Текст книги "Дело святое"

Автор книги: Юрий Красавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Кряжистые чурбаны расколол – они его вогнали в жар и изнеможение. «Сказывается отсутствие практики», – оправдывался он сам перед собой, сидя на ворохе поленьев. Две охапки отнес в дом и затопил большую печь, признаться, не без труда. После чего разыскал напильник, долго точил топор, потом приступил к сухой берёзе. Когда она рухнула в ту сторону, куда ей было назначено, он терпеливо пилил её двуручной пилой, откалывая поленья; то и дело наведывался в дом к топившейся печи. В избе уже потеплело, а выйдешь – веселый дым над крышей!

Работа нравилась Флавию Михайловичу, и чем дальше, тем больше. Дела, казалось, атаковали его со всех сторон, куда ни кинь взгляд – так и просятся: и то надо сделать, и это. Дела бодрили его, азарт уже владел им.

Он раскидал снег вокруг дома, приставил лестницу к крыше, полез сбрасывать его и оттуда. Сверху глянул – внизу старуха стоит в шапке-ушанке, худущая, согбенная, темноликая.

– А ты кто Ольге-то? – спросила она строго, не здороваясь.

Не так ли строго и петух давеча спрашивал?

– Друг, – отвечал ей Соломатин.

– Ишь ты, друг, – сказала она и, помолчав, решила. – Хахаль, небось. Чтой-то Ольга, с ума сошла? Такого раньше за ней не водилось, чтоб какой-то являлся.

– Хахалево дело – хахалить, – возразил ей Соломатин. – Как же, станет он снег с крыши сбрасывать!

– Может и впрямь друг, – сказала она, подумав. – Это хорошо.

– Плохо ли! – отозвался Соломатин.

Он продолжал работу, а когда обернулся опять – старухи уже не было. Наверно, это была тётка Валя, совладелица коровы Красотки.

5

Окошко в конторе запотело. Ольга потерла его ладонью – сквозь мокрое стекло показалось, что гость её – один из тех пяти или шести пассажиров, садившихся в рейсовый автобус. Она облегченно вздохнула: до этой минуты тяжесть была на душе, а теперь сразу полегчало, Можно забыть, забыть.

День выдался суматошный. Народ в контору шел и шел, словно сговорившись; в коридоре и в бухгалтерии гвалд, ждали обещанную зарплату, новости обсуждали: утром возле Бараньковского моста в ручей трактор свалился, ночью обокрали батюшку Спасской церкви, мука в магазине подорожала чуть не вдвое, а хозяйственное мыло исчезло из продажи, какая-то Надешка выходит замуж в Савелово за спекулянта с большим кошельком, а какая-то Наташка, наоборот, развелась с мужем, уехала на Севера. Тут кассирша позвонила из банка: денег нет. Поднялся ещё больший шум, каждый чего-то требовал, пусть не от неё, бухгалтера, а больше от председателя Акимова: Ольга едва выпроводила посторонних людей из своей комнаты.

За неделю, пока она отсутствовала, в бухгалтерии накопилось столько дел!.. Прислали новые формы отчетности, в которых поди-ка разберись, а сроки все уж вышли, спешить надо. Она звонила в город, Акимов то и дело требовал ее к себе, к нему какие-то хитрые коммерсанты пришли, потом инспектор по налогам явился.

Обедала Ольга чаем с мятными пряниками за своим столом, заваленным бумагами. Вспомнила, что корову придется нынче забрать от тетки Вали, а как теперь успевать с домашними делами? Когда покупала корову, тетка Валя обещалась: «Ничего, я буду доить!» А теперь вот болеет, того и гляди, помрет еще.

Уже в темноте отправилась она в свою деревню, только теперь вспомнив вчерашнего попутчика, ставшего ее гостем и даже – о, Боже! – любовником! Дай Бог, чтоб никто не узнал, и дай Бог самой поскорее забыть, выбросить из памяти насовсем. Не было этого, не было.

С чего у них началось-то? В Новгороде оказались рядом на сидении, на выезде из города автобус приостановился, а как раз напротив их окна шел по улице мужик, пьян-пьянехонек. Шатало его из стороны в сторону, чуть не упал и сел на грязную кучу снега, бессмысленно глядя на лица пассажиров в окнах.

– Эх, болезный, – вздохнула Ольга. – С утра пораньше. Когда успел набраться?

А сосед в ответ ей:

– Много их, таких Иванов, на святой Руси. Каждый выпьет сто стаканов, только подноси.

Ольга рассмеялась, сказала:

– Теперь таких Иванов спонсорами зовут. Скажут: вон спонсор валяется.

– Суть юмора в подмене понятий, – объяснил он как бы сам себе.

По началу разговора, серьезного и неспешного, она поняла, что сосед ее – человек солидный, образованный, с таким отчего и не поговорить. Одет хорошо: в куртке на меху и в бобровой шапке. Шапку эту он держал на коленях, поглаживая, как кошку, зарываясь пальцами в мех.

Ольга вспомнила недобрым словом Володю Окаяннова – рассказала про этого «спонсора» незнакомому человеку.

– Мельчает наш брат, – согласился он. – Есть тому объективные причины! Качество среды обитания ухудшается, а мужик – создание хлипкое.

Она ему в тон:

– Что верно, то верно: мужик нынче пошел мелкий, суетливый, ни на что не годный – пьяница, табашник, разбойник и матерщинник.

– Алкаш, бузотер и бабник, – подсказал он.

– Кабы бабник! – отвечала Ольга ему сквозь смех. – А то ведь, ребенка сочинить не могут.

– А что, у вас с этим проблемы? – спросил он прямо-таки заботливо, чем еще больше рассмешил ее.

Лет ему она определила за сорок, старый уже да и солидного вида, так что пошлого ухаживания можно не опасаться, отчего и не пошутить. Да и вообще он как-то располагал к себе: мужественное лицо, внимательные глаза, спокойный голос. Будь он киноактером, небось, исполнял бы роли любящих отцов да заботливых начальников.

– Да хоть бы и у меня, – сказала она.

– А муж на что?

Ольга поняла вопрос так: он хочет знать, замужем ли она.

– Был муж, вот такой же спонсор.

– Куда же вы его дели?

– Сам делся. Ну, помогла, кулаком в загорбок, коленом под зад.

Этого собеседник ее не одобрил.

– Нехорошо, – сказал он очень серьезно, но глаза улыбались. – Мужа надо холить и лелеять, воспитывать терпеливо и любовно, вовремя кормить, водить в баню, причесывать, утирать слезы, если заплачет. Не умеете вы, женщины, обращаться с такой нежной структурой, как мужик.

– Нежные, верно, – кивнула Ольга. – Не спят, не работают – только пьют.

– Казалось бы, вот телевизор – если его кулаком по темечку да коленом под донышко, разве он лучше станет? – продолжал рассуждать сосед. – Мигнет прощально и заглохнет навеки. Как это вы, женщины, не понимаете, что муж – необходимая вещь в хозяйстве, а электроника и телемеханика в нем посложнее. Следовательно, бережней с ним надо обращаться, бережней!

– Ой, я ли не холила да не лелеяла! – стала оправдываться Ольга. – Авось, думаю, от ласкового обхождения возьмется за ум. Ан, вижу: не в коня корм. Теперь вот об одном жалею: хоть бы ребенок остался, все повеселей было бы. А в другой раз подумаю: слава богу, что не сумел, пьяница несчастный!

– Где ж ему суметь при такой решительной жене! – хмыкнул собеседник. – Он оробел, небось. Не знал, как и подступиться.

– Ну, а робкому-то нечего было и жениться!

– Что верно, то верно, – сказал ей Соломатин. – Это как в анекдоте: пришел мужик в публичный дом, а там все коридоры, коридоры, на каждом указатель: «для сильных», «для решительных», «для уверенных в себе», мужику все не подходит. Дошел до последнего коридора, а там написано: «Выход в город».

Ольга засмеялась.

– Вот-вот, и мой был такой же. В город и уехал.

Тут впереди заскандалили двое, мужчина и женщина: кому сидеть у окна.

– Вот они, мужики-то нынче, – сказала Ольга. – Защитнички наши, заботнички, ухажеры – места не уступят женщине.

– Да откуда нынче настоящему-то мужику взяться! – сказал сосед, словно оправдываясь. – Климат суровый, а женщины круты на расправу. Эва что: мужа в шею. Давно это случилось?

– Давно. Уж забыла, как и кашляет.

– Пять лет назад, – определил он.

– Не меньше.

Они и дальше вели разговор этак же непринужденно, полушутливо-полусерьезно. Он сказал о себе, что работает на военном заводе и должность хорошая, имеет даже степень кандидата каких-то наук, но завод остановился, почти всех отправили в отпуск без сохранения зарплаты. Теперь вот хоть мухоморами на улице торгуй!

– Почему именно мухоморами? – спросила она, готовая засмеяться.

– Говорят, прибыльное дело.

– Странно, – сказала она, отсмеявшись. – Вы же человек с головой, и вдруг не нужны. Как же так?

– Государство заплошало, – объяснил он. – Нынче и доктора наук отхожим промыслом занялись: двери квартир утепляют, полы циклюют, на рынке луком торгуют. Ну, а вы чем заняты?

Она сказала о себе: и как зовут, и где работает, и что ездила к сестре в Новгород отпраздновать Новый год.

Так вот и беседовали.

6

Ехать им предстояло долго. Во время продолжительной остановки в Валдае, Соломатин вышел размяться, и она, глядя на него из окна, думала, что вот же бывают нормальные мужики: не красавец, не больно складен фигурой и уж годами немолод, но что-то есть в нем такое – спокойное, уверенное, истинно мужское; о таких говорят: за ним, как за каменной стеной. И пошутить с ним можно, и серьезно поговорить. Ведь когда она бухнула: не с кем, мол, ребенка сочинить, он не ответил глупостью и хохотком, а воспринял это очень по-простому, с пониманием, что опять-таки понравилось ей.

«Кому достаются такие мужики? – и тогда, в автобусе, и теперь, шагая в свою деревню, думала Ольга с непонятной для себя обидой. – Небось, дура какая-нибудь владеет, не понимая, как ей повезло. Спокойный такой, серьезный, рассудительный. Да и непьющий, небось! От таких и детишки-то разумные да здоровые получаются».

У старшей сестры, живущей в Новгороде, парнишечка растет, он уже двух с половиной лет, толстенький, румяный, баловник и затейник, зовут Шуриком. А теперь вот сестра второго родила, Максимку, – этот совсем еще младенчик. Пока гостила, Ольга без конца тетешкалась с ним, кормила из сосочки, подгузнички меняла, пеленала снова и снова, без конца гулюкала. Сестра Вера не выдержала, сказала:

– Эх, Оля, вот что я тебе скажу: роди. Наплевать, что мужа нет. Возьми напрокат чужого мужика, он и нужен-то на полчаса, спонсор этот.

Мать услышала, тотчас пристыдила дочерей:

– А вы полно, полно! Чего не дело-то городить!

– Да ладно тебе, мам, – отмахнулась Вера. – Ей вишь как ребеночка хочется. Возьмет моего на руки, так сияет вся.

– Замуж выйдет, заведет четверых, возразила мать. – Все честь честью, успеется. Как это без мужа ребенка? Каково одной вырастит?

– То-то ты нас вырастила не одна!

– Я – иное дело. Я овдовела.

– Ну и Оля вырастит. Что толку вон хоть бы от моего Тимохина? – Вера мужа своего почти всегда называла не по имени, а по фамилии: Тимохин. – Он у меня и сам вместо ребенка. Считай, что у меня не двое, а трое детей.

– Где его, мужа-то, взять? – вздохнула Ольга.

– Найдется! Али ты у меня собой плоха? – обиделась мать за нее. – Подойди к зеркалу, поглядись. Сколько девок похуже тебя, да замуж вышли. И ты выйдешь. Суженого на кобыле не объедешь.

– За Володю, что ли, Окаяннова? Или за Борзова? Или за которого-нибудь из братьев Китайниковых? Эти хоть сейчас в мужья, только помани. Кого из них хочешь в зятья себе? То-то, что никого. А по мне лучше в вековухах остаться, чем за таковских замуж идти.

Вера слушала сестру сочувственно и сказала, что хорошего мужа не найти. Может и есть где-то, да искать долго и недосуг. Вот она за Тимохина вышла – как в омут головой. И рассказала про какую-то свою подругу, которая съездила по путевке то ли в дом отдыха, то ли на турбазу с единственной целью – найти на время подходящего мужика, чтоб с ребенком потом остаться. И нашла, и родила в свой срок, и растет теперь парнишка – ему уж скоро два года. А кто его отец – кому какое дело!

Тот разговор с сестрой и матерью как бы продолжился уже в автобусе с незнакомым человеком. И вот где-то возле Высшего Волочка, когда рассказ о племянниках снова возник, когда Ольга в очередной раз умилилась, вспоминая о Шурике да Максимке, этот Флавий Михайлович засмеялся и сказал вполне серьезно и дружески:

– Ладно, Оля, так и быть, раз уж вы так настроены, помогу я вам решить эту проблему.

Именно очень дружески сказал.

– Как это? – насторожилась она.

– От меня ребятишечки получаются – эт-то, я скажу, хоть на выставку: крепенькие, ясноглазенькие, смышленые. Так что беру эту заботу на себя. А то ишь до чего дело дошло: демографическая ситуация в государстве нашем неблагоприятна – женщины не хотят рожать, а тут наоборот, хочет родить, да помочь некому. Непорядок.

У неё выплеснулся смех, именно выплеснулся; она смеялась неостановимо.

– У нас, Соломатиных, порода хорошая, – продолжал он невозмутимо и убеждающе, словно товар продавал да нахваливал. – Все как один – народ непьющий, некурящий, толковый, и каждый сам по себе что-то значит, чего-то достиг.

И хоть возникла от его неожиданного предложения некоторая неловкость, но рассеялась скоро, и предложение само по себе отнюдь не выглядело странным или пошловатым. И в дальнейшем разговоре эта тема – о будущем ребенке Ольги, который родится от него, Соломатина Флавия Михайловича – всплывала то и дело, неизменно повергая её в смешливость.

– Ну, что же, – сказала она, в очередной раз смахивая выступившие от смеха слёзы. – Я согласна. Раз мне такой специалист попался. Тем более, что порода хорошая. Вы за плату, или за так?

– В порядке гуманитарной помощи, – отвечал он с самым серьезным видом. – Ради поддержания чести и достоинства всего мужского племени.

– А не староваты для такого дела? – напрямик спросила она.

С её точки зрения он, конечно, староват – сорок четыре года Соломатину; а ей-то почти вдвое меньше. У него при желании дочка могла бы быть такого возраста.

– О, не сомневайся, – отвечал он без обиды. – Более того: это теперь я могу что-то, а молодому-то мне цена была не ахти. И, кстати, переходи на «ты», поскольку мы становимся близкими людьми.

Шесть часов были они в пути, за все это время у них не возникало томительных пауз. Напротив, разговор этот сближал их все больше и больше.

Он рассказывал о том, как бывал в Германии, Швеции, Югославии – и не по туристическим путевкам – посылали туда в командировку. Он называл себя «специалистом по пустотам», в этой области у него даже изобретения имеются. По его чертежам изготовили какой-то вакуумный механизм, с помощью которого можно и строить, и разрушать: любая железобетонная плита в мгновение превращается в щебень и любую конструкцию можно приподнять с помощью этого механизма.

Ну, тут Ольга не все поняла, а расспрашивать не стала, тем более, что он и упомянул-то об этом вскользь, а повел речь опять о Греции – не о нынешней, а о той, что была в античном времени.

Он рассказывал, как входят в гавань порта Пирей купеческие корабли, гребцы поют в такт весельным ударам, а на набережной стоят женщины и перекликаются с моряками. Как идёт богатая афинянка в сопровождении рабыни, несущей амфору, – от рынка мимо Акрополя и театра Дионисия – что она при этом думает, что видит, и как пахнет ветер, дующий на неё от залива Фалерон, откуда некогда отчаливали многие мифологические герои.

Он рассказывал, как выглядит этот самый Акрополь с его крепостными стенами, храмами Афины и Августа, говорил, удивляя Ольгу словами «дорические колонны», «эолийские капители», «ионический ордер».

И посреди такой беседы иногда возникало: вот когда родится у Ольги ребеночек от него, от Соломатина, тогда-де, мол, будет то-то и то-то. Например, когда порастет, тоже отправится в Грецию.

На конечной остановке шуткам их должен был прийти конец.

– Ну, куда теперь? – деловито спросил Соломатин на автовокзале в Твери.

– Не знаю, как вам, а мне опять на автобус, – она никак не могла перейти на «ты» – все-таки он много старше её. – И еще полтора часа пути.

– То есть как это «не знаю, как вам»? – строго сказал Соломатин. – Ты что, забыла?

– О чем?

– Ну, ведь договорились. Мы не просто так встретились, тут перст судьбы: у нас должен родиться мальчик или девочка. На четыре сто весом. Так что нам и дальше вместе.

Все это он сказал таким тоном, словно они компаньоны в серьезном предприятии, и один компаньон хотел увильнуть от дела, а второй его укорил.

– Ну что ж, поедем, – сказала она.

Сказала с тем выражением, что-де если хочешь и дальше шутить, так ладно, шути-шути.

И они ехали полтора часа на автобусе, причем Флавий Михайлович невозмутимо вел разговор о том, о сем – ни игривости, ни пошлости, ни галантного обольщения не было в его голосе. В небольшом районном городке, выходя из автобуса, Ольга спросила:

– Ну, ухажер, назад не пора?

– Только вперед.

Тогда она уже грубовато:

– А что, в городе для таких шуток пары не нашел? Вроде, мужик ты из себя видный и не совсем еще стар. Подыскал бы подходящую бабенку да и крутил бы с нею любовь.

Она словно нарывалась на ссору, чтоб таким образом остановить предосудительное, по ее мнению, развитие событий, но это от чувства неловкости, от смущения да и стыда, уже мучившего ее.

– Шутки да развлечения – это не для меня, – строго сказал он. – Я человек серьезный, основательный, люблю доводить всякое дело до конца. А у нас с тобой цель важная, не так ли?

– Ну-ну, – сказала она.

Мол, шалая дурь из тебя еще не вышла?

Ситуация эта хоть и смущала, но в то же время и забавляла ее: чем-то, мол, все кончится? Как он выйдет из положения?

И они сели на третий автобус, который минут через двадцать привез их в село. Выйдя тут, ее спутник сказал: «Ого!» и оглядывался, то ли дивясь увиденному, то ли просто запоминая.

– Ну что? – спросила она. – Еще не созрел, чтоб попрощаться да и назад? Не теряй времени, автобус стоит тут недолго. Садись и – назад!

– Куда идти, говори, – сказал Соломатин деловито. – Где твоя деревня? Где твой дом родной?

Автобус развернулся и уехал. Они стояли посреди сельской улицы, освещенной лишь двумя электрическими лампочками на столбах под абажурами размером в чайное блюдечко. По дороге приближались двое, женщина и мужчина, разговаривая громко. Ольга поспешно отступила в проулок, он не отставал.

Теперь она той же дорогой привычно шагала одна. Улыбалась, вспоминая: где-то возле Торжка пели они, как-то так разговор повернулся, что он спросил, которая из песен у нее любимая. Ольга сказала: «Липа вековая». Оказывается, он не знал такой песни.

– А у меня возле дома липа стоит! – сказала Ольга. – Громадная – страсть. Я возле нее выросла, потому и песню эту люблю.

И запела ему негромко:

Липа вековая

Над рекой стоит.

Песня удалая

Далеко летит…

А он очень быстро усвоил мотив и стал подпевать. Так славно пели, хоть и тихонечко, но на них с улыбками оглядывались соседи. Та же улыбка была сейчас на губах Ольги.

Уже подходя к своей деревне, с замиранием сердца подумала, прислушиваясь к себе: а что, если и вправду забеременела как раз нынче ночью? Что, если в ней уже произошло это сцепление двух клеток в единое целое, которое теперь уж не разорвать; оно будет в ней, как семечко, упавшее в благодатную почву. Ну, да, она забеременела и родит теперь. Какое это чудо! И какое это счастье. Вот удивятся-то все! То-то пересудов будет, когда заметят ее живот. Уж позлословят: Ольга, мол, нагуляла, спуталась. «А и черт с ними, пусть болтают, пусть языками треплют, – подумалось ей весело. – Зато у меня через девять месяцев появится ребеночек, точно такой же, как у Веры».

Она вспомнила маленького племянника, который так славно причмокивал во сне или когда сосал материнскую грудь, и уже улыбался – в глазах его было прояснение просыпавшегося разума! А как он славно лепетал: «Та-та-та».

Вот и у нее будет такой. Не замечая, что и сама улыбается, Ольга подходила к своему дому и вдруг остановилась: в окнах горел свет. Она не верила своим глазам. «Тетка Валя пришла?» – мелькнуло в голове. Нет, та не войдет в дом без хозяйки. «Может, этот, ушел и не выключил свет? И свет горел весь день?» – так она подумала, но уже вспыхнула догадкой: он не уехал, этот самый Флавий Михайлович, любовник чертов! Не уехал.

7

Тропинки от крыльца к дровяной поленнице, ко двору были расчищены от снега, березовые чурбаны расколоты, уложены в поленницу, а с крыши снег сброшен; изба, словно освободившись от тяжести, смотрела на улицу бодро, вроде бы даже с торжеством. И вот еще чего: сухая старая береза уже не стоит возле огорода, она повалена, распилена.

Опасаясь неведомо чего, Ольга вошла в избу – тут было тепло, ее любовник что-то вытесывал, сидя возле маленькой печки, обложенной кирпичами.

– Ты не уехал? – изумленно спросила Ольга.

Могла бы и не спрашивать: раз сидит тут, значит, не уехал.

– Чего это я поеду! – ворчливо отозвался он, не прерывая работы. – С какой стати?

– Но я же тебе сказала.

– Ты сказала: сделай свое дело и уходи.

– Ну?

– А что ну! – возмутился он довольно благодушно. – Я твоим глупостям не потатчик.

– Как это?

– Мы ж к делу едва-едва приступили – это еще только «здрассьте», это еще, так сказать, холодная закуска, а горячие блюда впереди. Мы ж только сели за стол пировать на празднике жизни, и вдруг: уходи. Это, по-твоему, умно?

«Какие еще „горячие блюда“?» – Ольга даже растерялась.

– Вот уж не ожидал, что ты отнесешься так легкомысленно к серьезному делу.

Он осуждающе покачал головой, а Ольга приходила в себя.

– А это серьёзное дело? – уточнила она и фыркнула от смеха.

– А как ты думаешь? – прямо-таки рассердился он. – Ребенка сочинить – это что, пустяки? Не куклу сделать, не щенка завести – живого человека создать. Че-ло-века! Я ж тебе не папа Карло, чтоб вот так из деревяшки вытесать. О живом человеке уговор был!

– Дурачье дело нехитрое, – возразила Ольга.

– Не хитро распутничать, а у нас дело святое.

И тут он повернул разговор так, что она растерялась ещё больше.

– Что это ты, душа моя, так запустила своё хозяйство. А? – спросил он. – Куда ни глянь, везде непорядок: дверные дужки болтаются, того и гляди оторвутся; калиточка у коровьего стойла на одной петле висит; наличники на окнах перекосились; вон эта полка, которую ты грядкой называешь, она ж вот-вот рухнет, держится на одном гвозде.

Он и дальше перечислял мелкие и крупные неурядицы в её избе да на дворе, а закончил выговором:

– И ты решила обзавестись ребенком в таких бытовых условиях? Как он будет тут жить? Что его встретит в этом доме? Каким он вырастет? Или ты о таких пустяках не задумывалась?

– Нормально будет жить, – уже обиделась Ольга. – Конечно, моя изба – это не твоя городская квартира с ванной да теплой уборной, но и в таком жилье ребятишки вырастают не хуже ваших городских, а может и получше. Топором да рубанком орудовать – это не женская работа, у меня тут ни сноровки, ни силы.

– А что, у женщин рук нет? – тут он так ли строго да взыскательно глянул на неё, что она оробела. – Коли вытолкнула своего мужа в шею, то берись сама за мужскую работу. Другого выхода нет.

Она поняла, что тут не до шуток: «Ишь, избаловался командовать. Небось, жену свою жучит и мучит». Странное дело: хоть и обидно было, но в то же время и понравилось, что он так строго с нею говорит.

– Взяла б молоток да гвоздь, приколотила бы эту, как её? – грядка, да? И дужку дверную, и вешалку, – не унимался он. – Или ты не в состоянии сменить заржавленный патрон и вкрутить в него лампочку? Хитрость невелика.

– Я женщина! – опять напомнила она.

– Ну, раз женщина, тогда…

Тут он стремительно встал, шагнул к ней, не обнял – сильно обхватил руками, прижимаясь всем телом, – у неё дыхание занялось.

– Ты с ума сошел, – говорила Ольга, слабо отбиваясь.

– Соскучился, – объяснил он совсем другим тоном, не рассерженным – ласковым. – Целый день ждал, ждал.

– Да уж ври-ка, – так и вспыхнула она. – Отпусти, вон угли из печки вывалились, пожар устроим.

– Ну ладно, с этим потом, – сказал он, отступаясь. – Раздевайся, садись к столу. И живей.

Отнял заслонку у печи, – в избе явственно запахло лапшой куриной. Да и вкусно так!

– Что это у тебя? Да уж не зарубил ли ты курицу? – насторожилась Ольга.

– Я на такие подвиги не гож, – отвечал он со смехом. – Договорился с какой-то старушкой, у нее купил, она и зарубила, и ощипала, и выпотрошила. Себе взяла курью голову и ноги, сказала: «На холодец», а мне отдала остальное.

– Сколько она с тебя взяла?

– Не твое дело. Ты только представь: я впервые в жизни топил русскую печь и опять же впервые варил лапшу в чугунке.

– Мы тут живем скупо, – заметила Ольга, словно оправдываясь. – Денежку тратим с оглядкой. Привыкли так. Лапшу-то с курицей не варим – сидим на молоке.

– Ну, не одной же простоквашей нам питаться! – он уже наливал из чугунка варево, аромат которого сразу покорил ее: этот мужик справился и с поварским делом. – К тому же следует чтить древнюю русскую традицию: возле брачной постели ставить блюдо с вареной курицей, чтоб любовники вовремя подкрепили угасающие силы.

Ольга смутилась и вспыхнула всем лицом. А он зачерпнул в ковшик воды:

– Я полью тебе, помой руки перед едой, – и проворчал: – Неужели трудно обзавестись рукомойником?

– А где я его повешу? Во дворе?

– Ну, хоть вот здесь.

– Мешать будет. Да, ладно! Я уж привыкла так: умываюсь над ведром.

Он ей строго:

– Оля, привыкнуть можно ко всему. Но надо ли ко всему привыкать?

Сели за стол. Он ей озабоченно:

– Послушай, не могу понять, зачем вбит в потолок этот дурацкий крюк? На случай повеситься, что ли?

– Этот-то? – Ольга глянула вверх. – Для зыбки. Туда вставляется жердинка гибкая, а на конец ее – зыбка для ребенка.

– Вот дубина! – он хлопнул себя по лбу. – Ай да ученый муж: не смог догадаться. Конечно, для зыбки! Для чего же еще?

– И меня в ней качали, и сестренку. Да, небось, и маму мою тоже. Даже бабушку.

– Дом такой старый?

– Крюк еще старее, – усмехнулась Ольга. – Небось, служил и до того, как сюда его вбили.

– Ты и нашего ребенка будешь качать в этой зыбке?

– А почему бы и нет? – ответила она со смехом. – На чердаке стоит, резная, красивая, – не хуже нынешних кроваток.

Эта зыбка почему-то глубоко тронула Флавия.

– Действительно, – пробормотал он.

– Но ребенка еще надо родить, – напомнила она.

– Его еще надо сделать! – живо подхватил он.

– Разве можно так говорить!? – возмутилась Ольга. – Боже мой, вы там в городе, совсем обессовестились.

Далее словно тучка над ними прошла.

– А что, в этом доме нет ни одной книги? – осведомился Флавий Михайлович, и в тоне его голоса был уже упрек. – Или они спрятаны в надежном месте?

Ольга ответила после паузы:

– А вот поживи тут, в деревне, я посмотрю, захочешь ли читать.

– Почему нет?

Она не ответила.

– Как же без книг? – сказал он, пожав плечами. – Я уверен, даже корове иногда хочется уткнуться в любовный или приключенческий роман, вроде «Манон Леско» аббата Прево или, к примеру, «Опасные связи» господина Шодерло де Лакло.

– Корове-то, может, и хочется, да некогда: ей молоко надо нагуливать, теленочка выносить в животе. Поди-ка, потаскай такое брюхо да такое вымя целый день – захочешь ли читать?

– И люди так?

– У людей работа, хозяйство, опять работа, опять хозяйство. Дрова надо заготовить, сена накосить, огород вскопать, посадить, поливать, корову доить, навоз выгребать, а тут еще, глядишь, крыша прохудилась, изгородь повалилась. Крутишься, как белка в колесе.

– Это я понимаю. Но если выпадет минута желанного отдыха.

– А в минуту отдыха месту бываешь рада – сразу спать.

– М-да. А есть прекрасные сочинения – на все времена, для всех поколений: «Золотой осел» Апулея, «Декамерон» Боккаччо, «Жизнеописания» Плутарха, – перечислял Флавий Михайлович, пребывая в задумчивости.

– Вряд ли все это есть в нашей сельской библиотеке, – заметила Ольга.

– Ах, у вас тут библиотека! – оживился он. – Чего же лучше! Принеси мне оттуда что-нибудь, а? Только не детективы и не фантастику. Я их терпеть не могу.

– Ты намерен долго гостить? – спросила она после паузы.

– Накоротке не управиться с главным делом, – отвечал он очень серьезно.

Опять помолчали: разговор важный.

– Может, свежих газет завтра принести? – предложила она нерешительно, тем самым соглашаясь на продолжительное его гощение.

– Избави Бог! Только не их. Последний том какого-нибудь собрания сочинений. Я люблю последние тома: там увлекательнейшие комментарии и примечания.

Он еще поразмышлял и сказал:

– Как же мой сын будет тут взрастать? Без книг.

– Сын? – переспросила Ольга. – Может, дочка? Я вот девочку хочу.

Он даже встал с лавки, возмущенный:

– Как девочку! Мы ж договорились вчера о мальчике! Ну, надо предупреждать. Тогда пойдем переделывать!

И схватил ее в охапку.

8

Вечером пришлось им забрать Красотку на свой двор. Та была недовольна переселением, даже молока не хотела отдавать. Соломатин при свете слабой электрической лампочки отремонтировал ясли, укрепил ступени лестницы у мосточков под коровьим стойлом и дверцу в это стойло, и стекло вставил в малое окошко двора, которое было просто заткнуто соломой…

– Ишь, как хорошо, – похваливала Ольга и раз, и два.

Он ей на это:

– Мужик – он и в Африке мужик.

Спать легли, словно муж и жена, однако в постели она по-прежнему оборонялась от него, словно от насильника, хоть и не столь упорно, как в предыдущую ночь.

– Ну, хватит, – говорила она. – Уймись.

Одна-единственная мысль пробуждала в ней любовное чувство: «Маленький у меня будет…». И от этой мысли глубинное содрогание отзывалось в ней, заставляло ее делать встречные движения; руки хоть и неуверенно, однако же явно обнимали его, мужчину. Слово это – «маленький» – имело волшебное действие.

А Флавий Михайлович в свою очередь. Ни одна из женщин, которых он знал ранее, не вдохновляла его так, как эта Ольга. При том, что была чуть ли не враждебна к нему в постели. Он не возмущался – его это забавляло.

– Ну что ты лежишь, как дубовая колода! – тормошил он ее со смехом. – Как камень-валун, как глыба ледяная! Когда мужчина и женщина вдвоем, они должны самозабвенно трудиться – это творческое, вдохновенное дело! Грех двоим лениться в постели, это ведь не просто труд, а труд любовный – высшее проявление жизненных сил!

– Никакая не любовь, а обыкновенное распутство, – отвечала она. – Просто молодая баба, потерявши стыд и совесть, привела чужого мужика и уложила в свою постель. Вот и все.

В ответ он читал ей стихи:

Любви очарование исходит

От ваших слов, и я, внимая вам,

Не только вновь пылаю страстью сам,

Но верю – с милой то же происходит.

– Что ты там бормочешь?

– Душа моя, я читаю тебе сонеты Петрарки. Он сочинил их для нас семьсот лет назад.

– Наверно, их надо читать не в постели?

– Отчего же! Место самое задушевное – постель.

– Да не тискай ты меня! И не трогай их, оставь их в покое.

– Там не тронь, тут не тронь, – ворчал он. – Ты ж красивая, цветущая женщина! Как я могу лежать рядом равнодушно? А ты должна вся огнем полыхать!

– Счас, распылалась.

Ночью случилось вот что: в самый ответственный момент подвела кровать. И смех, и грех: сломалась какая-то перекладина – вместе с матрацем и досками под ним любовники рухнули вниз, пружины зазвенели и стоечки деревянные с грохотом упали на пол. На мгновение и непроизвольно Ольга прижалась к Соломатину, словно они полетели оба в пропасть, но тотчас отстранилась, замерла.