Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Юрий Сотник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

1950 г.

КИНОХРОНИКА

В ту субботу, придя из школы и пообедав, я вынул из шкафа самодельный киносъемочный аппарат и приступил к своему обычному занятию: я завел пружину аппарата, наставил пустой, без пленки, аппарат на кошку, умывавшуюся посреди комнаты, и нажал на спуск. Аппарат затрещал; кошка посмотрела на меня долгим взглядом, зевнула, потянулась и ушла под кровать. Я побрел на кухню и наставил рамку видоискателя на маму, которая мыла посуду. Кинокамера снова затрещала. Мама тяжело вздохнула и покачала головой: – Боже! Как ты мне надоел со своим аппаратом! Я тоже вздохнул и поплелся прочь из квартиры. Во дворе на лавочке сидела старушка. Перед ней катали жестяной самосвал двое малышей. Я навел свою камеру на них. – Все трещит и трещит! – прошамкала старушка. – Которые дети книжки читают или играют себе, а этот все трещит и трещит... Больше я трещать не стал. Я вернулся домой, спрятал свой аппарат, сел у стола и уныло задумался. Прошло уже десять дней, как я с помощью папы построил свою киносъемочную камеру и проектор к ней. Выглядела моя камера неказисто, но первая же пленка, снятая ею, оказалась вполне приличной. С тех пор и начались мои мучения. Папа купил мне два мотка пленки. Первый пробный моток я сгоряча извел на всякие пустяки, а стоил он не так уж мало. Я дал папе слово, что больше не истрачу зря ни одного кадрика. Я решил на оставшейся у меня пленке снять такую боевую, такую увлекательную кинохронику, чтобы все зрители были поражены. Несколько дней я слонялся со своим аппаратом по городу, ожидая, что случится какое-нибудь происшествие, но ничего не случалось. Я надоел всем родным и знакомым, расспрашивая их, не готовится ли где-нибудь интересное событие, но так ничего и но узнал. Моточек пленки лежал нетронутым в моем столе, а сам я утешался лишь тем, что наводил пустой аппарат то туда, то сюда и заставлял его трещать на холостом ходу. Этим треском я тоже всем надоел, да и самому себе порядком надоел. Раздался звонок. Я вышел в переднюю, открыл дверь и увидел своего двоюродного брата, пятиклассника Владю Аникеева. Я сразу догадался, что у Влади что-то произошло. Занятия в школе давно кончились, а он был с портфелем в руках. Кроме того, обычно солидный, аккуратный, он имел сейчас какой-то растрепанный вид: пальто его было распахнуто, воротник гимнастерки расстегнут, а большие круглые очки сидели криво на его носу. – Здравствуй! Дело есть! – сказал он, хмуро взглянув на меня, и стал снимать пальто. – Из школы? – спросил я. – Ага! – Что так поздно? – Сбор проводил. – Отряда? – Нет, с третьим звеном. Владя прошел в комнату и стал разглядывать в зеркале свое лицо. – П-подлецы! – процедил он сквозь зубы. Тут только я заметил, что правая дужка его очков сломана, а вдоль щеки тянутся четыре царапины. – Ты что, дрался, никак? – спросил я. – Разнимал, – проворчал Владька, не отрываясь от зеркала. – Кого разнимал? – Третье звено. – Вот это звено! На сборе подрались? – Нет, после. – Владя поправил на носу очки, но они тут же снова съехали набок. – А что за сбор у вас был? – На тему "Дружба поможет в учебе и труде". Я плюхнулся на диван и захохотал. Владя отошел от зеркала. – Тебе смех, конечно, а меня как председателя на каждом совете дружины за это звено прорабатывают. – Он сел на стул, расставив ноги и опершись руками о колени. – В общем, давай ближе к делу. Твой аппарат работает? Я сразу перестал смеяться: – Работает. – И пленка есть? – Есть. Только немного. Моточек один. Владя пристально смотрел на меня сквозь перекошенные очки. – Кинохронику снять хочешь? Боевую? Тут уж я совсем насторожился: – Конечно, хочу! А что именно! – Драку. Настоящую. Четверо мальчишек будут драться и, может быть, три девчонки. Я так и подскочил. Я прямо ушам не верил, что мне привалило такое счастье. – Владька! Ты не врешь? Кто будет драться? Где? Когда? – Завтра в девять утра. В парке. Третье звено будет драться. – Опять третье звено! – Ага! Погоди, я тебе обрисую положение. – Владя придвинулся со стулом поближе ко мне. – Понимаешь, в нашем отряде с дружбой не совсем благополучно. Мы с Люсей, нашей вожатой, за один только месяц два мероприятия по внедрению дружбы провели: сбор отряда на тему "Отлично учиться и крепко дружить" и литературную викторину на тему "Классики мировой литературы о дружбе". Мы с Люсей и сами замучились и ребят замучили, готовя эти мероприятия, а дружба все еще не на высоте. Особенно в третьем звене. С ним прямо спасу нет! Как перегрызлись летом из-за чего-то, разделились на две партии, так до сих пор и воюют. Мы с Люсей думали, думали, как с ними быть, и решили для них специальный сбор звена организовать, посвященный дружбе. Главарю одной партии, Андрею Тарантасову, велели доклад подготовить на тему "Зачем нужна дружба", а его врагу, Оське Дробилкину, поручили сделать содоклад "Что мешает нашей дружбе". Тане Зарубиной (она у них поэтесса) заказали стихи о дружбе написать и всех вместе заставили песню разучить – "Дружно шагает наше звено". Сегодня, значит, и провели. Андрей свой доклад благополучно сделал, а Оська как начал свой содоклад, так сразу и заявил, что дружбе мешают Андрюшка и его компания и что все они такие-то и расперетакие-то. Мы с Люсей их кое-как угомонили, но дальше сбор все равно насмарку пошел: Татьяна стихи читать отказалась, а песню они такими голосами провыли, меня аж мороз по коже продрал. А после сбора выхожу из школы на улицу, смотрю, а они уже! Гришка Тамару за косу ухватил, а Зинаида Гришку портфелем по голове, а Оська... Словом, каждому дело нашлось. Я вмешался, и вот тебе результат. Мило, а?.. – Ну ладно! Ты давай главное говори: о завтрашнем дне. – Погоди! Сейчас будет главное. Подоспели старшеклассники, разогнали их, и они отправились по домам. А я задержался: все пытался дужку к очкам приладить. Наконец иду домой, вхожу в парадное (мы с Гришкой на одной лестнице живем) и слышу на верхней площадке голоса. Там уже собрались Гришка, Андрей и Татьяна. Останавливаюсь, прислушиваюсь и знаешь, что слышу? Гришка с Андреем сговариваются на Оську засаду устроить. Тот, понимаешь, завтра в кино собирается на десять утра, а эти хотят с девяти в парке засесть и его подстеречь. И Татьяна с ними пойдет: из кустов будет смотреть. Я, значит, послушал их, послушал, тихонько вышел из парадного и бросился к Оське. Прибегаю к нему и говорю: так, мол, и так, ты завтра по тропинке, что через парк ведет, не ходи – там тебя Гришка с Андреем отлупить собираются. А он очень обрадовался и говорит: "Спасибо, что сказал. Я завтра с собой Никиту возьму и всех наших возьму, и мы сами на них засаду устроим и так их отделаем, что папа с мамой не узнают". Я прямо на Оську глаза вытаращил. "Ты что, спятил? – говорю. – Ты думаешь, я, председатель совета отряда, к тебе прибежал, чтобы такое побоище организовать?" А он отвечает: "Ты меня не агитируй! Тут вопрос принципиальный. Гришка с Андреем затеяли хулиганский поступок, а хулиганам нужно давать отпор. И имей в виду, говорит, если ты Гришку с Андреем предупредишь, мы тебя самого отлупим, хоть ты и председатель". Я посмотрел, посмотрел на Оську и вдруг сказал: "Ладно! Поступайте как знаете! Никого я предупреждать больше не буду". Это знаешь, почему? Я вспомнил о тебе и принял такое решение: пусть они дерутся завтра сколько им влезет, а ты их потихоньку сними. А потом мы твою кинокартину в школе покажем. Пусть на них вся дружина полюбуется! Может, хоть такой позор их перевоспитает! Я вообще человек сдержанный, но тут я обнял Владьку, чмокнул его в щеку, потом два раза перекувырнулся через голову на диване. Когда я успокоился, Владя объяснил мне подробно, в каком месте парка будет засада, и на прощанье крепко пожал мне руку. – Желаю удачи. Я бы сам с тобой завтра пошел, да мы с утра за город уезжаем. Проводив Владю, я подумал, что мне надо заранее осмотреть место завтрашней съемки. Я побежал в парк. Местечко, выбранное вояками из третьего звена, было очень удобно для засады. Парк в нашем городе большой, старинный. Он больше похож на лес, чем на парк. Полянка, через которую шла тропинка к кинотеатру, была со всех сторон окружена густым кустарником. Даже находясь в трех метрах от полянки, нельзя было бы разглядеть, что на ней происходит. А вот выбрать подходящую позицию для съемки оказалось не так-то просто. С полчаса я лазил по кустам да раздумывал, как быть. Заберусь поглубже в кусты и вижу, что ветки обязательно заслонят мне объектив, выберусь поближе к полянке и понимаю, что этак меня в два счета обнаружат, а этого мне вовсе не хотелось. Судя по рассказам Владьки, в третьем звене такой народ, что они сначала отлупят человека, а потом подумают, стоит ли его лупить. Пускай они пятиклассники, а я шестиклассник, но их-то ведь много, а я один! На краю полянки рос большой клен. Я осмотрел его. Листва клена уже сильно поредела, и спрятаться в ней было трудно, но я подумал, что во время драки люди не интересуются тем, что делается у них над головой. Я решил снимать с клена. Дома я весь вечер чистил и проверял свой аппарат и разводил химикалии, чтобы завтра же проявить пленку. Когда все легли спать и потушили свет, у меня появилось мрачное предчувствие, что меня завтра побьют. Но я вспомнил, что настоящим кинооператорам приходится снимать и на Северном полюсе, и в Антарктиде, и в лесах, кишащих дикими зверями, и в кровавых сражениях. И мне даже стало приятно от мысли, что я тоже буду подвергаться опасности. А утром, около девяти часов, я уже находился на своем боевом посту: лежал животом на нижней ветке клена, держа перед собой заряженный и заведенный аппарат. Утро стояло ясное, солнечное. С высоты трех метров мне открывался красивый вид. Кустарники, которыми зарос почти весь парк, казались клубами бурого дыма, а над ними, как языки пламени, подымались красные, желтые, оранжевые клены, березы и тополя. Сначала я думал, что мне ничего не стоит пролежать на моей ветке хоть до самого вечера, но чем дольше я лежал, тем больше обнаруживал под собой каких-то бугров и сучков, которые все больнее впивались в тело. Минут через десять мне стало совсем невмоготу, и я сел верхом, чтобы немного передохнуть. Сел... да так и замер. Вблизи послышался легкий топот, и на полянку со всех ног вылетел мальчишка в лыжном костюме. Круто свернув с тропинки, он поскользнулся, шлепнулся, вскочил и нырнул в кусты где-то справа от меня. Не успел я и глазом моргнуть, как примчались две девчонки: одна блондинка, другая ярко-рыжая. Они приостановились, повертелись на одном месте с огромной быстротой, потом бросились в разные стороны и тоже исчезли в кустах. Последним прибежал еще мальчишка, маленький, худенький. Он прятаться не стал. Он с ходу опустился на карачки, сделав полукруг, подполз к крайнему кусту и стал выглядывать из-за него на тропинку. Тут только я опомнился. Бесшумно и стремительно я снова растянулся на ветке и так напоролся животом на сучок, что от боли даже крякнул, как утка. Четверо внизу не заметили этого. – Идут? Ося, идут? – громким шепотом спрашивали из кустов. – Не! Не видать, – отвечал маленький мальчишка. – Ось! Где ты их видел? Где ты их видел? – Метров двести от нас... Мы уже в парк входили. Я посмотрел назад, а они из переулка на площадь выходят. Девчата! Зина, Тамара, слушайте: мы с Никитой на мальчишек нападем, а вы сразу на Таньку наваливайтесь. Ладно? Блондинка за своим кустом ничего не ответила, а рыжая проворчала почти басом: – Ну да еще! Станем мы драться! Что мы, хулиганки какие... Оська снова взглянул на тропинку и тут же подался назад: – Идут! Трое в кустах затихли. Я не мог видеть тропинку, я видел только Оську, наблюдавшего за ней. Он то припадал грудью к самой земле, то ложился на бок, то снова поднимался на четвереньки. – Идут! – шептал он в страшном волнении. – Метров пятьдесят осталось. Остановились... Ой! Одеваются во что-то... Ой!.. Маски надевают. Маски! Черные! Идут! – Оська попятился, заполз в кусты и уже оттуда торопливо прошептал: – Девчата! Зина! Если Танька будет мальчишкам помогать, вы с Тамаркой свои предрассудки бросьте, слышите? – Угу, – послышалось из-за куста, сквозь который маячило рыжее пятно. Больше никто не произнес ни слова. И вот на полянке появились еще трое заговорщиков. Поэтесса Татьяна имела наружность, очень подходящую для поэтессы: у нее были темные локоны, бледное лицо и большие черные глаза с длинными ресницами. Обоих спутников ее даже без всякой драки стоило снять на кинопленку. Чтобы Оська их не узнал, они напялили на себя черт знает что: лица обоих были закрыты масками, вырезанными из темной тряпки. Кроме того, один мальчишка был до пят закутан в старый байковый халат малинового цвета, а на другом был драный свитер и огромные брюки галифе шириной чуть ли не в рост самого мальчишки. Они остановились среди полянки и стали оглядываться. – Мальчики, а где кляп? У кого кляп? – нежным голосом спросила поэтесса. Гриша, у тебя кляп? – У меня. – Заговорщик в галифе вынул из кармана скомканный носовой платок и длиннющую толстую веревку, – Только зря вы все это. Лучше просто отколотить его, как все люди делают, и порядок. Татьяна заспорила с ним: – Знаешь, Гришка... В тебе вот ни на столечко фантазии нет! Ну что интересного, если вы его отколотите? А тут... Тут прямо как в кино! Он идет, вдруг на него налетают двое в масках, затыкают рот, привязывают к дереву и исчезают. – А первый прохожий его развязывает, – добавил Гришка. – Ну и пусть развязывает, – вступился Андрей. – Зато он на всю жизнь это запомнит. А какой толк в твоем колочении? Он к нему с детства привык: его каждый день кто-нибудь лупит. Гриша сказал, что ему, в конце концов, все равно, как поступят с Дробилкиным, и что ому только жалко веревки, которую Оська им, конечно, не вернет. Все трое умолкли. Поэтесса отошла от своих спутников и стала разглядывать их с таким видом, словно это были прекрасные статуи. Вот она заулыбалась, прищурив глаза и наморщив нос. – Ой, мальчики, какие вы интересные! – пропищала она тоненьким голоском и, оглянувшись вокруг, потирая ладошки, добавила: – И вообще, как все это интересно! Как интересно!.. – Интересно, да? Интересно? – басом рявкнула Зинаида и вылезла из кустов. – Интересно! Интересно! – закричала вся Оськина компания, выскакивая на полянку. Заговорщики оторопели, но не пытались бежать. Они только головами вертели во все стороны. Я приник глазом к видоискателю. События стали развиваться очень быстро. Рыжая коренастая Зинаида, пригнув голову, упершись кулаками в бока, пошла на поэтессу: – Тебе интересно, да? Очень интересно, да? Интересно, как человека мучают, да? Поэтесса тихонько пятилась, нацелив на Зинаиду две растопыренные пятерни. – Только тронь, Зинка! Только тронь! Только тронь! Только тронь!.. Белобрысая Тамара прыгала перед Гришкой с Андреем, издеваясь над их костюмами, и называла их "шутами гороховыми". Никита, ухмыляясь, засучивал рукава и бормотал, что сейчас кое-кто узнает, как втроем на одного нападать. – Никита! Никита, дай им! Дай им! – надрывался Оська, держась поближе к кустам. – Вы слышали? Вы слышали, что они хотели со мной сделать? Кляп в рот! Как бандиты настоящие! Никита, дай им, чего боишься! Дай им! Вдруг Тамара подскочила к Грише и сдернула с него маску. Тот вытянул ее пониже спины сложенной в несколько раз веревкой. Дальше все пошло как по маслу: Тамара завизжала и ухватилась за веревку; Никита налетел на Гришу и повалился вместе с ним на землю. На помощь Грише бросился Андрей. На Андрея, оставив Таню, напала Зинаида, а через секунду ей в волосы вцепилась сзади поэтесса. – Ура-а-а! Бей! – завопил Оська, почти совсем исчезая в кустах. Весь дрожа от радости, чувствуя, что наступила самая счастливая минута в моей жизни, я поймал в видоискатель кучу малу, которая образовалась подо мной, нажал на спуск и... прямо похолодел. Раньше я никогда не обращал внимания на то, как трещит мой киноаппарат. Только теперь я по-настоящему услышал его. Он тарахтел, как пулемет. Наверное, во всем парке было слышно. Драка внизу прекратилась. Куча мала распалась. Взъерошенные, растрепанные члены третьего звена подняли головы. Оська вылез из кустов. Я остановил аппарат. Глубокая тишина наступила вокруг, и в этой глубокой тишине семь человек смотрели на меня, а я глядел сверху на них. – Во! Шпион! – сказал наконец Оська. Не спуская с меня глаз, Андрей зачем-то обошел вокруг клена. Маска его болталась на шее. У него были раскосые, как у китайца, глаза и под правым глазом темнел синяк, набитый, как видно, еще во вчерашней драке.

– Слезай! – сказал он. Я пробормотал, что мне незачем слезать, что мне и здесь хорошо. – Эй, ты! – закричал Оська. – Слезай, когда тебе приказывают! Не слезешь, так мы сами к тебе заберемся. Тогда кувырком полетишь оттуда... Никита, Никита! Давай лезь на дерево! Чего ты боишься, давай лезь!

Пятиклассника Никиту можно было принять за восьмиклассника – такой он был здоровый. Я посмотрел, как он неторопливо поплевывает на ладони, и понял, что мне лучше будет спуститься без его помощи. Сползая со своего клена, я старался думать о том, что многие кинохроникеры часто подвергаются опасности и что я должен радоваться тому, что сейчас со мной произойдет, однако никакой радости так и не почувствовал. Как только я спустился, вояки окружили меня со всех сторон. Девочки молчали, а мальчишки ухватили меня за ворот, за рукава и стали трясти. – Ты кто такой? – Ты что там делал, на дереве? – Это что за штука у тебя? Говори! Что это за штука? – Киноаппарат, – ответил я чуть слышно. Никогда я не думал, что это слово на них так подействует. Мальчишки сразу сбавили тон. – Чего-чего? – переспросил Оська. – Ну, кинокамера съемочная, – повторил я. Все притихли и переглянулись. Потом Зинаида пробасила: – Это как такое "кинокамера"? Чтобы в кино снимать? – Ага! – В настоящее кино! – воскликнул Оська. – И работает? Взаправду? – Работает... – И ты нас снимал?! – Снимал. Только я не затем на дерево забрался, чтобы вас снимать. Я хотел пейзаж красивый снять, а тут пришли вы, и... – И ты нас снял?! В настоящее кино! – еще громче закричал Оська. – И все получится? И все на экране будет видно, как мы деремся, и все такое? Я кивнул. – Во! Слышали? – ухмыляясь, сказал Никита. – О-о-о-о-ой! – пропищала поэтесса и запрыгала на одном месте. Затем они пристали ко мне: – Ты когда проявишь пленку? – Ты нам покажешь, когда проявишь? – Слушай! Пойдем сейчас к тебе, ладно? Ты будешь проявлять, а мы тебе помогать... И сразу нам покажешь... Теперь, когда опасность миновала, мне стало очень досадно, что моя киносъемка сорвалась. Я сказал угрюмо: – А чего ее проявлять! Я вас и снять-то как следует не успел. Три секунды какие-нибудь... Вояки огорченно притихли, но Оська быстро нашел выход: – Так давай мы сейчас додеремся, а ты нас сними. Ребята, пошли на старое место! Кто кого бил, так и продолжайте. А ты лезь на дерево, снимай! Я сказал, что хочу снимать настоящую кинохронику, а не спектакль и что зря тратить пленку ценою в двадцать три рубля я не буду. – Да ты и снимешь настоящую кинохронику, – сказал Андрей. – Мы взаправду будем драться. Верно, ребята? – Конечно, взаправду! – подхватил Оська. – Мы так друг другу надаем – ты просто пальчики оближешь. Слушай! Тебе пленки жалко, да? Так мы тебе денег соберем, чтобы ты новую купил! На! Держи пока четыре рубля. Ребята, давайте у кого сколько есть, остальное потом додадим. Денег при себе больше ни у кого не оказалось, но все дали мне честное пионерское, что сегодня же соберут двадцать три рубля и даже сами купят пленку. Мне, конечно, очень хотелось поработать заряженным аппаратом, а не трещать им вхолостую. Я согласился. Все обрадовались и вернулись на то место, где была куча мала. Только Зинаида не пошла с остальными. – Зина, чего ты? Иди! – позвала ее Таня. Зинаида насупилась и пробасила: – Не пойду. И тебе, Таня, не советую. Было бы что другое, а в драке сниматься... Мы, Таня, как-никак девочки все-таки. – Зина, но ведь это же кино! – сказала поэтесса. – Если бы мы в жизни дрались, тогда другое дело... А ведь это же в кино! Зинаида наконец согласилась. На клен я больше не полез, а снял потасовку с земли. После съемки мы пошли ко мне и подняли дома такой тарарам, что папа с мамой сбежали к знакомым. Несколько часов мы проявляли пленку, промывали, отбеливали, засвечивали, снова проявляли и фиксировали. Пока пленка сохла, мальчишки осмотрели мой киноаппарат и прикинули, кто какие детали может достать. Девчонки с Татьяной во главе успели за это время придумать такой киносценарий, что, если бы снять по нему картину, потребовалось бы пленки на несколько тысяч рублей. Наконец лента просохла. Я занавесил окна и установил проекционный аппарат. Когда я демонстрировал кинокартину, зрители прямо-таки выли от восторга, а я все губы себе от досады искусал. Это была не хроника, а одно недоразумение. Участники потасовки все время смотрели в объектив, улыбались и так нежно касались друг друга кулаками, словно у них были не руки, а водоросли какие-то. Только у Оськи Дробилкина было зверское лицо, и он работал кулаками очень энергично, но бил он ими лишь по воздуху перед собой. Так закончилась моя попытка снять боевую кинохронику. Моточек пленки мне купили на следующий день, но он до сих пор лежит неиспользованный. Такой счастливый случай, какой я упустил, еще раз едва ли подвернется. Члены третьего звена строят киноаппарат, каждый день бегают консультироваться ко мне и уже собрали тонну металлолома, чтобы купить объектив. Их теперь водой не разольешь.

1957 г.

БЕЛАЯ КРЫСА

Боря трубил в горн. Леня бил в барабан. За ними шли Вава и Дима, а впереди выступала звеньевая Таня Закатова. Лоб ее был перевязан бинтом (она недавно упала с дерева), на затылке торчала темная метелочка волос. Эта метелочка резко дергалась, когда Таня оглядывалась на звено. – Вава! Почему не в ногу?.. Димка! Отстаешь! Дело было серьезное: Таня Закатова несла пакет с очень важным посланием. В этом послании сообщалось, что "карбиды", то есть пионерлагерь завода "Карбид", вызывают на военную игру "трикотажей" – пионерлагерь трикотажной фабрики № 2. Неторопливо, торжественно шагало звено через маленький лес, разделявший оба лагеря. Трещал барабан, ревел горн, и с освещенных заходящим солнцем деревьев то и дело шарахались в небо испуганные стаи грачей. Дорога вышла из леса на большую поляну. В конце ее стоял белый дом с башенками и остроконечной крышей. Ребята видели, как "трикотажи" сбегаются на линейку. – Ждут! Знают, в чем дело! – сказала Таня. – Вавка, опять не в ногу!.. Димка, поправь галстук!.. Раз-два-три-четыре! Раз-два-три-четыре! Они вошли в калитку и замаршировали мимо неподвижных рядов "трикотажей". Возле мачты с флагом их поджидал председатель совета лагеря Миша Бурлак. Таня остановилась перед ним. Смолкли горн с барабаном. Стало совсем тихо. Председатель, толстый, солидный, исподлобья поглядывал на представительницу "карбидов", а она, тонконогая, худенькая, настороженно смотрела на председателя. Что-то странное было в поведении председателя. Он старался стоять смирно и сохранять обычную солидность, но время от времени делал какие-то непонятные движения: то поводил плечами, то вдруг выпячивал живот, то совсем убирал его. Таня передала ему пакет, заклеенный смолой. Бурлак взял его и почему-то поднял правую ногу, согнув ее в колене. На линейке зашушукались. Председатель вскрыл пакет. Он опустил ногу, согнулся, точно у него болел живот, и стал торопливо читать дрожащим голосом, то и дело сбиваясь: – "Отважным трикотажам от отважных карбидов. Уважаемые храбрые трикотажи! Мы, ваши соседи, отважные карбиды, предлагаем вам помериться ловкостью, выносливостью и смекалкой в большой военной игре. Игру предлагаем начать завтра, с восьми часов утра, и вести ее до полной победы той или другой стороны. Условия игры вам известны. Примите заверения в большом к вам уважении..." Миша читал, но никто не слушал его. Вытаращив глаза, все смотрели на левую ногу председателя: из короткой штанины его трусов медленно выползала... белая крыса. – "...Примите... примите... заверения... в большом к вам..." Крыса упала животом на землю, расставив короткие лапы. И в ту же секунду отчаянный визг раздался над линейкой. Два "трикотажа", сбитые с ног, покатились на землю. Чья-то фигура мелькнула над забором и скрылась за ним. Начался переполох. Полторы сотни кричащих ребят окружили председателя совета. – Пустите-ка! В чем тут дело? Бурлак, что произошло? Расталкивая ребят, к Бурлаку подошел старший вожатый. – Ни в чем не дело! – бормотал председатель. – Я ее просто сунул за пазуху, а она – в трусы и на землю... А эта чего-то испугалась... – Таня! – позвал вожатый. Над забором показалась забинтованная Танина голова на тонкой шее. Она угрюмо уставилась на вожатого. – Чудачка! Чего испугалась? Иди сюда! – Не пойду, – ответила Таня. Босоногие "трикотажи" запрыгали и захихикали: – Трусиха! Крысы боится! От крысы удрала! – Да, боюсь, – ответила Таня. – Петр Первый храбрым человеком был, а тараканов боялся! Вожатый поднял крысу и показал се Тане: – Ну, Петр Первый, я ее уношу. Иди сюда! ...С кислыми лицами пустились "карбиды" в обратный путь. До калитки их провожали веселые "трикотажи". – С самим Петром Первым завтра воюем! – Пусть крыса нас сторожит! Ни один карбид не тронет! До леса за ними бежал какой-то маленький мальчишка. Приплясывая, он пищал: – Петр Первый, а Петр Первый! Петр Первый! В лесу Леня стукнул мальчишку барабаном по голове, и тот побежал домой. – Оскандалились! – проворчал барабанщик, – Тоже еще звеньевая! Крыс боится! – Что-о? – Таня сразу остановилась и повернулась к нему. – Что ты сказал? Крепкий, коренастый Леня молча попятился. – А ну-ка, перепрыгни! Дорогу пересекала глубокая канава, через которую был переброшен мостик. Леня пробормотал: – Охота была ноги ломать! Таня сошла с дорожки, разбежалась и, перелетев через канаву, упала на противоположной стороне. Больше никто не роптал на звеньевую. Шли молча и быстро. Впереди было еще одно очень важное дело.

Настала ночь. Заснули "трикотажи" в своей даче с остроконечными башнями. Погасли огни в деревенской школе, где жили "карбиды". Яркая кособокая луна поползла по мерцающему небу, и верхушки деревьев в маленьком лесу засветились голубоватым светом. Внизу, под деревьями, было темно и тихо. Осторожно, в молчании пробиралась сквозь заросли пятерка разведчиков. Таня шла впереди, держа под мышкой фанерный ящик с самодельным телеграфным аппаратом. Вава несла рюкзак с провизией, а ее брат Дима, такой же маленький и курчавый, как она, крепко прижимал к себе четвертную бутыль с кипяченой водой. Сзади всех двигались Боря и Лена. Согнувшись и сдержанно кряхтя, они тащили большую катушку с проводом. Катушка медленно вертелась, чуть поскрипывая в ночной тишине, и черный саперный провод ложился на мокрую от росы траву. Шли очень медленно. Ветки цеплялись за одежду, невидимые коряги хватали за ноги, какие-то прутья больно хлестали по головам. Крохотный лесок, такой уютный днем, теперь глухо ворчал сухим валежником под ногами и не хотел пропускать. Исцарапанные, они вышли из леса на край маленького оврага, на дне которого журчал ручей. Сразу же за оврагом возвышался холм. На вершине его, четко выделяясь на мерцающем небе, чернели три столба от сгоревшей сторожки в двускатная крыша заброшенного погреба. Таня спустилась в овражек и перешла по камням ручей. За ней пошел Дима. Он стал на камень посредине ручья, выбирая, куда бы шагнуть дальше, но вдруг зашатался, согнулся и быстро выпрямился. Раздался звон. Дима, опустив руки, застыл. – Разбил! – тихонько вскрикнула Таня. – Упала, – ответил Дима. – Шляпа! "Карбиды" шепотом стали бранить Диму. Потом Боря сказал, что нужно сходить в лагерь и принести другую бутыль. – Ну да еще! – рассердилась Таня. – Будем всю ночь взад-вперед бегать!.. Пошли! Они переправились через ручей, взобрались на освещенную луной вершину холма и остановились там, молчаливые, настороженные. У мальчиков были низко надвинуты на лбы кепки и у всех подняты воротники пальто. За холмом тянулась поляна, голубая от лунного света. В дальней стороне ее, окруженный с трех сторон темными соснами, белел дом "трикотажей". Боря зачем-то снял кепку. На его макушке, как перо индейца, торчал одинокий прямой вихор. – Спят и не знают, что мы им готовим, – прошептал он. Все молча кивнули головами и продолжали смотреть на белый дом. Завтра начнется игра. Завтра отряды "карбидов" и "трикотажей" с красными и синими повязками на руках станут ползать в лесу, стараясь пробраться к лагерю "противника" и похитить флажок, спрятанный в условном месте. И все это время пятеро отважных разведчиков будут сидеть на холме под самым носом у "неприятеля". Они будут следить за каждым движением "противника" и сообщать обо всем по телеграфу в свой штаб. Это придумала Таня. – Пошли! – тихо скомандовала она. – Борис, Ленька, тяните провод! "Карбиды" в молчании направились к погребу. Один за другим вошли в низенькую дверь между скатами крыши. Таня включила карманный фонарик. Наземная часть погреба была пуста. В середине дощатого пола чернел открытый люк. Ребята, стоя вокруг него на четвереньках, заглянули вниз. В глубокую яму вела приставная лестница. На дне ямы при слабом свете Таниного фонарика ребята увидели пустые деревянные кадки, лежавшие на боку. – Капусту квасили, – прошептала Вава. Леня поправил кепку, съехавшую на нос, и тихонько засмеялся: – Танька! А вдруг здесь крысы есть! – Не испугаешь. Они бы здесь с голоду подохли. Чем языком болтать, устанавливай аппарат. Вскоре телеграфный аппарат с электромагнитом от звонка, роликом от пишущей машинки и бумажной лентой, нарезанной из газетных полой, стоял в углу под скатом крыши. Сидя возле него на корточках, ребята смотрели, как Леня делал пробу. – Передай, – сказала Таня. – "Погреб заняли, невзирая на трудности. Сообщите, как принимаете. Начпункта Закатова". Леня снял кепку, склонил стриженую голову над аппаратом и стал нажимать на ключ, приговаривая: – Точка, тире, тире, точка... Тире, тире, тире... Леня передавал эту депешу минут пять и весь взмок от напряжения. Под конец он сообщил, что переходит на прием, и повернул какой-то рычажок. Теперь все смотрели на якорь магнита с карандашным графитиком. Вот он слегка дернулся. Леня взял копчик бумажной ленты и стал тянуть ее к себе. Где-то за лесом, в комнате у вожатого "карбидов", дежурный телеграфист лагеря Сеня Жуков стучал ключом, а здесь на бумажной ленте появились слабые черточки и точки. С трудом разбирая их при свете фонаря, Леня читал: – "При-маем хшо. Же-ла-ем у-пе-ха. Дежурный связе-е-ет Жуков". Вава тихонько засмеялась и тихо захлопала в ладоши. – Работает! – в восторге шептали "карбиды". – Работает! После испытания аппарата они разместились по разным углам, и Таня потушила фонарь. Стало совсем темно. Только щели в крыше светились слабым ночным светом. Ребята притихли каждый в своем углу. Было слышно, как журчит ручей под холмом и пищит одинокий комар, залетевший в погреб. Так прошло полчаса. – Товарищи! Вы не спите? – зашептал вдруг Боря. "Карбиды" возмущенно заворчали в темноте: – Мы и не думали засыпать! – Знаете что? Вот все наши ребята спят сейчас в теплых постелях, а мы тут бодрствуем, как на передовых позициях... А, товарищи? – Угу! – отозвался кто-то. Таня заворочалась где-то возле двери: – Слушайте-ка! А что бы нам такое совершить? – Совершить?.. Что совершить? – А вот: нас с нашим лагерем соединяет только провод. И вот бы по этому проводу послать депешу: "Сегодня, положим, в ноль часов пятьдесят минут, разведчики такие-то совершили то-то и то-то". Что-нибудь особенное, подвиг, понимаете? Эта мысль всем понравилась. "Карбиды" стали придумывать, какой бы совершить подвиг. – Нет! – сказал Леня, – Такую депешу послать: "Сегодня ночью разведчики такие-то пробрались... в это... как его... в месторасположение неприятеля и... сделали чего-нибудь такое". – А что именно сделали? – спросил Боря. – Ну, какой-нибудь диверсионный акт. – Ой, девочки! – пропищала Вава. – У них там две овчарки и ночной сторож. Они такой "диверсионный акт" покажут, что просто ужас! – И вообще нельзя: игра еще по началась, – сказала Таня. Долго ломали голову "карбиды". Постепенно щели в крыше посветлели. На полу стало заметно черное пятно люка, а по углам – смутные фигуры ребят. Они сидели кто на корточках, кто просто на полу и поеживались от утреннего холода. – Закусим? – предложил Боря. Вава развязала мешок. Она вынула оттуда буханку хлеба и несколько вареных картофелин. Затем, хитро посмотрев на ребят, извлекла одну за другой пять сушеных вобл. – Сама достала, в сельпо! – сказала она важно, раздавая ребятам порции на салфетках из газеты. Разведчики принялись громко чмокать, обсасывая косточки воблы и продолжая вслух мечтать о подвиге. – Хоть бы гроза какая-нибудь! – говорила Таня, держа двумя пальцами рыбий хвост. – "В районе наблюдательного пункта разразилась гроза. Погреб затоплен. Продолжаем наблюдения по колено в воде". – А по-моему, лучше так, – предложил Боря, – "В районе наблюдательного пункта бушует гроза. Огромное дерево упало рядом с погребом. Продолжаем наблюдения". – Нет! Не так! Вот как! – Леня даже приподнялся. – "В районе наблюдательного пункта бушует гроза. Молния ударила в погреб. Часть разведчиков оглушена. Продолжаем наблюдения среди дымящихся развалин". – Ой, девочки! – пропищала Вава, – Если все это случится, вожатые прогонят нас отсюда и прекратят игру. ...Прошло часа три. Щели в крыше стали золотистыми, и от них протянулись сизые лучи, в которых плавали блестящие пылинки. Мрачную картину осветили они! Бледные, осунувшиеся, ребята сидели на своих местах, вытянув шеи, поминутно делая судорожные глотательные движения. Клочки газеты, обглоданные рыбьи кости и картофельные очистки валялись на полу. Прижавшись затылком к стене и перекатывая голову с одного плеча на другое, Леня громко, с надрывом шептал. – Ну прямо все кишки выжгло!.. Прямо, наверно, какое-нибудь воспаление теперь начинается! – И, уставившись на Таню злыми глазами, сказал: – Ну, чего тебе сделается, если я к ручью сбегаю? – Не пущу. Трикотажи увидят, – в десятый раз повторила Таня. – "Увидят"! Они еще спят преспокойно, а ты здесь мучайся! Таня, бледная, решительная, стояла на коленях, загораживая собою дверь: – Все хотят пить. И я не меньше тебя. – "Не меньше"! Две кружки чаю за ужином выпила, а я... – Не пущу! Понятно? Боря молча слушал этот разговор. Длинная физиономия его еще больше вытянулась, Вава коротко всхлипывала, точно икала, а ее брат сидел неподвижно, страдальчески подняв маленький нос и большие темные глаза. Вдруг Боря поднялся: – Товарищи! Зачем ссориться? Если каждый станет бегать к ручью и обратно, то нас могут заметить. Но кто-нибудь может взять рюкзак и принести воду для всех. – Правильно! Он брезентовый и не протекает. – И очень хорошо! И великолепно! – одобрительно запищала Вава. – Не пущу! Но тут терпение у "карбидов" лопнуло. Леня, согнувшись, подошел к звеньевой. Вава вскочила на ноги. Злое лицо ее выглядывало из-за Лёниной спины. Шагнул вперед и Боря с торчащим вихром. – Что ж, нам здесь помирать? – мрачно спросил Леня. – Не пущу! – Кричала, кричала о подвиге, а как до дела дошло – одного человека боишься выпустить! – Не пущу!! – Ой, девочки, какая странная у нас звеньевая! Крыс боится, трикотажей боится и всего боится! Леня бил себя кулаком в грудь: – Ну, меня, меня пусти! Я так проползу, что... – Уж ты проползешь! Знаем тебя! – Ну, сама иди! – И сама не пойду. Леня подошел к ней поближе. Неожиданно мягким, ласковым голоском он спросил: – Струсила? – Струсила? – пискнула Вава. Таня вскочила, стукнулась головой о крышу и, держась за макушку, отчеканила: – Давайте мешок! – Вот и прекрасно! Вот и прекрасно! И ничего такого не случится, миролюбиво заговорила Вава, вытряхивая из рюкзака остатки провизии. Таня сняла пальто и взяла мешок. – Струсила, говоришь? Она открыла дверь, согнулась, чтобы не стукнуться снова о притолоку, сделала шаг вперед, остановилась на секунду... и вдруг, резко дернувшись назад, закрыла дверь. – Чего ты? – удивились ребята. – Стоят! – чуть слышно ответила Таня. Все бросились к стене и приникли к щелям в досках. Даже Дима перестал "умирать". Повертев удивленно головой, он поднялся и подбежал к двери. На крыльце дома "трикотажей" стояли двое мальчишек с полотенцами через плечо: один – маленький, другой – большой. Маленький, протянув руку, показывал на погреб. "Карбиды" бросились прочь от стены. – Идут! – Ой, девочки, прямо сюда идут! С минуту они метались по погребу, стукаясь головами о скаты крыши. – В люк! В бочки! – скомандовала Таня, – Всё убрать! Пальто, катушка из-под провода, рюкзак, очистки картошки, рыбьи головы и хвосты полетели вниз, в глубину погреба. Леня отцепил аппарат от провода и съехал на животе по шаткой приставной лестнице вниз. За ним скатились остальные. Кряхтя, толкаясь, "карбиды" убрали лестницу и спрятали ее за бочки, лежащие двумя рядами у стен. Бросили туда же свои вещи и остатки провизии. Затем каждый забрался в бочку, и все затихли. Прошла минута, может быть, две. Вот наверху скрипнула дверь. Послышались два приглушенных голоса. Один, солидный, басистый, похожий на голос Бурлака, сердито спросил: – Ну, где твои карбиды? Другой, тонкий, ответил негромко, но горячо: – Честное пионерское, видел! Эта, ихняя... Петр Первый... По ковбойке узнал. Открыла дверь, а потом сразу как захлопнет... А за ней еще какие-то... Сам видел. – Сколько? – спросил председатель. – Десять... Нет, Мишка, человек двадцать! Так и высматривают, так и высматривают! – Врешь, – лениво сказал Бурлак. – Ну вот тебе честное-распречестное слово! Знаю, где они! Внизу сидят. Притихшие в бочках "карбиды" услышали, как два "трикотажа" подобрались к люку. – Эй! – басом крикнул маленький мальчишка. Лёнина бочка лежала против Таниной. Он взглянул на звеньевую. Таня сидела согнувшись, поджав под себя колени, прикусив кончик языка. Один глаз ее был закрыт прядью волос, другой неподвижно смотрел куда-то вверх. – Эй, Петр Первый! Все равно знаем – в бочках сидите. Ребята даже дышать перестали. Затекли ноги, болели спины, а шевельнуться было нельзя: при малейшем движении бочки качались. – В бочках сидят! Честное пионерское, в бочках! Бежим подымем тревогу! Это разведчики ихние! – Чудак ты, право, человек! Подымем тревогу, а здесь никого не окажется. Смешно прямо! – Давай спрыгнем, посмотрим. – И поломаем шеи! – Ну, давай я один спрыгну, собой пожертвую. Хочешь? – Собой жертвовать нетрудно. А ты попробуй без жертв захватить. Это другое дело. – А как... без жертв? Два "трикотажа" стали шептаться так тихо, что "карбиды" ничего не могли услышать. Потом маленький хихикнул и спросил: – На веревке? – Ну да, – ответил Бурлак. Они опять зашептались. – Ладно, сторожи. Я сейчас! – громко сказал Бурлак и вышел из погреба. Некоторое время стояла полная тишина. Было слышно, как над люком дышит и шмыгает носом маленький "трикотаж". Вдруг он поворочался наверху и довольным тоном объявил: – А Мишка за белой крысой пошел! "Карбиды" почуяли недоброе. Леня снова взглянул на Таню. Она еще больше сжалась в своей бочке. – Эй, Петр Первый, выходи лучше! – угрожающе крикнул "трикотаж". "Карбиды" молчали. Сердца их отчаянно бились. Хотелось шумно, глубоко вздохнуть, а мальчишка над люком, как назло, притих. Прошло минут десять. Наверху раздались шаги, и снова послышался шепот: – Зачем за ногу? За хвост!.. Осторожней, дурак, уронишь!.. Потихоньку! Потихоньку! Между бочками Лени и Тани появилась в воздухе белая крыса. Вертясь и покачиваясь, суча розовыми лапками, она медленно опускалась, привязанная на шпагате за хвост. Вот она заскребла передними лапками земляной пол и села, поводя острой мордой с подвижными усиками.