Текст книги "Собчачья прохиндиада"

Автор книги: Юрий Шутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Как-то в порыве разоблачительной искренности он поведал мне мимоходом о своем додепутатском изгнании из торговли за плутни. Поэтому теперь «волосатый» плотно крутился со своими идейками вокруг ленсоветовской комиссии по торговле, сильно интриговал когда-то уволившее его руководство торга и симулировал исполнение всяких комиссионных поручений.

Обедающие его появления, судя по всему, ждали, несмотря на алкогольно-антуражное раскрепощение своих похотливых желаний. После взаимных теплых похлопываний с разных сторон и диких радостных восклицаний, вероятно, характеризующих возбуждение при виде друг дружки, они тут же сгрудились вокруг своего стола, сдвинув бороды, сомкнув челюсти, лбы и челки. Их нетрезвость, как ни странно, вовсе не помешала в сжатых выражениях изложить громко и внятно на весь зал дерзновенную идею завтрашнего свержения Собчака с трона председателя Ленсовета. Мне не нужно было прислушиваться, ибо невозможно стало не услышать детального планчика подпитых заговорщиков.

Оказалось: используя отлучку Собчака в Таллинн, противоборцы «патрона» из числа наиболее отпетых депутатов, которые вместе со своими единомышленниками в основном занимались изобретением садистско-казуистических регламентов процедур при общем голосовании и других формальных актах работы сессии, решили организовать большинством голосов "выражение недоверия" или, как впоследствии назовут, – «импичмент», председателю Совета. Тем самым, в соответствии с «демократическими» нормами, предопределив уход Собчака со своего поста и воплотив в реальность перманентно долетавшие даже до меня слухи, уже загустевшие в невозможности исполнения. Выходило: эта операция была тщательно и заблаговременно спланирована, а также отрепетирована. Весь расчет строился на отсутствии Собчака, дабы некому было дать объяснения на водопад подготовленных возбужденно-критических выступлений участников сессии в его адрес, которыми требовалось «разогреть» зал. После чего внести в повестку дня вопрос и дружно проголосовать за недоверие. Ну а потом – уже проблема Собчака, как это доверие вновь обрести либо сложить с себя полномочия председателя Ленсовета. Примитивно, но, не спорю, ловко было задумано. Правда, сама высказанная схема смещения с должности в правовом отношении выглядела не совсем убедительно. Еще существовал КЗОТ страны, а подготовленная модель базировалась исключительно на принятии решения сессией "за глаза", что потом могло вылиться в долгие юридические дрязги и общую склоку. Однако от этой компании всего можно было ожидать. Они пытались выкинуть «патрона» из кресла, не будучи зараженными дружными подозрениями в будущих его предательствах и кражах, а действовали исключительно из своекорыстных и карьеристских соображений. Поэтому я, обеспокоясь, решил срочно переговорить с адмирал-профессором Щербаковым,27 кстати, в отсутствие Собчака председательствовавшим на проходящей сессии.

Подошедший к столу заговорщиков хозяин этой кооперативной забегаловки тепло поблагодарил депутатов за визит и намекнул на ненужность расчета. Вконец осовевшими сподвижниками коммерческий намек был воспринят с сытым иканием и благосклонностью. Я же быстро доел, рассчитался и помчался во дворец, по дороге обдумывая возможные контрмеры. Хотя и на скорую руку было понятно: для спасения персоны требовалась срочная доставка тела Собчака из Эстонии не позднее исхода завтрашнего сессионного дня. Щербаков, выслушав мое «сенсационное» сообщение, как ни странно, беспокойства не проявил. Но вывод мой о необходимости немедленного приезда «патрона» подтвердил. Сам выяснил, что рейсовые самолеты ни сегодня, ни завтра в Таллинн не полетят, а поездом явно не успеть. Однако в поиске нестандартного средства доставки Собчака участвовать отказался, чем меня сильно удивил, но не разочаровал. Тогда я сам позвонил командующему воздушной армией генерал-лейтенанту Никифорову – тоже депутату Ленсовета. Он меня выслушал и предложил приехать к нему в штаб, видимо, не пожелав решать этот вопрос по телефону. В своем кабинете, стоя спиной к наполовину зашторенной карте ПВО района, генерал-депутат доходчиво растолковал мне, как родному, по какой причине он спасать Собчака не желает и поэтому самолет не даст, сославшись для отвода глаз на тысячу мотивов. Мне осталось поблагодарить его за откровенность и удалиться прочь.

Кроме военных, осуществить задуманный полет мог Валерий Тюкин – командир 2-го объединенного авиаотряда, что базируется на Ржевке. Мы с ним, зная друг друга, быстро нашли общий язык, обговорив тип самолета либо вертолета, время вылета, маршрут, разрешение ПВО и пр.

День клонился к закату, а мне для безошибочного поиска еще требовалось определить завтрашнее местонахождение Собчака в Таллинне. Методом многократного телефонного набора и это удалось решить без эфирного объяснения причин.

Утром, прихватив для «патрона» пару пуховых курток, я прибыл на аэродром, где меня уже поджидал Тюкин подле разогретого вертолета, самого маленького из семейства «МИ». Быстро пройдя над краем леса и городских кладбищ, пилот вывел машину через новый жилмассив Комендантского аэродрома на берег Финского залива к устью реки Каменки пред Лахтой. Внизу, насколько хватало глаза, разлилась "Маркизова лужа" Петра Великого. Мы на малой высоте пересекли залив, оставив под собой остров Котлин, и вдоль левобережной кромки моря устремились в сторону Эстонии. Чудны дела Петра I. Недаром его прозвали Великим. Натворил он за свои пятьдесят с небольшим лет жизни столько, что до сих пор плодами трудов царевых пользуются потомки, уютно чувствуя себя под обломками и черепками его эпохи. Сверху поочередно различим был созданный царем Морской канал, и поныне единственная судоходная магистраль в заложенный им порт, своими отсыпанными стенками-валами не дающая Неве заносить фарватер; сухой док в Кронштадте, где по сей день ремонтируют большие суда; семь небольших островов, насыпанных вручную поперек залива, чтобы орудиями из возведенных на них фортов перекрыть доступ вражеским судам в устье Невы, к сердцу воздвигнутой Петром столицы; крепость Ивангорода, вставшая навеки грудью против шведов, всегда и не без оснований презиравших стремление эстонцев к независимости; а также многое, многое другое, очень трудноисполнимое, но обессмертившее имя Великого в устах всех русских, независимо от цвета знамен, названий партий и социальных формаций. История доказывает: почитают за подвиги, конкретные благие дела и свершения, а не за политвоззрения, казнокрадство и велеречивую трескотню. За это, как правило, били, бьют и будут бить, мгновенно забывая фамилию очередного отлупленного.

Среди зелени уходящих в синеву дали лесных массивов изредка сверкали золотыми каплями луковичные купола православных храмов. Путь лежал на Запад вдоль береговой границы СССР. И кто тогда мог догадаться, что этот край моря, щедро политый кровью русских пехотинцев, будет отнят у нашего народа руками избранных им же депутатов.

Удобно устроившись в штурманском кресле, я под рев мотора начал чуть кемарить. Пилоту это, видно, показалось завидным, и он, нахлобучив мне силком наушники, повел неторопливую беседу "за жизнь". Всю дорогу мне пришлось больше слушать его и кивать, нежели включать свой микрофон. Этот славный парень, ведя машину порой чуть ли не на уровне обрывистого берега вдоль пенистой ленточки морского прибоя, сперва выразил удивление выбором народа, приведя в качестве примера механика своего авиаотряда А.Родина28, которого я также знал по Ленсовету. Он постоянно щеголял в коричневом вельветовом пиджаке с намертво закрепленным на лацкане умелой рукой авиамеханика депутатским значком. Этот Родин входил в спешно созданную «нардепами» какую-то комиссию "Матери и ребенка" то ли по борьбе за "Детство и материнство", или бороться собирались с детством и материнством. Как стало потом всем ясно, первичное название определялось конечным результатом.

Трудясь до избрания в авиаотряде, Родин склонял своих сослуживцев считать все, делающееся ради собственного удовольствия, дешевле труда по принуждению. Поэтому рекомендовал всем ничего не делать, но требовать постоянного увеличения зарплаты. Сам он этого правила придерживался неукоснительно, будучи принципиальным противником любого созидательного труда не на свое благо. Первое время он по аэродрому постоянно слонялся со своим стаканом: видимо, боясь, как бы из-за отсутствия посуды не пришлось промазать мимо «халявы». Потом и стакан затерял. На заре кооператорства усиленно мечтал о выгодных «сделках» вплоть до похищения Папы римского с применением вертолета. Папу, как считал авиамеханик, все любят, и поэтому дорого дадут за его возврат. Таким образом, стибренный Папа будет очень выгодным товаром. В итоге же аэродромный Родин, став депутатом, остановил свой выбор на "детстве и материнстве", обратив пламенеющий взор авиатора на еще не растащенные роддома и детские приюты. Однажды он даже был показан весело улыбающимся по телевидению среди трогательной группы сироток под руководством мрачной женщины с безукоризненными миндалинами ногтей и сурово-печальным выражением лица. Хотя по сценарию от происходящего вокруг Родин должен был вместо веселья расчувствоваться до самоповешения на новогодней елке.

В конце передачи взятые напрокат ребятишки, жизнь которых Родин расписал самыми мрачными красками, тоже сильно развеселились. Но и это не помешало депутату довершить заданную тему призывом спасать сирот, "расплодившихся при коммунистах". В оставшуюся минуту телевещания авиатехник-депутат Родин умудрился дать несколько смелых своей нескромностью, откровенно-детальных рекомендаций роженицам, как будто сам в жизни испытал радость материнства.

Защищая избирателей, сгоряча наделавших таких депутатов, я летчику объяснил, что только в жалкой комедии «нардепы» имеют вид командующей стороны, а народ повинуется. Это просто игра, одна лишь видимость. На самом же деле и те, и другие влекомы неведомой силой бытия. Всех по свету носит инерция. Попавшие под колеса машины, как правило, не в состоянии ответить, зачем и куда они так неосторожно стремились.

После этого радиообмена пилот покосился на меня с опасливым интересом, крепче сжал штурвал и переключил тему, спросив, зачем «реформисты», придя к власти, решили все вокруг тут же переименовать.

Ответить на этот вопрос толком было мудрено. Возможно, они желали воскресить в собственной памяти все дореволюционные названия городских магистралей. Но тогда на уровне какого века? Ведь некоторые менялись со временем в зависимости от прихотей и вкусов правителей. А если даже так, то почему «нардепы» самообразованием занялись прямо "на местности"? Ведь проще и дешевле подобные пробелы своих знаний восполнять по книжным первоисточникам, а не методом сбивания вывесок на всех городских домах, смены карт, планов, уличных почтовых указателей и многих других документов, где отражаются картографические ориентиры. Причем, полагаю, не секрет, такие переименования безумно дорого обходятся налогоплательщикам. И главное – во имя чего? Поразмыслив и присмотревшись к их деятельности, приходишь к выводу: возможно, мы в плену у агрессивно прогрессирующих идиотов, заместо обычной больнички с желтыми стенами сделавших ареной своих кипучих полоумных развлечений весь наш город. Оформив такое либо близкое к нему заключение, удивляться нормальный человек перестает. Все становится ясно. Даже наличие некоего историко-образовательного потенциала у безобразивших с данью памяти выдающимся людям. Порой, правда, возникали подозрения, что отдельные анафемы носили отпечаток личной неприязни переименователя к переименованному. Например, Театр имени Пушкина новая власть велела впредь именовать Александринским(?!). Надеюсь, тут обошлось без ярко выраженной любви какого-нибудь депутатика к Александре Федоровне – давно почившей жене императора Николая I. Хотя черт их разберет. Некрофильство сквозь столетнюю надгробную толщу, что ли? А может, просто нашелся «нардеповский» тип, очень даже возможно сам пиит, только дворовый, не считавший Пушкина великим поэтом? Э! Да что там Великий! Может, Пушкин, по его мнению, вообще не заслуживает внимания как поэт и литератор? Поэтому – переименовать! Но что тогда делать с памятником этому писаке на площади, по-прежнему, Искусств и в других местах? Будем сносить? Или… Кстати, как быть с пушкинской квартиркой на Мойке? Может, отдать приватизаторам? Кроме этого, у депутатов в абсолютно маниакальном варианте вспыхнула трогательно-нежная забота о памяти императоров давно минувших лет. Всех, кто подымал на царей когда-нибудь руку или даже замышлял поднять, решено было стереть немедленно с исторического городского полотна. Развенчанию подвергались Рылеев, Пестель, Герцен и другие неугодные герои их времени. Потом негодование перекинулось на Желябова, Халтурина, Каляева, Воинова и пр. Не пощадили даже бабу Перовскую. Не забыли также сбить с решетки Летнего сада табличку, почти сто лет определявшую место, с которого чахоточный мещанин Каракозов бабахнул из револьвера в царя-батюшку. Затем ополчились (подозреваю, неспроста) на литераторов разных стилей, эпох, степеней и классов. Кому-то из «нардепов» зачесалось внести «историческую» ясность в поминания Гоголя, Достоевского, Чернышевского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина и прочих Максимов Горьких. Их антидемократами и мерзавцами пока не объявляли, однако намереваются. А чего натворили с памятью о ленинских соратниках – уму не постижимо: Дзержинский стал Гороховым, Киров еще кем-то, да и самому Ленину досталось – язык не поворачивается. Но самым замечательным в этой небывало веселой блиц-игре «нардепов» со сменой городских названий было не только выискивание, видимо, неприятно звучащих для их сильно разреженных, забродивших мозгов достойных исторических имен и фамилий, а прямо-таки охота за одним лишь прилагательным – «красный».

Сам был тому свидетель, когда на сессии один оратор, прежде отовсюду изгнанный и всеми охаянный, ставший депутатом, похоже, исключительно благодаря черепно-мозговой травме, полученной в детстве, орал с трибуны, как столовский кот, по ошибке запертый на ночь в подвал с огромными крысами, и требовал принятия указа о перелицовке в нашем городе и в стране всех без исключения названий, содержащих слово «красное», вплоть до известной марки вина.

При упоминании этого слова он сам разошелся, как испанский бык от вида тряпки такого цвета в руках тореадора. По всей видимости, для успокоения коллеги ему дружно пошли навстречу и повелели все «красное», "красногвардейское", «красноармейское», "красноперекопское", «краснопутиловское» и прочее тут же переименовать. Не обошлось, однако, без богохульства вокруг бытующего, расхожего названия кладбища – Красненькое. Оказалось, это название рождено цветом кирпичной стены вокруг него, а вовсе не большевистской любовью к конкретному месту захоронения…

Собчак, взирая на буйное творчество вполне вероятных клиентов городских психушек, освобожденных избирателями от принудительной опеки докторов, сперва вхолостую веселился, пока не получил первый большой оплаченный Западом заказик по стиранию имени Ленина с городской вывески. После обтяпывания этого крупного дельца «патрон» сам увлекся игрой в мелкие переименования. Но, в отличие от обычных придурков, наш шумный и напористый узбекский провинциал всегда творил злонамеренно и небескорыстно.

Уже на подлете к Таллинну, когда замаячили пирсы эстонского рыболовецкого колхоза-миллионера, пока еще имени Кирова, летчик, наслушавшись меня, предложил довольно толковый и стройный план "вывода страны из тупика на заключительном этапе реформ". Центральный пункт этого плана заключался в ударном строительстве просторных помостов с гладко обструганными досками и Г-образными добротными перекладинами, укомплектованными одной либо несколькими пеньковыми веревками с характерной петлей на концах. Эти сооружения отважный пилот рекомендовал воздвигать прямо напротив кабинетных окон «демократических» правителей и тех, кто все издевательства над страной и народом затеял. Тут уже мне пришлось с опаской покоситься на командира. Ведь мы летели за Собчаком, тогда еще всеми любимым, и потому самоотверженного воздушного пацифизма желательно было избежать.

После приземления на лужайке, вдали от взлетно-посадочных полос, я, не дожидаясь остановки лопастей, выскочил из вертолета и побежал к машине, вызванной мною по радио.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Слет передовиков разгрома СССР происходил на этот раз во дворце эстонских партийных съездов, куда удалось попасть довольно быстро. Преодолев множественные прекрасно вооруженные кордоны неизвестного рода охраны, наконец добрался до дверей зала, где заседала вся эта компания.

Помятуя, что не рекомендуется делать резкие движения в абсолютно не знакомом «интерьере», я стал подыскивать способ, как проникнуть внутрь сквозь последнюю преграду, через которую, как я вскоре заметил, постоянно шныряла восхитительная особа из числа красивых женщин, уже успевшая усвоить, что, если свою Богом данную внешность не довесить какой-либо нужной профессией, занятием то ли местом в жизни, тогда рано или поздно рискуешь превратиться в жуткую обузу для мужчин, осчастливленных в юности полакомиться ее красотой. Она оказалась референтом премьер-министра Эстонии. Подчеркнув ее безусловное превосходство в этом помещении, я обратился к ней за советом, попутно выразил свое восхищение и в результате с ее помощью был доставлен в нужное мне место.

Это был даже не зал заседаний, а, скорее, фойе, уставленное вдоль окон и стен кадками с зеленью, корзинами с цветами и угрюмо-сосредоточенными зверскими рожами невиданной по числу и технической вооруженности охраны. За подковообразным столом, напоминавшим чей-то пьедестал, сервированный бутылками с прохладительными напитками, восседало множество прибалтийских, слетевшихся вместе антисоветских жар-птиц, которые, как известно, стаями не летают. Вся обстановка живо напоминала традиционный антураж сходняка "крестных отцов" мафии в Палермо.

(Поспешу внести ясность: пока участники встречи походили на итальянских мафиози только с виду. Делами же они сравняются с сицилийскими «донами» чуть позже. За короткий промежуток времени, например, Собчак быстро раструсит и так еле заметные жизненные принципы и моральные устои. После чего, уже не таясь, примется в роли "свадебного генерала", а по-ихнему – "крестного отца" гулять на именинах подвернувшегося махрового жулья в компании с начальником ГУВД и приятельницами, работающими у гостиниц, а также бедоносно пахнущей шпаной вместе с забубенными лидерами криминальных образований. Там он станет потреблять в неограниченных количествах черную икру, горячо любимую со времен студенческого жития, плясать гопачок и вместе с «главментом» чокаться со всеми подряд бандитами. Именно такие личные контакты и "гражданское согласие" между представителями прямо противоположных социальных групп и формирований образуют во всем мире понятие "организованная преступность" – Ю.Ш.).

На мое появление в зале вместе с референтом премьер-министра никто внимания не обратил. Я осмотрелся. Действительно, присутствие было блестящим. Такого набора известных на всю страну "героев прибалтийской перестройки" мне видеть одновременно не приходилось. Причем все это были современные главы либо лидеры общественных движений трех еще пока советских республик, где впервые в СССР из колхозных ветеринаров быстро делали министров юстиции, а рядовых юристов назначали министрами сельского хозяйства. Один лишь Собчак представлял горсовет областного города РСФСР, что явно не гармонировало со статусом остальных.

Выступавшие со свойственной прибалтам равнодушной сдержанностью призывали к необходимости быстрейшего разрушения всего советского, союзно-русского и изгнанию из наших со времен Петра I земель всех русскоязычников. Дальше, видимо, чтобы никто не смог «сачкануть», шло поименное обсуждение призывов.

Как раз поднялся Ландсбергис – ванильный доктор советского искусствоведения, а ныне безжалостный враг всех русских в Литве. Он дал себя присутствующим осмотреть, как на рынке предлагают пробовать соленый огурчик, и, поправив очки, спокойно заявил, что русским на берегу Балтийского моря, где они за века воздвигли много портов и городов, места нет. Услышав такое, я был ошарашен. Собчак сидел за столом в дальнем от меня углу с остекленелым взором. По восковой спелости сосредоточенно-несменяемого выражения лица можно было смело предположить, что им уже неоднократно, как экспонатом для своего музея, интересовалась мадам Тюссо. Дошла очередь выступить ему. «Патрон» сперва, чтоб его не приняли в этой, как мне показалось, малознакомой компании за "керю с электрички", заявил, что он "профессор права из Ленинграда", а дальше, к моему удивлению, принялся разглагольствовать о путях «разумного» (его выражение) разрушения страны и вместо безоговорочного изгнания – о создании временных резерваций для русского населения на территориях прибалтийских республик. Затем он многословил различными идеями государственного обустройства постсоветского периода в России, где нужно будет постоянно грабить население и периодически кое-кого убивать, дабы люди не думали, что о них новые власти перестали заботиться.

Его выступление было восторженно встречено, если так можно сказать о прибалтах.

Обводя присутствующих превосходным взглядом, «патрон» внезапно уперся в меня и смешался, как невеста, в день свадьбы застуканная женихом в объятиях другого. Скажу больше: мое появление в зале огорчило «патрона» и раздосадовало, словно современную барышню, которую кроме девичьей чести угораздило разом потерять еще, к примеру, и варежку.

Вытащить Собчака из этого антирусского ужатника мне стоило большого труда. Когда мы на машине с сиреной уже мчались к аэродрому по рельсам навстречу таллиннским юрким трамваям, Собчак все еще продолжал сокрушаться отрыву его от очень важного занятия в прекрасной компании. На летном поле он успокоился. Критически осмотрел пригнанный мною вертолет и посетовал на невозможность укомплектовать весь свой штат такими же красивыми референтшами, как у Сависаара. Я его посадил на заднее сиденье, укрыл пуховиками, водрузил наушники для связи, и мы споро взяли курс на Ленинград.

В воздухе он сперва, как и любой непривычный, всунул голову в выпуклую сферу иллюминатора и пытался разглядывать что-то на покинутой эстонской земле. Но быстро утомился и, удобно умостившись на неуютном сиденье, принялся осторожно выяснять мою реакцию на виденное и слышанное в Таллиннском дворце съездов. В это время под нами растянулись корпуса крупного межреспубликанского производства союзного значения, на что я обратил внимание «патрона». Вслух отметил огромные средства, вложенные Союзом в создание мощного промышленного потенциала исторически всегда аграрной Эстонии. И если они задумают вдруг отделяться, то будет резонным предложить возвратить все до копейки, после чего пусть катятся ко всем чертям. Хотя, конечно, деньгами не компенсировать ухлопанные десятилетия безвозмездно напряженнейшего труда русских по созданию единого народнохозяйственного комплекса и производственной базы Эстонской республики, отвечающей всем международным понятиям государственности. Ленинский принцип социалистической кооперации может для нас обернуться своей отрицательной стороной. Если бы не этот принцип и многолетняя дружественная политика помощи прибалтийским республикам в развитии, а обычный, апробированный веками в мире колониальный подход, то сегодня терять России тут было бы нечего. А самоотделение Эстонии привело бы лишь к смене у нее хозяина и усугублению колонизации. Но увы! Похоже, мы за нашу искреннюю дружбу будем наказаны. И немудрено! 3а любовь всегда платят дважды.

После того, как наушники донесли мою точку зрения до Собчака, он нахмурился и жестом попросил меня показать кнопку включения своего микрофона:

– Я думаю, тут дело не в дружбе, а в отжившей системе центрального планирования, доказавшей всем полную неспособность удовлетворять насущные нужды народа, – начал он свой радиосеанс.

– Даже если система планирования имеет существенные изъяны, – вмешался я, – и не способна качественно справиться с жизненно важными проблемами человека, то социально-экономическая модель, только что слышанная мною во дворце съездов, вовсе исключает эту цель из списка своих задач. Как я понял из высказанного вашими прибалтийскими «сподвижниками», проблемы человека, кроме него самого, волновать никого, и в том числе государство, не будут.

– Ну, во-первых, какие они мне сподвижники? – спрятал глаза «патрон». – А во-вторых, это же отлично! Лишенный опеки государства, народ наконец образумится, и каждый гражданин сам станет думать о себе, пытаясь заработать деньги на хлеб кто чем сможет.

– Ну а если нормальным способом человек не может добыть пропитание? Тогда как? – отреагировал я.

– Смотря что называть ненормальным, – перебил меня «патрон».

– Как что? Ну, например, пока мы ехали в аэропорт, вы, как я заметил, натирали свои глаза о мерно покачивающиеся бедра школьниц, прогуливавшихся в центре у Вышгорода. Даже если до получения аттестата зрелости эти барышни не позволили себя несколько раз обмануть, то, вынужденные зарабатывать на жизнь сами, без помощи и заботы государства, они, кроме как привлечь чье-то внимание частями своих тел, больше никакого способа найти не смогут.

– Вот и хорошо! – не до конца понял Собчак. – Пусть зарабатывают чем хотят.

– Да! Но если эти школьницы в своей неспособности заработать другим манером не одиноки среди остальной молодежи? Что ж, им всем идти на панель? Ведь тогда, исходя из рекламируемой вами желанной конкуренции, цена живого товара быстро упадет до стоимости ломтя хлеба. А если это будет ваша дочь? У вас их, кстати, две!

Собчак нахмурился и, чуть помедлив, изрек по радио:

– Вы, Юрий Титович, ошибочно и неперспективно мыслите! Мои дочки тут ни при чем. Это не их удел.

"Патрон" всегда переходил на «вы», если его что-то раздражало.

Я возражать не стал, но подумал: если в перспективе у основной когорты «демократов», охваченных душевной болезнью, связанной со сбивчивостью понятий и представлений, действительно задача развалить промышленность, обездолить население и выгнать детей на панель, то я, вне сомнений, мыслю «неперспективно».

Поглядев рассеянно вниз и немного помолчав, «патрон» примирительно предложил, сжигая время, доложить о делах «суперкоммерсанта» по фамилии Ша.

Если бы вам когда-нибудь пришлось видеть небольшого чертенка, сплошь покрытого густыми прямыми черными волосами, с руками ниже колен и пальцами, позволяющими своей несоотносительной длиной, обхватив стакан, смыкаться с ладонью, то это, ни дать, ни взять, – взрослый бизнесмен Чандраш Ша. Вдобавок имевший размер штиблет, по длине совпадавший с высотой над землей его колена. Он был индусского происхождения. Низкого роста. Питался овощами. Имел британский паспорт и, представляясь магистром всех наук, предлагал свою помощь по "вхождению нашей страны в сообщество государств с общечеловеческими ценностями". В общем, первое впечатление производил опустившегося вконец человека, своим экзотическим видом доказавшего, что он произошел от обезьяны, и твердо убежденного не только в этом, но также в незыблемости учения Дарвина.

На Западе считается нормальным, если любой субъект хоть раз в жизни пробует надуть налоговое управление. Судя по определенным намекам, наш Чандрик, как я стал его называть, подобным делом занимался не раз. Этот британскоподданный имел горячее юго-восточное филантропическое сердце, болевшее от жажды кого-нибудь обмануть. Таким образом, до и после приезда в нашу страну Чандрик вел себя скверно, имея далеко не безупречную репутацию, усиленно добивался, чтобы его все, начиная с инспектора ГАИ, арестовывали. Надо думать, не каждый червь хочет быть наживленным на крючок, но подозреваю: среди этой популяции, вероятно, должны иметься отдельные экземпляры, которые прекрасно себя чувствуют только в роли приманки. В общем, полагаю: находиться бы ему за разные проделки в психиатрической больнице где-нибудь на Фиджи либо Борнео, добейся от него врачи согласия признать себя душевнобольным. Хотя, с точки зрения наших современных психиатров, отсутствие такого согласия уже само по себе является признаком душевного расстройства.

Этот парень неопределенной национальности, возраста, состояния и рода занятий, прежде чем добраться до Собчака, удачно посетил с безупречно безумными коммерческими идеями Инновационный банк, после чего его председатель убежал в Америку; Ленгосуниверситет (что стало с принимавшим его проректором – неизвестно); управделами ОК КПСС (быстро все развалилось вместе с обкомом. А чем занят бывший управдел Крутихин – также неведомо) и НИИ гриппа – единственное до сего времени уцелевшее предприятие после визита господина Ша.

Не стоит удивляться: следующим в походном списке Чандрика значился Собчак, и он принялся выискивать способ быть представленным «патрону». Исполнить эту работу взялся б. коммунист, директор НИИ гриппа товарищ Киселев, вероятно, поэтому уцелевший после контакта с чертенком, и даже больше того, получивший в личное пользование за реализацию этого подряда от мистера Ша подарочный компьютер средней мощности, который можно было даже не зачислять на баланс родного НИИ.

"Патрон", первый раз увидев это чучело, обомлел. А узнав от экзотического мистера миллионера о его безумных желаниях быть «спонсором» (слово, только начинавшее входить в моду) всем и во всем, тут же захотел с "магистром мошеннических наук" подписать совместно один из первых, а потому грандиозный "протокол о намерениях", как нарекли тогда ни к чему не обязывающее стремление сторон сотрудничать в дальнейшем.

После «эпохального» приема в кабинете, где Чандрик больше пил столовую воду, откровенно нахально любовался содержимым смелого декольте нашей переводчицы Маши и подбивал Собчака фотографироваться с ним в разных позах, я долго вертел перо и, желая подчеркнуть нужную «патрону» торжественность момента, наконец-то подыскал антимилицейскую замену набившему оскомину названию "протокол о намерениях" на что-то типа "рабочее соглашение". Саму же текстовую форму содержания, а также параграф об отсутствии обязательств с нашей стороны я оставил без изменений, чтобы импортному коммерсанту "хрен не показался слаще редьки".