выдернул из-за спины пистолет, навел его на второго абрека в синих штанах. Тот схватился за кинжал, залопотал что-то на своем языке. Казак выстрелил в него и взялся за шашку сам.

Чеченцы вскочили на ноги, ярость и страх перекосили их крепкозубые рты, в воздухе замелькали сабли. Из камыша вырвался распаленный битвой Горобец, на него бросились сразу трое чеченцев, но запоздали, потому что со всех сторон уже напирали терцы, сходу вступая в бой.

Расправившись с горбоносым разбойником в цветной тюбетейке, Дарган перенес внимание на джигита в добротном бешмете и в красных сапогах. Вид у него был необычным, он походил на закутанного платком юнца, надумавшего выдать себя за мужчину. Скорее всего, это был сынок богатого чеченца, которому не хватало разве что смерти, а когда он подал голос, Дарган с удивлением отступил назад. В этом возгласе казаку почудились женские ноты, словно какая-то девушка решила спрыгнуть с кручи в горную реку, а сил не рассчитала. Рядом с ним объявился еще один джигит, такой же хрупкий и гибкий, с трудом вращавший перед собой турецкую саблю.

– Гяур, ты ответишь за все, – крикнул первый из них, нанося удар клинком, и зашипел, брызгая слюной. – Грязная свинья, не достойная звания мужчины, твое место в загоне для скота…

Казак без усилий отбил саблю, так же легко пресек и вторую попытку юнца чиркнуть концом лезвия по собственной шее, принудив недоросля воткнуть его острием в землю. А когда в схватку вмешался второй джигит, Дарган отработанным приемом вырвал оружие из его рук и отбросил его на прибрежные камни. В голове его мелькнула мысль, что дело на этом можно и закончить, убивать подростков не поднималась рука. Но юнцы схватились за кинжалы и ринулись на него с обеих сторон. Дарган едва успел повернуть шашку плашмя, чтобы стукнуть ею по макушке того, кто приблизился первым, второго он поймал за рукав бешмета, рванув на себя, подставил ногу и бросил на землю.

– Вам молоко буйволицы еще надо сосать, а не на большую дорогу выходить, – с раздражением в голосе посоветовал он и добавил каждому крепкого пинка под зад со словами: – Передайте отцам, чтобы в следующий раз они приходили сами, а я их встречу.

– Ты уже встретил, – выплевывая кровь из разбитого рта, перевернулся на живот юнец. – Свою смерть!…

Он вдруг выдернул из-за спины пистолет и направил его на Даргана, который едва успел нанести абреку скользящий удар по виску. Концы платка распались на две части, обнажив розовое ухо с золотой серьгой, прикрытое светло-русыми волосами. Казак отступил назад, он понял, что перед ним была девушка.

– Спаси и сохрани, – озираясь по сторонам, истово закрестился он. – Откуда вас принесло, скурех чеченских, скудоумных.

Девушка застонала, из раны хлынула кровь и ручьем потекла за воротник бешмета, рука с пистолетом упала на землю. Чеченка умирала, ее бледные губы зашевелились, словно торопясь высказать что-то важное, о чем не довелось обмолвиться при жизни.

Дарган потянулся к папахе, на лице его отразилась растерянность, он почувствовал, как по жилам прокатилась волна холода. Тут он услышал вдруг, как позади звякнуло железо, и едва успел отклониться в сторону. Оставив в воздухе блестящий след, сабля вошла в землю, но джигит тут же поднял ее на второй замах.

Дарган машинально сделал выпад вперед. Инстинкт самосохранения, навечно вбитый в него войной, хотел лишь опередить противника, именно он, а не сам казак, четко выполнил свой долг, обезопасив хозяина от смертельной угрозы. Абрек сложился пополам и медленно завалился набок. Концом шашки Дарган вспорол материю, закрывающую его лицо, и снова похолодел, увидев ухо с золотой серьгой под светлыми волосами.

– Да что у вас, мужчины перевелись? – крикнул он, обращаясь к аулу на правом берегу Терека. – Что вы за нелюди, если своих баб перестали жалеть!

Плоские крыши с коническими трубами над ними отозвались стаей взлетевших черных грачей да двумя-тремя столбиками дыма. Аул, с истовой молитвой перед насыщением, нежился в послеобеденном сне. И вторая девушка, пошевелив обескровленными губами, сомкнула глаза навеки.

Эта картина заставила Даргана поднять голову, его накрыла слепая волна бешенства. Взметнув шашку, он пошел на абреков, как ходил на французов под Бородино, под Варшавой, под Парижем, осознавая лишь одно – врага надо уничтожить, чтобы он не успел убить тебя.

Сунувшегося на него бандита казак развалил на две половины с одного замаха, так же поступил он и со вторым джигитом. Глаза его отыскали разбойника с отрубленной рукой, тот выпучил белки с поседевшими зрачками, пустыми от страха, боли и ярости, не переставая тыкать культей перед собой.

– A-a, тебе мало? Подай тебе много, ты все равно будешь только жрать, срать, плодиться и спать на земляном полу в саманной сакле?! – зарычал Дарган. – Так получай сполна!…

Шашка с жутким хряском разрубила ключицу, вошла в тело едва не до половины грудной клетки и застряла там, зажатая ребрами. Абрек запрокинул голову, вытолкнул через рот волну крови, падая, забился подготовленным для праздника бараном, заколотым на пустыре за станицей. А Дарган уже выискивал нового противника, сегодня пролитой крови ему тоже было мало, он ехал домой в надежде найти наконец-то тихую пристань, его же снова вынесло в штормовое море.

Глава двенадцатая

– Д'Арга-ан, – прилетел откуда-то знакомый голос, и крик сразу повторился: – Месье д'Арга-ан, битве конец…

Он огляделся вокруг, как в тумане увидел трупы разбойников и казаков над ними, деловито обтирающих травой лезвия шашек. Путаясь в платье, к нему спешила его Софьюшка, на ходу заводя за ухо светлую прядь волос. В этом ухе посверкивала на солнце маленькая сережка с изумрудным камешком, цвет которого так шел к ее благородному бледноватому лицу. Но сейчас вид этого украшения, вдетого в розоватую мочку, вызывал у Даргана неприязнь, опершись на рукоятку окровавленной шашки, он уставился перед собой опустошенным взглядом, в груди разливался холодок отчуждения.

– Месье д'Арган… месье, – тихо позвала жена, боясь подходить ближе. – Не надо так смотреть, бой окончен.

Казак почувствовал на руке прохладу вместительной баклажки с чихирем, расцепив пальцы, подхватил емкость под донце. Он пил долго, жидкость хлестала через губы, пропитывая черкеску и рубаху под ней, а ему все казалось, что жажда не отступала. Последний глоток гулко прокатился по горлу, и баклажка опустела. Дарган отдал ее спутнице, его сухие глаза увлажнились.

– Софьюшка, прости меня ради Бога. Прав оказался тот офицер из Пятигорской, – с усилием заговорил он. – Я думал, что война закончилась, а она только начинается. Надо было бы пристукнуть вашего Наполеона и даже того, кто первым захотел силой отнять что-то у другого человека, тогда люди, глядишь, чуток поумнели бы.

– Люди никогда не поумнеют, но… Все пройдет, месье. – Жена решилась погладить его по плечу. – Мы видели много…

– Я не о том, – отстранился казак. – Сдуру потащил тебя в земли, где человек живет по звериному закону – кто сильнее и ловчее, тот и прав. А ты не такая.

– Я люблю тебя, – снова потянулась она к нему. – Все будет хорошо.

Дарган погладил ее по голове, прижал к груди и уставился в одну точку. По его лицу побежали едва заметные тени.

– Не выживешь ты здесь, – наконец признался он. – Для человека путь сюда заказан, кругом одни бирюки да чакалки о двух ногах.

– Казаков много, семья, дети, дом… Будем жить, – засмеялась она, не соглашаясь. – Месье д'Арган, пора ехать в станицу Стодеревскую, домой пора.

Казак долго вглядывался в светлые глаза, ставшие родными, пока не понял, что высмотреть в них что-то новое не удастся все равно – они до краев были залиты одной лишь любовью. Редкие в здешних краях голубые зрачки отражали только его самого да синий полог неба, раскинувшийся над ними. Этого было достаточно на всю оставшуюся жизнь, он обхватил жену за талию, крепко поцеловал в губы.

– Ты права, Софьюшка, надо двигаться, пока еще какая оказия не приключилась.

Казаки не стали возиться с трупами, которые, по местному обычаю, следовало бы передать родственникам с правого берега Терека. Они рассудили так: кто спровоцировал нападение, тот пусть за него и отвечает. К тому же обычным столкновением стычку назвать было трудно, скорее она походила на кровную месть родственников главаря абреков Ахмет-Даргана и его зятя, убитых накануне. На это указывало участие в бою двух женщин со светло-русыми, как у главаря, волосами, их предсмертные проклятия. Когда Дарган поделился этими раздумьями с Чеботарем, тот перекинул ружье в левую руку, правой потрепал дончака, мерно качающего холкой. Дорога вновь нырнула под сень карагачевых деревьев, пятна света забегали по черкескам, золотым сиянием отражаясь в начищенных газырях.

– Так оно и есть, Даргашка, иначе зачем бы чеченцам портить отношения с нами, – подергав за уздечку, басовито загудел старый казак. – Женщины, которых ты срубил, доводились Ахмет-Даргану родными дочерьми, остальные джигиты – его дальние родственники. Я думаю, что чеченцы из других тейпов в это дело вмешиваться не станут, им не позволят старейшины, потому что так недолго извести и весь их род. А эти решили показать преданность традициям.

– И показали, – вздохнул Дарган. – Не думал, не гадал, что на пути к родному дому придется лишать жизни баб… За всю войну такого не было.

– Оттого и говорят, не знаешь, мол, где упадешь, а где встанешь, – Чеботарь сунул деревянную люльку в рот и запыхтел душистым турецким табаком. – Но на тебе вины нет. Первым в драку ты не совался ни в тот раз, в степу, ни во второй, в ущелье, когда кончили зятя Ахметки, ни в этот третий, на берегу Терека, когда порешил его дочерей. Значит, закона гор ты не нарушал.

– Мы сами живем по горским правилам, я привык почитать их с малолетства.

– Иначе здесь не выдюжишь. Хочу упредить, что у Ахметки еще одна дочка осталась, старшая, с малыми на руках. Один из них мальчик.

– Мне про это известно.

– От кого?

– От ее мужа, которого срубили в ущелье за Пятигорской.

– Когда внук вырастет, за отца с дедом отомстить обязан будет. Так у них заведено.

Некоторое время всадники ехали молча, не переставая зыркать по сторонам настороженными взглядами. Из-под копыт лошадей то и дело взлетали фазаны, глухари и вальдшнепы, но кони привыкли к хлопанью крыльев, они даже ухом не вели. Прямо на виду сновали зайцы и дикие свиньи, за поваленным деревом дорогу перешел олень с ветвистыми рогами, рыжими хвостами заметали следы хитрые лисицы, где-то в глубине протяжно и сыто зевнул бирюк. Лес жил своей жизнью, не вмешиваясь в судьбы живых существ, населяющих его, наоборот, стараясь спрятать их от опасностей. Изредка раздавался треск раздавленного сучка или писк зазевавшейся мыши, но не слышалось ни металлического бряцания, ни постукиваний и позвякиваний, хотя казаки были увешаны оружием до макушки. Прирожденные воины, они с малолетства были приучены приторачивать боевое снаряжение так, чтобы оно не шелохнулось в назначенном ему месте.

Дарган втянул ноздрями пахучий дымок от трубки соседа. Он не курил, но сейчас с удовольствием бы приложился к люльке, выструганной из корешка чинары.

– Дядюка Чеботарь, а ведь Ахмет-Даргана с его зятем убивал не я, на мне кровь только его дочерей, – решил признаться он. – Но если бы меня не опередили, я бы все равно их срубил.

– Уже грех легче. Четыре чеченских трупа – это многовато будет, к тому же все покойнички из одной семьи. А кто абреков порешил? – повернулся к нему старший отряда.

– Этого сказать я не могу.

– Ну и не говори, – легко согласился ветеран. – До той поры, пока кровник твой за Тереком вырастет. Впереди у тебя восемнадцать лет на размышления, постарайся за это время не растерять казацкой доблести, правоту свою надо уметь доказывать.

– Это нам известно.

– Как приедешь домой, займись обустройством семейного гнезда, чтобы в хате не переставали звенеть детские голоса, особливо мальчишечьи. Они не будут от беды или иной напасти платками носы закрывать, первыми подставят грудь за отца. Не мне тебя учить, но тыл у мужчины должен быть надежно защищен.

– Кое-какие наметки у нас есть.

– Вижу, не слепой, иначе между казацкими черкесками не трясла бы сейчас кисейным подолом французская скуреха, – добродушно засмеялся Чеботарь и тихонько прикрикнул на лошадь: – Куда понесла, скаженная, неужто конюшню почуяла? Тпру-у, резвая, кабы не пришлось тебе опять удила закусывать.

Лес кончился, дорога снова нырнула в заросли камыша, осоки и кустарника, из чащи вспархивали тучи уток, рябчиков и куликов со становящимся на крыло потомством. Птицам наступала пора отправляться в дорогу, осень еще совсем не чувствовалась, но пернатых обмануть было нельзя.

Дарган успел присоединиться к жене и теперь, изредка подергивая за конец веревки, которой были соединены лошади из его табуна, поглядывал на нее, силясь угадать, как же она оценивает местность, где им предстояло жить. Но Софи целиком ушла в свои мысли, к тому же нескончаемая верховая езда порядком надоела ей. Бедра снова налились ноющей болью, железным поясом обхватившей низ живота, и женщина с сожалением подумала о том, что у себя дома никогда столько не ездила, да и сами седла на далекой родине были не такими жесткими. Заметив ее далеко не радужное состояние, Дарган счел за лучшее не донимать жену расспросами и сосредоточил внимание на природе.

Отряд казаков стал неторопливо выбираться из зарослей, когда вдруг от места, на котором недавно произошел бой, донеслись дикие вопли, приглушенные расстоянием. Они сопровождались несколькими ружейными выстрелами, сделанными без всякого порядка, как на чеченской свадьбе или на похоронах. И вновь высокие голоса издали тоскливый вой, будто загнанные в угол голодные бирюки принялись оплакивать свою судьбу. В нем слышалась и ярость на более сильного противника, и кровожадная мечта о скорой мести.

– Кажись, из аула за нашей схваткой с абреками все же следили, – предположил кто-то из казаков, когда отряд остановился. – Не иначе чеченцы переправились на наш берег, чтобы забрать трупы убитых.

– Очередной намаз закончился, вот они и зашевелились, – поддакнул его товарищ.

– Лишь бы им не пришло в голову броситься за нами в погоню, – насупил суровые складки на темном лице Чеботарь. – Назарка, а ну проскачи до лесной кромки да понаблюдай за нехристями. Дюже голову не высовывай, они сейчас от злобы себя не помнят, если заметят, в капусту порубят.

– Знаю я их повадки, дядюка Чеботарь, – сказал Назарка и проворно завернул дончака в обратную сторону. – Если сунутся, что мне делать, стрелять или уходить молчки?

– Гони до нас молчки, а мы пока тут подготовимся.

– Так, может, стоит вернуться и добить разбойников? – кинув быстрый взгляд на верткого малолетку, предложил Дарган, который чувствовал неудобство за то, что стычка с чеченцами произошла в том числе и по его вине. – Все меньше останется кровников.

– Как раз кровников-то там и нет. Это плачут родные и друзья родственников Ахмет-Даргана, дочери которого решили отомстить за вожака с его зятем, – успокоил казака старший отряда. – Если их оставить наедине с горем, то они выплеснут его, заберут трупы и уберутся на правый берег. Схватка произошла по вине убитых.

– Я тоже проскочу с Назаркой, посмотрю, как они будут переходить через реку.

– Мне тебя учить не след, – пробормотал в густые усы Чеботарь.

Под встревоженным взглядом спутницы, Дарган вслед за Назаркой пришпорил коня и пропал среди непролазной зелени, окружавшей тропу. Долго скакать не пришлось, скоро за ветвями показался край поляны, на которой собрались в круг чеченцы, наконец-то переставшие издавать вопли и качающиеся в ритуальном танце, сопровождаемом однообразным гортанным песнопением.

Спешившись, казак знаками показал, чтобы малолетка оставался в седле, сам залез на ветвистый карагач, раздвинул листву. Посреди круга, образованного джигитами, лежали убитые абреки, в том числе и замотанные платками молодые женщины, руки у всех были вытянуты вдоль тел, накрытых покрывалами. Через равные промежутки времени мужчины поднимали ладони кверху, омывали воздухом бородатые лица и снова впадали в малоподвижное состояние с притоптываниями на месте, не переставая испускать низкие горловые звуки. За их спинами топорщились дула старинных ружей, пояса черкесок оттягивали сабли и кинжалы с широкими рукоятками, у некоторых из-за ремней выглядывали изогнутые ручки пистолетов. Если бы кто-то из мирных людей, населяющих центральную Россию или Европу, увидел эту сцену, то он подумал бы, что горцы готовятся принять участие в крупномасштабных военных действиях. На самом же деле их грозный вид представлял из себя повседневную форму одежды.

Отпевание убитых длилось долго. Даргану надоело сидеть на толстом суку, он подумывал о том, чтобы спрыгнуть на землю и пуститься в обратную дорогу, и пусть бы чеченцы продолжали свой ритуал хоть до завтрашнего утра, но тягучее песнопение неожиданно оборвалось. Джигиты подхватили трупы своих соплеменников за плечи и за ноги и понесли их к реке. Возле берега на воде покачивались несколько лодок, похожих на деревянные короба. Погрузив тела, чеченцы сорвали со спин ружья, быстро зарядили их, сделали несколько выстрелов и, повернув искаженные яростью лица по направлению к казачьей станице, выкрикнули злые проклятия. Затем они умостились в лодках и отчалили на свою сторону.

Дарган облегченно вздохнул. Через несколько минут они с Назаркой опять заняли места в казачьем строе, и отряд продолжил движение.

Вскоре путь снова преградил казак из секрета, перемолвившись с Чеботарем, он подскочил к Даргану, молча похлопал его по колену и исчез, словно и не появлялся. Стена камыша скоро раздвинулась, взглядам открылся небольшой луг, на котором паслись лошади, коровы и овцы. Показались белые хаты, стоящие на столбах, с крытыми чаканом крышами, с резными наличниками и маленькими окнами, с пирамидальными тополями – раинами, высившимися по всему периметру населенного пункта.

Софи повернулась к мужу, собираясь задать вопрос, и осеклась, тут же осознав его настроение. Дарган раздернул воротник на рубашке, привстал в стременах, казалось, он готовился уподобиться птицам, срывающимся из-под лошадиных копыт. Лицо казака побледнело, по щекам побежали красноватые полосы, таким взволнованным она не видела его ни разу.

– Вот мы и дома, Софьюшка, – сдавленным голосом прохрипел он.

– Это Стодеревская? – оживилась она.

– Родная станица… Вот, кажись, и добрались.

Дарган смахнул пот со лба рукавом черкески, поморгал воспаленными веками, затем оглянулся на табун, будто проверяя, все ли лошади на месте. Казаки понимающе заулыбались. Они не раз покидали родные места, чтобы через какое-то время возвратиться под отчий кров, и чувства, овладевшие их товарищем, были им ведомы.

– Даргашка, послать кого за твоими? – донеслось от передних рядов.

– Не надо, встреча будет веселей, – откликнулся тот.

Через малое время кто-то доложил:

– Кажись, без нас обошлось, все Даргановы и без доклада в передних рядах.

От станицы отделилась большая группа всадников и наметом помчалась навстречу казакам. Впереди рвал уздечку на строевом скакуне вихрастый парень в нательной рубахе и черных шароварах, не отставала от него девушка лет пятнадцати с разметанными волосами, в красной нижней сорочке, в каких им полагалось ходить только по дому. За ними спешили станичники, каждый в том, в чем захватило его известие о возвращении с войны героя-станичника. Наверное, казачок из секрета не утерпел и слетал домой, чтобы оказаться первым вестником, ведь до Даргана с боевых позиций казаки возвращались только после тяжелых ранений.