Текст книги "Холопка"

Автор книги: Юрий Красавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Пей маленькими глотками.

– Да тут всего один глоток, – возразила Раиска. И выпила разом.

Стало совсем хорошо. Она так и сказала:

– Как хорошо! Пью французский коньяк… в чужой палатке, с чужим человеком. Стыд и срам! А мне так хорошо. Почему? Потому, что вообще жить на свете хорошо. Вы со мной согласны?

– Частично. Не вообще хорошо, а только в этом лесочке. Я здесь очень славно пожил. Кстати, как зовут этот лесок?

– Яменник.

– Я насладился тишиной, – продолжал он мечтательно. – Такой тут дикий мир… с лягушками, с птахами, со стрекозами над водой… Хорошо пожил.

– Надо сказать «живу», а не «жил».

– Можно и в прошедшем времени. Завтра снимаюсь и уезжаю.

Раиска тотчас опечалилась.

– Не уезжайте, – попросила она растерянно. – Я буду приходить в гости, чтоб вам не скучно было.

Он молчал.

– Вы же хотели еще прочитать две книги! Одна, кстати сказать, так и называется – «Хорошо живу». А вторая про озеро… и про любовь…

Гроза между тем разыгралась не на шутку. Как раз над их палаткой разверзлись небеса, и ливень превратился прямо-таки в водопад. Полотно крыши прогибалось, но не промокало.

– Как у вас хорошо! – сказала Раиска, выпрастывая обе руки из мешка, и села. – Никогда не бывала в таких апартаментах… Как тут уютно!

Несмотря на то, что черная туча навалилась с неба и день померк, оранжевое полотно палатки создавало иллюзию солнечной погоды.

Некоторое время они молчали, слушая шум ливня.

– Ваше сиятельство! – окликнула Раиска. – Вы боитесь меня?

– Я смущаюсь тебя, холопка, – признался он.

Она засмеялась:

– А я заметила это. А почему?

– Ты взбалмошная, отчаянная. Бог знает, что можно от тебя ждать в следующую минуту.

Молния сверкнула особенно ярко и гром ударил такой, что земля вздрогнула; казалось, вода из пруда выплеснется и утащит палатку за собой.

И тут произошло то, от чего он ее предостерегал только что: Раиска обняла его и прошептала на ухо:

– Я хочу стать женщиной… сейчас, с тобой… при этой грозе… Ты слышишь? Я так хочу…

19

Она вернулась домой рассеянна и тиха.

– Где ты пропадала? – спросила мать подозрительно.

– Корова в ячмени ушла, – очень убедительно объяснила Раиска. – Гоняла ее… вдруг, думаю, объелась! Так пусть, думаю, промнется.

– А дождь где тебя настиг?

– У больших валунов. Там в кустах сидела.

Мать обругала корову и больше вопросов дочери не задавала.

20

А вечером приехал Муравлик, позвякал велосипедным звоночком. Раиска вышла на крыльцо.

– Привет, – улыбается Витя радостно. – Можешь меня поздравить: я студент.

– Поздравляю, – сказала Раиска.

Он прислонил велосипед к углу дома, ждал. Она сошла к нему с крыльца, встала, полуотвернувшись, глядела в сторону, сказала хмуро:

– Ты вот что, Витя… уезжай. Не будем сидеть.

– Почему? – опешил он.

– И не приезжай больше.

– Да почему! – прямо-таки возмутился он.

– Я не люблю тебя… А раз так, то и нечего.

Наступила пауза.

– Но ведь это пока… – сказал он тихо. – Потом полюбишь.

– Я уже полюбила… Я встретила человека…

Он помрачнел, тоже отвернулся. Тут мать выглянула из распахнутого окна:

– Да не слушай ты ее, Витя! Мелет незнамо что. Вот я ее скалкой по заднице-то – будет шелковая.

Раиска закрыла окно.

– Уезжай, – сказала она Вите. – Я полюбила, и ты полюбишь. В Ярославле девушек много.

Мать вышла на крыльцо, но не со скалкой в руке, а с пустым ведром.

– Ишь она, какого парня отваживает! Дурь у нее в голове, вот что.

– Да не мешай! – рассердилась дочь. – Дай поговорить.

И та ушла – в огород, грядки поливать.

– Да ладно, – с натугой выговорил Муравлик и жалко улыбнулся. – Пройдет у тебя все это. Расскажешь мне потом, вместе посмеемся.

– Нет, Витя. Я по-настоящему полюбила.

Опять помолчали.

– Да кого? – спросил он. – Выдумываешь все… В городе, да? На рынке, небось. Глупости все это!

– Не спрашивай, не скажу. Но не сидеть нам больше вместе. Забудь меня.

– Ты что, не знаешь? – спросил он вдруг с укором. – Не знаешь, что мы в ответе за тех, кого приручили?

– Это кто же кого приручил? – насторожилась Раиска. – Уж не ты ли меня?

– Нет. Ты меня.

Муравлик стоял, потупясь. Потупилась и Раиска. Прав был Витя: было, было, не отвертеться от того. Он приезжал, сидели вот тут на лавочке, и она, играючи, заводила его руки ему за спину, приказывала: «Держи там!» – и целовала, и обнимала, смеясь. Ей то было в новинку, да и ему тоже. Но бедный Муравлик совсем голову терял. Крупная дрожь сотрясала его.

«Ты чего дрожишь, дурачок?» – спрашивала она.

«Не знаю», – признавался он.

Но как только парень пытался обнять ее, она тотчас отодвигалась, а потом опять, уже насильно, заламывала ему руки за спину: «А вот я тебе их там узлом завяжу…»

Смех у нее при этом был очень коварный. Раиску забавляло, что Муравлик был сам не свой от счастья, когда она целовала его, прижимаясь к нему всем телом.

– Ты меня приручила, – сказал он теперь. – Я уж больше никого полюбить не смогу.

Раиска молчала.

– Ты мной завладела, – продолжал он с непереносимым укором, – потому теперь за меня в ответе.

Может быть, и впрямь потом он будет мужественным, но пока что до мужественности ему далеко.

– Ага, я за тебя ответчица перед Богом и людьми, – хмыкнула Раиска. – Слышала я это.

– Не смейся, – сказал он строго. – Тут дело очень серьезное.

– Твой Сент-Экзюпери имел в виду только самого себя, когда говорил, что мы в ответе за тех, кого приручили. Он приручал, он и отвечал. А ты ишь как перевернул! В свою пользу. На себя налагай долги да обязанности, а я пташка вольная, никто надо мной не властен.

– И этот, про которого говоришь, будто полюбила… и он не властен над тобой?

Надежда прозвучала в словах Муравлика.

– Он властен, – тихо сказала Раиска. – Я его холопка, тем и счастлива. Прощай…

Он стоял, как пришибленный.

– Да не горюй! – ободрила его Раиска, уже поднимаясь на крыльцо. – Жизнь прекрасна и удивительна – вот что главное. И не бери лишнего в голову…

И с этими словами ушла в дом.

Сколько он потом ни звякал своим звоночком, не появилась. Зато вышла из огорода мать, о чем-то довольно долго толковала с ним. Раиска глянет из окна – мать в чем-то тихонько убеждает Витю. Или утешает? А он понуро ее слушает…

21

На другой день она должна была опять ехать на базар, но сказалась больной, как и в прошлый раз. Мать не ворчала, собралась сама, причем довольно охотно. Может, надеялась, что там, в городе, Арсений Петрович опять подойдет к ней и предложит подвезти?

«Нет, – подумала Раиска удовлетворенно. – Ты опоздала… Он уже мой».

Стишки детские вспомнились ей:

 
Ах, попалась, птичка, стой,
Не уйдешь из сети.
Не расстануся с тобой
Ни за что на свете.
 

Мать поспешила к рейсовому автобусу в Дятлово, а Раиска, чуть повременив, следом за нею – в Яменник. Она несла Арсению Петровичу обещанную книгу и очень спешила, словно боялась опоздать.

Ее преследовал страх: вдруг вот сейчас придет, а палатки уже нет на месте, и ничего нет, только травка примята на берегу… да и та через несколько дней выпрямится. И тогда – всё, словно и не было тут никого и ничего.

«А что? Собрался и уехал… долго ли ему!» – подумала она и прибавила шагу.

Но нет, и палатка стояла, и все прочее было на прежних местах, только самого Арсения Петровича не было. Она окликнула негромко – никто не отозвался, только малая птаха вспорхнула из ближнего куста.

«Ах, попалась, птичка, стой…»

Раиска положила книгу на видном месте и отправилась на поиски.

Арсений Петрович сидел возле ручья, где по мелководью был выложен мозаикой портрет женщины.

Раиска некоторое время наблюдала за ним. Он же сосредоточенно и терпеливо передвигал камешки по дну длинной палкой, сидя на корточках. Он был так увлечен своим занятием, что не заметил ее. Что-то у него не получалось, он хмурился, потом подвернул брюки, сделал осторожный шаг в воду, наклонился, поправил камешек другой палочкой, покороче, и вернулся на прежнее место.

Вчера он сказал ей: «Нет, я не художник. Рисовать совершенно не умею. А что до того портрета… блажь в голову пришла. Однажды пробирался по этому ручью, а там водичка прозрачная растекается тонким слоем. Вот подумалось, что тут место какому-нибудь изображению… Если, скажем, портрет чей-то – лик этот будет обращен к небу, и оттуда, с высоты, виден. Понимаешь?»

– Все-таки ты художник, – убежденно сказала ему Раиска. – У тебя талант. Эти высверки в глазах у женщины… как ты догадался, что туда надо поместить именно эти камешки?

– Они только при солнце, – сказал он с детской застенчивостью.

Заговорили уже о другом, но Раиску не оставляли мысли о той женщине.

– Мне завидно, – призналась она. – А ты мог бы нарисовать там мой портрет?

Арсений Петрович довольно долго молчал.

– Послушай, – сказал он после раздумья. – Я тут ни при чем. Я не создавал портрета – просто передвигал камешки. А лик этой женщины проявился сам. Значит, она того очень хотела… Если ты так же захочешь, как она… что ж, может быть, у меня получится. Почему бы и в самом деле тебе не проявиться там?

– Я очень хочу… – сказала Раиска, обнимая его.

Этот разговор был вчера. А теперь она тихо-тихо подошла к нему и остановилась в нескольких шагах, боясь, что он услышит ее дыхание или даже стук ее сердца. Может быть, он выкладывает уже ее, Раискин, портрет? Если бы так…

Но нет, на дне ручья по широкому мелководью камешки лежали таким образом, что не оставляли ей надежд – это была все та же печальная женщина, что и прежде.

– Ах, попалась, птичка, стой… – сказала Раиска.

Он обернулся. Вид у него был довольно отрешенный.

– Вчера ты хотел изобразить тут мой лик, – напомнила она.

– Пытаюсь, – сказал он виновато. – Знаешь анекдот про офицера: как ни сяду, говорит, написать стихотворение – все получается рапорт. Вот и я: пытался изобразить тебя… но получается она…

– Ты постарайся, – попросила Раиска. – Я тебя очень прошу.

– Да ведь не всё от меня зависит, – так же виновато отвечал он.

– Я тоже постараюсь, – прошептала Раиска, обнимая его. – И все у нас получится… Потому что я тебя люблю…

22

Домой она возвращалась словно бы оскорбленной, даже поплакала дорогой.

Что ему эта женщина? Чем она лучше ее, Раиски? Разве она моложе? Разве красивей? Если она умерла, то что ей еще надо от него? Почему она, даже мертвая, не может уступить его живой? Ведь даже вчера, во время грозы, когда им было так хорошо, Раиска чувствовала, что он не забывает о той, что на портрете. Он не сказал ей тех слов, которых она ждала… и в ласках был неловок.

Уже входя в деревню, она подумала, утешая себя, что все-таки это благородно – то, что он продолжает любить ту женщину. Вот уж и нет ее на свете, а он все любит…

«Она мне не соперница», – так подумала Раиска. И повторила, как заклинание: «Она не соперница мне… Я здесь, рядом с ним, а она где-то там. Я люблю его самой земной, а не небесной любовью, а ей это недоступно. Пусть любит ее… а все равно мой. Пусть я его холопка, но все равно он в моей власти…»

23

На другой день после полуденной дойки Раиска пропала из дому. Ей велено было окучить картошку – ту, что за деревней, на брошенном колхозном поле. Там они с матерью вскопали по весне и посадили довольно широкую полосу. Однако Раиска к работе не приступила: на краю полосы торчал воткнутый в землю заступ, а самой Раиски не было. Словно пришла она сюда, разок копнула, а тут ее кто-то окликнул, и она ушла.

– Ну, погоди! – сказала мать. – Вот я тебя скалкой по мягкому месту…

И, уже обращаясь к Астре, продолжала:

– Ишь, гулена! Что Белка, что девка моя – обе шалавы. Дома не удержишь, так и норовят куда-нибудь уйти.

И Астра согласилась с нею, сказала:

– Му.

– Вот вернется, я ей ремня хорошего…

Но Раиска не вернулась и к вечеру, так что не понадобились ни скалка, ни хороший ремень. Не сказать, чтобы мать шибко забеспокоилась, однако немало озадачена была. Такое уже случилось однажды – вернулась Раиска поздно: подруги из соседней деревни Дятлово, ее одноклассницы, позвали на чей-то день рождения. Почему матери не сказалась? Да те ехали мимо, Раиска села и поехала с ними. Может, и нынче так.

Только вот вчерашний разговор с овсяниковским Витей немного беспокоил: уж больно переживал паренек. А ну, как надумает что! Раиска говорила, что у него ружье есть. Мало ли что взбредет в голову человеку отчаянному!

Она уснула поздно, не дождавшись Раиски, но спала, как всегда, без особых тревог. Однако утром, проснувшись рано, сразу же заглянула в горницу. Дочери там не было. Только тогда мать встревожилась.

Доила коров, выгнала их со двора, проводила до огороженного пастбища овец, покормила кур, затопила печь… а у самой одно было на уме: где Раиска ночевала? И так она решила, что не Муравлика Витю надо винить в этом и не дятловских подруг, а… Арсения Петровича. Это он вскружил девчонке голову.

«Ах он, паразит! Да я его расшибу на месте. Если только… если только он что с нею сделал».

И, не раздумывая, отправилась в Яменник.

За то время, пока шла, успела ругательски изругать и Раиску: «Экая шалава! Ни стыда, ни совести!», и вальяжного дачника: «А черти его сюда занесли! Ишь, еще не нашими деньгами похваляется!», и саму себя… Пока шла, столько было в ней ярости, что, казалось, сокрушит любого злодея. Но, подойдя к Яменнику, вдруг оробела почему-то. Подумала, что зря ничего не взяла в руки… А хоть бы топор! Мало ли что может случиться в этом чертовом леске. С топором-то было бы смелее. Может, он там не один живет, Арсений этот? Да и что он сам за человек? Что у него на уме? Много ли она о нем знает?

«Надо было мне в деревне сказаться кому-нибудь, куда я пошла… а то пропадем обе с Раиской, и где нас искать, неведомо…»

Она не нашла той тропки, которую ранее отыскала Раиска, и некоторое время пробиралась по лесочку наугад. Никогда она ранее здесь не была, потому дивилась и могучим кустам можжевельника, и елкам, выстилавшим свои лапы по земле, и ямам, заросшим травой.

Неожиданно для себя вышла к пруду. Еще более неожиданным было то, что на берегу стояла палаточка, возле которой был столик, и кое-какие вещи были развешаны на ветках кустов: куртка-ветровка, два полотенца… Но отчего совсем опешила мать: на камне возле пруда сидела босая Раиска и, мурлыкая беззаботно, терла металлическую мисочку пучком травы. Дочь подняла голову и сказала вместо «здравствуй»:

– Ой, мам, это ты? А мы как раз к тебе собирались пойти.

Словно ничего особенного не происходило, словно та и должна была вот так сюда прийти.

– Что ты тут делаешь? – едва выговорила изумленная мать.

– Да посуду вот мою. Мы только что позавтракали.

– Какую посуду?.. Кто это «мы»?

– Ой, да не пугайся ты так, мам. Не бери в голову.

Как это ни странно, изумление матери искренне забавляло Раиску.

– Ну, живу я теперь тут, живу.

– Как это «живу»? Ты что городишь-то?

Мать обессиленно села прямо на траву.

– Обыкновенно как, – отвечала ей дочь. – Вот домик наш… С милым рай и в шалаше. Вот наше хозяйство…

Мать огляделась вокруг, и «хозяйство» понравилось ей. Как-то чистенько было кругом… миротворно.

– Ты здесь ночевала? – спросила мать.

– Ну да, где же еще, – беззаботно ответила дочь.

– А где он? – спросила мать после паузы.

– Да я его за водой на родник послала.

Тут послышался шелест кустов. И на берег вышел Арсений Петрович с малым ведерком воды. Он отнюдь не смутился, поздоровался весело.

– Вот видишь, водички принес, – весело сказала Раиска. – Он теперь у меня на посылках, барин этот.

– А мы как раз собираемся к вам, Галина Дмитриевна, – сказал «барин», – с очень важным делом.

– С каким? – растерянно спросила та.

– Галина Дмитриевна, – сказал он торжественно, – я прошу у вас руки вашей дочери.

– Как это? – озадачилась Галина Дмитриевна. – Зачем вам ее… рука?

– Мам, ну что ты не поймешь? – возмутилась дочь. – Это означает, что он просит твоего материнского благословения на наш брак. Он, видишь ли, хочет, чтоб мы непременно поженились, чтоб все честь честью.

Тут она почему-то громко засмеялась.

– Что ты смеешься? – возмутилась мать. – Что тут у вас происходит вообще-то? Как это понимать?

– Мам, – доверительно сказала дочь, сопровождая слова свои смехом, – это такой лопух! Я и не думала, что такие бывают. Он считает, что раз я провела с ним ночь, то он непременно должен на мне жениться.

– Ну вот… достукалась девка, – в растерянности выговорила мать. – Конец.

Арсений Петрович живо подхватил:

– Вот и мне так казалось, когда я поселился здесь: всё, думаю, жизнь кончилась, конец… А вышло совсем наоборот: начало!

Действительно, тут начало новой повести. Она существует, только не записана…

г. Конаково Тверской области