Текст книги "Двухэтажная Япония. Две тысячи дней на Японских островах"

Автор книги: Юрий Тавровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Садясь за стол с целой чередой блюд из «фугу», знаменитые и простые гурманы надеются, что в самые опасные первые 30 минут после трапезы они не почувствуют, как начинают неметь губы, а затем и все тело. Что они смогут со смехом процитировать великого поэта Басе, который написал такой короткий стих: «Вчера я

насладился «фугу» и супом из нее, к счастью, ничего не случилось». Но ведь есть и иное известное стихотворение: «Минувшей ночью мы ели «фугу» с приятелем, а сегодня я помогаю нести его гроб».

…Днем и ночью людские волны одна за другой накатываются на рынок Цукидзи. Из года в год «Чрево Токио» насыщает жителей огромного города.

Оазис старого Эдо – Асакуса

Ценители традиций «Великого Эдо», которых немало среди жителей нынешней японской столицы, очень любят лежащий к северу от центра район Асакуса. Любят за солидность, уравновешенность ритма жизни. Любят за все еще преобладающую двухэтажность кварталов, застроенных деревянными домами под черепичными крышами. За фантастически красивые фейерверки в день поминовения усопших, расцвечивающие пышущее жаром июльское небо огненными шарами, цветами, шутихами. И конечно же за шумные и веселые праздники «мацури», когда одетые в хлопчатые куртки с затейливо выписанными иероглифами, раскрасневшиеся от выпитого сакэ и волнения проходят «дети Эдо» с переносными часовнями.

Ухают большие барабаны, раскатывается дробь барабанов поменьше. Взвалив на плечи толстые жерди, на которых покоится тяжеленное резное сооружение «ми-коси», участники празднества в такт движению хором выкрикивают «ва-сёй», «ва-сёй», что-то похожее на «Эй, ухнем!». Почти каждый квартал Асакусы имеет свой собственный храм, а в нем – часовню «микоси», свою собственную группу носильщиков-танцоров, свои особые форменные куртки. Между кварталами из года в год, из праздника в праздник идет негласное соперничество – чьи «микоси» затейливее и краше, чьи танцоры прокричат громче, кто сможет сохранить самый веселый и беззаботный вид, пританцовывая или даже подпрыгивая под многопудовой ношей.

Остротой соперничества, яркостью костюмов, возбуждающей атмосферой подлинно народного празднества «мацури» Асакусы напоминают знаменитые карнавалы Рио-де-Жанейро. Недаром они считаются законодателями мод для бесчисленных храмовых и прочих праздников других районов Токио, соседних префектур. Начавшие было умирать в послевоенные годы «мацури», вобравшие в себя коллективизм, уважение традиций, способность к переключению от упорного труда на беззаботное веселье и многие другие черты японского характера, ожили не в последнюю очередь благодаря транслировавшимся на всю страну телепередачам о красочных шествиях Асакусы.

Асакуса прекрасна в праздник, но она хороша и в будни. Как много можно узнать о национальном характере, о корнях экономических и технических успехов Японии, просто гуляя по улицам, которые застроены мастерскими кустарей, небольшими заводиками, лавками традиционных изделий народных промыслов. Самозабвенная работа без счета времени, полная отдача делу, ставшему смыслом жизни и способом самовыражения, а не просто источником заработка, – таковы впечатления от наблюдений за ремесленниками, которые, как правило, трудятся на виду прохожих, за открытыми дверями мастерских-лавок.

Вот выставил свой товар резчик вывесок для магазинов и ресторанчиков. Вырезанные и выпуклые иероглифы разных стилей – строгие «уставные», волнистые «голо-вастиковые», захватывающие дух надписи мастеров каллиграфии, сделанные одним росчерком одухотворенной кисти. Доски всех размеров, форм, сортов дерева, подчеркнуто натуральные, тщательно отлакированные, позолоченные…

Из соседней двери пахнет деревенским сеновалом – здесь делают циновки «татами». Пожилой мастер, продолжая «сшивать» пучки соломы толстой иглой с нитью, охотно поговорит с покупателем или просто с любопытствующим прохожим, предложит выпить зеленого чая из постоянно кипящего на медленном огне пузатого медного чайника.

Мастерскую-лавку традиционных хлопчатых полотенец «тэнугуи» видно еще издали по необычайно красивой

входной занавеске «норэну». Собственно говоря, здесь можно купить или заказать на свой вкус как то, так и другое типично японское изделие. Полотенца украшены пейзажами, изящными орнаментами, иероглифами, рисунками кукол, масок и театральных персонажей. Сугубо утилитарные по предназначению, они воспринимаются в то же время как произведения искусства. По существу, они таковыми и являются. Разница между «тэнугуи» и восхищающими весь мир гравюрами «укиёэ» лишь в материале, на который переносится рисунок. В первом случае – на ткань через соответствующие каждому цвету бумажные трафареты, а во втором – с гравировальных досок на бумагу. Как полотенца, так и гравюры печатаются малыми сериями. И те и другие были рождены в тесных мастерских плебейского «нижнего города» и лишь сравнительно недавно стали цениться как произведения искусства. Еще сто лет назад коллекционирование «укиёэ» считалось в Японии одним из чудачеств иностранцев. Еще и сейчас японцы посмеиваются над охотящимися за «тэнугуи» туристами, но, на всякий случай, тоже скупают полотенца «про запас»…

Угроза семейному бюджету таится буквально на каждом шагу. Как не сделать покупку в скобяной лавке, переполненной всевозможными ножами для разделки рыбы, мяса, овощей, разнообразными ножницами, пилами, резцами, топорами. А разве можно удержаться и не купить детям традиционные игрушки – волчки, летающие бамбуковые пропеллеры? Если кошелек пустоват, то лучше обойти стороной мастерские дорогих парадных кимоно и поясов к ним «оби», отвести душу в лавочках с веерами или бамбуковыми зонтиками.

В одном из переулков Асакусы мои японские знакомые как-то показали невзрачное на вид, но весьма знаменитое ателье художника, для которого холстом служит кожа заказчиков, готовых заплатить немалые деньги и вытерпеть боль ради своеобразного удовольствия покрыть свое тело затейливыми композициями-татуировками. Татуировки в нынешней Японии обычно ассоциируются с гангстерами «якудза» или женщинами из «веселых кварталов». В старину же ими увлекались в основном носильщики, каменщики, плотники и представители других профессий, работавших большую часть года полуодетыми под открытым небом. Особыми татуировками клеймили преступников. Орнаменты со скрытыми в них именами самых любимых мужчин наносили на свое тело гейши и куртизанки.

Достигшее уровня настоящего искусства мастерство татуировщиков поражало первых иностранцев, ставших проникать в Японию после крушения изоляционистского режима. В числе пожелавших увезти на память разноцветную японскую татуировку называют имена английского короля Георга V и русского царя Николая II, которые побывали в Стране восходящего солнца, будучи еще наследниками престола.

Ямада-сан, хозяин мастерской, объяснил, что создание крупной татуировки, покрывающей, к примеру, одну только спину, занимает несколько лет и обходится заказчику примерно в миллион иен. Он с жаром отрицал, что среди клиентов большинство составляют гангстеры. «Я помогаю настоящим ценителям многовековой традиции, среди которых мужчины и женщины, поденные рабочие и богатые бизнесмены, полицейские и гангстеры, студенты и таксисты». В правоте Ямада-сан можно убедиться, посетив любую из общественных бань, с древности выполняющих роль квартальных клубов. Если повезет, то вовсе не похожий на гангстера мужчина горделиво продемонстрирует многоцветные композиции, объяснит, кто из героев классических китайских романов сражается с нечистью на спине, какая старинная красавица украшает грудь. А сколько восхищенных возгласов вызывают группы почти полностью нагих, степенно вышагивающих «живых картин» во время «мацури»!

Как раз к концу беседы со знаменитым татуировщиком на улице послышались удары барабана и звон гонгов. Распрощавшись с Ямада-сан, мы успели догнать толпу детишек, сопровождавших бродячих музыкантов «тиндонъя». Собственно говоря, «тиндонъя» не только музыканты, наигрывающие несложные веселые мелодии на флейте, барабане и гонге. Как явствует из самого названия, они производят «динь-дон». А в это расплывчатое понятие входит очень многое. «Тиндонъя» должны носить яркие, почти что клоунские наряды. Обычно впереди с гонгом на поясе вышагивает мужчина в утрированно самурайском наряде и парике с выбритым лбом. За ним, ударяя в барабан, движется «гейша», с лица которой, кажется, вот-вот начнут отваливаться куски грима. Замыкает шествие кларнетист в подчеркнуто западном костюме – пестрой рубашке, бейсбольной кепке, темных очках. «Тиндонъя» должны уметь исполнять хотя бы несложные танцевальные номера, показывать фокусы. Вся эта развлекательная программа служит рекламой и оплачивается владельцами небольших магазинов, содержателями клубов любителей азартных игр, а чаще всего – усеявших всю Японию залов с игральными автоматами. На спине «тиндонъя», встреченных в Асакуса, были укреплены щиты с названием новой лавки по продаже муляжей ресторанной пищи. Присоединившись к толпе взрослых зевак и визжащих от удовольствия детишек, мы подошли к дверям только что открывшегося заведения. Музыканты с особой силой ударили в гонг и барабан, пустились приплясывать и раздавать листовки с приглашением посетить нанявшую их лавку.

Принявший приглашение вряд ли будет разочарован. Витрины и прилавки уставлены искуснейше сделанными пластмассовыми копиями всевозможных блюд японской, китайской, европейской кухни. Испокон веков японские ресторанчики выставляли в витринах муляжи, позволявшие еще с улицы познакомиться с меню и ценами. На смену старинным, восковым копиям пришли современные пластмассовые. Даже не верится, что все эти столь аппетитные на вид подносы с красиво разложенным рыбным ассорти, тарелки с яичницами, ростбифами, миски китайской лапши, кружки с готовой хлынуть через край пивной пеной – фальшивая снедь. Над ними явно потрудились настоящие мастера своего дела. «Мы можем делать муляж любого блюда, – не без гордости говорил хозяин лавки. – Все, что для этого надо – образец и три дня работы. Конечно, особо сложные заказы выполняются дольше. Например – «свадебные торты». Чем-то напоминающее по форме многоэтажное здание Московского университета белоснежное сооружение в рост человека красовалось на самом почетном месте. Оно привлекало большой интерес покупателей. Конечно, торт пластмассовый не на все сто процентов. В нем остается полая часть для заполнения настоящим тортом. Вся проблема в том, как отличить две неодинаковые на вкус, но почти неразличимые на вид части. Иногда, утверждают злые языки, взволнованные женихи путают копию с оригиналом и начинают делать ритуальный надрез вовсе не в том месте…

В двухэтажных кварталах Асакусы есть место для всего: овеянных легендами старинных храмов, вызывающих восхищение лавок и мастерских традиционных ремесел, работающих чуть ли не круглые сутки закопченных кустарных цехов, собирающих ценителей искусства прошлых веков театров, оживающих по вечерам заведений сомнительной репутации. То новое, что приходит в Асаку-су, далеко не всегда лучше старого. Знаменитый музыкальный театр «Кокусай гэкидзё», например, уступил свое место изуродовавшему всю округу 25-этажному зданию гостиницы средней руки. Угроза нависла над десятками небольших театриков, которые ведут отчаянную борьбу за выживание, за сохранение простонародных представлений. Эти театрики напоминают форты, окружившие осажденную крепость. Падут они, и думающий только о спекуляции землей корыстный «противник» доберется и до оплота Асакусы, ее сердца – огромного буддийского храма Сэнсодзи, посвященного богине милосердия Каннон.

Удивительная популярность храма Сэнсодзи, чье название читается еще и как Асакуса, объясняется целым рядом причин. Японцы, как и многие другие народы, почитают старину, приписывают древним реликвиям чудодейственную силу. А храм Сэнсодзи – очень, очень старинный. По преданию, его основали во второй половине VII в. три брата-рыбака, выловившие в протекающей неподалеку речке Сумида статуэтку богини Каннон. Крохотная, умещающаяся на ладони фигурка и поныне хранится в глубине главного павильона почти 30-метровой высоты. По каменным ступеням ежедневно проходят тысячи людей, пришедших просить помощи у могущественной богини.

Жители Токио с особой силой уверовали в волшебные силы Каннон и ее храма, когда величественный одноэтажный павильон цвета киновари стал одной из немногих уцелевших построек во время катастрофического землетрясения и пожаров 1923 г. Правда, даже всесильная Каннон не смогла уберечь свой храм от американских бомбежек весны сорок пятого. Только главный павильон восстановили в первоначальном виде. Пятиярусная пагода и некоторые другие здания храмового комплекса были заново отстроены, но уже из бетона. Это, однако, нимало не смущает богомольцев, привыкших к регулярному обновлению и замене частей традиционных японских храмов. Они с прежней неутомимостью швыряют монетки, хлопают в ладоши и кланяются перед пагодой, зачерпывают пригоршни «целебного» дыма из огромной бронзовой курильницы, кормят стаи голубей, подают милостыню калекам, одетым в форму императорской армии времен минувшей войны.

Прямо на территории буддийского храма Сэнсодзи действует и обширная синтоистская кумирня. Никого это не удивляет – ведь большинство японцев считают себя одновременно и буддистами, и синтоистами. Рождение ребенка и свадьбу обычно отмечают по синтоистскому обряду, призывая благословение чисто японских божеств «ками». А вот похороны всегда буддийские. Ведь Будда может помочь душе покойного «переродиться», снова появиться на Земле, хотя и в другом обличье. В лишенной религиозного фанатизма и непримиримости японской душе есть место и для других верований – растет число мусульман, иудаистов, христиан (в том числе православных), самым веселым праздником для верующих в разных богов и неверующих стало рождество.

В толпе посетителей Асакусы всегда много молодых лиц. «Асакуса с ее храмами, праздниками и традиционными ремеслами помогает нам оставаться японцами, – объяснил мне как-то предводитель группы студентов, пришедших молиться об успехе на экзамене. – Традиции служат тем плодородным слоем почвы, без которого немыслим устойчивый рост нации в век роботов, компьютеров и техностресса. Смети этот слой, и окажешься в подверженной губительным засухам пустыне…» Нет, недаром Асакуса так мила сердцу столичных жителей и специально приезжающих побродить по ее закоулкам провинциалов. Не зря ни один путеводитель по Токио, ни один туристский маршрут не обходят ее стороной.

Но ведь у района, чья «специальность» состоит в сохранении национальных корней, есть примечательные соседи. Пусть они не значатся в путеводителях, пусть не видно на их улочках начищенных до блеска туристских автобусов. Но каждый из них тоже продолжает давнюю традицию, играет свою роль. Без них токийская мозаика была бы явно неполной, обманчиво праздничной и чересчур экзотичной.

Так, например, буквально в нескольких десятках метров к северу от храма Сэнсодзи начинается Йосивара, знаменитая Йосивара, воспетая многими поколениями поэтов, писателей, художников. Вот уже более трех столетий приглашение «сходить на Поля счастья», как переводится название этого района, означает одно – отправиться в «веселый квартал». С самого основания Эдо его население состояло преимущественно из мужчин: самураев, строительных рабочих, ремесленников. Проблема нехватки женщин решалась за счет создания «веселых кварталов». Сначала они располагались невдалеке от замка правителя, но затем блюстители нравственности решили изгнать представительниц древнейшей профессии на окраину города.

На заболоченных полях Йосивары возник городок затейливых павильонов, в чьих занавешенных окнах по вечерам появлялись силуэты грациозных созданий с высокими прическами. Уютные чайные домики наполнялись посетителями, за чашкой душистого напитка обсуждавших с посредниками программу и стоимость ночи развлечений. Программа эта вовсе не сводилась к плотским утехам. Секс сам по себе никогда не был окружен в Японии притягательностью «запретного плода». Японцы, не знакомые с иудейско-христианским понятием «греха», всегда рассматривали физическую близость как обычную физиологическую функцию, подобную дыханию, приему пищи, ходьбе.

Куртизанки, особенно наиболее дорогие, соперничали в известности с самыми прославленными гейшами, были зачастую великолепными поэтессами, танцовщицами, каллиграфами, художницами, мастерицами икебаны и чайной церемонии, виртуозно владели музыкальными инструментами. Под стать им были и многие завсегдатаи этих мест: богатые купцы, известные артисты, художники, чиновники и даже придворные. Для них Йосивара была вторым, а может быть, даже первым «я». Ведь за ее стенами и обсаженными ивами воротами не действовали строгие и мелочные законы военного режима, рушились непреодолимые сословные барьеры. Нередко случалось, что бесправная куртизанка отвергала ухаживания всесильного аристократа и предпочитала ему художника или актера, чей социальный статус в эпоху Токугава был ненамного выше преступников и падших женщин. Зачастую купцы и ремесленники посрамляли знатных самураев роскошью нарядов и богатством подарков. Йосиваре в период ее расцвета многим обязаны театр «кабуки», гравюры «укиёэ», литература и музыка, традиционные ремесла и виды спорта.

О том, как выглядела Йосивара, ее обитательницы, обитатели и гости, можно узнать, посетив любую выставку старинных гравюр. О бесконечных любовных драмах, разыгрывавшихся на «Полях счастья», узнаешь из романов и театральных представлений. Вот как писал о знаменитом квартале литератор Каору Осанаи: «Нетрудно понять, почему драматурги Эдо так часто выбирали Йосивару местом действия своих пьес. Она была музыкальным центром, законодательницей мод. Наряды куртизанок и их клиентов соперничали в яркости цветов, изысканности фасонов. А чистота звука сямисэнов

[4]4
  Заимствованный из Китая музыкальный щипковый инструмент наподобие лютни.


[Закрыть], сопровождавших выход дам, а тихая грусть старинных музыкальных школ… Старая Йосивара была истинным центром общества. Аристократы – «даймё» с их миллионами, храбрецы, чьи похождения обсуждал весь город, знаменитые грабители домов богачей-все они собирались в Йосиваре».

Нынешняя Йосивара мало чем напоминает свою знаменитую предшественницу. Сохранились лишь ива у входа на главную улицу да еще старинный храм Дзёканд-зи, известный также под названием «Свалка». В этот храм в полном смысле слова выбрасывали состарившихся и больных куртизанок. Небольшое кладбище при храме могло бы поведать немало страшных историй о загубленных молодых жизнях, о проданных в «веселые дома» дочках бедных крестьян и мастеровых, о голодных смертях некогда знаменитых куртизанок.

Бледной копией заведений старой Йосивары служит ресторан «Мацубая», где каждый вечер разыгрывается представление для туристов. Разряженная в пух и прах актриса, изображающая куртизанку высшего ранга, выходит на сцену в окружении пышной свиты. Выбрав кого-либо из гостей, она церемонно угощает его сакэ, раскуривает ему длинную трубку. Затем начинается программа традиционных песен и танцев, дегустация всевозможных яств и напитков. Но вот шоу закончено, гости выходят на залитую светом неоновых реклам улицу.

Невольно настроившись на меланхолический лад воспевших Йосивару гравюр Хиросигэ и Хокусаи, романов Кафу и пьес «кабуки», испытываешь глубочайшее разочарование, чувствуешь себя обманутым. Ведь нынешняя Йосивара превратилась в заурядное предприятие «индустрии наслаждения», каких много в каждом японском городе.

Как и все другие районы проституции, нынешняя Йосивара контролируется хорошо организованными синдикатами гангстеров. Они поставляют публичным домам «живой товар»: убежавших из дома школьниц, вынужденных «подрабатывать» студенток из малообеспеченных семей, попавших в кабалу к ростовщикам домохозяек. Несмотря на официальный запрет в 1958 г. проституции, Йосивара без особых проблем продолжает 300-летнюю традицию «Полей счастья», хотя и в несравненно более примитивной и откровенной форме.

Санъя – «Долина нищеты»

Еще выше к северу от пятиярусной пагоды Асакусы, еще ниже на социальной лестнице лежат кварталы «Санъя». Романтическое название «горная долина» носит район самой бедной токийской бедноты, подлинное «дно» японской столицы. У Санъя нет ни начала, ни конца. Очертить ее границы так же трудно, как найти линию раздела между крайней нуждой и полной нищетой. Йосивара на юге. Кольцевая дорога Мэйдзи-дори и «Мост слез» на севере. Довольно грязная речка Сумида на востоке. Таковы сопредельные с Санъя приметные места. Роль «пограничных постов» этого царства нищеты выполняют многочисленные полицейские посты, специально укрепленные на случай нередких в «горной долине» беспорядков.

Попав в Санъя, не сразу ощущаешь разницу с «обычными» небогатыми районами как бы нанизанного на реку Сумида «нижнего города». Те же лишенные тротуаров узкие улочки, двухэтажные домишки, маленькие закусочные и питейные заведения, крохотные мастерские с двумя-тремя работниками. Те же груды черных виниловых мешков с мусором, те же запахи бедности. Ощущение необычности приходит лишь после встреч с обитателями «горной долины». Вот из-под кучи газет показывается босой, одетый в лохмотья не старый еще мужчина.

Он присоединяется к двум другим бродягам, роющимся в пластмассовых урнах с отбросами. На нагретом солнцем асфальте разлеглись группами по двое-трое столь же плохо одетые люди разного, но преимущественно пожилого возраста. Кто неторопливо рассматривает замусоленные журналы комиксов, кто ведет неспешную беседу, кто просто бесцельно озирает окрестности. Эти люди явно проводят много времени под открытым небом – у всех обветренные, покрытые темным загаром лица. На них проступают воспаленные глаза, многодневная седая щетина.

Поражает даже не сам вид бедствующих, опустившихся людей. В столице их можно встретить повсюду – у витрин дорогих универмагов и ресторанов Гиндзы, в лабиринтах подземных переходов «города небоскребов» Синдзюку, в парках и на придорожных скамейках. Там они резко выделяются на фоне вечно торопящихся, озабоченных и аккуратно одетых токийцев. В Санъя же никто никуда не торопится. Здесь не заботятся о своей внешности и одежде. Никому уже не надо доказывать, что тебе лучше или, по крайней мере, не хуже, чем соседу. Жизнь не по правилам – главное правило в Санъя. Его-то и придерживаются постоянно обитающие там 9 тыс. обездоленных.

«Как попадают в Санъя? Существует ли отсюда путь обратно?» Эти вопросы я задал группе людей среднего возраста, сидевших у входа в небольшой буддийский храм и сосредоточенно разглядывавших выставленную на просушку ветхую обувь. Потребовав и получив небольшой гонорар за интервью, отвечать начал явно пользовавшийся наибольшим авторитетом мужчина в куртке строительного рабочего. Тора-сан, Тигр, как почтительно называли его мои собеседники, начал с собственной истории. Будучи студентом одного из частных университетов Токио, он активно участвовал в движении протеста против заключения нового японо-американского «договора безопасности». Во время одной из демонстраций Тигр был арестован и обвинен в нанесении увечья офицеру полиции. Выйдя из тюрьмы, он решил не причинять «бесчестья» семье и начать новую жизнь. Сначала работал в небольшой торговой фирме, но после ее банкротства не смог найти «чистой» работы и пошел на стройку чернорабочим. Перебрался в Санъя, спит в ночлежке, когда есть деньги, или под открытым небом. Выбраться отсюда не надеется. «Мне уже скоро 50, кому я нужен там, где и молодым

нелегко устроиться. Здесь иногда можно получить работу, здесь у меня друзья».

Истории товарищей Тора-сан оказались менее экзотичными и были похожи одна на другую. Земляки, выходцы из северной префектуры Акита, одной из беднейших в Японии. Отправились в Токио искать работу. Неплохо зарабатывали на стройках до «нефтяного шока» (резкого повышения цен на жидкое топливо) 70-х годов. А потом работу находить стало все труднее и труднее. Семьям пришлось вернуться в деревню. Постепенно родственные связи нарушились, и сейчас о них напоминают лишь поздравительные открытки. Уехать из Токио, выбраться из Санъя? Разве что в следующей жизни, да и какая разница, где перебиваться случайным заработком?

Санъя словно магнит притягивает к себе обездоленных не только своими самыми дешевыми в Токио ночлежками. И не только возможностью общения с равными себе. Главная причина – надежда получить хоть какую-то работу. По многолетней традиции «горная долина» служит главным поставщиком поденщиков на самые тяжелые и грязные работы в столице и ее окрестностях. Работы, на которые соглашаются только попавшие в безвыходное положение люди.

Биржа труда Тамахимэ, одна из двух обслуживающих Санъя, каждое утро напоминает осажденную крепость. Ко времени открытия она окружена толпой в несколько сот человек. Кто-то провел перед дверями всю ночь – их свернутые матрасы и картонные подстилки сложены у одной из стен. Другие оставили скарб в ночлежках или под скамейками парков. В 6.45 заветные двери распахиваются. Но сегодня, как и вчера, как уже много дней и месяцев подряд, посчастливилось лишь кучке. Полтора десятка человек с бланками направлений в руках устремляются из общей сутолоки. Даже в лучшие дни, когда погода благоприятствует строительным и дорожным работам, биржи могут помочь лишь нескольким десяткам из примерно 7 тыс. стоящих из года в год на учете безработных.

Правда, у нуждающихся в работе есть еще и другие «помощники». Коротко остриженные молодцы с водруженными на испито-красные лица темными очками стоят небольшими группками в стороне от биржи труда. Это гангстеры. Наряду с организацией и эксплуатацией проституции, торговлей наркотиками, вымогательством одним из источников их доходов стало снабжение дешевыми руками строительных и портовых компаний, нередко связанных с бандами. Гангстеры берут «комиссионные» как с нанимателей, так и с поденщиков. Тора-сан объяснил мне, что он отдает две из шести тысяч заработанных за день иен «сэнсэям» – «наставникам», как предпочитают называть себя гангстеры. Но иного выхода нет. Ведь в переулках Санъя, особенно в зимние месяцы, нередко находят окоченевшие трупы умерших от холода, голода и болезней. Голодные и бездомные готовы работать на любых условиях. И вот уже стайки безработных окружили «наставников». Вот уже начинают отъезжать набитые завербованными микроавтобусы.

Гангстеры наживаются на поденщиках, не только «помогая» им найти работу. Бандиты помоложе обирают пьяных и заснувших на улице. Шулера же очищают карманы «разбогатевших» за столами азартной игры «мацзян», куда их нередко силком притаскивают все те же «наставники». Глубокая ненависть поденщиков к своим грабителям регулярно прорывается наружу. В ноябре

1983 г. токийские газеты писали о «восстании у Моста слез». Тогда был перевернут и сожжен микроавтобус «наставников». 700 поденщиков забрасывали гангстеров и прибывших на место происшествия полицейских бутылками, камнями и горящими хлопушками. В конце декабря

1984 г. переполняющие Санъя гнев и отчаяние снова выплеснулись наружу. На сей раз поводом для выступления стало убийство кинорежиссера, снимавшего документальный фильм о «долине нищеты». Один из гангстеров якобы «принял его за профсоюзного активиста» и несколько раз ударил ножом в спину. Несколько сот поденщиков в знак протеста против связей гангстеров с «блюстителями порядка» атаковали полицейский участок, использовав на этот раз не только камни, но даже бутылки с зажигательной смесью. Был сожжен автобус, припаркованный у полицейского участка. В январе 1986-го– новое убийство, на сей раз безошибочно выбран активист защиты прав поденщиков. Новые демонстрации, стычки с полицией, аресты. Февраль 1987-го – на моих глазах происходит столкновение специальной полиции и поденщиков, требовавших изгнания из Санъя «наставников»…

Гангстеры, шулера, хозяева ночлежек и продавцы дешевой выпивки точно пиявки сосут соки из поденщиков и прочих обитателей Санъя. Но не они приковали цепями безработицы тысячи работоспособных людей к «долине нищеты», как стоило бы переименовать «горную долину».

Главный виновник – современное японское общество. Это то самое общество, которое сделало популярными мифы о принадлежности подавляющего большинства японцев к «среднему классу», об «общности судьбы всех пассажиров корабля «Япония». На самом же деле это общество напоминает ту самую многоярусную пагоду, которой любуются посетители храма Сэнсодзи. Верхние ярусы могут существовать, только опираясь, давя на нижние. «Большой бизнес» обеспечивает сносные условия жизни и труда привилегированной части трудящихся за счет остальных 70 %. Но и те, кто работает больше, а зарабатывает меньше, знают, что многим живется еще хуже. Превышающая несколько лет подряд полуторамиллионную отметку армия «официальных» безработных. Миллионы тех, кто сумел проработать хотя бы час в течение месяца и потому попал в число «трудоустроенных». 50 тыс. поденщиков, разделяющих участь жителей токийского района Санъя, иокогамского Котобуки-тё, осакского Айрин и других «долин нищеты», разбросанных по всей Японии. Несчитанные бродяги и юродивые. Они выполняют важную для «большого бизнеса» экономическую и социальную роль, одним своим видом и существованием ежедневно, ежечасно напоминая обитателям расположенных чуть выше ярусов о необходимости работать еще усерднее, еще покорнее повиноваться приказам с капитанского мостика «корабля Ниппон-мару».

Из «горной долины» нет возврата. Но зато попасть туда так легко!