Текст книги "Улица без рассвета"

Автор книги: Юрий Усыченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Юрий Усыченко
Улица без рассвета

I. Смерть ксендза Пшеминского

Город горел. Горело не от бомбежки или снарядов. Его поджигали…

По главному проспекту с бешеной скоростью мчался "Опель-капитан". Перед ксендзом Пшеминским и унтерштурмфюрером Бреге, ехавших в нем, открылось ужасное зрелище. У огромного пятиэтажного дома именно в этот момент остановился бензовоз. Из кабины выскочил солдат. Разбил одно из окон первого этажа и, направив в него шланг, послал внутрь здания струю бензина. Автоцистерна двинулась с места. Второй солдат что-то бросил в дом, и оттуда вырвался язык прозрачного пламени. Через несколько секунд весь дом гудел в огне. А команда "факельщиков" уже орудовала возле соседнего дома – высокого, с большими окнами особняка. Дрожащие тени метались по тротуару. Багровые блики зловеще вспыхивали в стеклах очков Пшеминского. Рев пламени заглушал даже грохот боя, идущего на подступах к восточной окраине города.

Пшеминский перекрестился.

– Ад, настоящий ад, – сказал он на немецком языке.

– Не оставлять же все это большевикам, – возразил Бреге. – Они должны встретить зону пустыни. Такой приказ.

– Понимаю и не ропщу. Приказ надо выполнять. Все средства хороши в борьбе с этими…

Пшеминский не договорил, но жест сжатой в кулак руки был красноречивее слов.

– Впереди стрельба, – обернувшись, коротко сообщил шофер.

– Остановитесь.

Когда шофер затормозил, Бреге прислушался.

– Да, стреляют. Поверните направо и постарайтесь выбраться на шоссе боковыми переулками.

– Слушаю! – Шофер круто повернул машину и, не зажигая фар, не сбавляя скорости, помчался по узенькой улочке.

– Проклятые партизаны, – злобно сказал Бреге. – Не успели подойти советские войска, как весь город поднялся.

– А вы не ждали наступления? – Спросил ксендз.

– Еще вчера было тихо. А сегодня ночью появились их танки, сразу же за ними – пехота.

– Они обо всем договорились заранее. В нашем квартале стрельба началась примерно в одиннадцать часов вечера, после налета бомбардировщиков. Партизаны ломились ко мне в костел, пришлось бежать. Я даже не успел захватить список.

– Вы не взяли список? – Бреге с тревогой посмотрел на Пшеминского.

– Я не успел, – оправдывался ксендз.

Совсем близко, кварталов за два, закрякали мины, затрещали выстрелы, загремели взрывы гранат.

Пшеминский перекрестился.

– Как вы думаете, удастся нам выбраться?

– Не знаю, – сказал Бреге. – Ничего не знаю.

– Это ужасно!

Унтерштурмфюрер не ответил.

– Сколько фамилий в списке? – После минутного молчания спросил Бреге.

– Много, точно не помню.

– И там сказано, что эти люди работали на нас?

– Конечно. Их фамилии, адреса, клички, пароли, стаж – все.

– Проклятье! Надо бы хоть уничтожить его.

– Я не имел времени спуститься в подземелье! Пришлось бежать в самой сутане. Партизаны убили бы меня, – раздраженно сказал Пшеминский.

– Это правда, – согласился Бреге. – На их милость вам рассчитывать не приходится.

– Вот! И список не найдут. Он спрятан в надежном месте. О тайнике знаю только я.

– Тем лучше.

Автомобиль, наконец, вырвался из запутанного лабиринта улиц. Ровное шоссе протянулось на запад.

Пшеминский оглянулся на пылающий город.

– Кажется, главная опасность миновала.

Но ксендз ошибся. Не успел "Опель-капитан" выехать из пригорода, как в небе послышался нарастающий мощный гул.

– Больше газа, Крейц, – приказал Бреге шоферу, который и без того вел машину на предельной скорости. – Могут бомбить шоссе.

И действительно, через минуту послышалось вой бомбы. Взрыв прогремел в ста метрах от шоссе, второй – ближе, третий – еще ближе, четвертый…

Казалось, сама смерть, страшно завывая, летит прямо на них. Крейц нажал на тормоз, хотел выскочить из машины.

Но выскочить ни ему, ни пассажирам не удалось. Кабину осветило вспышкой пламени, автомобиль качнулся, взрывная волна толкнула шофера в лицо.

Затем наступила гнетущая тишина. В этой тишине Крейц и Бреге услышали хрип Пшеминского.

– Пшеминский! Что с вами? Пшеминский! А, черт! Ранен! Крейц, помогите вынести его из машины.

Ксендза положили на шоссе рядом с автомобилем. Крейц, который поддерживал голову раненого, ощутил на руках кровь.

– Пшеминский! – Бреге тряхнул раненого за плечи. – Опомнитесь! Вы должны сказать, где тайник. Понимаете – тайник. Где искать список?

Раненый захрипел.

– Тайник! – Бреге тряс его без всякой жалости, надеясь, что от боли Пшеминский придет в себя. – Где тайник, будь ты проклят!

– Двенадцать шагов… коридором, – вдруг заговорил Пшеминский. – Двенадцать шагов по коридору…

– Дальше! Дальше! Крейц, поднимите голову выше.

– Потом слева, третья камера и…

Опять завыла бомба. Крейц, бросив раненого, метнулся в темноту. Унтерштурмфюрер припал к земле. Она вздрагивала. Над головой свистели осколки.

Когда Бреге поднялся, Пшеминский уже был мертв.

– Крейц! – Позвал унтерштурмфюрер.

Никто не отозвался.

– Крейц!

Молчание.

– Крейц! – Последний раз позвал Бреге – Убит!

Унтерштурмфюрер сел в машину, нажал на стартер. Мотор заработал. Бреге включил скорость.

Когда "Опель-капитан" исчез в темноте, из придорожной канавы вылез Крейц. Ефрейтору Крейцу осточертела война, он давно мечтал перебежать к русским. Благоприятный момент настал – через час, а то и раньше, советские войска будут здесь.

II. «Майор Генрих Штафф»

Альтиметр показывал три тысячи метров над землей, а самолет все набирал высоту. Глухо, равномерно гудели моторы. Под машиной в ночной темноте клубились бесформенные легкие облака. В кабине становилось все холоднее.

– Это – самый опасный отрезок пути. Двадцать минут мы должны лететь над территорией врага, – сказал, зябко пряча руки в карманы форменной эсэсовской шинели, один из пассажиров – худой человек с глубокими, как шрамы, морщинами на длинном угловатые лице и бесцветными неподвижными глазами.

– Я не боюсь опасности, – пожав плечом, ответил тот, к кому обращался эсэсовец, – крепкий мужчина средних лет, широкоплечий, с невыразительным лицом и быстрым, точным взглядом узких глаз цвета спитого чая. – Да не в этом дело. Вообще эта поездка – ужасно глупое мероприятие. Меня отрывают от важных дел, а для чего? Выручать из плена болвана Муссолини, от которого все равно нет никакой пользы.

На лице эсэсовца появилась неопределенная гримаса – видно, ему не впервые приходилось выслушивать жалобы от спутника. Немного помолчав, он сказал:

– Отто Скорцени настаивал на том, чтобы вас включили в его группу… Смотрите – линия фронта!

Тучи разошлись, под самолетом виднелась земля. Разглядеть, что там внизу – поле, лес, пустынный, разрушенный войной город, – не давала темнота. Изредка то здесь, то там вспыхивали огненные точки.

Впереди вырос луч прожектора, бледно-прозрачный, упругий, как струя воды. Забегал по небу, потом начал медленно, осторожно подкрадываться к самолету. Вслед за первым прожектором вспыхнули еще три, их лучи соединялись, пересекались, расходились в стороны, опять сливались в одну широкую полосу.

– Черт! – Выругался эсэсовец, вынимая руки из карманов: ему вдруг стало жарко. – Как назло, тучи разошлись!

Неожиданно серебристый луч уперся прямо в фюзеляж самолета. Машину резко качнуло – летчик совершил маневр, пытаясь выйти из луча.

На мгновение луч остался сзади, но самолет уже был пойман вторым лучом, третьим. Летчик, то делая крутые виражи, то резко снижаясь, пытался выскочить из ослепительного перекрестка – прожектористы схватили его крепко. Вскоре к самолету со всех сторон потянулись трассы: оранжево-красные – от крупнокалиберных орудий; тонкие, пунктирные, похожие на фейерверк – от скорострельных; почти сплошные струи пулеметного огня…

Вдруг послышался треск. В самолете появилась узкая, рваная пробоина. Острый, изогнутый, как серп, осколок застрял в шпангоуте. В кабину ворвался пронзительный ночной ветер.

Эсэсовец схватился:

– Черт! – Закричал он. – Нас собьют!

Его спутник тоже встал. Это был коренастый длиннорукий человек, в каждом движении которого чувствовалась большая физическая сила. Нервными рывками он пытался поправить парашют, съехавший набок. Потом, вспомнив что-то, спросил эсэсовца:

– Пилот и штурман знают, кто я такой?

– Я сказал, что едет важный офицер гестапо.

– Зачем вы это сделали?

– Чтобы они были особенно осторожны в воздухе.

– Глупости. Теперь надо уничтожить обоих. В плену они меня выдадут.

Беседовали быстро, стараясь перекричать бешеный рев моторов, покачиваясь из стороны в сторону при неожиданных маневрах самолета.

– Уничтожить их нельзя, – ответил эсэсовец. – Без управления самолет начнет падать, и мы не успеем выпрыгнуть. Может, летчику удастся сделать посадку. Это будет лучше…

Дверь кабины пилота неожиданно распахнулась.

– Самолет горит! – Изо всех сил крикнул с порога штурман .– Спасайтесь!

Долгорукий выхватил пистолет и нажал на спусковой крючок. Штурман медленно упал ничком на твердую пол кабины. Самолет накренился, и тело убитого откатилось в сторону, к сиденьям.

Почти не меняя позы, лишь повернув пистолет справа, длиннорукий выстрелил в эсэсовца. Тот вскрикнул, на морщинистом лице его застыло выражение удивления. Бесцветные неподвижные глаза закрылись.

– Так будет вернее, – пробормотал длиннорукий.

Бросился к двери кабины пилота, рванул, но они не поддались.

– Догадался, закрылся, проклятый!

Еще раз рванул дверь.

С той стороны раздался выстрел. Долгорукий схватился за шею – ее глубоко поцарапала пуля, посланная летчиком сквозь дверь.

Выругавшись, длиннорукий поправил парашют, быстро открыл аварийный люк и прыгнул в холодную, ветреную темноту. Уже качаясь под раскрытым куполом парашюта, увидел, как летит к земле клубок оранжевого пламени – горящий самолет…

…Рядовой караульного взвода роты «джи» Боб Дерри первый подбежал к парашютиста с подбитого немецкого самолета.

– Хенде хох! – Закричал Боб, как только парашютист оказался на земле. – Ты окружен.

Последнее Дерри добавил для того, чтобы напугать немца и подбодрить себя. Окружать парашютиста было некому – Дерри был один. А немец и не собирался оказывать сопротивления.

– Я майор немецкой армии Генрих Штафф, – на ломаном английском языке ответил он. – Я сдаюсь. Не стреляйте.

– Брось оружие! – Приказал Боб и осторожно, не отводя от пленного автомата, начал подходить к нему.

Штафф высоко поднял руки, пытаясь и позой, и выражением лица показать свое миролюбие и беззащитность.

Взяв парабеллум майора, Дерри повел пленника в штаб.

Но почти на краю села, где стояла рота "джи", произошло происшествие, о котором Боб не раз вспоминал позже.

Дерри медленно следовал за майором, не спуская с него дула автомата. Неожиданно сзади раздался знакомый голос Тома Баунти – приятеля Дерри.

– Подожди, Боб, я тоже веду ночную птицу.

Боб скомандовал майору замедлить хода; Баунти с пленным догнали их.

– Это немецкий летчик, которого поймали зенитки. Капрал приказал отвести его в штаб.

Увидев майора, летчик вдруг принялся яростно кричать, показывая на него.

– Что он хочет, Том? – спросил Дерри.

– Он говорит, что этот майор – большая свинья, – ответил Баунти, который немного понимал по-немецки. – Когда они спускались на парашютах, майор стрелял в него из пистолета. А раньше, в самолете, убил другого офицера и штурмана, потому что в машине их было четверо, а выпрыгнули только двое.

– Ну и тварь, – возмущенно пробормотал Боб и толкнул майора дулом автомата в спину.

То ли немецкий летчик понял этот поступок как проявление сострадания к его словам, то ли просто не мог удержаться, но, странно всхлипнув, он бросился на майора с кулаками.

– Назад! – Воскликнул Том и хотел оттолкнуть летчика в сторону, но Дерри остановил товарища, схватив его за локоть.

– Что тебе, Том? Небольшая беда, если два наци немного побьют друг друга! А до убийства мы не допустим.

– Да по мне, пусть дерутся, – успокаиваясь ответил Баунти. – Держу пари, что завтра, взглянув в зеркало, этот майор увидит вместо лица хороший сыр бифштекс.

Не спуская автоматов, солдаты с любопытством наблюдали, как летчик и майор катаются по асфальту шоссе, избивая друг друга.

– Я бы не сказал, что ты прав, Том, – глубокомысленно заметил Дерри. – Летчику тоже хорошо перепадает. Руки майора, как у гориллы… Во всяком случае оба не имеют ни малейшего представления о боксе. Это не драка джентльменов.

– Наци вообще не может быть джентльменом, – по-философски произнес Баунти.

– Что здесь произошло?

Оба солдата дрогнули. Они так увлеклись зрелищем, что не услышали, как подошел офицер – лейтенант Мидльфорд.

Первым опомнился Дерри.

– Мы ведем пленных, спасшихся с немецкого самолета, – отрапортовал он. – По дороге они устроили драку.

Лейтенант осветил карманным фонариком майора и летчика, которых Баунти тем временем успел разнять.

– Вы просто олухи, – сердито сказал лейтенант. – Разве можно допустить, чтобы обер-фельдфебель бил майора.

– Но нацистский фельдфебель и нацистский майор, – не сдавался Боб.

– Все равно. Так можно черт знает до чего дойти.

Дерри хотел возразить, но Мидльфорд крикнул:

– Хватит болтать! Ведите пленных!

III. Желтая папка

Майора Генриха Штаффа поместили в небольшой комнате без окон в тихом доме на окраине города. Если бы не молчаливые стражи, регулярно менявшиеся, и не короткие прогулки по маленькому асфальтированной двору, огороженном со всех сторон забором, то окружающая обстановка нисколько не напоминала бы тюремной.

В течение целой недели майора никто не беспокоил. Но пленник понимал: это ненадолго. Пройдет еще некоторое время, и его неожиданно вызовут. Поведут по длинным пустым коридорам, эти коридоры он даже во сне видел. Просыпаясь, чувствовал боль в груди и холодный пот на лбу. Но в тот раз проснуться не повезет, его приведут в пустую комнату, где люди в форме зададут несколько вопросов и прочитают приговор. О том, что будет дальше, он старался не думать. Но разгоряченный мозг не слушался, рисовал страшную картину: туманное утро, приглушенные голоса, пушистый иней на стене, к которой его поставят лицом…

Он старался думать о другом, убеждал себя, что однажды удастся выкрутиться – ведь попадал он и не в такие переделки. А покрытая инеем стена стояла перед глазами как нечто совершенно реальное и неизбежное.

На восьмой день в комнату с часовым вошел сержант и знаком приказал пленному идти за ним.

Они спустились по широкой, обрамленный дубовыми панелями лестнице, миновали коридор. Он был уютный и короткий, совсем не такой, как во сне.

У дверей с номером "2" сержант остановился, постучал, потом знаком приказал Штаффу войти.

За небольшим письменным столом сидел лысый мужчина в штатском. Не глядя на пленного, он достал из ящика сигару, обрезал ее перочинным ножиком, щелкнул зажигалкой и неторопливо закурил. Только после этого сказал, будто продолжая начатый разговор:

– Вас погубило неумение владеть пистолетом. Летчик, которого не смогли подстрелить, сообщил, что вы работали в гестапо. О другом, хотя и не без трудностей, удалось узнать. Вот, почитайте. Это упростит нашу беседу.

Небрежным жестом бросил на стол желтую кожаную папку.

Генрих Штафф взял папку и, развернув ее, вздрогнул: на первой странице была помещена его собственная фотография, сделанная тридцать лет назад, а под ней – фотокопия расписки, в которой студент Кленовского университета Зенон Курипа обязывался быть тайным осведомителем контрразведывательной службы Австро-Венгерской империи.

Воспоминания пронеслись вихрем.

…Осенью 1913 года в университет Кленова, одного из городов Западной Украины, которая находилась тогда под властью Австро-Венгерской империи, был принят новый студент – Зенон Курипа. Отец его имел лавку и был богатым хозяином в селе под Кленовым. Он дал взятку чиновнику министерства образования, ведавшего приемом, и Зенону сравнительно легко удалось поступить в университет.

В университете Курипа сразу же попытался войти в круг "золотой молодежи". Сыну лавочника льстило быть на "ты" с графскими и баронскими сынками, он не жалел родительских денег на гулянки в "высоком обществе". Родовитые друзья охотно принимали приглашения Курипы.

Отец Зенона не только не возражал против такого поведения сына, но и поощрял его. Он понимал: "высокие" знакомства могут когда-нибудь пригодиться.

Словом, все шло хорошо до одного случая.

Стоя у тонкой дощатой перегородки, за которого была студенческая курилка, Курипа услышал знакомые голоса. Беседовали граф Казимир Дзендушевич и Стась Клонский – сын генерала.

– Понимаешь, нет денег, – жаловался Дзендушевич. – А завтра у Ядвиги день рождения. – Голос у графа – тонкий, пронзительный.

– Плохо дело, – басил Клонский. – Без подарка нельзя.

– Где достать, не знаю, хоть кради.

– Как можно! – Притворно испуганным голосом произнес Клонский. – Зачем же воровать! Воровать, ваше превосходительство, грех. Другой выход можно найти.

– Какой?

– Займи у этого мужика, у Курипы. Он даже рад будет – такая честь для него – одолжить графу Дзендушевичу без отдачи.

– Идея, – обрадовался Дзендушевич. – Как я сразу не подумал!

Курипа стоял у стены, красный от злости. Подслушанный разговор открыл глаза на многое. Теперь он понял двусмысленные перемигивания и улыбки, с которыми встречали студенты из аристократического круга его приглашение "провести вместе вечер". Вспомнил, что ни один из них ни разу не пригласил его к себе домой. А каким холодно-презрительным взглядом смерила его сестра Дзендушевича, когда во время случайной встречи в театре брат представил ей Курипу.

Мечты сына лавочника пробраться в "высший круг" погибли. Но Курипа не сдался. Не такой он был человек. С давних времен Курипы держали в своих руках все село. С давних времен отличались жестокостью, хитростью, настойчивостью в стремлении к наживе. Таким был и Зенон. Злоба, что душила его, не затмила разума. Он понял: надо найти другой путь, чтобы "выбиться в люди", и решил стать "демократом".

Правительство императора Франца-Иосифа строго следило, чтобы в учебные заведения не попадали "неблагонадежные" и "чернь". Учиться в университете могли только дети состоятельных родителей, которые доказали свою преданность монархии Габсбургов.

Лесь Кравец – однокурсник Курипы – был исключением из общего правила. Отец Леся, почтовый чиновник, пятьдесят лет верой и правдой прослужил Австро-Венгрии, его безупречный послужной список и помог сыну стать студентом университета.

Но Кравец не оправдал надежд, которые на него возлагались. В университете он вскоре приобрел репутацию человека, который сочувствует идее единения Галичины с "Великой Украиной" и Россией. Имя Леся Кравца начало пользоваться все большим и большим популярностью среди прогрессивной части интеллигенции города.

Курипа не жалел сил, чтобы войти в доверие к этому человеку, подружиться с ним. И вот однажды Кравец сказал:

– Сегодня пойдем к одному знакомому. Там будем читать книги, полученные из России.

С этого дня Курипа начал аккуратно посещать кружки, где читали вслух книги библиотеки "Русская беседа", устраивали лекции по русской истории и культуре. Проникнуть дальше, принять участие в политической деятельности Курипе не удавалось – ему не доверяли. Он это понимал и ждал случая, чтобы доказать свою преданность новым идеям. Курипа знал, что не пропустит удобного случая, и в мечтах уже видел себя блестящим оратором, выдающимся политическим деятелем.

Война разбила мечты Курипы…

Австрийское правительство сразу же, обвинив в шпионаже, бросило в концентрационный лагерь тех, кто хоть чем-то проявлял оппозиционные настроения. Кравец случайно остался на свободе: его не было в Кленове, он гостил у родственников в деревне. Что касается Курипы, то его вызвали в полицию и, прочитав родительское напутствие, отпустили.

– Вы молодой, – сказал седоусый, с пышными бакенбардами начальник полиции, который сидел в кресле под портретом Франца-Иосифа. – Нам жаль вас и ваше будущее. Постарайтесь исправить свои ошибки, иначе…

Начальник поднес к носу Курипы толстый, пожелтевший от табака указательный палец.

Курипа, не отрываясь, смотрел на палец полицейского. Рука не шевелилась, двигался только перст – предупреждающий и предостерегающий. В нем было нечто символическое. И Зенон Курипа понял, что снова влип в историю.

Из полиции Курипа вышел с тяжелым сердцем. И на этот раз ему не повезло выбиться в "хозяева жизни". Ни среди аристократов, ни среди либералов он не нашел себе места. Надо было искать новые ориентиры на темном жизненном пути.

Осенью 1914 года русские войска взяли Кленов. На балконах, по старому, еще средневековому обычаю, жители вывесили в честь праздника ковры. Толпа приветствовал усталых, пыльных воинов. Вскоре в магазинах появились объявления: "Здесь продаются лучшие российские товары из самой Москвы".

Лесь Кравец развернул кипучую деятельность. Он принимал участие в пикниках с российскими офицерами, организовывал благотворительные обеды в честь русских солдат, выступал на многочисленных собраниях "русофилов".

Курипа избегал встреч с Кравцом. От прежних "симпатий" к России у него не осталось и следа. В памяти представал угрожающий полицейский палец. Курипа не спешил публично выражать свои симпатии к русским, рассматривал, выжидал.

События подтвердили верность такой тактики.

Российские войска покинули город. Снова на улицах зазвучала немецкая речь, появились усатые венгерские солдаты с широкими сверкающими палашами, холеные гинденбургские офицеры смотрели на мир сквозь монокль, вставленный в презрительно прищуренные глаза. Прежняя власть, крепкая, готовая выдержать еще и не такие испытания, вернулась.

И, глядя на гладких, сытых лошадей немецкой тяжелой кавалерии, на пушки, которые, задрав в небо широкогорлые стволы, с грохотом катились на восток, слушая рокот "Таубе", что парили над крышами Кленова, Курипа решил сделать важный ход в жизненной игре. Он вспомнил о своих связях с либералами и пришел к выводу, что эти связи теперь могут ему пригодиться, правда, совсем не так, как он когда-то думал…

С прочитанных книг Курипа представлял контрразведку темной, мрачной зданием с множеством закоулков, покореженных переходов, где снуют таинственные люди, пряча лица под низко спущенными полями шляпы и высоко поднятым воротником пальто.

На самом деле все оказалось намного проще. Солдат провел Курипу в большую, хорошо меблированную комнату и вежливо попросил подождать. Такая комната могла быть приемной врача, адвоката, а то и просто гостиной в зажиточном доме. Кожаные кресла вокруг широкого квадратного стола, несколько иллюстрированных журналов на нем, коричневый диван, покрытый белым полотняным чехлом, создавали обстановку, похожую на домашнюю.

Минут через пять Курипу позвали в кабинет.

Тонкий, щеголеватый офицер с напомаженными, гладко зачесанными назад волосами, от которого очень пахло одеколоном, едва поднялся из-за стола, отвечая на почтительный поклон Курипы.

– Курите? – спросил офицер. – Прошу вас.

Зенон открыл лакированную коробку с сигарами, не подозревая, что крышка посыпана тонким слоем порошка и теперь на ней остались отпечатки пальцев "гостя". Когда Курипа пойдет, отпечатки переснимут, и они останутся в архиве контрразведки.

– Чем могу быть полезен? – обратился офицер. Курипа глубоко вздохнул, готовясь к долгой объяснения. Настал решающий момент.

– Я – искренний патриот Австро-Венгрии, – сказал он заранее обдуманные слова, – и верный подданный нашего монарха и поэтому решил сообщить о русском шпионе.

Курипа ждал, что офицер-то воскликнет от удивления и радости, пусть даже недоверия, во всяком случае то выразит свои чувства. Но на лице офицера не дрогнул ни один мускул. Единственное движение, которое он сделал – потер тыльной стороной руки щеку, пробуя, хорошо ли она выбритые.

Курипа смутился, замолчал.

– Ну? – Наконец спросил офицер после минутной паузы.

– Что? – не понял Курипа.

– Фамилия, приметы, адрес.

– Лесь Кравец. Высокий, блондин. Живет на хуторе, недалеко от села Маршлив.

– Кравец? – В глазах офицера пронесся едва уловимый выражение жестокости и злобы. Очевидно, фамилия была ему знакома.

"Ага, – подумал Курипа, – проняло тебя все-таки".

Но в следующее мгновение взгляд контрразведчика снова стал равнодушным, скучающим.

– Хорошо, проверю, – сказал он. – Откуда вы узнали об этом?

– От его брата, которого я встретил в Кленове.

Офицер встал, показывая этим, что разговор окончен.

– Ваши патриотические и верноподданнические чувства, – на лице офицера ясно было видно, что он нисколько не верит ни в патриотизм, ни в верноподданичество собеседника, – делают вам честь, господин Курипа. Вы получите соответствующее денежное вознаграждение, надеюсь, мы еще встретимся…

И действительно, через неделю Курипу вызвали в контрразведку.

На этот раз он зашел в кабинет бодро и даже немного развязно, как старый знакомый. Но офицер сразу испортил ему настроение.

– Нам известно, что вы участвовали в кружках, где проводилась вредная для правительства агитация. Вас даже предупреждала по этому поводу полиция, – сказал он. – Вы, конечно, понимаете, что поступки, на которые мы не обратили внимания тогда, могут быть совсем иначе расценены теперь…

Офицер сделал небольшую паузу будто для того, чтобы дать возможность Курипе полностью оценить значение сказанного.

– Вы какой-то мере исправили свою ошибку, указав на преступника, – продолжал контрразведчик. – Кстати, между нами говоря, он не шпион и будет строго наказан только для того, чтобы устрашить других. Дело не в этом. Вы должны составить список тех, кто бывал вместе с вами и Кравцом на собрании антиправительственных кружков…

С этого времени Зенон Курипа стал штатным агентом австрийской контрразведки.

…Об этом свидетельствовала папка, которую держал на коленях "майор Генрих Штафф". Она рассказывала о многочисленных преступлениях, которые хранились столько лет в глубокой тайне.

…Курипа оказался именно тем человеком, который был так нужен начальнику "особой службы" австро-венгерской армии капитану Максу Бинки.

Сначала Зенону давали мелкие провокаторские поручения, приказывали следить за теми, кем интересовалась контрразведка. Он бродил по кафе и ресторанам, прислушивался к разговорам, часто сам принимал в них участие, чтобы похаять "проклятую немчуру", рассказать новый неприличный анекдот про императора Вильгельма II. Когда собеседник ловился на крючок, Курипа знакомился с ним, втирался к нему в доверие, надеясь напасть на след таинственной организации и, раскрыв ее, прославиться. Как назло, "большая рыба" не попадала. Антивоенные настроения распространялись среди самых разных кругов населения, и для Курипы не составляло большого труда находить свои жертвы. Арестованных по доносам Курипы расстреливали, бросали в тюрьмы, но все это была мелочь, которая не приносила Курипе желанной популярности и авторитета среди коллег и начальства.

И все же он был на хорошем счету. Капитан Бинки, непосредственный руководитель Курипы, отмечал его беспощадность, решительность, неразборчивость в средствах. Вот почему он рекомендовал Курипу в школу диверсантов в Берлине.

Имя, прошлое, национальность – все исчезало для тех, кто попадал в небольшой трехэтажный дом на окраинной берлинской улице. Даже внешность будущих шпионов пытались сделать безликой, серой. "Вы должны выглядеть так, чтобы в день раз двадцать могли пройти мимо того самого человека и не привлечь к себе ее внимание", поучал своих питомцев один из инструкторов школы шпионажа Ганс Роттер.

Жили будущие шпионы в отдельных комнатах. Не только посещать друг друга, но даже разговаривать между собой им строго запрещалось. Дни проходили в изучении техники диверсии, шифров, фотографии, радио.

Из школы бывший Кленовский студент Зенон Курипа вышел "коммерсантом Петром Безюком – канадским гражданином украинского происхождения". Его переправили в нейтральную Швецию, а оттуда – в Канаду. Затем он поехал в Америку.

В Нью-йоркском порту Курипа стал клерком одной из торговых фирм, ему поручили следить за тем, какие пароходы и когда прибывают в порт и отплывают из него, чем их нагружают. Сведения, собранные им, проходили через много рук, но в конце концов попадали в немецкий военно-морской штаб, а оттуда – командирам подводных лодок.

Курипе везло. Американская контрразведка догадывалась о его существовании, но поймать его не могла.

За эти годы у Курипы выработались профессиональные навыки шпиона. Он был ловок, хладнокровен, быстро ориентировался в обстановке и всей душой презирал сыщиков.

Поражение кайзеровской Германии ошеломила Курипу, но ненадолго. В те времена о нем уже знал сам "таинственный полковник" Вальтер Николаи – руководитель немецкой разведки. Через доверенных людей Николаи приказал Курипе вернуться в Германию, жить на назначенную ему пенсию и ждать дальнейших распоряжений.

Дальнейшие распоряжения не замедлили поступить с приходом к власти Гитлера. Курипа побывал на Балканах, в Чехословакии, Франции, Турции. И везде, куда попадал сын лавочника из-под Кленова, он приносил с собой измену, преступления, смерть. Путь предателя повсюду помечался кровью. Кровью пассажиров, погибших в пущенных под откос поездах. Кровью рабочих, погибавших на военных заводах, взорванных диверсантами. Кровью летчиков, самолеты которых неожиданно разваливались в воздухе. Кровью прогрессивных деятелей, убитых из-за угла.

Когда Германия напала на Советский Союз, Курипа вернулся в город, давно переставший быть для него родным. Здесь он стал одним из главных тайных сотрудников гестапо.

…И вот теперь из-за нелепой гибели самолета, из-за того, что не удалось вовремя прикончить летчика, пришло время расплаты. Сведения, собранные в папке – точные и неумолимые, как обвинительный акт. Курипа снова и снова перечитывал их, а полный мужчина в штатском не отрываясь смотрел на него, спокойно посасывая сигару.

Постепенно Курипа начал успокаиваться и трезво обдумывать свое положение.

Для чего его вызывали? Что от него хотят? Если бы его собирались судить, то не начинали бы разговоры, а этот неизвестный упомянул о "беседе". Военный суд короткий – это Курипа знал хорошо. Нет, тут нечто другое. Надо только узнать – что. Узнать и не дать маху.

– Я прочитал, – коротко сказал Курипа, возвращая папку.

– Тогда начнем разговор. Я могу позволить вам послушать радио и посмотреть газеты. Вы убедитесь, что игра ваших хозяев проиграна. С ними не стоит больше связываться. А я вам предлагаю новый бизнес, более выгодный, чем тот, который вы имели до сих пор.

– Ну? – Курипа начал догадываться, в чем дело, и приободрился.

– Нам нужен человек для тяжелой работы.

– А если я откажусь?

Толстяк улыбнулся.

– Для этого вы слишком умны.

– Но все же?

– Я передам папку в военный суд. Вам знаком термин "военный преступник"?