Текст книги "Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942"

Автор книги: Юрий Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Бомбу сняли с перекладины и положили на землю. Саперы отошли в окоп, а оба рабочих (говорили, что у одного из них была фамилия Токарев) стали очень осторожно выкручивать у бомбы сзади что-то: то ли винт, то ли гайку, чтобы удалить взрыватель. Мы все с большим напряжением смотрели из окопа на происходящее. И тут внезапно совершилось самое ужасное – бомба взорвалась. Во-первых, раздался страшный грохот с выбросом огня, дыма, осколков и частиц грунта с ее места, а во-вторых… отлетели в разные стороны части человеческого тела, брызги крови и остатки одежды. Все выскочили из окопа, и многие побежали кто куда. Мы же сначала подошли к образовавшейся при взрыве воронке и заглянули в нее через облако дыма, нюхая его специфичный запах. Затем отошли от воронки метров на шесть и увидели на зеленой траве, в луже красной крови оторванную от туловища голову человека в кепке, белую ляжку ноги погибшего с остатками брюк и кальсонов и другие разбросанные вокруг части тел обоих несчастных. Изуродованные останки людей я увидел впервые, не предполагая при этом, что скоро буду видеть подобное уже не раз, будучи на фронте.

Потрясенные увиденным, мы быстро возвратились к себе и рассказали коллегам о том, что произошло у леса возле Новоселок. Обедали мы все в этот день с очень плохим настроением. Большинство ребят молчали. Но никто не роптал. Без всяких возражений отправились после обеда на работу, которой оставалось еще на один день. Послеобеденная работа снова прошла беспокойно: опять пережили два минометных обстрела с перелетом и недолетом мин с правого берега Десны. Работу пришлось прекратить на два часа раньше, чем в остальные дни.

Наконец, наступил следующий – последний день нашей работы в данной местности. Это было, кажется, 23 августа. Появившись в этот день на грузовиках на рабочем месте, которое находилось недалеко от деревни Старое Сырокоренье возле леса на левом берегу Колозни, мы недолго покопались и почти полностью довели противотанковый ров до лесной опушки. Тем самым мы могли считать свою работу законченной. Но немецкий минометчик на том берегу Десны, вероятно, не захотел нас так просто отпустить: едва наше начальство сдало военному представителю готовый ров, как он «угостил» нас тремя обстрелами из миномета со взрывами мин далеко спереди, справа и сзади от места работы. Это было, наверное, также и последним его «приветом» студентам Московского института стали.

Затем на час раньше назначенного времени обеда вся институтская команда возвратилась в Зимницы, пообедала, отдохнула и подготовилась, как было объявлено еще до обеда, к завтрашнему отъезду на другое место в Смоленской же области.

На следующий день нас разбудили задолго до рассвета. Мы привели себя в порядок, кое-как позавтракали и, захватив с собой весь имевшийся инструмент, ведра и другие вещи, покинули свой гостеприимный сарай и уже опустевшую от жителей деревню Зимницы. Уехали на грузовиках по проселочной дороге на северо-восток – в сторону железной дороги, идущей в район Ельни.

В дни после отъезда из Зимниц все мы были сильно огорчены сообщениями с фронтов: Ленинградского, Юго-Западного, Южного и других. Тяжело переживали падение Киева. Однажды пришлось утешать плакавшего навзрыд Колю Тузова, услышавшего весть о том, что оставлен немцам его родной город Чернигов.

Дальше на других местах Смоленщины мы, кроме копки противотанковых рвов, много занимались и другими работами. В частности, приводили в порядок имевшиеся или делали новые грунтовые дороги для автомобильного транспорта и танков, строили ДОТы и ДЗОТы. Как и раньше, ночевать приходилось в сараях, зданиях животноводческих ферм и маленьких деревенских школах.

Последним было село Ямное. В день прибытия в него мы увидели, что в его центре один местный житель-пчеловод продает из липовой кадушки свежий жидкий пчелиный мед, цена которого была совсем малой – один рубль за стакан. Некоторые ребята этот мед приобрели и взяли себе в запас на несколько дней. При этом кто-то затеял спор: много ли пчелиного меда можно съесть без хлеба или выпить в один прием. Стали говорить: больше двух-трех столовых ложек невозможно. Я же, увидев, что мед очень жидок, подумал, что могу его сразу, словно воду, выпить целый стакан. И тут же сказал об этом ребятам. Те устроили спор со мной, заключили пари и купили для меня за свой счет стакан меда. Мне не осталось ничего другого, как быстро, залпом опустошить этот стакан и, таким образом, выиграть пари. Не помню, сильно ли тогда этим «героизмом» я удивил своих друзей. Хорошо хоть, позже мне не стало дурно от такого большого количества выпитого в один прием меда.

…В один из хмурых дней начала сентября на большом поле перед лесом, где мы занимались сооружением ДЗОТов, наш политрук Лева Утевский то ли случайно, то ли по какой-то предварительной договоренности встретился со своим отцом – пожилым тучноватым евреем, комиссаром прибывшей на фронт большой части московского народного ополчения. Несколько часов они ходили вдвоем вокруг нас, разговаривая друг с другом. Затем отец с сыном попрощались, как оказалось, навеки, и старший Утевский уехал на автомашине. (В начале октября отец Левы погиб в бою с немцами в районе Вязьмы. Лева узнал об этом только в декабре, находясь на военной службе в Горьком вместе со мной в запасном артиллерийском полку…)

…В конце августа в районе недалеко от места нашего расположения – северо-восточнее, восточнее и юго-восточнее Ельни – стали сосредотачиваться большие пехотные, артиллерийские, танковые и другие части Красной армии, которыми командовал генерал армии Г. К. Жуков. В те дни они готовились к наступлению с целью освобождения от немцев Ельни. С этой целью войска блестяще справились 6 сентября. Я счастлив, что тогда вместе со своими коллегами хоть немного, да внес свой вклад в данное событие, готовя для наших войск лопатой, киркой и ломом необходимые для подхода к городу дороги и строя различные военные объекты.

Мы побыли юго-восточнее Ельни до самого дня ее освобождения от немцев, слыша звуки канонады, взрывов бомб и мин.

7 сентября после обеда нам выдали на двое суток сухим пайком продукты, и грузовые автомашины доставили нас с личными вещами на какую-то железнодорожную станцию, за которой в чистом поле, возле леса мы сели в два товарных вагона. Отсюда поезд поехал с очень частыми и долгими остановками на север – к Вязьме, а через нее – на восток, до Белорусского вокзала Москвы. Ехали около полутора суток.

Часов в десять утра 9 сентября все участники трудового фронта от Института стали, по предложению старших команды, отправились на городском транспорте к зданию своего учебного заведения. Здесь у его входа нас тепло встретили и поприветствовали руководство, представители парткома, комсомольской и профсоюзной организаций института и уже начавшие 1 сентября учебу студентки и некоторые студенты и аспиранты, остававшиеся в Москве. Возник своего рода небольшой митинг. После приветственной речи ректора слово взял Л. М. Утевский. Он кратко доложил присутствовавшим начальству и всем остальным лицам о выполненной нами работе и в конце речи зачитал захваченное им письмо начальника нашего участка стройуправления Главоборонстроя НКВД СССР в адрес Ленинского райкома ВЛКСМ и руководства МИС. В нем утверждалось, что студенты Института стали «с честью выполнили возложенное на них задание, полностью завершив порученный им объем работ и проявив при этом большое мужество, так как часто им приходилось работать даже под ураганным (так и было сказано) огнем врага». Была нам объявлена благодарность от имени Главоборонстроя НКВД СССР.

Так наше пребывание на трудовом фронте в течение лета 1941 года закончилось. За все это лишь в 1978 году его почти все оставшиеся к этому времени в живых участники были награждены медалью «За оборону Москвы», но я эту медаль получил еще в 1966 году, как непосредственный (с оружием в руках) участник боев под Москвой осенью 1941 года. Награждение этой медалью участников трудового фронта состоялось после того, как вопрос о нем поднял перед Московским Советом народных депутатов и Министерством обороны СССР Костя Ельцов, ставший в 70-х годах Героем Социалистического Труда. В составлении списков лиц, представлявшихся к награде, большую работу проделал я, запомнивший фамилии, имена и отчества многих из них, живших (в то время) в разных городах страны. Но, увы, некоторые из них не дождались награды…

Глава 3

В тот день, 9 сентября, войдя в здание института, мы в первую очередь ознакомились с вывешенными на его стенах объявлениями. Узнали, что студенты Института стали не подлежат мобилизации в армию и должны продолжать учебу. Был набран и первый курс, состоявший в основном из девушек. Увидели также очень неприятное объявление: всем студентам и студенткам не позднее 1 октября следует внести плату за обучение в сумме 800 рублей.

Списали расписание занятий, причем я сделал это применительно к четвертому курсу, так как, несмотря на наличие двух хвостов и один еще не сдававшийся за третий курс экзамен, имел право продолжать учебу на четвертом курсе.

Затем все пошли в отдел кадров, где предъявили и продлили до следующего учебного года студенческие билеты и получили на сентябрь еще незнакомые нам свежие продовольственные карточки с нормой выдачи продуктов как служащим (хлеба полагалось 600 граммов в сутки). Потом все разъехались по домам.

Прибыв на трамвае в Дом коммуны и взяв в комендатуре ключи от своей кабины, мы с Иваном Митрофановым зашли в нее и увидели, что нет там на кроватях белья, на вешалках – пальто и головных уборов, а под кроватями – чемоданов с вещами, вместе с которыми у меня лежали также паспорт, зачетная книжка, пропуск в общежитие и другие документы. Лишь матрацы, книги, тетради, чернила, ручки и прочая мелочь оказались на месте. То же самое произошло у других коллег по трудовому фронту. А некоторым ребятам пришлось даже поселиться в других кабинах.

Появившиеся вдруг у нас две сестры Смирновы, проживавшие в соседней кабине, сказали, что это они по поручению администрации общежития открыли нашу кабину и сдали наши основные вещи в камеру хранения, а постельное белье с одеялами на склад. Были опасения, что вещи могли быть кем-то украдены во время проводившегося текущего ремонта жилья и ревизии отопительной системы. Но у нас никаких следов ремонта не было. Сестры отдали нам квитанции из камеры хранения, и мы получили из нее все вещи в полном порядке. Затем мы принесли со склада свежее постельное белье и одеяла, заправили ими кровати, пообедали в столовой, предъявив и частично отоварив продовольственные карточки, и отправились в Донские бани, где впервые за лето постриглись, хорошо помылись и надели на себя свежие нательное белье и рубашки.

По дороге домой закупили по карточкам некоторые продукты и написали письма родным, сообщив, что мы живы-здоровы и снова находимся в Москве. Мне пришлось сообщить маме, что должен не позднее 1 октября заплатить 800 рублей за учебу, стипендию опять получать не буду, деньги для проживания пока имею, но они на исходе.

10 сентября каждый из участников трудового фронта приступил снова к учебе в институте. Оказалось, что во многих группах некоторых ребят, оставшихся летом в Москве, уже совсем нет: кое-кто ушел в армию, перешел на учебу в военные училища или академии, а также в другие вузы.

За время нашего летнего отсутствия Москва внешне очень сильно изменилась. Это особенно сильно бросилось мне в глаза в воскресенье 14 сентября, когда я с приехавшим проведать меня однодеревенцем Сашей Кузнецовым – студентом МИМиЭСХ (ныне это Московский агроинженерный университет) побывал в разных районах города. Кстати, Саша тоже с командой своего института был летом на трудовом фронте и находился недалеко от меня.

Мы удивились, как оригинально были замаскированы от налетов германской авиации Мавзолей В. И. Ленина на Красной площади и здание Большого театра. Маскировка была почти повсюду: и на очень важных больших жилых домах, и на цехах заводов и фабрик. Во многих местах находились хорошо замаскированные зенитные пушки и пулеметы с прожекторами. На небе висели аэростаты заграждения.

Посетили мы выставленные на площади Свердлова остатки сбитого над Москвой немецкого самолета и посмотрели на сложенные у входа в ЦПКиО им. Горького на берегу Москвы-реки военные трофеи. Узнали, что в ночь с 21 на 22 июля вражеская авиация впервые бомбила Москву. Для меня лично очень заметными последствиями той бомбежки оказались полностью снесенное ко дню моей с Сашей «экскурсии» по городу здание кинотеатра «Спорт» рядом с Серпуховским универмагом и частично разрушенный балкон на верхнем этаже основного поперечного здания нашего Дома коммуны.

Известно, что с конца июля налеты немецких самолетов на Москву происходили регулярно, и они все учащались. Совершались они главным образом ночами. Однако хорошо организованная противовоздушная оборона города препятствовала большим разрушениям зданий и жертвам среди людей. Как только мы возвратились в Москву, нам пришлось сразу же приспособиться к налетам авиации. Несколько раз при объявлениях воздушной тревоги спускались в бывший кинозал в подвальном этаже основного, поперечного здания Дома коммуны, приспособленный под бомбоубежище. Но в дальнейшем все это нам надоело, и мы ночами при тревогах сладко спали в постелях и перестали куда-нибудь уходить из своей кабины.

В один из вечеров середины второй декады сентября как-то зашел ко мне в кабину мой татарский друг – теперь уже студент второго курса Федя (Файзыахмет) Гафуров и предложил мне устроиться вместе с ним на работу на Московский станкостроительный завод им. Орджоникидзе в качестве стрелка-часового для вооруженной охраны предприятия от вражеских диверсантов. О возможности приема на эту работу Федя узнал от своего земляка. Условия работы следующие. Необходимо охранять различные объекты завода с винтовкой на руках, находясь в карауле в течение целых суток. При этом требуется за сутки бывать на посту два раза по 4 часа с двумя 8-часовыми перерывами, которые следует проводить обязательно в караульном помещении в распоря жении начальства. После суток пребывания в карауле последующие двое суток свободны. Предоставляют обмундирование охранника, аналогичное военному. Зарплата 500 рублей в месяц. Дают продовольственную карточку по рабочей сетке.

Я, не раздумывая, принял решение устроиться на предложенную работу.

Через пару дней после беглой предварительной поверки нашей политической благонадежности через спецотделы завода и института (в частности, членства в комсомоле), а также здоровья и владения винтовкой я с Федей и другими ребятами устроились на предложенную работу и сразу же приступили к ней.

Приходилось в течение четырех часов непрерывно находиться на посту, охраняя на воле в любую погоду и даже во время воздушных налетов какой-либо цех завода или участок его территории изнутри вдоль кирпичной ограды, около которой на ряде мест стояли специальные будки. В этих будках можно было укрыться от дождя, а в светлое время дня – тайком читать учебники и конспекты лекций для подготовки к экзамену. Ночью вокруг всей ограды ходил еще кинолог с собакой. Отлучаться с поста в туалет не разрешалось, но без него можно было вполне обойтись.

Работу стрелком на заводе мне удалось очень удачно совмещать с учебой в институте. За это время я неплохо повторил материалы по предметам третьего курса, экзамены по которым предстояло пересдать или сдать впервые. Благодаря этому 26 сентября легко устранил хвост по деталям машин и грузоподъемным устройствам. При этом экзамен по данному предмету пересдал на «хорошо» рано постаревшему доценту Лазареву, который всегда был очень добрым к студентам, любил выпить, имел во рту спереди лишь три зуба и ходил всегда в старой, поношенной одежде. (В основном он занимался преподаванием курса «Теория механизмов и машин».)

Лишь 7 октября, когда на Западном фронте пала Вязьма и положение окруженных под нею наших войск стало катастрофическим, сдал Ожиганову – очень умному доценту и отличному лектору по электротехнике – экзамен по этому предмету. По-видимому, хорошо зная сложившиеся к этому дню общую ситуацию на военных фронтах и вообще в стране, а также чувства людей, Ожиганов не стал усложнять процедуру принятия экзаменов. Он просто перед началом экзаменов спросил у всех экзаменовавшихся, какую оценку каждый из них хотел бы иметь. Многие, и в том числе я, сказали, что достаточно тройки. Поэтому экзаменатор, не спрашивая у них ничего, поставил им всем (и мне тоже) эту отметку в зачетную книжку, а тех, кто хотел иметь повышенную оценку, помучал вопросами.

А избавиться от хвоста по металлургическим печам я не успел. Лишь к старости я пришел к выводу, что этот хвост фактически оказался мне только во благо. Дело в том, что в годы нашей учебы в вузах зачетные книжки у студентов бывали с собой лишь в тот период, когда они сдавали зачеты и экзамены, а в остальное время эти книжки хранились в соответствующем деканате. Я же, имевший хвост, вынужден был держать зачетную книжку при себе до тех пор, пока его не ликвидирую. Уже шел октябрь. И скоро в связи с приближением линии фронта к Москве получилось так, что институт эвакуировался в Сибирь, а я ушел добровольно в армию. В результате мне пришлось носить с собой в кармане свою зачетную книжку (вместе со студенческим билетом и… метрическим свидетельством о своем рождении) все годы войны и дополнительно еще около года. Она была со мной и те почти три года войны, когда я находился в германском плену.

Тогда я не считал больше эту книжку таким важным предметом, который понадобится мне в будущем. Поэтому из-за отсутствия блокнота я в мае 1942 года, будучи на фронте, записал на всякий случай (к счастью, простым карандашом) на ее последних, чистых страницах адреса некоторых друзей. Кроме того, мое заверенное институтской печатью фото размером 3 на 4 см в книжке, которое было наклеено на левом верхнем углу внутренней стороны ее передней обложки, со временем отклеилось и пропало. И только благодаря обоим этим обстоятельствам, поверив моим словам, что данная книжка – записная, немцы во время обыска 10 апреля 1945 года, проведенного внезапно для нашей рабочей команды, составленной из советских военнопленных, не отняли ее у меня. Но студенческий билет при этом забрали, заявив, что «вернут его мне после окончания войны». Он, конечно, пропал. На метрическую справку не обратили внимания, и она тоже осталась при мне. После возвращения на родину я стер ластиком все карандашные записи в зачетной книжке, подумав, что она, может быть, пригодится для меня в будущем хотя бы в качестве сувенира.

Летом 1946 года, послав в Институт стали по почте из Донбасса, где в это время проходил окончательную фильтрацию и работал принудительно бурильщиком в угольной шахте, соответствующее заявление с приложением к нему сохранившейся зачетной книжки, которая хотя и не имела моего довоенного фото и была истрепана, я восстановился в родном учебном заведении студентом третьего курса (вместо четвертого осенью 1941 года) и получил там новую зачетную книжку. (А старая книжка теперь все еще находится у меня.)

А что бы со мной произошло, если бы у меня в 1946 году не было с собой зачетной книжки? Ясно, что в этом случае я не смог бы без нее снова стать студентом Института стали. А дальше – не будь у меня в октябре 1941 года того хвоста, так не было бы у меня при себе и зачетной книжки, поскольку в случае ликвидации хвоста ее сразу бы отняли у меня для хранения в деканате.

Получив мое заявление с зачетной книжкой, руководство Московского института стали, в составе которого, в качестве декана технологического факультета, куда я пожелал быть зачисленным, состоял его будущий ректор и будущий профессор, доктор технических наук П. И. Полухин, не стало придираться к тому, что я был в плену, и сразу восстановило меня своим студентом. И после этого 18 июля оно прислало мне вызов для приезда на учебу. За это я на всю жизнь остаюсь глубоко благодарным тогдашнему руководству родного мне института.

Этому вызову заведующий шахтой, где я тогда работал, не смог противостоять никакими уловками. Лишь после четырех визитов лично к нему, а также двух к его непосредственному начальнику и двух к районному прокурору, он вынужден был уволить меня с работы, выдав положенные мне при этом 800 с лишним рублей денег. Одновременно мне выписали на шахте и временное удостоверение личности, действительное для предъявления по дороге на мою малую родину – до деревни, в которой я не бывал с лета 1940 года. Таким образом, руководство Московского института стали, возможно, спасло меня от гибели в шахте, потому что очень плохо там обстояло дело с техникой безопасности и охраной труда. (В то время на ней, а также других угольных шахтах их руководители и часть местного населения относились к бывшим советским военнопленным, как я, особенно скверно, называя их «изменниками родины»…)

…Между тем положение на фронтах резко ухудшилось, и особенно под Москвой. Свыше 700 тысяч наших воинов – пять армий, включая большое количество ополченцев, – попали 7 октября под Вязьмой в двух местах во вражеское окружение. При этом многие погибли, а основная масса красноармейцев, ополченцев и командиров оказалась в плену у немцев. И с этого дня на западе, перед Москвой уже не оставалось больше боеспособных крупных воинских частей. Кончились и резервы оружия (даже винтовок), техники и боеприпасов. Требовалось срочно организовать новые войсковые соединения непосредственно в Москве, чтобы противопоставить их рвавшимся к городу немцам, пока не подоспеют движущиеся из Сибири и Дальнего Востока хорошо обученные и сильные во всех отношениях кадровые войска.

Но в те дни мы – маленькие люди, занятые своей будничной и «маленькой» жизнью, – всего этого, конечно, не знали. Подробных сообщений по радио и в газетах о фактическом положении дел на фронте перед Москвой, по существу, не было. Из кратких оперативных сводок нельзя было представить всего того, что происходило. О катастрофах на фронте мы узнавали лишь по слухам, которые нередко оказывались достоверными. Но ориентироваться только на них было нельзя. Поэтому, говоря о событиях, происходивших в Москве в те дни, ниже я везде пишу лишь о том, что видел сам и слышал от кого-либо, в правдивости чего не сомневаюсь.

11 октября было объявлено, что командовать фронтом перед Москвой (Западным) будет Г. К. Жуков. С моей точки зрения, до 12–14 октября внешне город еще выглядел спокойным. Но с 15 октября спокойствие нарушилось: началась массовая эвакуация на восток многих крупных предприятий (в том числе частично и моего станкозавода им. Серго Орджоникидзе), организаций и вузов, а также отдельных семей и граждан. Эвакуировалось в Куйбышев (ныне Самара) даже правительство. Но вождь страны И. В. Сталин оставался в Москве.

15–17 октября, бывая на улицах, я замечал, что у многих магазинов, и особенно продуктовых, собирались огромные толпы граждан, стремившиеся добыть себе на долгое время необходимые вещи и продукты. При этом, мягко говоря, было очень шумно. Но я близко к тем толпам не подходил, так как ни в чем не нуждался. Слышал только, что страшное творилось на переполненных Ярославском, Казанском, Курском и Павелецком железнодорожных вокзалах – люди стремились как можно скорее уехать поездами на восток.

Утром 15 октября, придя на занятия в институт, мы узнали, что они отменены, так как получен приказ срочно эвакуироваться в Сибирь – в город Сталинск (ныне Новокузнецк). Всем предложили отправиться по домам и явиться поздно вечером или завтра утром обратно в здание института с необходимыми для длительного путешествия вещами и продуктами и ждать соответствующих указаний. Для многих из нас, особенно для меня, это сообщение оказалось полной неожиданностью.

Сразу возник вопрос, что же делать мне? Я, не раздумывая, с ходу ответил себе: из Москвы не уеду. И не потому, что у меня не будет материальных или, точнее, денежных возможностей для дальнего путешествия в Сибирь и проживания там, что так и было на самом деле, а просто из принципа: лучше здесь же умереть за этот город, чем его бросить. Ведь я так стремился в него попасть, так к нему привык и так его полюбил! Конечно, это было чисто эмоциональное решение. Ведь практически оно означало, что я должен сейчас же записаться добровольно в армию, чтобы защитить столицу от врага. При этом в голову не пришло, что в боях за Москву очень быстро и бесславно можно погибнуть или получить ранение. Но тогда мне показалось очень романтичным и интересным побывать на войне.

Я сразу сказал о принятом мною решении не уезжать из Москвы стоявшему в это время рядом со мной одногруппнику и близкому другу Жене Майонову. Тот без всяких колебаний и сомнений его поддержал, предложив срочно побежать вместе с ним в военкомат Ленинского района, чтобы добровольно встать в ряды защитников столицы с оружием в руках. Но делать это нам не пришлось: на привычном месте, где вывешивались в институте разные объявления, мы увидели написанное крупными буквами сообщение: набираются из членов ВКП(б) и комсомольцев добровольцы в коммунистическую дивизию, и представители нашего института войдут в нее в составе коммунистического батальона Ленинского района. Желающим записаться в это воинское соединение предлагалось срочно зайти в партком института.

…Тогда во всех 25 районах Москвы было создано из добровольцев по коммунистическому батальону. К концу октября из таких батальонов, а также рот сформировали 3-ю Московскую коммунистическую дивизию в составе 11,5 тысячи человек. Фактически все коммунистические батальоны представляли собой обычные рабочие батальоны, а коммунистические дивизии – такие же дивизии народного ополчения, которые в те дни сражались на фронте.

Однако вскоре войсковых частей с таким напыщенным названием практически не стало: по-видимому, в период их создания это название им давалось только для повышения патриотических чувств населения. Это стало очевидным после того, как через две-три недели крупных специалистов – инженеров и ученых – из «коммунистических» формирований отправили по домам, а других бойцов, вроде нас – молодых студентов и рабочих, – рассовали по другим воинским частям, и главным образом по запасным.

…Кстати, весной 1947 года в Ленинском райвоенкомате Москвы я получил новый военный билет взамен временного, выданного в Донбассе в 1945 году. Когда мне его выписывали, то писарь (лейтенант с фамилией Перетятько), увидев во временном – старом – билете запись, что я был призван Ленинским райвоенкоматом Москвы 15 октября 1941 года добровольно в коммунистическую дивизию, решительно заявил, что таких дивизий не было. Он просто записал в новом билете, что я призван в указанное же время и тем же военкоматом добровольно в народное ополчение. При следующем обмене военного билета другой писарь также сделал в нем запись, что я был призван в народное ополчение, но исключил очень важное для меня слово «добровольно». Теперь обо всем этом я уже не жалею.

…Мы с Женей побежали в партком. По дороге туда успели предложить присоединиться к нам ряду товарищей. Однако все ответили уклончиво. Итак, оказалось, что я и Женя стали единственными добровольцами из нашей группы Г-38-П. Не согласились также быть добровольцами очень много студентов из других групп, как нашего, так и других курсов.

В парткоме застали однокурсников – членов партии Васю Голикова и Сашу Волкова, отчества которого не знаю. (Он в 1945 году вернулся в Институт стали и окончил его в 1947 году.) Присутствовали в парткоме еще несколько человек. За столом начальства сидели парторг, секретари комсомольских организаций института Котов и факультета Лева Утевский и двое других лиц.

Мы заявили о своем намерении, и они, хорошо зная нас, без всяких вопросов выдали нам обоим заготовленную заранее в виде бланка бумагу – направление в райком ВКП(б) Ленинского района, где и происходило формирование местного коммунистического батальона. Вместе с нами изъявили желание пойти добровольцами несколько других человек. Со мной и Женей Майоновым пошли вместе молоденький и совсем маленький ростом второкурсник Аркаша Писарев (он погиб на войне), Лева Утевский – бывший наш политрук на трудовом фронте и… проваливший меня на экзаменах по металлургическим печам доцент А. И. Ващенко (по-видимому, его, как члена партии, обязали). После нас отдельной группой пришли в райком Вася Голиков и Саша Волков, а также второкурсники Боря (Борис Николаевич) Старшинов и еще кто-то (не помню). После войны Борис возвратился в Институт стали к сентябрю 1945 года и окончил его вместе со мной в 1949 году. Затем он окончил там же аспирантуру и, став кандидатом технических наук по специальности доменщик, проработал многие годы в Украинском научно-исследовательском институте металлов в Харькове.

Получив удостоверение бойца коммунистической дивизии, мы с Женей Майоновым сразу же отправились в Дом коммуны за своими вещами и для улаживания всех дел перед тем, как покинуть, может быть, навсегда это ставшее нам очень дорогим жилище. Прежде всего я забежал к еще спавшему после прихода с работы Феде Гафурову и сообщил ему об эвакуации института и о происшедшем лично со мной. Он сказал, что пока останется с заводом, где работает.

На заводе, предъявив выданное в райкоме ВКП(б) удостоверение бойца коммунистической дивизии, я очень быстро оформил увольнение с работы и получил причитавшиеся мне небольшие деньги. После этого начальство и коллеги со мной тепло попрощались, пожелав хорошо сражаться с врагом на фронте и в добром здравии возвратиться домой.

В Доме коммуны пообедал в столовой вместе с Федей и расстался с ним. Затем сдал на склад постельное белье, полотенце и одеяло и упаковал в прошедший со мной летом трудовой фронт двухкарманный зеленый брезентовый рюкзак основные вещи, которые наметил захватить с собой.

Теперь мне и Жене больше ничего не оставалось делать, как попрощаться с некоторыми друзьями, еще остававшимися в Доме коммуны и готовившимися к намеченному отъезду вместе с институтом в Сибирь. Пошел к Паше Галкину и Коле Золотухину, но в кабинах их не застал. Отправился к Арсику Беспахотному, поселившемуся в сентябре одним – отдельно от Галкина – в кабине Южного корпуса. Постучал в дверь и сразу ее открыл, чем сделал большую ошибку: Арсик только что соскочил без трусов с кровати, в которой лежала почти голая невысокая, но красивая молоденькая блондинка, пытавшаяся натянуть на себя одеяло. На столе лежала гитара, стояла начатая бутылка водки с двумя гранеными стаканами и была какая-то закуска. Пришлось невнятно извиниться за вторжение и, не сказав больше ничего другу, быстро закрыть дверь.