Текст книги "Невиданная птица (сборник)"

Автор книги: Юрий Сотник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава III. Посещаем райком

Утром, как только мама ушла на работу, я надел свой самый лучший костюм и отправился будить Оську.

Подойдя к одноэтажному кирпичному домику, я вспомнил, что Оська до эвакуации спал в угловой комнате, и постучал в крайнее окно. Председатель КВШ не появлялся. Я постучал громче. Опять никакого ответа. Став ногами на выступ в стене и заглянув в окно, я увидел в конце комнаты кровать, а на ней – Оську, закрывшегося с головой одеялом. Громко звать его мне не хотелось: было еще довольно рано, и в доме, как видно, все спали. Поэтому я отворил незапертое окно, перелез через подоконник и подошел к кровати:

– Ося! Ось! Вставай!

Председатель не двинулся. Я нагнулся и потряс его за плечо:

– Оська, слышишь? Довольно спать. Подымайся!

Я затряс было его снова, но тут же отдернул руку. Только теперь я заметил, что «Оська», спавший под одеялом, раза в полтора длиннее нашего председателя. Мне стало не по себе… Я оглянулся, заметил на стуле рядом с кроватью пепельницу и пачку папирос и окончательно убедился, что передо мной не Оська. Еле двигая ослабевшими ногами, я осторожно шагнул к двери, остановился, шагнул еще раз… Поздно! Одеяло зашевелилось, откинулось, я худощавый пожилой человек сел на кровати.

– М-да! Что? – сказал он спросонок, глядя куда-то в угол. Потом медленно всем туловищем повернулся и уставился на меня.

У него были серые усы, густые растрепанные брови и почти лысая голова. Он смотрел на меня так долго, что я наконец собрался с духом и залопотал:

– Простите, товарищ… очень извиняюсь! Я думал, что здесь Ося… Здесь жил такой мальчик Ося, так я думал…

Лицо человека стало краснеть и глаза сделались очень сердитыми. Я ждал, что он закричит, но он сдержался и только негромко пробасил:

– Гм! Однако… Это, знаете ли, безобразие!

На веранде, куда я выскочил не помня себя, стояли Оська и его мама – низенькая полная женщина в кожаном пальто. Роясь в портфеле, она давала какие-то наставления Оське.

– О-о! – протянула она, увидев меня. – Если не ошибаюсь, это Николай. Ну-ка, ну-ка, дай на тебя посмотреть! – Она взяла меня за голову и повернула лицом к свету. – Молодец! Вытянулся, возмужал. Ну, здравствуй. Что ты делал в такую рань у соседа? Как мама? Здорова?

– Здрасте, Анна Федоровна!.. Так… заходил… По делу заходил…

– И загореть даже успел… По какому же это делу? Товарищ, говорят, третьего дня приехал. С нашим же поездом.

– Так… Есть одно дело такое… обыкновенное, знаете, дело…

Я чувствовал, что мелю чепуху. Оська внимательно поглядывал на меня, понимая, что здесь что-то неладно. Наконец Анна Федоровна ушла, попросив передать моей маме, что зайдет к нам сегодня вечером.

Оська провел меня в свою комнату (конечно, он жил теперь не в угловой).

– Ну, выкладывай, что случилось.

Я рассказал свое приключение. Выслушав меня, председатель заложил руки назад и заходил по комнате.

– Неприятно! – сказал он.

– А что?

– А то, что я имел на этого человека виды.

– Виды?

– Ага! Хотел привлечь его к строительству. Он инженер.

– Ну и привлекай себе! Если хочешь, я еще раз извинюсь. Только я не знаю, как ты его привлечешь.

– Вот в том-то и дело, что это вообще очень неприятный тип. Тетя Маша еще настроила его против меня, а тут и ты добавил…

Я спросил, как тетя Маша могла настроить инженера против Оськи и почему инженер неприятный тип.

– Бука он какой-то… Он приехал в тот же день, что и мы, а сюда пришел первым. Ему временно одну нашу комнату дали. Поставил чемодан в коридоре и спрашивает: «Детей нет?» А тетя Маша ему говорит: «Нет. Сейчас тихо. Правда, скоро вернется сестра с сыном. Это, я вам доложу, мальчишка! Круглые сутки в доме дым коромыслом». А мы с мамой тут как тут.

– А он что?

– Ничего. Сердито посмотрел и ушел в свою комнату…

Оська оделся, так же как и я, во все лучшее, и мы отправились в райком.

Было девять часов утра. Пригревало солнце. По мостовой катились грузовики и подводы с кирпичами, досками, рельсами… Здесь разбирали развалины дома, тут штукатурили стену, там рыли новый колодец. К телеграфным столбам, как дятлы к стволам деревьев, прицепились монтеры. По крыше бани ползали рабочие, грохоча молотками по железным листам.

И, шагая по этим весенним улицам, мы с Оськой увидели, что не только ребята, бывшие вчера на собрании, но и многие другие уже знают о нашем строительстве и трудятся во-всю.

Из одного двора выбежал маленький мальчик и засеменил рядом с нами:

– Ося, гляди, сколько гвоздей достал! На!

И, разжав грязный кулак, он протянул четыре гвоздя.

– Молодец! – сказал Оська. – Неси еще.

То и дело мы встречали мальчиков и девочек, вооруженных лопатами и топорами.

– Оська! Ты куда? Мы уже идем на строительство.

– Идите. Я скоро вернусь. Мне нужно поговорить с секретарем райкома.

Оська говорил это таким тоном, словно он раз по десять в день беседовал с секретарем. Ребята останавливались на тротуаре и долго смотрели нам вслед.

Свернув в один из тихих переулков на нашей окраине, мы увидели Андрея. Он стоял, словно вросший в землю, и пристально смотрел на большого щенка, бегавшего по улице шагах в десяти от него.

– Здравствуй! – сказал Оська. – Что ты на него уставился?

– Тш-ш… – прошипел Андрей.

Оська понизил голос:

– Да в чем дело? Это твоя собака?

– В том-то и дело, что нет. Я, понимаешь, уже давно ищу настоящую овчарку. Хочу выдрессировать и послать отцу на фронт. У меня и книжка есть про служебное собаководство, и ошейник, и свисток… А собаку ищу, ищу, и всё дворняги попадаются.

– А эта, думаешь, овчарка? – спросил Оська.

– Да вот в том-то и дело, что очень похожа на овчарку!

Я сказал, что едва ли овчарка будет бегать без присмотра на улице, а если и бегает, то у нее есть хозяин, который, наверное, где-нибудь недалеко. Оська внимательно разглядывал щенка.

– Положим, ты чепуху говоришь, – сказал он медленно. – В военное время не то что собаки, но и дети теряются. А это было бы здорово: выдрессировать – и на фронт!

– Тш-ш… – опять прошипел Андрей, – Ищет что-то.

Мы замолчали и стали наблюдать за щенком. Он повертелся некоторое время на месте, что-то вынюхивая, потом затрусил рысцой прямо по дороге.

– На след напал!

– Ага!

Мы, стараясь не шуметь, пустились за собакой. Пробежав немного прямо, щенок свернул в маленький проулок между деревянными домами. Там расхаживала серая курица. Пес остановился, удовлетворенно повилял хвостом и вдруг бросился на курицу, вытянувшись в стрелу. Та заметалась, отчаянно кудахтая. На крыльцо выскочила хозяйка:

– Пошел, проклятый!

В воздухе мелькнуло пилено. Курица взлетела на крыльцо, а щенок как ни в чем не бывало побежал из проулка и уселся среди дороги отдыхать.

Мы подошли к нему поближе, присели на корточки.

– Понимаете, какой у него нюх! – тихо говорил Андрюша. – По дороге, может быть, час назад прошла курица, а он ее выследил и нашел.

– Д-да. Похоже, что овчарка, – медленно сказал Ося. – Посмотри, как у него уши стоят!

Мы с Андреем кивнули.

Правда, стояло у щенка только одно ухо. Другое висело, так же как и высунутый на сторону язык. Вообще у пса был такой вид, будто он подмигивает нам.

Андрей протянул руку с пальцами, слаженными щепоточкой, и ласково-ласково запел:

– Песик, песик, иди сюда! Песик! На-на-на!..

Щенок встал, завилял хвостом, подошел к нам и лег на спину. Андрей погладил его по животу. Пес даже глаза закрыл от удовольствия.

– Как ты его назовешь? – спросил я.

– Не знаю еще. Может, Пират…

– Не годится, – сказал Оська. – В нашем городе каждую третью собаку Пиратом зовут. Уж лучше Корсар!

– Что ж, пожалуй, можно и Корсар. Знаете что? Я сейчас отведу его домой, а потом приду на строительство. Идет?

Андрей вынул из кармана веревку, повязал ее на шею щенку и поднялся:

– Ну, Корсар, пойдем!

Я думал, что Корсар начнет вырываться, почувствовав веревку. Ничего подобного. Пока Андрюшка не скрылся за углом, мы видели, как пес весело бежит рядом с ним, теребя его за штанину или норовя схватить за рукав…

Мы пришли к двухэтажному зданию райкома партии. Здесь у подъезда стояли брички, подводы и старый «газик». В двери все время входили и выходили озабоченные люди.

Райком ВЛКСМ помещался на втором этаже. Несколько минут мы блуждали в полутемных коридорах. Оська присмирел. Он подолгу молча рассматривал таблички на дверях и старательно извинялся, когда на него кто-нибудь натыкался. Наконец, подойдя к одной из дверей, он сказал тихонько:

– Вот.

Я увидел дощечку с надписью: «Первый секретарь райкома Савченко», а пониже висела другая дощечка: «Второй секретарь райкома Белов».

Мы не сразу вошли. Сначала мы направились к большому зеркалу в глубине коридора. Оська достал расческу и зачем-то провел ею по стриженным под машинку волосам. Я оправил красный галстук. После этого мы вернулись к двери и, открыв ее, вошли в маленькую комнату, смежную с кабинетами секретарей.

У окна стучала на машинке девушка в розовой блузке. Рядом с дверью сидели на диване старичок с портфелем, молодая колхозница в шерстяном жакете и лейтенант с рукой на перевязи.

– Вам кого? – спросила девушка, не отрываясь от машинки.

Оська покашлял, немного наклонился вперед и сдавленным голосом спросил:

– Простите, можно видеть товарища секретаря райкома?

– По какому вопросу? – спросила девушка, продолжая печатать.

– По вопросу… Мы по вопросу… Мы от Комитета по восстановлению школы.

– От кого?

– От Комитета по восстановлению школы.

– Товарищ Савченко уехал в район, а товарищ Белов скоро будет.

Мы оба сказали «спасибо» и остались стоять у двери, потому что места на диванчике не было. Старичок, колхозница и лейтенант, чуть улыбаясь, смотрели на нас. От смущения я притворился, что разглядываю плакат на стене. Оська вынул из своей сумки блокнот и принялся чиркать в нем карандашом с видом очень занятого человека.

Почиркав немного, Оська задумался и минуты две покусывал кончик карандаша, уже ни на кого не обращая внимания. Вдруг он быстро взглянул на меня и вышел из комнаты. Я отправился за ним. В коридоре председатель сказал:

– Давай пока обсудим, с чего мы начнем разговор.

– С Беловым-то? Да ведь ты вчера уже придумал: «Так, мол, и так: учащиеся школы-семилетки проявили инициативу…»

– Инициативу-то инициативу… Только, помнишь, ты вчера сказал: «Шуганет нас секретарь из своего кабинета…»

– Ну и что?

– Ну и вот! Я сейчас подумал над этим, и теперь мне кажется, что, может быть, ты и прав, может быть и шуганет…

Мы вышли из коридора и остановились на крыльце. Оська взял меня за кончик красного галстука и снова заговорил:

– Понимаешь… Представь себе, например, такую вещь. Какие-нибудь ребята задумали строить планер, а другие хотят ремонтировать дорогу, а третьи – еще какое-нибудь полезное дело делать. Что ж, райком должен им всем помогать? Вовсе нет. Их сначала спросят: «А вы умеете работать? А что вы уже сделали? Как вы проявили себя?..» Мы вот пришли помощи просить, а работать еще и не начинали. Почему Белов нам должен поверить?

– То-то и оно! – сказал я. – Давай-ка пойдем отсюда.

Оська покачал головой:

– Уходить тоже не надо. Что же это получится? Пионеры школу восстанавливают, а райком ничего не знает. Сейчас мы просто сообщим товарищу Белову, что восстанавливаем школу, а когда он увидит, что мы не в игрушки играем, он нам сам поможет.

Пока мы с Оськой разговаривали, к крыльцу подкатил мотоцикл с коляской. Из коляски вышел смуглый черноволосый человек. Он был одет в военную гимнастерку с орденами на груди и в черные брюки навыпуск. Когда он поднимался на крыльцо, сильно хромая и опираясь на палку, мотоциклист окликнул его:

– Значит, к пяти ноль-ноль, товарищ Белов?

– Он! Поправь галстук! – шепнул мне Оська и сделал шаг навстречу секретарю. – Здравствуйте, товарищ Белов!

– Привет, ребята! – ответил секретарь райкома и остановился, глядя на нас и чуть-чуть улыбаясь. – Что скажете?

Оська начал было что-то говорить, но в этот момент на противоположной стороне улицы послышались громкие крики. Товарищ Белов оглянулся. Мы с Оськой тоже оглянулись, да так и обмерли.

Из ворот напротив райкома выбежал наш «отдел снабжения» – Тимошка, волоча большую доску. За ним бежала пожилая женщина в переднике, а за ней – высокий гражданин. Оба ухватили Тимошку за руки, тот уронил доску и начал вырываться.

– Ах ты, глаза твои бесстыжие! – кричала женщина. – Я тебе покажу, как воровать!

– От горшка два вершка, а уже знает, где что плохо лежит! – говорил гражданин. – Нет, от меня, браг, не уйдешь.

– В чем дело? – спросил Белов.

– «В чем дело»! – закричала женщина. – Пошла корыто вынести, гляжу, а он доску от забора оторвал и уже тащит!

– Вовсе не оторвал! На одном гвозде висела! – кричал Тимоша, стараясь вырваться.

– Нечего оправдываться! «На одном гвозде»? Пойдем в милицию. Там тебе покажут «на одном гвозде»!

Они поволокли завснаба, а он, упираясь, сел на землю и завопил:

– Никуда я не пойду? Что я, для себя, что ли?! Я для общественного дела!.. Никуда не пойду!

Тут он увидел нас и очень обрадовался:

– Вот, вот? Глядите! Вот наш председатель!.. Никуда не пойду! Спросите их, они скажут! Я для общественного дела… Оська! Катька! Скажите им!

Все уставились на нас.

– В чем тут дело? – спросил товарищ Белов, нахмурив брови. – Чей это мальчик?

– Это… – забормотал Оська, – это наш… Это, вообще, Тимофей Садиков…

– Я не спрашиваю, как его зовут. Я спрашиваю, почему он занимается такими делами?

Оська то быстро взглядывал на Тимошку, то опускал голову и смотрел себе на ботинки. Уши у него были темнокрасные, да и у меня они, наверное, были такие же. Они так горели, словно их намазали иодом.

– Он… он, вообще, наш завснаб, – промямлил Оська, – но мы…

– Кто?

– Завснаб… Заведующий отделом снабжения… Но мы совсем не просили его…

– Ничего не понимаю, – сказал секретарь. – Какой заведующий отделом снабжения? Чего?

Оська молчал. Я тоже молчал.

Сидя на земле. Тимошка в голос заплакал, размазывая слезы грязными кулаками.

– Ишь… нашкодил, а теперь ревет! – усмехнулась женщина и отпустила Тимошкину руку.

– «Нашкодил»!.. Я для себя, что ли? – запричитал Тимошка. – Если бы для себя, я разве бы взял!.. Мы школу ремонтируем и нам стройматериалы нужны…

Товарищ Белов оперся обеими руками о балюстраду крыльца и сказал Тимошке, отчеканивая каждое слово:

– Знаешь что, друг любезный… Если вы так собираетесь работать, так лучше не ремонтируйте школу. Без вас обойдемся! Материалами для ремонта школа обеспечена полностью, я сам это еще вчера проверял. И если я услышу, что кто-нибудь из вас занимается подобными делами, то попрошу вашего директора принять меры. Нам такие помощники не нужны!

Товарищ Белов повернулся и ушел в райком. Женщина подняла завснаба с мостовой, слегка шлепнула его и уже совсем добродушно сказала:

– Иди! К мамке беги. Да скажи, чтобы она тебя за уши оттрепала. Снабженец!

Мы все трое отправились в школу. Настроение у всех было, конечно, скверное. Оська сердито стучал себя пальцем по лбу:

– Остолоп! На все дело пятно наложил! Как мы теперь в райком покажемся? С нами там и разговаривать не пожелают. Скажут: хороши восстановители! Одно чинят, другое разрушают. Понимаешь, что ты наделал?

Тимошка молчал и вздыхал.

– Ося! – вдруг сказал он.

– Что?

– А ведь нам ничего не будет. Слышал, как товарищ Белов сказал: «Материалами школа обеспечена. Сообщу вашему директору»?.. А у нас директора нет. Значит, он на десятилетку подумал. Вот им и попадет.

– Очень мило! Нашел чем утешить! Выходит, мы не только воруем, но еще и на невинных людей все сваливаем.

Я предложил вернуться и объяснить секретарю, что мы не десятилетку восстанавливаем, а семилетку. Но Оська сказал, что после такого конфуза у него язык не повернется с ним говорить.

– Придется теперь самим все материалы добыть. Хоть лопнуть, а добыть! – сказал он.

Глава IV. Строительство началось

История с Тимошкой испортила нам настроение. Но уже на Осетровой слободке Оська повеселел:

– Смотрите, ребята! Нет, вы только посмотрите! – воскликнул он, остановившись и протянув руку в сторону холма. – Видел когда-нибудь наш город такую картину? А? Видел?

Мы тоже остановились, и Тимошка даже захохотал от восхищения.

Вся площадка на холме была усеяна множеством ребят. Они сновали туда и сюда, вбегали в двери школы, влезали в окна и выскакивали оттуда, таскали какие-то предметы. Голоса их доносились даже сюда, на Осетровую слободку, и легко можно было представить себе, какой стоял там шум.

Мы добежали до холма, бегом поднялись на вершину и… остановились в изумлении.

Со всех сторон нас окружили ребята. Все они были вооружены захваченными из дому носилками, лопатами, ломами, а то и просто дощечками и палками. И все были совершенно черные, от пяток до макушек.

Мы долго смотрели на них, вытаращив глаза.

– В чем дело? Почему вы так закоптились? – отрывисто спросил Оська.

Вразвалку подошел Яша. Лицо его, майка, голые плечи и руки были одного цвета: черного.

– Территорию от мусора очищаем, – сказал он и добавил озабоченно: – Носилок вот нехватает!

Оказывается, строители, по его указанию, выгребали из шкалы мусор, в котором было много пыли и сажи.

Мы успокоились.

Тимошка отобрал себе команду в пятнадцать человек и убежал с ней искать по городу материалы, предварительно дав Оське слово, что будет действовать честно. Остальные ребята снова рассыпались по всему холму.

Оська сказал мне:

– Ну что ж, пойдем и мы работать!

– А как же наши новые костюмы? Нужно сбегать переодеться.

– Некогда бегать! Мы члены комитета и должны показывать пример. Снимем рубашки и положим в сторонку.

Делать нечего. Вскоре мы с Оськой уже ковыряли двумя фанерками золу, накладывая ее на носилки, еще через две минуты мы были такие же черные, как и другие строители.

Я до сих пор жалею, что у меня не было в этот день фотоаппарата, чтобы засиять нашу работу и послать снимок в «Пионерскую правду».

Более семи десятков закопченных ребят бегали, копали, долбили, скребли. Одни, завывая, как сирена пожарных автомобилей, мчались с носилками и, добежав до воронки от тяжелого снаряда, сбрасывали в нее мусор; другие под команду «Раз, два – взяли!» выдергивали из-под хлама ржавые куски железа; третьи семенили, прижав к груди кирпичи от развалившейся печки; четвертые выпрямляли гвозди, стуча по ним камнями…

На площадке перед школой было два крытых убежища – траншеи, которые хорошо сохранились. Мы их превратили в склады.

Здесь хозяйничала Галина с целой бригадой своих помощниц. Она вертелась с блокнотиком в руке, растрепанная, похожая на зебру от ржавчины и сажи, размазанных по лицу, и, сильно волнуясь, кричала:

– Куда кладешь, растяпа! Железо – в тот склад!.. На что мне твои битые стекла? У меня не мусорная яма!

То и дело на холм поднимался кто-нибудь из работников отдела снабжения. Гора старых досок, обрывков толя и прочих «стройматериалов» непрерывно росла.

Словом, все шло прекрасно. Однако часов около трех случилась маленькая неприятность.

На холм пришла хорошо одетая гражданка. Она оглянулась и спросила:

– Где Леночка? Леночка здесь?

Чумазый Оська подбежал к ней:

– Леночка? Какая Леночка?

– Леночка Радзиевская. Она недавно пошла сюда.

– Не знаю. Посмотрите, пожалуйста, сами.

Никогда бы гражданка не нашла свою Леночку, если бы та сама не запищала: «Мама, я здесь!» Как назло, эта маленькая девочка умудрилась так вывозиться, что даже мы с Оськой казались перед ней снежинками.

Гражданка схватила свою дочку за руку и потащила ее с холма.

– Бессовестная! – кричала она. – Ведь только вчера тебя мыла!.. А вам стыдно, большим детям, учить ребенка всяким глупостям!

Я не обратил на это происшествие особого внимания. Но Андрюшка подошел к нам с Оськой озабоченный, насупленный.

– Как вы думаете, ребята, – забормотал он, – не выйдет ли из всего этого чего-нибудь такого? А?

– Чего, например? – не понял председатель.

– Ну… неприятностей всяких… Нас теперь две недели мочалкой три – не отмоешь.

– Д-да! – Председатель задумался. – Действительно… Это может восстановить родителей против строительства… Яков! На минутку!

Подошел главный инженер. Посовещавшись, мы решили, что на сегодня хватит. Оська отдал распоряжение всем итти по домам и привести себя в порядок до возвращения родителей с работы.

– А у кого родители дома, тем как?

– А тем… Тем ни в коем случае не говорить, что перепачкались на строительстве!

Глава V. С мамой

Я брел по нашей улице и думал о том, как бы выстирать свои новые брюки так, чтобы они опять стали светлосерыми. Вдруг я услышал знакомые шаги. Это шла мама, забегавшая домой в обеденный перерыв. Свернуть в сторону было поздно. Я опустил глаза и попытался пройти мимо, надеясь, что мама не узнает меня в таком виде.

– Коля, это ты?

– А?.. Я, мамочка… Здравствуй, мамочка?

– Что с тобой? Что это за вид?

Я только вздохнул. Мама стояла, сунув руки в карманы распахнутого макинтоша, и смотрела мне на ноги.

– Новые брюки… – сказала она медленно. – Где же ты это постарался?

Я молчал.

– Я тебя спрашиваю. Николай!

Я поднял глаза, выпрямился и сказал негромко, но как можно тверже:

– Мамочка, ни о чем меня не расспрашивай! Потому что врать я тебе не хочу, а правду сказать не могу. Это чужая тайна.

Мама долго смотрела на меня.

– Так, так!.. Ну, спасибо тебе… Суп – на плите, каша – в шкафу.

Больше она ничего не сказала и ушла.

Я знал, каких трудов стоило маме купить эти брюки в тяжелое военное время. Придя домой, я несколько часов подряд мылил брюки, тер их о стиральную доску, пока не протер две дыры. Их мама тоже заметила, вернувшись вечером с работы.

Считается, что бить детей некультурно. А всякий мальчишка знает: лучше, чтоб тебя выдрали за провинность, как Сидорову козу, чем если тебя не бранят, не наказывают, а только молчат.

Чего я только не переделал, после того как убрал корыто и вытер лужу на полу! Начистил картошки для ужина, заправил и зажег керосиновую лампу, наколол дров на целую неделю… Мама продолжала молчать. Я принялся чистить кастрюли, ножи, вилки, навел на них блеск, какого они и в магазине не имели.

Мама штопала чулок с таким видом, словно я на свет не рождался. Лишь когда закипела вода в чайнике и сварилась картошка, она сказала два слова:

– Иди ужинать.

Это был не ужин, а одно мучение. Мама сидела напротив меня с усталым, грустным лицом, подперев голову рукой. Тонкая прядка волос отделилась от ее прически и повисла над тарелкой.

И вдруг я чуть не подавился картошкой: за окном раздался свист. Свистели так, словно подзывали собаку. А мы с ребятами только сегодня уговорились: для того чтобы срочно вызвать кого-нибудь из дому, нужно посвистеть и закричать «Бобик, Бобик?»

Мама подняла от тарелки глаза и наконец проговорила:

– Да, Николай!.. Не знала я, что у меня такой сын.

– Бобик, Бобик, Бобик! – закричал на улице голос, похожий на Тимошкин.

– И тебе не стыдно, Николай?.. Не ерзай на стуле!.. Тебе не стыдно вести себя, как трехлетний ребенок?

– Я нечаянно, мамочка… – пробормотал я.

– Бобик, Бобик, Бобик, Бобик! – надсаживался за окном Тимофей.

– Прожуй сначала, потом говори… Отец, уезжая на фронт, думал, что ты будешь помощником для своей матери, ее опорой. А ты все, решительно все делаешь для того, чтобы ее огорчить!

Теперь уж мне стало обидно. Я всегда помогал маме по хозяйству, хорошо учился. Я выпрямился на стуле и сказал:

– Если бы ты знала, мамочка, где и почему я испортил брюки, ты бы не стала так говорить!

– По-твоему, портить брюки ради глупой игры – это…

Я еще больше обиделся:

– Глупая игра, да? Это глупая игра, да? А ты знаешь, что мы там делаем, знаешь?

– Еще не имела удовольствия узнать. Что же именно?

– Школу восстанавливаем! – сказал я громко, в упор глядя на маму. – Сами! Собственными силами!

Мама перестала есть, положила вилку на тарелку и уставилась на меня.

– Что? – спросила она тихо. Вся строгость ее куда-то исчезла. У нее был такой вид, словно она вот-вот расхохочется.

– Смейся, пожалуйста, смейся! Посмотрим, что ты в сентябре скажешь.

Мама низко наклонилась над тарелкой и стала очень быстро есть картошку.

– Я… я и не думаю смеяться, – пробормотала она запинаясь. – Кто же это придумал – самим восстанавливать школу? Должно быть, Ося Димин? Говорят, он приехал.

– Оська Димин. А мы все подхватили его призыв.

С минуту мама молчала, глядя в тарелку и покусывая губы. Потом она не выдержала, подняла голову и засмеялась так, что глаза ее заблестели от слез, а щеки порозовели.

– Как же вы ее восстанавливаете? – спросила она наконец.

– Зачем я тебе буду рассказывать? Я и так уговор нарушил, что тебе сказал, а ты еще смеешься!

– Глупый ты! Я же не над вами смеюсь. Просто, очень уж это неожиданно. Ну, как же вы восстанавливаете?

Я молчал. Я очень злился на себя за то, что проболтался. Я был уверен, что мама отнесется к нашему делу, как к самой пустой затее.

– Ну! – сказала мама и сделала серьезное лицо. – Я ведь все-таки член школьного совета. Николай. Могу я узнать, что делается в нашей школе?

– Бобик, Бобик, Бобик! – снова послышалось за окном.

– Это, наверное, тебя кто-нибудь из ваших конспираторов зовет, – сказала мама. – Выйди к ним и предупреди, что ты будешь сидеть дома, пока не расскажешь.

Я пошел в переднюю и открыл дверь.

– Чего ты так долго не открываешь! – набросился на меня Тимошка. – Приказ: явиться через час на строительство. Страшно важное дело! Ужасно важное дело!

– Какое дело? Говори толком, – сказал я.

Но Тимошка уже мчался прочь от нашего дома.

Я вернулся в комнату. Мама разлила чай, мелко-мелко наколола щипцами два кусочка сахару и положила их на блюдечки от варенья.

– Ну, рассказывай, довольно скрывать! – проговорила она уже совершенно серьезно. – Уж не такие мы разные люди, что не сможем понять друг друга.

Я не стал больше запираться. Я рассказал маме о вчерашнем собрании, и об организации КВШ, и о том, как мы сегодня работали. Мама слушала меня очень внимательно и уже не смеялась, а чуть-чуть только улыбалась. Она так заинтересовалась моим рассказом, что то и дело переспрашивала:

– Постой! Значит, Осип у вас председатель, а Яша кто?.. Главный инженер? Осуществляет техническое руководство, так?.. А Тимошка?.. Ай, да! Забыла! Завснаб… Ну, дальше!

Видя, что мама слушает так внимательно, я разошелся и рассказал даже о нашем посещении райкома и об истории с Тимошкой. Тут уж мама снова рассмеялась, но я не обиделся: теперь эта история мне самому казалась довольно смешной. Когда я кончил рассказывать, мама спросила:

– Ну, а Платон Иванович знает про все это?

– Нет. Не знает еще.

– Что же это вы? Кому-кому, а ему-то уж нужно было бы сообщить!

– Он гриппом болен и не пускает к себе ребят.

Мама приумолкла, глядя на меня, по привычке помешивая ложкой в стакане, хотя мы уже два года пили чай вприкуску. Губы ее улыбались, а глаза были задумчивые и очень ласковые.

– Ты папе напиши о вашем Ка-ве-ша. Пусть он знает, какие у нас в семье общественные деятели растут!

– Зачем я ему сейчас буду писать? Отстроим школу, тогда напишу.

– А ты уверен, что вы сможете построить?

– А ты не уверена?

– Честно тебе ответить? – спросила, в свою очередь, мама.

– Ну конечно, честно!

– Совсем не уверена. Наоборот, уверена, что вы не отремонтируете школу. По крайней мере, сами.

– Почему? Скажешь, потому, что мы маленькие!

– Да. И до сих пор еще никто не видел, чтобы дети сами восстанавливали здания.

– А теперь увидят! Теперь дети не то что раньше. Теперь дети сами танки строят! Ремесленники, например.

– Не сами, а под руководством взрослых – инженеров и техников и вместе со взрослыми квалифицированными рабочими.

– А мы все-таки восстановим! – сказал я.

Мама пожала плечами и усмехнулась:

– Ну что ж! Это будет большим открытием для человечества. Тысячи людей подолгу учились, чтобы стать каменщиками, плотниками и малярами, а тут окажется, что учиться вовсе и не нужно, что люди так сразу и родятся опытными специалистами-строителями. Знаешь, вроде бобров или муравьев.

У меня стало тяжело на душе. В самом деле, ведь не зря же люди учатся, чтобы овладеть специальностями! Я вспомнил, как мы спорили вчера с Олегом Лакмусовым: «Чем вы будете крышу крыть?» – «Соберем мешки, просмолим их – вот тебе и крыша!..» Ладно! Предположим, что и соберем и просмолим, но ведь до этого нужно еще стропила построить… Как их строить, чтобы они не завалились? Этого, пожалуй, и Яшка не знает. Предположим, что построим неправильно, переделаем, потом еще переделаем, пока не добьемся своего. А сколько лет уйдет на эти переделки?..

Мама протянула руку через стол и потрогала меня за подбородок.

– Загрустил? Огорчила я тебя? – сказала она ласково. – Так горячо взялись за дело, такую интересную организацию создали… а тут…

В этот момент в передней раздался звонок. Я пошел открыть. На крыльце стояла Оськина мама.

– Здравствуй, строитель! Мама дома? – заговорила она. – Что же это ты здесь сидишь? У вас там какое-то экстренное собрание или что-то вроде этого. Мой Осип уже час как убежал. Скоро, я так полагаю, вообще ночевать дома не будет. Этакую ответственность на плечи взвалил!

Анна Федоровна и мама очень дружили между собой и не виделись с отъезда в эвакуацию. Они крепко расцеловались, а потом минут пять шел обычный в таких случаях разговор: как доехала, да как устроилась, да что поделывают такие-то, да как жилось в эвакуации, да что пишут такие-то… Потом Анна Федоровна села на диван, закурила папироску и, кивнув на меня, сказала:

– Ну, а как тебе нравится? Строители-то наши!.. Ты представляешь: прихожу я домой – бензином воняет, ну что твой гараж! Оказывается, это Осип брюки, видишь ли, чистит. Не только брюки испортил, но и весь бензин извел. Нечего в зажигалку налить.

Мама засмеялась и начала рассказывать о том, как мы спорили, возможно ли отремонтировать школу своими силами или нет.

Анна Федоровна сначала слушала очень внимательно, но вдруг перебила ее и обратилась ко мне:

– Ну, что ж ты дома сидишь? Люди ждут, наверное, его, а он и в ус не дует! Ты ведь этот… Как там твоя должность называется?.. Секретарь, ответственное лицо! – Все это Анна Федоровна проговорила шутливым тоном. Затем она помолчала и добавила уже совсем серьезно: – Ступай, ступай! Нам с мамой нужно кое о чем потолковать.

– О чем потолковать? О нашем Ка-ве-ша? – спросил я.

– Ну да еще! Будем мы о всякой ерунде разговоры разговаривать?.. Ступай!

– Подожди! – сказала мама. – Идем сюда.

Я пошел за ней на кухню. Там она достала из чулана старые-престарые брюки, из которых я давно вырос, и такую же куртку.

– Вот тебе спецодежда. Изволь всякий раз надевать ее, когда идешь на ваше строительство. Если я хоть раз увижу, что ты ходишь там в чем-нибудь другом, то больше ты туда и носа не покажешь!