Текст книги "Иди полным ветром"

Автор книги: Юрий Давыдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Юрий Владимирович Давыдов
Иди полным ветром

Часть первая
Колымские письма

1

«Я объявился, любезный друг. Уведомь, где и когда свидимся». И в конце не имя, не фамилия – «№ 12».

Отклик был скорым. И в конце ответной записки не имя, не фамилия – «№ 14».

Дождь лил колючий и злой. Город глядел в сумрак. На темной Фонтанке кружили жухлые листья. Федор перешел Калинкин мост. Вот и Коломна, почти уж предместье Санкт-Петербурга. Дом Клокачева? Ага, невзрачный, трехэтажный, каменный.

На лестнице со склизкими ступенями пахло старым жильем. Слуга в засаленном кафтане отворил двери, провел гостя в комнаты.

У стола сидел Пушкин в полосатом бухарском халате и в черной ермолке. Он вскочил:

– Федька!

Не степенно, не трижды поцеловались – ткнулись носом, подбородком, губами, и обнялись, и затормошили друг друга. Потом отстранились. Помолчали. И вдруг как запруду прорвало: вопросы, вопросы, вопросы…

– Ах, черт тебя возьми совсем! – смеялся Пушкин. – Погоди! Эй, кто там? – Он подбежал к дверям, нетерпеливо крикнул: – Шампанского!

Сколько не видались? Два года… Нет, больше, больше! И это после шести неразлучных лицейских лет. В Царском Селе жили рядом: в комнате-келье номер двенадцать – Матюшкин Федор, в комнате-келье номер четырнадцать – Пушкин Александр. Посередке, в тринадцатой, обитал Жанно – милый Иван Пущин.

Ну, время – молния! Вчера, кажется, Пушкин провожал Федора в Кронштадт. Колесный пароход бил плицами, светило солнце, на душе было звучно и весело. Пушкин наставлял: не вдавайся в частности, записывай существенное, не заботься о слоге – это потом, пиши, пиши, не надеясь на память… Пушкин проводил его в дальнее плавание. Они простились в Кронштадте. Два года минуло. Нет, больше, больше…

Подали шампанское.

– Ну, – сказал Пушкин, – рассказывай. – Он сбросил ермолку, темно-русые волосы его были кудлаты и легки. – Да! Мой совет исполнен? Где тетрадь?

– Я не взял.

– Отчего?

Матюшкин махнул рукой:

– Потом.

– Ну, рассказывай, рассказывай! Ты ж знаешь, путешествия – моя любимая мечта.

– А у меня – дело. – В голосе Матюшкина слышалось превосходство.

Пушкин не обиделся, сел на постель, поджал по-турецки ноги, подоткнул халат:

– Внимаю тебе, Одиссей!

Федор не мог собрать мыслей. Вспомнить Англию, Рио-де-Жанейро? Вспомнить Камчатку или остров Ситху, что в Русской Америке? Кругосветное плавание свершил он на шлюпе капитана Головнина. Эх, надо было взять поденные записки, где на первом листе из песни Дельвига строка выставлена: «Судьба на вечную разлуку, быть может, съединила нас». Тетрадь, где столько записей об участи перуанских индейцев, порабощенных Испанией, о бразильских невольниках, о несчастьях Африки…

Пушкин притих. Нет ничего лучше памяти сердца, друзей юности. Еще одарит жизнь встречами, одарит приятелями. Но таких, как лицейские, как Дельвиг, как Кюхля, как Жанно, таких, как Федор, не будет. А Федор еще в Лицее избрал удел скитальца и навигатора. Участь завидная, не всякому на роду положенная… На дворе подвывал холодный ветер. Пушкин неприметно улыбнулся: простолюдины зовут этот ветер «чичер».

– Федя, вижу твое затруднение. Шампанское выручит.

Они пригубили бокалы.

Может, и вправду шампанское выручило? Он стал рассказывать. Но на дворе за окнами бесился чичер, в бедной комнате истаивали сальные свечи; Пушкин как бы в сумрак ушел, и не весел был рассказ Федора.

Воспитанник свободолюбцев, Куницына воспитанник и Малиновского, говорил он о повсеместной неправде и варварстве, о том, что Европа, накладывая длань свою на заморские земли, не обретает счастья и другим народам его не дает, особенно африканским, и еще о том, что не политики, озабоченные лишь золотом и властью, а истинные друзья человечества могут изыскать путь к свободе.

– Негры… Братья мои… – отрывисто произнес Пушкин. – Освобождение от рабства… Его желать должно не ради одной Европы.

– Ради общего блага, – сказал Федор.

– Ты принеси журнал. И не чинись: я ведь не чужой тебе.

– Принесу.

Пушкин снял нагар со свечей, в комнате посветлело.

– Не холодно?

– Нет, – сказал Федор. – Привыкать надо. Сибирь ждет.

Пушкин взглянул на него пристально. Федор усмехнулся:

– Своей волей. Экспедиция в прожекте.

– А! – сказал Пушкин и коротко рассмеялся: – Сибирь, брат, не всегда в Сибири.

Федор ушел за полночь, условившись с Пушкиным о следующем свидании. Дождь кончился. Была тьма сентябрьская, петербургская. «А хорошо, – думал Федор, – хорошо: есть на свете республика: лицейская…»

2

В то утро, когда мичман Матюшкин, находившийся в отпуске после окончания кругосветного вояжа на шлюпе «Камчатка», почивал в номере старой петербургской гостиницы Демута, в то мглистое осеннее утро 1819 года в другом городе, в гостинице «Огненная рысь», проснулся некий английский моряк.

Джон Кокрен любил натощак подымить трубочкой и привести в порядок свои мысли. И вот он лежал, дымил крепким табаком и приводил в порядок свои мысли.

Кокрену было тридцать, может, тридцать с небольшим, но он уже пользовался почетной репутацией «смоленой шкуры», то есть считался моряком испытанным и удачливым.

Кокрен плавал давно. Где только не носили его британские корабли! Он познал мрак бурь и сплин штилей, изведал ураганы Карибского моря, тонул близ Мадагаскара, дрожал в лихорадке на островах Пряностей.

Недавно он привел из Кронштадта в Ливерпуль судно, груженное строевым лесом. Потом повздорил с хозяевами, плюнул и уехал в Лондон. Он был уверен, что его-то уж непременно зафрахтуют.

Но тут случилось нечто неожиданное.

Рассыльный, отставной унтер с черной, как у покойного Нельсона, повязкой на глазу, отыскал Джона в гостинице «Огненная рысь» и вручил пакет из адмиралтейства. Его приглашал сэр Джон Барроу. О, Барроу был секретарем адмиралтейства, важной птицей, и Кокрен не заставил себя ждать…

Джон вытянулся под одеялом. Было над чем пораскинуть мозгами. И он раскидывал, вспоминая вчерашнюю беседу в адмиралтействе.

У Барроу были усталые глаза и упрямый подбородок. Одетый во все черное, Барроу ходил по просторному кабинету, как по палубе. Барроу был из тех людей, которые полагали, что «Англия – прежде всего, права она или неправа».

Барроу показал своему тезке географическую карту с белыми, словно лишаи, пятнами. О нет, секретарь адмиралтейства не призывал Кокрена ринуться на штурм Северо-западного прохода – таинственного пути из Атлантики в Тихий океан вдоль северных берегов Канады. На поиски уже отправились другие капитаны: Давид Бьюкен и Джон Франклин, Джеймс Росс и Вильям Парри. Не об этом шла речь. Речь шла о том, чтобы проникнуть на крайний северо-восток России.

– Вот здесь означен Берингов пролив. – Барроу ткнул пальцем в карту. – Однако некоторые наши географы отрицают существование пролива. Давний поход русских представляется им мифом. Вот здесь, – палец с широким ногтем пополз по чукотскому берегу к устью Колымы, – где-то здесь географы эти «видят» перешеек, соединение Азии с Америкой…

«Ну и что же? Какое дело нам до этого перешейка?» – подумалось Джону. Барроу отошел к окну, посмотрел на площадь, где катились фиакры и маячил, опираясь на длинную палку, здоровенный констебль.

– Вы понимаете, что все это означает? – глуховато произнес секретарь адмиралтейства, и Кокрен услышал в его голосе нетерпеливые нотки.

Они говорили долго. А нынче Джон должен сказать «да» или «нет». Было над чем поразмыслить.

3

Несколько месяцев спустя Джон Кокрен, частное лицо, путешественник, приехал в Петербург и обосновался на 10-й линии Васильевского острова, у агента торгового дома «Карлейль и сыновья». Отдохнув с дороги, Кокрен отправился в английское посольство.

Посол лорд Катхарт был болен, и Кокрена принял генеральный консул сэр Даниэль Кайли, седой джентльмен с остренькими глазками в воспаленных веках. Капитан вручил ему письмо, запечатанное печатью лондонского адмиралтейства.

В письме сообщалось, что «податель сего», капитан флота его величества, облечен доверием лордов адмиралтейства и что они, лорды адмиралтейства, рассчитывают на помощь и поддержку посольства во всех делах, связанных с сухопутным путешествием упомянутого капитана.

Байли не любил загадок. Он не очень любезно сказал:

– Я слушаю, капитан.

Кокрен тронул густые бакенбарды.

– Вы, вероятно, осведомлены, сэр, что русские затевают экспедицию для обозрения берегов Ледовитого океана в районе устья Колымы.

Байли кивнул с видом человека, обязанность которого именно в том и состоит, чтобы все знать. Капитан хотел было продолжать, но сэр Даниэль, неожиданно смягчившись, позвонил в бронзовый колокольчик и велел лакею подать чай.

Русские, изучая край, продолжал моряк, должны будут определить и координаты мыса Шелагского, а как раз там-то и предполагается наличие перешейка, соединяющего Азию с Америкой. И вот если перешеек существует, то все английские покушения на открытие Северо-западного прохода бессмысленны.

– Вот тут-то, сэр, и жмет башмак, – многозначительно заключил Кокрен.

– Все это отлично, капитан, но… вы-то при чем?

– Мы, – с некоторой важностью отвечал Кокрен, сознавая себя представителем адмиралтейства, – мы не можем дожидаться информации от русских. Мы не можем ждать русской информации, – повторил он слово в слово фразу Джона Барроу. – Посему я намерен добраться до Нижне-Колымска, расположенного в низовьях Колымы, и присоединиться к русскому отряду.

– Хм!.. – Консул мотнул головой. – Мне думается, вы бросаете благоразумие на ветер.

– Почему?

– Да потому, что никакое правительство не допустит иностранца участвовать в подобном предприятии.

– Вы правы, – улыбнулся Кокрен. – Но ведь можно… Кто понуждает нас объявлять русским о моем присоединении? О нет! Капитан Джон Дондас Кокрен, богатый чудак, оставивший королевскую службу, путешествует из простого любопытства. Капитан Кокрен… Ну хотя бы так: капитан Кокрен побился об заклад, что обойдет вокруг света пешком! – Капитан рассмеялся. – А? Ведь чудаки англичане заключают и не такие пари?

Сэр Даниэль взглянул на него внимательно, будто только что увидел, помолчал, подумал и, наконец, обещал на днях посоветоваться с послом.

В ближайшую неделю Байли, однако, не мог повидаться с лордом Катхартом: послу было худо. Байли известил об этом нового жителя Васильевского острова. Однако «островитянин» не встревожился: русская экспедиция не отправится раньше весны 1820 года.

Джон Кокрен жил у холостяка-приятеля. Они убивали вечера за форо – карточной игрой, излюбленной лондонскими кутилами, и пили португальский портвейн, вино истинно джентльменское.

И вот однажды вечером Кокрен поведал приятелю цель своего путешествия к берегам Ледовитого океана. Роули опрокинул еще стаканчик, запустил в ноздри понюшку табаку, чихнул так, что огоньки свечей дрогнули.

– И это все, что ты получишь на Севере, будь он проклят тринадцать раз?

Кокрен кивнул.

– Помилуй бог, ты глуп!

– Что ж ты бранишься, старина? – осторожно сказал Кокрен.

Но агент ливерпульского торгового дома, попивая портвейн, уставился в камин и пошевеливал бровями, точно подгоняя свои мысли.

– В случае удачи десятую долю Майклу Роули, – сказал он вдруг. – Идет?

– Что ты предлагаешь?

– Экий ты, однако! Вместо того чтобы встать и отвесить поклон, он еще задает вопросы, как какой-нибудь шкипер Левантской компании.

– Нет, Майкл, в самом деле…

– «В самом деле, в самом деле»! – проворчал Роули с довольным видом.

Роули начал издалека. Помнит ли Джон плавание на «Герцоге Йоркском»? Ах, помнит? Хорошо! А не припоминает ли он, что мистер Роули высадился тогда в Йорк-фактори? Припоминает? Отлично! А известно ли мистеру Кокрену, что мистер Роули долгое время служил агентом Северо-Западной компании, скупающей меха у индейцев? Ах, и это ему известно…

– Итак, – совершенно серьезно сказал Роули, – в случае удачи десятая доля. Ерунда, как выражаются здешние колбасники-немцы. Итак, или десятая доля, или я больше не скажу ни слова.

– По рукам!

– Прекрасно! Слово джентльмена. Итак, мой друг, ты посетишь края, где бывают чукчи. Чукчи пересекают на байдарах Берингов пролив… Что? Плевать я хотел, пролив это или залив! Не перебивай! Так вот, чукчи являются в Северную Америку и ведут торг с американскими туземцами. Понимаешь? Выменивают у них меха и моржовые клыки на русские товары… Мне доводилось даже у канадских индейцев видеть русские изделия. Теперь сообрази-ка: выгодно ли чукотское посредничество между туземцами Америки и сибирскими купцами? Конечно, старина, выгодно, и я рад, что вижу в тебе проблески ума. Выгодно чукчам, сибирякам, но отнюдь не нашим ребятам из Северо-Западной компании. Великие богатства утекают в чукотских байдарах. Я готов поклясться: компания пойдет на любые траты, лишь бы пресечь эту мену.

Он поворошил угли в камине, расколотил головешку, и по ней побежали, точно муравьи, синие и оранжевые искры.

– Что же тут предпринять? – проговорил он. – Дело, конечно, сопряжено с такими передрягами, какие тебе и не снились. Но игра стоит свеч. Тут, друг мой, ты можешь запросить втридорога… Скоро в Лондон едет мой помощник, я снесусь с директорами компании, и мы им предложим вот что… Слушай внимательно!

4

«Любезные друзья. При отправлении моем из Петербурга нумер 14-й внушил мне мысль извещать вас о некоторых происшествиях дальнего странствия. Ныне, находясь на берегах Лены-реки, в старинном граде Якутске, приступаю, благословясь, к сочинению первого послания. Адресую его тебе, Яковлев, и уповаю, что покажешь его нашим москвичам, а засим перешлешь в Петербург, тем, кто там обретается из лицейских.

Итак, произведенный по флоту в мичманы, я включен в экспедицию, отряженную Адмиралтейством для обозрения полуночных краев, сопредельных Ледовитому морю. Этим лестным назначением я обязан моему учителю флотскому Василию Михайловичу Головнину. Да будет благословенно имя его!

Экспедицией начальствует лейтенант барон Врангель, бывший соплаватель мой на «Камчатке». В его подчинении аз, многогрешный, штурман Козьмин, тоже ходивший в круг света под командой Головнина, матрос Нехорошков и матрос Иванников. Вот и весь отряд. Адмиралтейство обещалось прислать также и медика. Покамест мы сидим в Якутске, собираясь в тяжкий переход через топи и тайгу, горы Алданские и разные реки в пункт нашего пришествия – Нижне-Колымский острог. Обосновавшись в сем остроге, мы приступим к изучению края, и тогда уже Нижне-Колымск будет, говоря по-морски, пунктом нашего отшествия.

Что сказать вам, друзья, о пути моем до града Якутска?

23 мая 1820 года воскресным утром прибыл я в Иркутск усталый, измокший до последней нитки, скучный, сердитый. Вы можете догадаться, что первое впечатление, которое сделал на меня Иркутск, было для него весьма невыгодное. Мне не понравился прекрасный вид, который представляется, когда подъезжаешь к городу. Я не видел ни быстрой Ангары, ни множества церквей и монастырей, не видел ни многолюдства, ни торговой деятельности. Мне все казалось пасмурным.

В тот же самый день мы с Врангелем представились генерал-губернатору Сибири Михаилу Михайловичу Сперанскому. Он пригласил нас к себе отобедать. Во время стола мы разговорились. Сознаюсь, ответы мои на вопросы Сперанского были дерзки. Например, на вопрос, как мне нравится Сибирь, я отвечал, что вижу в ней Россию через сто лет: образованность и довольство крестьян, приветливость и бескорыстную услужливость чиновников, порядок на станциях, прекрасные дороги, невероятную честность и прочее. Я говорил противоположное тому, что видел, и Сперанский понял это. Он выслушал меня терпеливо, с тихой улыбкой и переменил разговор.

Мы пробыли в Иркутске месяц. Я, как умею и сколь знаю, расскажу вам, любезные друзья, о здешних делах. Сперанский тщится облегчить участь сибирского народа, отрешает старых чиновников, назначает новых, а все остается по-прежнему. Уездные исправники – настоящие тираны. Особливо отличился один из них, нижнеудинский исправник Лоскутов. Он назначал повинности, от сохи гонял мужиков куда и когда хотел. Несмотря, однако, что Лоскутов имел такую власть и силу, он не осмеливался так, как у нас в Царскосельском уезде, подле государя, драть с крестьян взятки. Для сего он выдумал «честной» способ грабить людей – монополию на продажу рогатого скота. Что же погубило этого тирана? Он высек одного протопопа (тот для церкви собирал соболей), на лбу у него написал углем «вор» и нарисовал на носу надрезы, как бы у каторжника. Поп пожаловался, и тут уж делать было нечего: Лоскутова прогнали. Ну хорошо, говорю я, а иной, пришедший на его «трон», будет лучше?..

Из Иркутска мы выехали 25 июня 1820 года. До Верхоленского острога, то есть 280 верст, есть еще тележная дорога, и такая прекрасная как по ровности своей, так и по живописному положению, какой вы не найдете ни в Англии, ни во Франции.

В те же сутки мы приехали на Качужскую пристань (250 верст от Иркутска), где стоял павозок, то есть речное мелкосидящее суденышко. Тотчас перебрались на него со всей кладью и на другой день, перекрестившись, пустились вниз по Лене.

Разнообразна и величественна дикость ленских берегов! Здесь нависла скала, седые волны омывают ее подножие, и она, кажется, грозит ежеминутно падением своим; там багровое зарево горящего лесу, медведи и олени ищут спасения, бросаются в реку и достигают другого берега… А там видны селения, разоренные весенним наводнением…

Плавание по Лене покойно и довольно поспешно, особливо весною, но мы делали в сутки не более 150 верст. Здесь большей частью бывает летом маловетрие, чаще других дует нордовый ветер. Имели мы и штормы, которые не только совершенно останавливали, но еще и несли вверх по течению наш павозок.

Наконец ночью 17 июля прибыли мы в Якутск.

Михаил Иванович Миницкий (бывший флотский), областной начальник, принял нас как своих. Его дом сделался нам как дом ближайшего родственника. Он старается о нашем снабжении, как будто бы ему самому надобно путешествовать с нами. Он редкий человек.

По совету Миницкого одному из нас следует ехать вперед в Нижне-Колымск, несмотря на чрезвычайно худую и трудную дорогу, чтобы там закупить заранее рыбу, нарты с собаками и сделать все возможные распоряжения для удобнейшей зимовки и скорейшего отправления на будущую весну. На меня пал выбор. Я уже почти готов в путь. Барон Врангель, штурман и оба матроса поедут месяца через два, когда установится свободный проезд.

Прощайте, любезные друзья, не забывайте вашего Матюшкина, извините ему, что он сделался очень болтлив, и хотя почти уверен, что это не доставит вам большого удовольствия, но ему весело писать, он и не требует, чтобы вы прочли всю его тетрадь».

5

Нессельроде, статс-секретарь русского министерства иностранных дел, был хитрым и осторожным сановником. Однако, выслушав просьбу лорда Катхарта, он ничего не заподозрил. К тому же выдача бумаг, необходимых путешественнику Кокрену, зависела от министра внутренних дел, и Нессельроде, долго не размышляя, отнесся к графу Кочубею.

Кочубей снисходительно тряхнул кудрями: Русь знавала и не таких блажных, как этот морской капитан, который, вместо того чтобы служить своему королю и Нептуну, желает маршировать к берегам Ледовитого океана. Но граф Виктор Павлович все-таки доложил о Кокрене государю. Александр выразил на своем кругло-кошачьем лице легкое удивление и, усмехнувшись, дозволил заготовить мандат, поручающий «пешего моряка» заботам «всех местных российских начальств».

Но «смоленая шкура» не торопился оставить Васильевский остров, отговариваясь нездоровьем, хотя и пребывал в совершенном здравии, и в этом можно было убедиться, взглянув на его энергическое, с густыми каштановыми баками румяное лицо. Кокрен действительно не торопился с отъездом; то есть он бы и хотел поскорее уехать, чтобы достичь Нижне-Колымска к концу года и, стало быть, поспеть к началу действий экспедиции барона Врангеля, но принужден был медлить: ждал ответа почтенных директоров Северо-Западной торговой компании.

В мае 1820 года директора известили, что в случае удачи задуманного плана они обязуются выплатить капитану Кокрену пять тысяч фунтов. И Роули и Кокрен были в восторге. Особенно Майкл: он-то ведь ничем не рисковал…

И вот Сибирским трактом, по которому не так давно ямские сани мчали отряд Врангеля, трясся теперь в бричке Джон Кокрен. На тех же почтовых станциях, где-нибудь в деревне Драчево или в слободе Хмелевке, что при городе Василе, приходилось и ему дожидаться подставы, слушая, как скучливо жужжат мухи.

Покачиваясь в бричке, дивился Кокрен русским пространствам. Звенел колокольчик, мелькали версты, вставали леса, распластывались пашни. «Хорошее начало обещает добрый конец», – думал Джон. Скоро он повстречает Сперанского, покажет ему бумаги из Петербурга… Какой он, этот Сперанский? Некогда первый после государя сановник, а ныне почти опальный генерал-губернатор. Впрочем, что ж, и теперь этот человек хозяин такой земли, что во много крат обширнее Европы.

Он встретился со Сперанским в Иркутске. Генерал-губернатор Сибири оказался высоким белокурым человеком лет пятидесяти, с неторопливыми, уверенными жестами и тихим, тонким голосом.

Медленно и тщательно выговаривая слова, Сперанский поздравил английского путешественника с благополучным прибытием в Сибирь. Потом он подробно расспрашивал Кокрена о его намерениях, и Кокрен охотно говорил о своем неуемном любопытстве и страстном желании обойти весь свет.

Невозмутимо выслушал британца белокурый человек с большой лучистой звездой на сюртуке. Выслушал и любезно заверил, что единоличное (чуть нажал тонким голосом на слово «единоличное», будто перышком подчеркнул) путешествие господина капитана не вызывает его возражений, тем паче что вот она перед ним, бумага, подписанная управляющим министерством внутренних дел.

В тот же день Кокрен поехал далее на восток. Англичанина сопровождал верховой казак. В дорожной суме его лежало секретное письмо Сперанского.