Текст книги "Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942"

Автор книги: Юрий Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

…В один из дней второй декады ноября 1940 года группа наших студентов во главе с четверокурсником (будущим профессором, доктором наук) Левой (Львом Николаевичем) Филимоновым – рослым и здоровым блондином с совершенно белыми волосами – договорилась на товарной пристани за Даниловским рынком (там, где сейчас находится Автозаводский мост через Москву-реку) выгрузить не позднее, чем за 24 часа, огромную баржу с капустой. На эту очень тяжелую физическую работу пригласили и меня, считая, что я для нее достаточно физически силен, крепок и вынослив, поскольку занимаюсь спортом и имею деревенское происхождение. Предупредили, что придется пропустить занятия в институте, предстоит работать всю ночь и день без перерывов, кушать будем лишь на ходу, и тот, кто, не выдержав, уйдет с работы раньше, не получит никаких денег, если даже заболеет. Я согласился. Набрали человек двадцать.

Было темно, очень сыро и прохладно, иногда шел мелкий дождь. Мы складывали кочаны капусты в корзины и вдвоем выносили их по доскам с баржи на берег Москвы-реки. После этого, пройдя метров двадцать пять, затаскивали заполненные корзины в сарай и там их выгружали. Работал я в паре с соседом по кабине Иваном. Конечно, мы очень сильно устали, глаза слипались, и хотелось прилечь из-за жгучего желания спать, но все муки выдержали. А человека два не выдержали и ушли домой совсем незадолго до окончания работы, за что им, разумеется, ничего не заплатили. Мы же каждый получили по 56 рублей, что тогда было немалыми деньгами.

Через неделю я снова попал туда же и на такую же работу, но с меньшим числом работавших. Однако на этот раз потерпел большую неудачу: после почти 30 часов непрерывного тяжелого труда и днем и ночью повредил левую ногу, упав на берегу реки при выходе с баржи по доскам, и стал нетрудоспособным. Пришлось ковылять кое-как до остановки трамвая и вернуться домой. Хотя я не доработал до конца выгрузки баржи лишь примерно два часа, мне все равно, согласно уговору, ничего не заплатили. А мог бы получить около 70 рублей. Было обидно до слез. Но делать было нечего…

Весной 1941 года мой друг Павел Галкин и еще кто-то завлекли меня на новую, очень полезную, с их точки зрения, учебу – обучение на курсах шоферов-любителей. Учеба проходила в основном по выходным дням на автобазе где-то на Красной Пресне. Прослушав теоретический курс, мы позанимались практической ездой на грузовике на специальной площадке, после чего стали ездить вместе с инструктором на такой же машине по улицам Москвы. Моим инструктором был очень добрый и внимательный мужчина лет сорока с фамилией Ахчеев, который концу практических занятий вдруг посоветовал мне никогда не работать шофером, так как, я, по его мнению, «не спокоен по природе и не чувствую машину».

Однажды мы с Ахчеевым ехали на грузовике от Калужской площади к Крымскому мосту. Заехали на этот мост и внезапно увидели, что на кузове у впереди идущей машины загорелся ярким пламенем перевозимый ею груз. А водитель этого не заметил. Поэтому мы начали со своей машины издавать громкие гудки, после чего, услышав их, водитель остановил свою машину, но справиться с пожаром не смог. Тогда Ахчеев тоже остановил наш грузовик, снял с его кузова огнетушитель и пустил его в ход. Вскоре к Ахчееву присоединились водители других автомашин, и совместными усилиями пожар был ликвидирован. Все это происходило почти посредине пролета Крымского моста.

В третьей декаде мая состоялись экзамены для получения удостоверения шофера-любителя. К сожалению, мне пришлось сдавать их дважды: в первый раз я не сумел правильно ответить на вопрос о том, как следует поступить, если во время поездки на машине сломалась ее передняя ось. По мнению экзаменовавшего, мне надо было ответить ему так: следует прежде всего обратиться за помощью к шоферам проезжающих мимо грузовиков. Затем совместно с этими шоферами поднять переднюю – моторную – часть машины и прикрепить эту часть к открытому заднему борту кузова впереди стоящего грузовика. А потом поехать в гараж, отцепить там свою машину от того грузовика и произвести ремонтные работы.

Через неделю на повторном экзамене я правильно ответил на все вопросы экзаменатора и удовлетворительно совершил практическую езду на автомашине, после чего мне выдали удостоверение шофера-любителя. Однако в своей жизни воспользоваться этим удостоверением мне ни разу не пришлось.

Май 1941 года прошел у меня в больших трудах по завершению сложного курсового проекта по деталям машин. Пришлось сделать много расчетов с применением логарифмической линейки, взятой напрокат в институте, и вычертить несколько листов чертежей, которые получились не очень чистыми. Проект удалось сдать лишь 31 мая с оценкой «посредственно». Одновременно приходилось заниматься на курсах шоферов-любителей и в кружке борьбы, о которых я говорил, а также готовиться к сдаче зачетов перед наступавшими курсовыми экзаменами за шестой семестр.

В первых числах июня 1941 года начались экзамены за шестой семестр. И первый же экзамен по курсу «Детали машин и грузоподъемные устройства», который я сдавал седьмого числа утром самому лектору и заведующему кафедрой по этой дисциплине профессору Гавриленко, провалил, так как готовился лишь кое-как и был слишком самоуверен. Это было в субботу. Возвратившись домой сильно расстроенным, вдруг застал у входа в свою кабину молодого лейтенанта – пехотинца с вещевым мешком и скаткой шинели на полу. Им оказался земляк Иван Воробьев из деревни Булаково – бывший студент МИЦМиЗ, забранный в сентябре 1940 года прямо из института в армию, окончивший где-то краткосрочные военные курсы средних командиров и направлявшийся теперь в место службы на Западной Украине в районе Перемышля.

Меня, моего соседа по кабине Ивана и еще одного своего друга по институту он сразу же пригласил в ЦПКиО им. Горького, куда мы направились пешком по Малой Калужской улице. Там, где эта улица пересекается с Большой Калужской улицей и Выставочным переулком (теперь это улица академика Петровского), Ваня подвел нас к пивному ларьку. Здесь он купил каждому из нас по кружке пива и влил во все кружки дополнительно по 50 граммов водки, купив ее в бутылочке-четвертинке в том же ларьке. Мы выпили этот «ерш» и зашли в парк через ближайший нам вход, зашли в один ресторан и основательно угостились в нем дальше за счет Вани: не помню, как возвратились в Дом коммуны.

Утром было сильное похмелье, и пришлось всем опять за счет ночевавшего у нас Вани похмелиться у себя в кабине и в столовой. После этого он, израсходовавший на наше угощение почти все имевшиеся у него деньги – около 700 рублей, – отправился в дальнейший путь через Киевский вокзал. Наверное, бедному Ване пришлось вскоре принять первым бой с немцами на самой западной границе нашей родины в начавшейся 22 июня войне и одним из первых же сложить в ней свою голову… И никто теперь не знает, как и когда это произошло…

12 и 17 июня я сдал соответственно на «хорошо» и «посредственно» экзамены по теории металлургических процессов и теплотехнике, а в субботу 21 июня – на тройку английский язык. После сдачи экзамена в этот день его остаток провели в ЦПКиО им. Горького, куда тогда собралось к вечеру очень много молодежи. Было солнечно и тепло, везде играла музыка, многие пары танцевали под нее, работали аттракционы, везде царило веселье. Мы выпили по кружке пива с добавкой к нему глотка водки, побродили допоздна по территории парка и, пройдя уже ночью через почти весь Нескучный сад, где в это время в местах, темных из-за ветвей деревьев, уединились отдельные пары, которые мы нарочно тревожили, возвратились домой. Надеялись хорошо выспаться и завтра снова начать подготовку к следующему экзамену. Завтрашнее воскресенье не предвещало чего-либо плохого…

Часть вторая
Война

Глава 1

Воскресенье 22 июня 1941 года в Москве выдалось теплым и солнечным выходным днем. Утром я и мой сосед по кабине Иван, а также обитатели других кабин встали с постелей довольно поздно – примерно к 9 часам. В коридорах общежития была необычная тишина. Приведя себя в порядок, мы отправились вниз – в столовую, где, как обычно, попили чай с белым хлебом, сливочным маслом и колбасой. Людей вместе с нами в помещении было немного, но вскоре, сильно волнуясь, в столовую ворвалась молодая женщина и дико закричала: «Война, война! Радио сообщило: в четыре утра немцы Киев бомбили, бои на границе! В двенадцать будет выступать Молотов!» Мы сначала не поверили этой женщине. Но потом, покинув столовую, прибежали к себе, включили радиорепродуктор и убедились, что женщина была права. По-видимому, то же самое случилось и со всеми нашими коллегами по общежитию: почти все выбежали из кабин в коридор и начали шумно обсуждать происшедшее.

Мы же с Иваном не стали дальше зря терять время на эмоции и, взяв с собой книги, конспекты лекций, бумаги и прочие вещи, отправились в читальный зал Дома коммуны, чтобы готовиться к очередному экзамену. Мне предстояло через четыре дня сдать сложный экзамен по металлургическим печам, а после этого снова через четыре дня – последний в этом году и семестре экзамен по электротехнике. А в сентябре вдобавок возникала проблема пересдачи проваленного накануне экзамена.

Мы уселись каждый на выбранном месте за длинным столом и начали заниматься. Но в голову ничего не шло, а кроме того, нам мешали заниматься коллеги – соседи, и здесь продолжавшие обсуждать происшедшее большое событие. К 12 часам все спустились в холл общежития и выслушали с радиорепродуктора выступление В. М. Молотова. Из его речи я хорошо запомнил последние слова: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа за нами!»

Опять возвратились на свои места в читальном зале, позанимались до обеденного времени, пообедали в столовой и решили, что больше не сможем продолжать занятия в воцарившейся нервной обстановке. Поэтому я, Иван и еще кое-кто вышли из Дома коммуны, перешли Большую Калужскую улицу, на которой тогда находилось необычно много народа, сильно возбужденного, и пришли в Нескучный сад. Здесь мы добрались до расположенного на высоком и живописном берегу Москвы-реки старинного (XVIII века) двухэтажного, с шестью колоннами бывшего дворянского летнего домика и поднялись на его второй этаж, где в то время были маленький, но очень уютный читальный зал и небольшая библиотека. Мы решили, как это раньше с нами уже было один раз, позаниматься здесь дальше в спокойной обстановке, поскольку других людей, кроме нас, тут не было.

Но и на этот раз занятия не удались: дежурный по домику и читальному залу старичок немедленно подошел к нам и своими разговорами сразу отвлек нас от дела. Он стал рассказывать, что уже воевал с немцами в Первую мировую войну, что они очень сильны лишь своей организованностью, а физически в основном уступают русским, и особенно – в штыковой атаке. Кроме того, он сообщил, что пришлось ему побывать в немецком плену, много помучиться в нем от голода и унижений, но он удачно совершил побег и добрался до своих войск.

К вечеру, который был очень теплым, мы отправились домой, заметив, что на улицах, в отличие от дневного времени, стало совсем пустынно и тихо.

Прибыв домой и поужинав кое-как у себя в кабине, мы выслушали по радио несколько важных сообщений: о введении военного положения в стране, частичной мобилизации в армию резервистов, установлении карточной системы снабжения населения, преобразовании западных приграничных военных округов в соответствующие фронты, еще оптимистические по содержанию оперативные сводки с фронтов боевых действий и другие.

С 24 июня начало работать Советское информационное бюро (Совинформбюро), публиковавшее оперативные сводки и другие вести с фронтов, а также другие сообщения. 30 июня в стране был создан Государственный Комитет Обороны (ГКО) во главе с И. В. Сталиным, взявший на себя всю полноту власти в государстве.

…Поздно вечером 22 июня ко мне в кабину зашли наш комсорг Боря Денежкин и староста группы Леша Аршинов. Они сказали, что ходят ко всем ребятам нашей группы в общежитии, и потребовали, чтобы я завтра с утра зашел в комитет комсомола. В связи с этим утром 23 июня я явился в указанное место, где нас собрали и откуда быстро повели в военный комиссариат Ленинского района, к которому наш институт тогда относился. Здесь каждому выдали на руки под расписку мобилизационные повестки, которые мы, в свою очередь, также под расписку должны были вручить соответствующему мобилизованному на войну лицу. При этом было сказано, что вручить повестку мобилизованному следует лично в руки, а если его не окажется дома, но он находится где-то в Москве или под Москвой (на работе или на отдыхе), то все равно его требуется найти и обязательно отдать ему повестку. В этом случае придется либо дождаться его прихода домой, либо поехать к нему на то место, где он сейчас пребывает.

Мне досталось три повестки: одна для мужчины, проживавшего за Калужской заставой – почти рядом с Окружной железной дорогой, вторая – тоже для мужчины, обитавшего в старом деревянном домике примерно напротив здания нашего института, и третья – для женщины-врача, квартира которой находилась в большом многоэтажном доме в конце улицы Большая Якиманка.

Я начал с посещения мобилизованного, проживавшего за Калужской заставой. Жил он с семьей в одном из длинных ветхих деревянных бараков. Он, как и многие из нестарых и здоровых мужчин, уже ждал приноса повестки и был вполне к нему готов: был поддавши и поэтому навеселе. Вместе с дружками он сразу попытался поднести рюмку водки и мне, но я не без больших усилий отбился от него. Все мобилизуемые мужчины были сильно возбуждены и чрезмерно оптимистичны, заявляли, что обязательно «проучат» немца, быстро закончат войну и возвратятся домой. Но женщины, особенно пожилые, были очень опечалены, и многие из них плакали. Я вручил своему мобилизованному, как положено, повестку, лишь с трудом вырвался из рук его и товарищей и отправился на троллейбусе по другому адресу.

Но следующий мой мобилизованный оказался на работе. Поэтому я и его жена направились пешком на место работы ее супруга – на кондитерскую фабрику «Ударница» на улице Шаболовка. Здесь через вахтера мы вызвали его к проходной, и он так же спокойно принял повестку из моих рук, расписавшись в ее получении, и отправился назад на рабочее место.

Дальше я отправился на Большую Якиманку. Однако здесь меня постигла неудача: женщины, которой я должен был вручить повестку, в квартире и даже в Москве не оказалось. Принявшая меня старушка сказала, что ее дочь утром уехала на дачу и не намеревалась возвратиться домой сегодня. Но подробный адрес дачи сообщила. Она располагалась в современном Бабушкине – в районе между железнодорожными платформами Лосиноостровская и Лось, куда надо было ехать на электричке с Ярославского вокзала. Я поехал туда. К счастью, и дачу, и проживавшую в ней симпатичную женщину средних лет легко нашел и вручил ей повестку.

Страшно голодный, я возвратился сначала в военкомат, где вручил кому надо дубликаты повесток с подписями мобилизованных, а потом, наконец, домой. Так у меня прошел второй день войны.

На следующий день утром, прослушав по радио оперативную сводку и прочие вести с фронтов и о делах в тылу и вообще во всем мире, мы с Иваном только-только начали было в читальном зале заниматься подготовкой к своим предстоящим экзаменам, как снова нас разыскали наши старосты и комсорги и позвали на очередное мероприятие. На этот раз нас – только мужчин – вызвали на улицу, ко входу в Дом коммуны и распределили там на три группы по 20–25 человек. Я с Иваном и другими нашими друзьями попал в группу во главе с Левой Филимоновым, которая отправилась к проходной располагающегося против нашего общежития станкозавода им. Серго Орджоникидзе. Вторая группа ушла работать вокруг Дома коммуны, а третья – не помню куда. Погода была яркой, солнечной и жаркой.

На проходной завода нам выдали лопаты, кирки, ломы и другой инструмент для копки земли и после этого нас повели к Калужской заставе. Придя на нее, мы повернули на север – в сторону станции Канатчиково и пошли дальше, по краю углубленной части Окружной железной дороги рядом с восточной стеной кирпичной ограды завода. Затем нас остановили и отвели всем определенные участки, на которых предстояло выкопать несколько длинных окопов глубиной не менее 1,5 метра. По идее в этих окопах работники завода и другие люди должны были при воздушных тревогах находить себе убежище от осколков разрывающихся бомб и снарядов зенитных пушек, стреляющих по самолетам. Работой мы занимались бодро и весело, и она длилась почти весь световой день с перерывом на обед в столовой завода. Конечно, при этом многие из нас, не надевавшие на руки рабочих рукавиц, нажили на ладонях волдыри.

Аналогичную работу мы выполняли и в последующие дни, но уже в других местах. Были работы и других видов. Но в те сутки наиболее пригодными для меня и вообще для всех проживавших в Доме коммуны оказались окопы, вырытые вокруг него группой других студентов. Дело в том, что ночью с 24 на 25 июня вдруг, совсем неожиданно для многих и, в частности, для меня, крепко уснувшего после тяжелой физической работы, объявили по радио, гудками с предприятий и сиренами первую в Москве воздушную тревогу. Это произошло на третьи сутки после начала войны.

Ошарашенные и сильно удивившиеся происшедшему (так как это было для нас необычно ново и в то же время интересно), мы выскочили в темноте на улицу и быстро заполнили окопы. В то же время некоторые ребята и девушки, специально выделенные для работ по ликвидации возможных пожаров, выбежали сразу на крышу и верхние балконы Дома коммуны, чтобы в случае попадания на них зажигательных бомб немедленно погасить их. Я же с Иваном, как и все остальные люди, находившиеся в это время в окопе, только с большим любопытством наблюдал за происходившим вокруг. При этом многие шумно выражали свои эмоции.

Скоро на улице стало почти совсем светло. И произошло это не потому, что почти самая короткая в это время года июньская ночь уже повернула на утро. Основной же причиной оказалось то, что на небе возник огромный фейерверк. Его устроили, прежде всего, расположенные в разных местах города прожекторы, разыскивавшие на небе своими яркими и длинными лучами летящие на большой высоте самолеты. Кроме того, образовывали большие зарева выстрелами в небо зенитные пушки и пулеметы, и особенно при стрельбе трассирующими снарядами и пулями. И выстрелы, и разрывы снарядов, естественно, сопровождались громоподобным шумом, к которому добавлялись еще звуки падающих с неба на землю и крыши зданий осколков снарядов, а также пуль. Кстати, от этих, своих осколков и пуль тоже надо было прятаться, но мы об этом пока не были информированы и не догадывались сами. (Между прочим, по этой причине в первые дни войны многие люди, дежурившие во время воздушных налетов на крышах без использования специальных укрытий, погибли или получили ранения.)

Некоторые из нас, пристально наблюдавших за ясным и безоблачным небом, увидели в это время очень высоко на нем несколько самолетов, которые были едва различимы. Наконец, примерно через два часа после объявления тревоги рупоры радио возгласили: «Угроза воздушного нападения миновала. Отбой!» Сразу раздались соответствующие этому сигналу гудки и звуки сирены, и мы, обсуждая на ходу происшедшее событие, быстро отправились по своим кабинам и улеглись в них снова спать. В ту ночь все из нас были твердо уверены, что действительно налетели на Москву вражеские самолеты, и поэтому следующий день с раннего утра стремились узнать от разных людей сведения о том, какие же объекты города пострадали от бомб. Но никто ничего не мог нам сообщить. Лишь спустя несколько дней узнали, что тогда воздушная тревога была только учебной…

…26 июня мне предстояло сдавать трудный экзамен по металлургическим печам. Понятно, что обстановка, сложившаяся перед этим днем, не дала мне возможности хотя бы немного подготовиться к испытанию. Кроме того, в течение учебного семестра я ничего не делал для того, чтобы хорошо запомнить пройденный материал, занимаясь посторонними делами – в разных кружках и на курсах шоферов-любителей. После бессонной и тревожной ночи я все же в наступившие день и вечер внимательно полистал свои далеко не полные конспекты лекций и имевшиеся у Ивана куцые учебные пособия по сдаваемому предмету. Но просмотреть и понять все, конечно, мне не удалось.

Итак, утром следующего дня я только вдвоем с Димой Васильевым предстал перед экзаменатором – доцентом А. И. Ващенко в одной из малых аудиторий института на третьем этаже. Мы взяли у него по билету с вопросами и уселись за партами для подготовки. У меня из трех вопросов два оказались «непреодолимыми». Я подумал, что экзаменатор смилуется и, учтя сложившееся сейчас тяжелое положение для всего народа, и особенно нас – студентов, хотя бы на короткое время покинет аудиторию и этим даст мне возможность подсмотреть нужный мне материал в приготовленной мною ранее шпаргалке, засунутой в карман брюк. Но этого не случилось. Мало того, Александр Иванович упорно сидел за столом и не спускал с меня глаз.

Дима первым ответил на «отлично» на все вопросы и ушел радостный. А я же на его фоне оказался полным профаном: не сумел дать вывод не очень-то сложной формулы по механике газов в печном пространстве и ошибся в ответе на очень простой вопрос по конструкции методической печи. В итоге я провалился. Горю не было предела. Теперь только понял, как же ошибся, уверовав раньше, что можно учиться дальше и без больших усилий…

1 июля мне надо было сдать последний в данном семестре экзамен по не менее трудному и важному для любого инженера предмету – электротехнике, полным освоением курса которой я снова не мог отличиться. Взяв себя в руки, я начал готовиться к этому экзамену. Вскоре я мог уже считать себя достаточно хорошо к нему подготовленным. Однако и в этот раз случилась беда: назначенный на 1 июля экзамен отменили и перенесли на осень, причем это коснулось не только меня, но и всех моих коллег, записавшихся экзаменоваться в тот день.

Дело было в том, что руководство института через своих старост и комсоргов групп объявило всем приказ о срочной мобилизации коллектива на так называемый трудовой фронт. Аналогичная мобилизация проводилась и в других учебных заведениях, предприятиях и организациях Москвы.

В соответствии с этим приказом команда физически здоровых (главным образом комсомольцев) всех курсов, кроме пятого – выпускного, должна была отправиться в Смоленскую область для строительства оборонительных сооружений. А все студентки и остающиеся в институте студенты будут выполнять оборонительные и иные работы непосредственно в столице или в ее пригородах. Список студентов, отправляющихся на трудовой фронт, уже составлен. В этом списке оказался и я.

Было сказано, что все отъезжающие должны срочно подготовить себе на дорогу продукты питания на пару суток (до приезда на место) и соответствующую одежду и нательное белье с расчетом пребывания вне Москвы… не более двух недель. При этом брать с собой одеяло и теплую одежду не рекомендовалось, так как время было летнее и многие говорили, что «война через пару недель может закончиться».

Утром 1 июля – дня, который был солнечным и жарким, оставив дома основные вещи (в их числе я оставил также паспорт, зачетную книжку, пропуск в Дом коммуны и мелкие документы), закрыв на замок двери своих кабин и сдав от них ключи в комендатуру общежития, мы с дорожными вещами приехали к зданию института. Здесь нас проверили по списку и распределили на две группы, состоявшие каждая из четырех подгрупп по 10–15 человек. Во всей нашей команде было около 100 человек.

Старшим команды был назначен мой однокурсник – очень активный во всех отношениях студент Юрий Ломовцев, с которым, к сожалению, я никогда не общался, и о нем почти ничего не знаю, кроме того факта, что он после войны стал профессиональным военным. Политруком команды определили секретаря комсомольской организации моего факультета (факультета «Г») Леву (Льва Марковича – точнее Мордуховича) Утевского. Это был очень умный, симпатичный и спокойный во всех ситуациях студент-еврей, учившийся на один курс старше меня. (Я осенью и зимой 1941 года, а также в январе 1942 года находился с ним вместе в армии сначала в одном пехотном отделении, а потом в одной артиллерийской батарее. После войны мы хорошо общались друг с другом. Тогда он быстро стал доктором технических наук, но умер рано – в 1979 году, по-видимому, от того, что, будучи очень крупным специалистом по металловедению и термической обработке сталей и сплавов, много работал с вредными для здоровья рентгеновыми лучами и радиоактивными материалами.)

Моими непосредственными «командирами» по группе оказались Женя Анохин и его заместитель Нестер Крохин. Одну подгруппу вместе со мной по нашему взаимному согласию образовали Паша Галкин (в качестве старшего), мой сосед по кабине Иван Митрофанов, Арсик Беспахотный, Дима Филиппов, Женя Майонов, Коля Золотухин и другие очень близкие мне друзья. К нам же привязался молоденький, рослый и очень красивый первокурсник Костя Зорин, впоследствии ставший одним из руководящих работников Электростальского электрометаллургического завода им. И. Ф. Тевосяна. На трудовом фронте вся наша подгруппа организовала вместе своего рода «колхоз», где очень многое – особенно продукты и курево – было у нас общим. Нередко нам приходилось есть кашу, картофель, супы и борщи из одной общей посуды, и, таким образом, мы на всю жизнь стали однокашниками в прямом смысле этого слова.

После сбора, регистрации и проведения подготовительных работ примерно в 16 часов дня нас построили по четыре человека в ряд, и мы двинулись пешком вперед по Большой Калужской улице в сторону Калужской заставы. Там, где кончается Малая Калужская улица, к нам сзади присоединились команды других москвичей. Дошли до Калужской заставы, оттуда прошли более половины тогдашнего Воробьевского шоссе (ныне эта половина названа улицей Косыгина), добрались до маленькой церкви на крутом берегу Москвы-реки (ее при Советской власти не закрывали, и в ней в 1955 и 1960 годах окрестили моих сына Мишу и дочь Наташу) и вошли в село Потылиха, от которого теперь осталось лишь одно название. В то время это село, на северо-западной окраине которого позже построена киностудия «Мосфильм», почти не отличалось от обычных, далеких от Москвы сельских населенных пунктов: дома и другие постройки в нем были в основном деревянными и одноэтажными, во многих дворах находились коровы, другой скот, а также куры, гуси и утки, видны были и лошади. Перед дворами стояли телеги, стоги сена.

Дальше – у очень крутого и обрывистого берега реки Сетунь, перпендикулярной сельской улице и дороге на ней и впадающей в Москву-реку, мы невольно были вынуждены остановиться минут на двадцать. Причиной этому оказалось то, что на данном месте село Потылиха закончилось. А дальше от края крутого берега Сетуни пошла сверху вниз под большим уклоном до пешеходного моста через реку только тропа, по которой одновременно могли спускаться осторожно, чтобы не упасть, не более двух человек. И вследствие этого при нашем движении образовалась пробка.

Во время остановки все обратили внимание на располагающийся внизу между обоими берегами Сетуни завод сложных эфиров, распространявший крайне неприятный специфический запах парфюмерии. А я еще, кроме того, долго не мог оторвать свои глаза со смотревших на нас с большим любопытством детей и взрослых, которые стояли толпой возле крайнего и самого высокого – трехэтажного – серого шлакоблочного дома (сейчас это дом номер 4 по Воробьевскому шоссе). Оказалось, что тогда в той толпе стояла и 14-летняя красивая девочка с двумя маленькими косичками – моя будущая незабвенная супруга Катюша, с которой потом в том же доме – в коммунальной квартире номер 3 на втором этаже – я прожил вместе, полный счастья, с 1955 по 1961 год.

Далее, перейдя реку Сетунь по узкому мосту и пройдя под принадлежавшим Московской окружной железной дороге Краснолужским мостом через Москву-реку, миновали Дорогомиловский химический завод, от которого так же, как и от предыдущего завода, шел очень неприятный запах химикатов. Затем пошли по Бережковской набережной против течения реки и, наконец, пришли к Киевскому вокзалу. Все наше путешествие длилось почти три часа.

Здесь, за основным зданием вокзала нас продержали порядочное время, чтобы, по-видимому, собрать вместе все другие прибывавшие колонны и погрузить различный инструмент, продовольствие и другие вещи в соответствующие вагоны товарного поезда, который должен был увезти из Москвы куда надо весь собранный народ. К вечеру всех посадили группами в товарные вагоны, в которых справа и слева от их раздвигаемой вдоль вагона широкой двери были устроены сплошные дощатые нары для лежания. Кроме того, между двумя стойками двери была установлена посредине съемная горизонтальная деревянная балка, на которую пассажир стоя мог опираться при открытой двери.

В вагоне мы кое-как (многие всухую, как я) поужинали взятыми с собой продуктами, и поезд медленно и с частыми остановками повез нас ночью в сторону Калуги.

На каком-то пустынном разъезде после конечной станции где-то в Смоленской области утром 3 июля примерно в 9 часов поезд остановился, и нас высадили из вагонов. Высадили и прибывших вместе с нами заключенных, которых конвоиры с винтовками сразу увели по своему маршруту на запад. Грузы, привезенные нашим же поездом в особых вагонах сзади, потом – после нас выгрузили и оставили лежать возле пути для их предстоящего увоза по назначению автомобильным или гужевым транспортом.

Как только мы выскочили из вагонов, то тут же устремились справлять свои естественные надобности в придорожных кустах. Затем побежали помыться и чистить зубы возле колодца, у которого образовалась большая очередь, а также у протекавшего рядом ручейка. Затем нас попросили срочно собраться вместе у дома начальника разъезда, где стоял столб, на котором висел радиорупор, передававший различные сообщения. Здесь мы позавтракали и вскоре услышали по радио, что в 10 часов будет выступать с обращением ко всему советскому народу председатель ГКО И. В. Сталин. Я впервые в своей жизни услышал живой голос «великого вождя».

Та историческая речь Сталина общеизвестна, и поэтому о ее содержании я ничего писать не буду. Меня поразило при выступлении вождя лишь то, что он плохо выговаривает русские слова и как силен у него кавказский акцент.