Текст книги "Холопка"

Автор книги: Юрий Красавин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Юрий Красавин
Холопка

Романтическая повесть

1

– Раиска, поди за Белкой! – приказывает мать. – Опять эта гулена ушла неведомо куда.

Коров две, и обе одной масти, но одна уже пожилая – это Астра, она далеко от дома никогда не уходит; а Белка молода, вторым теленком только, вот она-то и есть гулена.

– Да что я, нанялась за нею ходить? – привычно огрызается Раиска. – Пусть шляется хоть до утра.

– Семнадцать лет девке – эва какая кобылища вымахала! – а рассуждает, словно дите по третьему годику, – столь же привычно ворчит мать.

Это она, между прочим, обращается за сочувствием к Астре, у них полное взаимопонимание: обе матери, у обеих по дочери, у одной Белка, у другой Раиска.

– Поди, поди… Да не гони ее шибко! Она у нас выменем слаба, все молоко разбрызгает, растеряет.

Белка не боится ни прута, ни волков, ходит вольно: в деревне на месте исчезнувших домов – заросли черемухи, тополиной молоди, а меж ними высокая, сочная трава; да и вокруг по бывшим усадьбам, где стояли когда-то риги, сараи, и на околице, где в пору давнюю были скотные дворы, есть чем потешить брюхо такой солощей скотинке, как Белка. Есть еще выгон, где теперь пасутся лишь вольные стаи дождевиков да шампиньонов, и поля сеяные… В прошлом году эта холера объелась на озими, чуть не подохла; хотели уж зарезать, да некому – нет в Сутолмине ни одного мужика, все повывелись. Однако вот отпышкалась, отвалялась… Слава Богу, нынче нет поблизости озими, а далеко идти Белке лень, да и интересу нет: от здешней ли хорошей травы другой искать!

Года три-четыре назад, когда Раиска была девчонкой, мать заставляла ее пасти своих коров, но Астру-то чего пасти – она и так никуда не уйдет. А вот к Белке надо четырех пастухов приставить, и все равно не устерегут. Пробовали на привязи эту скотинку держать, но и веревки такой крепкой нету. Теперь отволели обе, никого не слушаются – и Белка, и Раиска. Конечно, им хорошо так-то, и зря их матери беспокоятся.

Смеркалось; трава покрылась росной испариной, Раиска шла босая, потому ноги стали мокры и захолодали.

– Белка! Белка!

Коростель скрипел в низине, где уже поднялся туманец слоистый – если идти там человеку, голова будет видна, а остальное утонет в белом молоке. На закатном небе самолет вычерчивал то ли молочную, то ли меловую дугу. Куличок просвистел над головой Раиски – опаздывал к своей куличишке с куличатами.

Если б не белая масть коровы, ни за что не найти бы гулену там, где она нынче паслась, – в кустах вдоль старого проселка, по которому нынче никто не ездит. Она б и заночевала здесь, с нее станется.

Вот уж кому хорошо живется на свете, так корове Белке: гуляй себе целыми днями, никакой работы – картошку не окучивать, траву не косить, сена не сушить, гряды в огороде не полоть, на рынок в город пудовую кладь не возить.

Раиска в досаде хлестнула Белку прутом:

– Ах ты, карамора кривохвостая!

Корова неодобрительно оглянулась, но шагу не прибавила. Потому не прибавила, что умная: молоко уже побрызгивало на траву с ее сосков, а что будет, коли побежит?

– Шлялка… ни стыда, ни совести, – выговаривала Раиска рассерженно. – Не по первому годику – эва какая вымахала: с вагон! А все бы прыгала да скакала. И в кого задалась? Мать-то у тебя смиренница. Правда, отец неведомо кто…

Тут она кинула взгляд на Яменник – и не то, чтобы вздрогнула, но этак опешила, приостановилась.

Яменник – лесок непутевый; сосны да ели растут в нем почему-то корявые, годные только на дрова. Да и тех не добудешь: ямы да канавы тут, обомшелые камни да густо разросшиеся кусты бредины. А еще могучие кусты можжевельника – таких нет нигде: в два человеческих роста и выше, да такие плотные, что в каждом можно спрятаться, не увидит никто.

Зимой слышен из Яменника волчий вой… или словно бы крики, стоны. Выйдешь в морозную ночь да при полной луне – а оттуда: у-у-у… Жуть возьмет! Хорошо, что лесок этот от Сутолмина неблизко – небось, километра полтора или два до него.

Говорят, в первую мировую в Яменнике прятались дезертиры; у них там были землянки, запутанные лазы в чаще. Мужички эти ходили отсюда на дорогу-каменку, грабили проезжающих, а из деревень дальних крали девок молодых да красивых. Ну, насчет девок явное вранье, а вот все остальное про дезертиров сущая правда – были они местные, кое-кого помнят и доныне по именам. Небось, жен своих и крали, а вернее, сами те жены к ним похаживали.

Дезертиров не стало, а лесок этот все равно пользовался нехорошей славой. Даже когда Сутолмино было еще многолюдной деревней, летом никто не ходил в Яменник за грибами или за ягодами, хотя говорили, что и того, и другого там даже в неурожайные годы довольно. Подойдешь ближе и видишь: на той стороне пруда или за ямами рдеет земляника… или рыжики рассыпались стайкой. Но почему-то лезть за ними через ямы да через кусты охоты нет. Пропадай она, ягода; пропадай и грибы.

Единственное, из-за чего, хочешь не хочешь, а надо идти в Яменник – это можжуха. Без нее как кадки под огурцы да грибы парить? Можжушный пар – самый здоровый. Да и ягоды можжушные от многих болезней помогают – так старухи говорят. Из-за можжухи и ходили в лесок этот. С боязнью, но ходили-таки.

Теперь же увидела Раиска огонь в Яменнике: горел костер. Он угасал, но вдруг разгорелся ярко – небось, подбросили хворосту – и показалось даже, что человеческая фигура мелькнула в свете.

– В Яменнике кто-то грудок развел, – сказала Раиска матери, когда вернулась домой.

– Показалось тебе, – отмахнулась та.

– Ничего не показалось, – упрямилась Раиска. – И грудок, и человек возле него…

Но говорила уже не очень уверенно: может, болотные огни там, и нет никакого костра?

– Сама посуди: кому там быть? – сказала мать, а по голосу слышно: встревожилась. – Ради чего туда кто-то пойдет, да еще на ночь глядя?

– Может, уголовники? – предположила Раиска. – Убежали из тюрьмы…

– Хороший разговор на ночь, – проворчала мать. – Болтаешь неведомо что. Зачем кому-то понадобится Яменник наш?

– Награбленное прячут.

– Самая-то глушь в большом городе, а не в дремучем лесу, – вздохнув, возразила мать.

Еще подумала и добавила:

– Все преступники там, а у нас тут нету. Мы живем чисто.

– Может, дезертиры? Убежали из армии… не хотят служить.

Раиска даже размечталась вслух:

– А что? Поселились двое-трое… построили себе шалашик, грибочки на костре жарят, ягодки собирают… по вечерам песни поют. Надо будет сходить послушать попозднее.

– Я тебе схожу! – пригрозила мать. – Ишь, глупости-то сколько в голове!..

2

А на другой день было воскресенье. Раиска ездила продавать творог и сметану: в Сутолмине, кроме Белки да Астры, еще четыре коровы у разных хозяев, но хозяева эти на базар не ездят – немощны. Вот и поручили это дело Раиске. Она продавала свою и чужую сметану да творог два раза в неделю – по четвергам и воскресеньям.

На обратном пути из города, когда шла по проселку от деревни Дятлово, и уж свое Сутолмино было на виду, настиг ее дождь. То есть не настиг еще, успела встать под дерево – это была одинокая елка возле клеверного поля. И вот, стоя тут, увидела странного для здешних мест человека.

Человек этот шагал по меже, словно по дороге, и прошел совсем близко, не заметив Раиски. А вид имел этакий дачный, городской, прямо-таки какой-то барский: костюмчик легкий кремового цвета и явно заграничного покроя, кепочка с большим козырьком, на ногах что-то вроде легких тапочек или сандалий. И что совершенно поразило Раиску: он был с тросточкой. Не с палкой, вырезанной где-то по пути, а именно с тросточкой, совсем не самодельной; такие, должно быть, продаются в валютных магазинах или достаются по наследству от богатых родителей. У Раиски глаз острый, успела рассмотреть: тросточка имела набалдашник желтого цвета… уж не золотой ли?

А вот теперь и думай, откуда такой фрукт появился. Шел он неспешной, гуляющей походкой, беспечно помахивал своей щегольской тростью, а дождевой фронт настигал его стеной. Но «фрукт» не оглядывался, занятый своими дачными мыслями или просто по причине своей полной беспечности.

«Сейчас, сейчас будешь мокрой курицей, – злорадно подумала Раиска. – Скорей, дождик, скорей!»

Но когда упали первые капли, барин этот – вот именно барин! – остановился, неспешно прислонил тросточку к кусту цветущего конского щавеля и достал что-то из кармана. Это был пакет величиной с ладонь; он развернул его, расправил и надел через голову, как женщины надевают платье… Раиска разочарованно увидела, что незнакомец оказался в прозрачном голубоватом плаще с капюшоном и с резинками на запястьях. Ветер налетел и облепил всю его фигуру этим плащом, а он неторопливо снял тапочки, сунул их в прозрачный пакет, добытый неведомо откуда, подвернул свои кремовые штанины – причем, сделал все это неторопливо, аккуратно – и пошел босиком, той же походкой гуляющего человека, хотя уже и помедленнее, поосторожнее. И тросточку прихватить не забыл!

Раиска провожала его взглядом, слегка озадаченная: ишь, плащ в кармане носит! Что это за плащ такой, который умещается в кармане?

Слышно было, как дождевые капли барабанят по прозрачной оболочке этого странного человека; потом дождь стал так плотен, что совсем скрыл удаляющуюся фигуру. А когда прояснело немного, кремовый господин был уже на опушке Яменника. Мелькнул еще раза два за можжевеловыми кустами и исчез вовсе.

Два эти факта – ночной костер и появление нездешнего человека – были явно взаимосвязаны. Что-то стало яснее, но добавилось загадок. Прежде всего: он один там такой – или их несколько? Что они там делают? Почему он так одет, словно не в лесу живет, а отдыхает на курорте?

Об этой встрече Раиска ничего не сказала матери, а вечером, уже в сумерках, не поленилась сходить до Кукуя – это поле, примыкающее к Яменнику, через которое кукушки окликают деревню Сутолмино. И оттуда опять увидела в чертовом леске костер…

Загадка эта не давала ей потом уснуть. А уснула – приснилось, что стоит среди можжевеловых деревьев, словно среди кипарисов, веселая дачка. Чистенькая, сияющая стеклами окон и оцинкованной крышей, – этакий теремок высокий, с резными наличниками; а по верхнему этажу – затейливая терраска с балясинами и решеточками, и витая лестница ведет на ту терраску. Раиска даже поднималась будто бы по витой лестнице на терраску… но тут мать ее разбудила: иди-ка, девка, окучивать картошку по холодку, пока солнце не припекает да слепни не донимают.

3

Вскоре она еще раз увидела того странного человека. Случилось это в поле, когда ходила Раиска доить корову в полдень. Может быть, не его видела, а уже другого?.. Потому что был он теперь без тросточки, и не в кремовом костюме, а в джинсах, в грубой рубахе с закатанными рукавами и в резиновых сапогах. И помоложе прежнего казался, помужественнее. Но кепка с козырьком та же!

Человек этот сидел на холмашке, к ней спиной. Не видя ее, оглядывал широкое поле, словно примеряясь к нему. Вдруг поднялся и пошел легкими шагами, но не к Яменнику, а в противоположную от него сторону. Однако же Раиска почему-то уверилась, что это все-таки тот же самый тип, который накануне перед дождиком облачился в прозрачный плащ. Только теперь оделся иначе.

Загадка все время занимала ее мысли, не отступая. Потому на другой день Раиска сказала матери, что пойдет пособирать землянику по канавам: небось, назрело много. Прихватила с собой баллончик газовый (на всякий случай, для обороны) и отправилась сразу к Яменнику. Из деревни шла мимо сарая с провалившейся крышей, по старой канаве, на которой, и верно, тут и там проглядывала спелая земляника. Раиска решила, что соберет ягодки на обратном пути, а теперь ею двигало иное стремление.

Чем ближе подходила она к лесочку, тем настороженней оглядывалась. Почему-то робостно становилось, однако же сладок был ей этот страх, от которого замирало сердце.

Пройти по Яменнику – уж точно, или ногу сломаешь, или шею. Повсюду густая трава, не сразу определишь, насколько глубока та или иная яма и есть ли в ней вода. По буграм сосны и елки стоят одна другой корявее, меж соснами да елями бредина переплелась, тут же и камни-валуны, некоторые из них, вроде бы, тесаные. Можжевельник растет могучий; в каждом можжевеловом кусте чудится притаившаяся человеческая фигура. Раиска пробиралась, оглядываясь зорко, то и дело прислушиваясь. Она чувствовала себя охотником, а дичью был тот нездешний человек; впрочем, если вдруг он выйдет сейчас навстречу из-за кустов – неизвестно, кому стать дичью, а кому охотником.

Она нашла тропку. Едва заметно, прихотливо тропка эта вилась среди густой растительности, то исчезая, то появляясь вновь. Исчезала там, где под елями стлался игольник, и становилась заметной в траве между кустами. От тропки этой ответвилась другая; тут на развилке постояла Раиска, решая, куда идти. Свернула на правую и пришла к ручью. Он был довольно глубок, казался даже бездонным: темно в воде, дна не видно, течение медленное. Вброд переходить страшно, и не перепрыгнуть. Но на той стороне ручья в тени кустов прислонено было к березе что-то похожее на лестницу, хотя это была вовсе не лестница.

«Мосточек, – догадалась Раиска. – Он убирает его за собой… чтоб никто не ходил следом за ним. Хитрый Митрий! Но почему, почему он таится? Неужто в самом деле уголовник?»

Открытие перекидного мосточка заставило еще сильнее забиться ее сердце. Она вернулась к разветвлению тропки, постояла тут и, не в силах совладать с усилившимся страхом, отправилась назад, домой.

4

Вечером она снова видела огонь в Яменнике, но разговора с матерью о том все-таки не заводила. А на следующий день не утерпела, опять решила пойти «за земляникой». Дошла до того места, где мосточек в кусте бредины, потопталась на берегу, спустилась ниже по течению и тут осторожно вступила в воду. Дно ручья оказалось довольно твердым, но неровным; один шаг оказался неверным, и хоть поднимала она подол выше некуда, все-таки замочилась. Однако перебралась на ту сторону, огляделась, запоминая место брода, потом подошла к стоявшему торчком мосточку, внимательно осмотрела его. Оказалось, он очень хитро сделан: складной, как перочинный нож, из двух секций, и на стыке этих секций – длинные подпорки. То есть, если перекинуть его на другой берег, подпорки эти будут как раз посреди ручья.

«Хитрый Митрий!» – опять отметила Раиска. И дальше пошла по тропинке так же тихо, крадучись. И оказалась у пруда. А оказавшись тут, вздрогнула: на другом берегу, как раз напротив, сидел тот человек, босой, штаны подвернуты до колен. Тросточки не было видно, а все остальное при нем: и кепка с большим козырьком, и трубка, и даже тапочки стояли на берегу, отдельно. Он, конечно же, сразу увидел ее.

– Ты кто такой? – дерзко спросила Раиска, а дерзость была от робости. – Что тут делаешь? Как сюда попал?

Сидел он Бог знает на чем, но очень вальяжно, словно в кресле, и курил. Вообще-то вживе Раиска никогда не встречала человека, курящего трубку. Разве что видела по телевизору: так делают или капитаны кораблей, или артисты, или министры – люди особые. Но чтоб в Яменнике под огромным можжевеловым кустом сидел кто-то и курил трубку… это какая-то нелепость, ей-Богу.

– Кто тебе разрешил? – спрашивала Раиска. – Чего тебе тут надо?

Он продолжал смотреть на нее все так же спокойно и не отвечал ей; только дымом легонько пыхнул – голубоватый, прозрачный завиток поплыл как раз в ее сторону. В этом было какое-то возмутительное пренебрежение, барская презрительность, высокомерие. Захотелось как-то «достать» его, чтоб он хоть что-нибудь сказал.

– Ты кто? Скрываешься от милиции? Или, может, ты сбежал из желтого дома?

Не зная, что еще спросить, она села на берегу, разглядывая сидевшего напротив, за прудом, дачного человека.

– Если ты турист, то почему здесь? – подумав, продолжала Раиска. – Иди на реку, там таких бездельников много – палаток понаставили, удочками махают.

У этого, кстати, тоже палатка поставлена, да столь искусно, что Раиска не сразу и заметила ее за кустами – довольно высокая, под нежно-зеленым тентом, у нее было даже что-то вроде крылечка… От палатки уже натоптана тропа к пруду, здесь сделан мосточек по-над водой, вроде тех, с каких полощут белье. На ветке молодой березы висело широкое полотенце с нарисованным по белому желтым попугаем.

Еще можно было видеть в траве у воды стоявшие друг возле друга блестящие посудины – котелок, сковородка, миска, чайник.

– Я тебя русским языком спрашиваю: кто такой и зачем ты здесь? Как твоя фамилия?

Он в ответ ни гу-гу.

– А-а, ты, наверное, наркоман… Кайф тут ловишь, да?

– А тебе говорили, девушка, что у тебя ноги кривые? – вдруг спросил он, картинно отнеся руку с трубкой от лица.

Раиска даже встала:

– Че-во?

– Ну-ка, повернись вокруг себя, я посмотрю. Откуда ты, огородное пугало?

Раиска мобилизовалась тотчас:

– Ах ты, карамора кривохвостая! Ах ты…

Но, как на грех, самые обидные, самые действенные слова не приходили ей на ум – те слова, которые сразили бы его наповал.

– Кто твои родители? – продолжил он вальяжно и стал выколачивать трубку о ствол можжевеловый. – Небось, отец – прачкин сын, а мать – кухаркина дочь?

Раиска задохнулась в самой настоящей злости, но опять не нашла нужных слов, кроме «кривохвостой караморы». Впрочем, отыскалось «чистоплюй стерилизованный», но дальше опять случилась заминка, хоть плачь. А вообще-то Раиска на язык была бойка.

– Наверно, выросла в коровнике или на конюшне, – сказал, словно сам себе, этот дачный тип, – любя коровий мык и лошадиное ржанье.

– До чего противный! – подивилась она. – Какой противный и отвратительный! Убила бы на месте!

Она топнула босой ногой по земле, наклонилась, подцепила у воды комок грязи и швырнула. Бросок был так силен, что грязь долетела до того берега, а крошки угодили ему как раз на кремовую штанину.

– Ага! – торжествующе вскричала Раиска.

– Какие, однако, дикие нравы у здешних туземцев, – заметил он ровным голосом.

– А вот я тебе сейчас в рожу твою крапленую, рябую…

Она подцепила еще комок и швырнула, но на этот раз без прежнего успеха – грязь картечью сыпанула по воде. А в пруду цвели белые кувшинки… Это немного остудило пыл Раиски: жаль цветы. Услышала, как он спросил сам себя:

– Зачем она пришла? Разве я ее звал?

Надо было уходить. Но ведь тогда получится, что победа осталась за ним, потому что отступление – всегда поражение. Не-ет, погоди! Она опять села на берегу, уперлась подбородком в колени, уставилась на него, испепеляя взглядом.

– Ты из этой деревни? – небрежно спросил он и ткнул трубкой в сторону Сутолмина.

Раиска не ответила.

– Я спрашиваю: ты из этой деревни?

– Ну!

– Боже мой, как ты разговариваешь со старшими! Что такое «ну»?

– Каков вопрос, таков и ответ, – сказала ему Раиска. – Спроси что-нибудь поумнее.

– Ты приезжая или живешь тут постоянно? Отвечай коротко и вразумительно.

– Да я-то здесь сто лет живу, а вот ты кто такой? Чего тебе здесь надо?

Он некоторое время сидел молча, потом повел вокруг себя трубкой, говоря:

– Вся эта округа вместе с окрестными деревнями принадлежала когда-то славному дворянскому роду Сутолминых. Что ты об этом знаешь?

– Ничего не знаю и знать не хочу.

Но она хотела знать, а потому насторожилась и попритихла.

– Вот этот пруд был выкопан крепостными… в том ручье форель разводили… тут по взгорью был сад, цветники…

– А что-то говорили, верно, – вспомнила Раиска. – Будто бы тут помещичий дом стоял с балконом. Преданья старины глубокой…

– Тут жили мои предки, – важно сказал тип с трубкой. – Мы, Сутолмины-Бельские, владели всем этим: полями, лесами, деревнями… и всеми жившими тут людьми.

Тут Раиску, наконец, осенило.

– Барин! – воскликнула она. – Да неужто ты вернулся?! Светик ты наш ясный! Прости, Христа ради, что я с тобой так вот запросто…

Она воодушевилась, словно опору нашла в этом единоборстве.

– Вернулся, помещичек ты наш незабвенный! Назови твое светлое имечко, господин Сутолмин. Как тебя звать-величать? И расскажи, где ты пропадал? Мы тебя тут ждали, ждали… уж не чаяли увидеть!

Он только посматривал на нее этак снисходительно. Со своего берега пруда оглядывал берег Раискин, при этом покачивал босой ногой. А нога у него была белая, холеная…

– Точно: барин! – она хлопнула себя по ляжкам и залилась смехом. – Взор-то, взор-то каков! А я, выходит, барышня-крестьянка.

– Ты – холопка, – поправил он строго. – Запомни, что я тебе сейчас сказал: ты – холопка.

Слово это не понравилось Раиске, она тотчас ожесточилась.

– Я – крестьянка! А ты бродяга, бездельник, трутень.

– Я дворянин, – сказал он с большим достоинством и стал раскуривать потухшую трубку. – Мое призвание – повелевать, руководить, наказывать на конюшне ленивых рабов и отечески поощрять старательных…

На этот раз Раиска нашла нужные слова и произнесла их уверенно и в достаточном количестве. Это были очень веские слова. Не то, чтобы уж очень оскорбительные для него, но способные «достать» любого.

– Однако, уходи, – сказал он, спокойно выслушав ее. – Ты утомила меня. Понадобишься – позову. Не холопье это дело – незваной являться пред светлые барские очи.

– Да пошел ты туда-сюда, а потом еще дальше! – послала его Раиска, вставая.

Засмеялась громко и ушла с видом победным.

5

Но чувства одержанной победы у нее не было. И «ноги кривые», и «холопка» застряли в мозгу. От них вскипала кровь, сердце требовало мщения.

Как он смел, этот жалкий городской чистоплюй, так пренебрежительно, так свысока разговаривать с нею? Как он смел говорить «уходи» и «ты утомила меня»? Да еще и «понадобишься – позову»! Ишь, корчит из себя барина! Да голову ему отрубить за это!

«Видали мы таких… в гробу и белых тапочках».

Вспомнила недавний сон свой: веселый домик с крашеными резными наличниками, с терраской по нижнему этажу, с витыми балясинами… Небось, именно такой и стоял когда-то в Яменнике, и не зря он приснился, но этот тип как-то очень решительно отстранил ее от красивого домика, словно отобрал в собственное владение: «Я дворянин… а ты холопка».

Раиска спросила у матери: неужели это правда, что когда-то на месте Яменника стоял барский дом с прудами и форелью в ручье? Мать сказала:

– Кто это помнит! Тому уж сто лет, или больше. Но рассказывали, что был, будто бы, дом большой – нижний этаж каменный, верхний деревянный.

– А терраска была?

– Может, и была…

– И лестница, небось, с резными балясинами на ту терраску?

– Может, и лестница…

Про свой поход в Яменник и про разговор с «барином» Раиска матери опять-таки не сказала. И продолжала досадовать, что рано оттуда ушла. Надо было еще поиздеваться над ним: ишь, трубку курит… штаны кремовые носит… тросточка… форели ему захотелось!

– Мам, а у нас в сундуке, вроде бы, старый сарафан хранится?

– То бабушки моей Оксиньи память…. А ей, вроде бы, от своей бабки достался. Его только по праздникам носили.

– А-а, так этот сарафан еще крепостное право помнит! Дай-ка я примерю, гожусь ли в холопки.

– Примерь. Может, впору окажется?

Сарафан был богатый, с вышивками на рукавах, по подолу, на груди, но попахивал нафталином и чем-то затхлым. Однако выглядела в нем Раиска нарядной. Если еще налепить на него заплат…

Вечером, уж в сумерках, с улицы велосипедный звонок прозвякал, скромно так, вежливо – это, значит, Витя Муравьев явился. Приезжает из Овсяникова, а оно в семи километрах от Сутолмина. Что ж, дураку семь верст – не крюк.

Раиска ему из окна:

– Я уже спать легла.

То есть, поезжай, парень, обратно. Велосипедист сразу опечалился.

У Вити прозвище – Муравлик, Раиска так нарекла. Он ростом пониже ее и ужасно прилежный да трудолюбивый – истинно лесной муравей. Все десять классов на одни пятерки прошел. Обалдеть можно! А познакомились, между прочим, в городе, она там сметану да творог продавала на рынке, а он притулился неподалеку к фонарному столбу, все смотрел на нее.

– Чего уставился? – спросила она его. – Глаза намозолишь. Купить, что ли, меня примеряешься?

Он чистосердечно вздохнул:

– Купил бы…

– Так чего ж?

– Денег таких нет…

Она засмеялась.

– Ладно. Ты на велосипеде? Ну-ка, довези меня до автостанции.

Вот так и познакомились. Дело было месяц назад, с тех пор и повадился он в Сутолмино. Приедет уж в сумерках, позвякает, вот как нынче…

Раиска ему из окна:

– Чего тебе надо-то? Зачем приехал? Кто тебя звал?

Он оробело молчал.

Тут мать вмешалась:

– Выйди, выйди! Ишь, спать… Как старуха старая. Парень эва какую дорогу сломал, а ты кобенишься.

– Мало ли их тут понаедет на лисипетах! К каждому и выходить? – строптивилась Раиска. – Пусть помучается. А то больно просто: он приехал – я выскакивай встречать.

Однако вышла, уважила чужие страдания… в сарафане прабабкином. Витя аж просиял: так ему понравилась она в новом-то наряде. И оробел еще больше.

Сели на скамейку у стены, окошко над ними тотчас раскрылось: матери охота поговорить.

– Витя, косить начали?

– Косили нынче с утра, – отвечал он вежливо.

– Свою усадьбу или общественное?

– Свою. Да только отца сразу позвали, пилорама сломалась. Так я один косил.

– Завтра, вроде бы, дождик обещали? Ты сводку погоды не слушал? Как сушить-то будете, если накосили?

– Мам, ну что ты с глупыми вопросами! – возмутилась Раиска. – Ухажер ко мне приехал, а не к тебе.

– С тобой о чем ему толковать? У тебя что ни слово, то поперек.

– Да уж как-нибудь без тебя обойдемся.

– А ты не будь чем щи-то наливают или чем ворота-то запирают. Дай и мне с хорошим человеком поговорить.

– Ой, я не могу! – вскричала Раиска. – Ну и родительница у меня!

Отношения матери с дочерью всегда были на равных.

– Я уезжаю завтра, – сообщил Муравлик тихо. – Вернее, уплываю… на теплоходе.

У него дядя живет в Ярославле, советует племяннику поступить в тамошний университет. Витя, как и Раиска, только-только закончил десятый класс, но еще зимой на областной олимпиаде по математике занял первое место; у него способности ко всем предметам.

– Да уплывай, мне-то что! – сказала Раиска небрежно. – Попутный ветер в зад!

– Раиска, ты как с кавалером разговариваешь! – рассердилась мать в окошке. – Разве так можно? Что он о тебе подумает?

– Ой, да не твое дело! Как хочу, так и говорю. А он обо мне только хорошо думает. Верно, Муравлик?

Он тотчас кивнул утвердительно. Мог бы и не кивать, и так видно, по глазам.

– У нас в Яменнике уголовники поселились, – сообщила она.

– Как это?

– А так. Живут себе… шашлыки на костре жарят. Девок по деревням крадут и уводят туда. К вам в Овсяниково не приходили?

– Нет, – сказал Муравлик озадаченно.

– А-а, так у вас красть некого! Ни одной девки нет. А если и есть, то кривоногие.

– Что ж тебя не украли? – ревниво спросил Муравлик.

– Они, как волки, возле своего логова не безобразничают. Хотя… погоди, еще украдут.

Мать из окошка:

– Раиска, ну что ты глупости городишь?

– Мам, точно говорю: то овцу уволокут из стада, то девку из деревни.

– Не слушай ее, Витя. Она у меня из-за угла пыльным мешком нараханная.

Раиска встала и закрыла окошко: не вмешивайся в чужой разговор.

С Витей сидеть – про институт говорить, про компьютеры… Впрочем, иногда его заносит в дебри другие – исторические, литературные, музыкальные: о «Велесовой книге», о ведической цивилизации… про Атлантиду, которая, возможно, располагалась там, где нынче Северный полюс… про Диогена, ходившего средь бела дня с фонарем… про какого-нибудь Винченцо Филикайя – поэта, жившего Бог весть в каком времени и писавшего вот такие стихи… Далее следовало чтение стихов.

Раиска слушала-слушала, потом подсказывала:

– Муравлик, теперь давай про звезды.

– Про какие звезды?

– А вот если сидят парень с девкой, обязательно он ей про Альфу Центавра, про иные галактики, про межзвездные дожди….

Муравлик смеялся и охотно менял тему историческую на звездную.

Пока говорили этак, светлый край неба переместился к востоку. Петухи пропели во второй раз.

– Ладно, спать пойду, – сказала Раиска, вставая. – Поезжай в свой Ярославль. Да гляди, ярославским девкам потачки не давай.

– Как это? – озадачился Витя.

– А не пропускай ни одну, – пояснила она. – Бери за бок и увлекай куда-нибудь.

– На фиг они мне нужны, – фыркнул на это Витя. И попросил:

– Посидим еще, а?

– Чего сидеть! За это денег не платят, ни тебе, ни мне. Привет, Муравлик!

И ушла.

6

А на другое утро про ухажера своего сказала матери решительно:

– Нет, нестоящий парень.

– Это Витя-то? Да лучше его поди найди! Вежливый, самостоятельный, не курит. Из хорошей семьи.

– Откуда ты знаешь про семью?

– Да уж интересовалась. Слухами земля полнится, а Овсяниково не за горами. Отец у него не пьет, мастеровой. Мать – учительница. Старший брат в Калязине каким-то начальником. Плох ли парень Витя!

– Ростом маленький, – подсказала дочь, – шейка тоненькая, ручки почти девичьи… От настоящего-то должно пахнуть табачищем, водошным перегаром или пивом, у него руки должны быть в мозолях и с нестрижеными ногтями! И через каждое слово – мат… А этот что? Разве мне такого мужа надо? Ему со мной и не справиться.

– Он еще молоденек. Вот два-три года пройдет – будет такой ли мужик! Еще захочет ли рядом с тобой постоять?

– Таким ухажерам в базарный день цена – рубль пучок, – отрубила Раиска.

Мать озадачилась:

– Да кто ж, по-твоему, лучше-то? Который пьет да курит?

– Вот который толкует про звезды, а сам рукой за пуговки на кофте дергает или за резинку на трусах. А от этого и дети-то будут ли?

Смех овладел ею.

– Да где ж ты такого бесстыдства набралась? – изумилась мать. – Все время или в школе, или у меня на глазах.

Раиска продолжала хохотать:

– По телевизору, мам! Али не знаешь? По телевизору про что только не говорят! И растолкуют, и нарисуют, и изобразят в лицах, и покажут.

Покачавши головой, мать тоже рассмеялась:

– О, Господи! И верно, такую похабщину иной раз покажут, со стыда сгоришь… А только что мне с девкой-то делать?

– Замуж хочется, мам, – призналась Раиска.

– Да уж больно рано тебе захотелось!

– Пригляжу-ка я себе на рынке какого-нибудь… Выйду замуж, нарожу детей…

Мать напомнила ей:

– Давно ли семнадцать стукнуло?

– В шестнадцать самая пора выходить!

– А вот я тебя на хлеб и воду посажу, будешь знать. Ишь, каждый день сметану лопает ложкой, потому и мысли такие.

С Раиской и в самом деле творилось что-то неладное. Вдруг вечером забралась на дерево, что возле дома, смотрела в сторону Яменника: огонек там маячил опять, как и вчера. Стоя в развилине, напевала:

 
Моя милая вчерась
Физкультурой занялась:
Утром рано по морозу
На березу забралась.
 

Мать ей снизу:

– Постыдися, тебе замуж пора, а ты по деревьям лазишь!

Раиска ей сверху:

– Это я смотрю, не едет ли мой ухажер на лисипете.

– Что люди подумают, коли увидят тебя там? Скажут: дурочка, не иначе.