Текст книги "ТУ-104 и другие"
Автор книги: Юрий Скоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Летчики играют в преферанс. Бубнов разрешает, а Генка, глядя на меня, говорит:
– Напрасно ты их отпускаешь. Раз с нами не хотят дружить, пусть сидят в гостинице.
Фаридка показывает ему язык.
Экспресс стремительно несется по шоссе в столицу.
После парикмахерской на Кузнецком мосту мы чувствуем себя превосходно и, шагая по московским улицам, еще долго обсуждаем прически, расцветки маникюров.
– Пошли, девчонки, в бывший «Гранд-отель», – говорит Клавдия. – Я там была уже с Мишкой. Шикарный ресторан. Такие шампиньоны готовят!..
– А я вот еще ни разу не была в ресторане, – говорит Майка. – Даже страшно. И потом, мы в форме...
– Днем можно, – успокаивает Майку Фаридка, – днем все можно...
Не часто, но за три года работы в Аэрофлоте мне приходилось бывать в столичных ресторанах. Навсегда запомнились приглушенный уют «Метрополя», шумная, несколько развязная роскошь «Праги», пресыщенная духота «Арагви». Сейчас бывший «Гранд-отель» поразил меня чем-то излишним, незаполненным, огромным. Наверно, когда-то давно здесь любили гулять купцы, причем обязательно высокого роста, здоровенные.
Майка ойкнула, остановилась растерянно в зале. Клавдия решительно направилась к метрдотелю.
– Ничего себе аэродром! – восхищенно сказала Фаридка.
За столиком мы сидим у необъятного окна. Клавдия нарочно подсовывает меню Майке. Меню толстое, на двух языках, и Майка долго-долго читает его.
– Может, возьмем по борщу и котлете? Недорого...
Я замечаю, как в глазах у официанта – он стоит в учтивой позе, приготовив карандаш, – закачалась усмешка.
– Нет, что ты, – улыбается Фаридка, – лучше манной каши.
Приходится выручать вконец смутившуюся Майку.
– Клавдия, заказывай сама. Мы тебе доверяем.
А на улице, окно выходит на площадь к музею Ленина, как-то учащается движение, набирая новый ритм.
– Дождик! Девчонки, дождик! – почему-то шепотом вскрикивает Майка. – Самый первый!
Сначала окно потеет, потом ливневые струйки расцарапывают его, расчесывают, и вот уже вода потоком, лавой.
Официант с полным подносом замирает у столика, и все, кто сидит сейчас в огромном зале, тянутся к окнам. Официант натренированно разливает по крохотным рюмкам коньяк и очень вежливо говорит:
– Ну-с, с дождем вас первым, летчицы!
Майка кривится:
– Коньяк... клопами пахнет...
– Сама ты клоп, Майка. Пей, гуляй! Дождь над Москвой. Над дождем небо. А над небом кто? Мы!
Фаридка разливает теперь сама по фужерам. Она уже раскраснелась, и я знаю, сейчас начнет кокетничать.
Фаридка – татарка. Фаридка симпатичная: смуглая вся, как вороненок, глаза словно из бархата, навыкате, и на верхней, остренькой губке заметная строчка – усики.
Дождь моет и моет окно. Опустела площадь, только на стоянке блестят в начинающихся сумерках мокрые спины автобусов. На эстраду выходят и разбирают инструменты девушки в длинных черных вечерних платьях, – оказывается, в этом ресторане женский оркестр. Майка зачарованно смотрит в зал своими разными глазами, и косинка в них теперь еще больше заметна.
– Значит, нет нашего Муму, – говорит Клавдия. – Как вы его хоть везли-то?
– Зайцем... Никто ни звука, – говорит Фаридка. – Ты лучше расскажи, что нового слышала в управлении.
– Ну, главное – это командир новый...
– Знаем. Дальше...
– Мальчишек будут набирать на третьи номера...
– Вот бы Кирилла устроить, – мечтает Майка.
– Да он в самолет не влезет...
– Влезет...
Оркестр начинает про дождь – мягко и плавно. За контрабасом стоит хорошенькая девушка, а та, которая играет на кларнете, кажется, все время улыбается.
– Как там твой Аркадий, Фаридка?
– Летает. Скоро новые машины начнут осваивать...
– Любит он тебя?
– Как я тебя, – смеется Фаридка.
В ресторане становится все шумней и шумней. Неожиданно Фаридка, азартно блестя своими черными глазищами, шепчет:
– Девчонки, вон за тем столиком, видите? Сидят славные мальчики. Особенно тот, в середке, беленький. Видите? Он так на меня и уставился...
Все мы осторожно смотрим. Действительно, парень приятный. Короткая стрижка. Загорелое лицо. Открытая, во все зубы, улыбка. Широченные плечи.
– А по-моему, он смотрит не на тебя, а на меня, – рассудительно говорит Клавдия.
– Ерунда, – мечтательно заводит глаза Фаридка, – блондины любят черных. Предлагаю выпить за блондинов. И спорим, сейчас он подойдет и пригласит на танец меня.
Фарида демонстративно подливает нам всем вино, смотрит в сторону столика парней и громко объявляет:
– За тех, кто в небе!
– Тише ты! – шипит на нее Клавдия.
Делать нечего. Отпиваем по глотку. Майка серьезно качает головой и охает:
– Бессовестная ты все-таки, Фаридка! Вот подожди, я Аркадию все расскажу...
– Давай, давай... все равно не поверит. Он же любит, а любовь, ты же сама говорила, – это когда все наоборот.
Кларнет улыбается снова, и по залу начинает скользить блюз. За окном мокрые неоны. За окном неуютно.
– Идет!..
Фаридка кокетливо поправляет пышную прическу.
– Разрешите?
Голос у парня приятный, низкий. Я поднимаю глаза от тарелки – парень смотрит на меня вопросительно и в то же время требовательно.
– Меня?
Кивок головы. Я чувствую, что начинаю краснеть. Идти или не идти? А сама встаю.
Черный выстрел взгляда Фаридки. Детское изумление на лице Майки. Крепкие широченные ладони на моей талии. Туго затянутый узел галстука. И на белой, очень свежей рубашке совсем новенькое пятнышко от вина. Пятнышко бордового цвета. Парень, видимо, очень сильный. И мне хорошо от ощущения этой скрытой силы. От понимания этого. Он намного выше меня, потому что узел его галстука на уровне моих глаз...
– Простите, откуда вы, девчата?
– Из... Лопатска.
– Вот здорово!
– Почему здорово?
Открытая улыбка. Ровный ряд зубов. Один с небольшой выщербинкой...
– Я тоже из Лопатска.
– Вот как?
– Почему «вот как»?
– А если бы я сказала, что мы из Владивостока, вы бы тоже оттуда...
– Ну, это крошки!
– Какие крошки?
– Табачные. Я редко обманываю.
– Но все-таки обманываете?
– Да, мачеху...
Сейчас он должен спросить, как меня зовут.
– Дождь какой сегодня, правда?
...С ним легко танцевать. Девушка улыбается в кларнет. Это она так мундштук держит...
– А в Лопатске дождь еще не скоро... Как там, холодно?
– Нет. Мы улетали в оттепель.
– Так... Когда вы назад?
...Мы же опаздываем. Ночью вылет. Надо ехать в порт.
Музыка обрывается.
– Ночью. Мы уже уходим.
Парень вежливо провожает меня до столика.
– Девчата, можно вас до порта?.. Всех?..
– Карета подана? – язвит Фаридка.
– Одну минутку, сударыня...
Прыскает в ладошку Майка.
– Вы что, обиделись, девчонки? – Я смотрю на всех по очереди. Клавка пожимает плечами. Майка мотает головой. У Фаридки в глазах презрение.
– Могла бы и отказаться...
– Почему?
Фаридка молчит.
– Девочки, нам же ехать надо, – стараясь быть спокойной, говорю я.
– Мы уже рассчитались. Пошли. Кто он такой, Рита? – интересуется Клавдия.
– Не знаю. Говорит, из Лопатска.
На улице сырой ветер. Дождь перестал. Огни.
– Прошу вас, девчата!
Возле раскрытой дверцы такси стоит высокий незнакомец.
– Садитесь. Все влезем.
Фаридка первая подходит к машине, и парень подчеркнуто старательно подсаживает ее.
В коридорах гостиницы сонная тишина. Мы поднимаемся в свою комнату на цыпочках, чтобы не разбудить дежурную. Нам повезло. Нас никто не заметил. Засыпая, Майка сказала:
– У него необычное имя – Артем...
– Я его еще обязательно встречу, – сказала Фаридка.
В службе идет разбор полетов: еженедельное, одинаковое, заученное мероприятие. Отчитываются перед Алевтиной, нашей старшей бортпроводницей, девчонки:
– Вылетели рейсом 010. Самолет № 42347. Пассажиров было 63. Питание не сервировалось. Полет прошел без замечаний...
Этим летом я обязательно поеду на юг, просто так, безо всяких путевок, к морю, к кипарисам, к гулу разноцветного пляжа. Хочется помидоров, налитых пахучим соком, мягких, замшевых абрикосов, хочется солнца, коричневого южного солнца, синего соленого ветра, а тут сиди в службе, на занудном, бесконечном разборе. Майка припряталась за чью-то спину и читает очередной детектив. Фаридка поставила перед собой зеркальце.
Окна службы выходят к заснеженному аэропортовскому шоссе. С грохотом, длинным и сжатым, проносятся над ним реактивные.
– Соболь! Возможно, вас больше интересует улица? Соболь!..
Это меня Алевтина.
– А чем, собственно, я мешаю?
– Надо уважать, Соболь, своих подруг, и, кстати, почему вы сегодня явились на разбор не в форме?
Я встаю и вижу подмигивающий мне серый Майкин глаз.
– Отдала в химчистку, – это я вру, конечно: надоело таскать форму.
– Вы, Соболь, нарушаете элементарные правила Аэрофлота, – тянет Алевтина. Сейчас она наверняка сообщит мне, что – ...Аэрофлот, Соболь, организация полувоенная.
Мимо окон проходит пьяный, без шапки. Сосет лимон. Я тоже хочу лимона. С сахаром.
Я недолюбливаю Алевтину Андреевну. На ее оплывшем, бесцветном лице, в мелкой сетке морщинок – вечное страдание. Уголки губ опущены книзу, очки висят на продолговатом носу, и от этого Алевтина смотрит как-то исподлобья, тоже страдальчески. Говорят, она проработала в ГВФ чуть ли не тридцать лет.
– ...и форма в Аэрофлоте, Соболь, выдается бортпроводникам не для хранения ее в шкафу и...
На Алевтине форма сидит, как на недокачанном шаре. Если бы я не знала, кто она, и встретила Алевтину где-нибудь на рынке с кошелкой в руках, подумала бы обязательно: измучилась мамаша, дети не слушаются, муж непутевый...
– ...не для хождения в ней по ресторанам!
Что такое? Маленькие глазки Алевтины сверлят меня.
– Да-да. И не для хождения в ней по ресторанам, Соболь. После того как закончится разбор, а он сейчас закончится, вы, Котяткина и Абдрашитова пойдете со мной к командиру отряда. Можете сесть...
Задвигались, зашевелились, зашушукались девчонки. Все смотрят на меня.
Вижу, как что-то быстро-быстро пишет на листке Фаридка. Понимаю, это мне записка. Сейчас она передаст ее...
– ...на этом разбор считаю законченным. Прошу всех узнать план.
Девчонки окружили меня.
– Что случилось?
– Ритка, за что вас?
– Где это было?
Галка Ветлугина, высокая крашеная блондинка, наш комсорг, жарко шепчет мне в ухо:
– Не бойся... Командир новый...
Вокруг Майки и Фаридки тоже толпятся. Нет, не зря было мне так неспокойно. Предчувствие не обмануло. Что же мы будем говорить командиру? Хотя сначала надо узнать, что он знает.
– Фарида! Иди-ка сюда! – кричу я.
Фаридка выдирается из окружения, но голос Алевтины останавливает ее:
– Абдрашитова! Соболь! Котяткина! Я жду вас.
У дверей Алевтина останавливается.
– Всем остальным не расходиться. Через десять минут придет лектор. Будет лекция на тему «О дружбе, любви и товариществе». Ветлугина, вы отвечаете за порядок в службе.
Узкий, тускловатый коридор штаба завешан стенгазетами, графиками, плакатами. Заходят и выходят из кабинетов летчики. Накурено. Алевтина вкатывается в дверь, на которой висит табличка «Командир отряда», и, постучав по мягкой обивке следующей двери, исчезает.
В приемной стучит на пишущей машинке секретарша Люська. Она знает нас давно, но по дурной своей манере не здоровается. В Люське ничего нет красивого: короткие прямые волосы, бледненькое личико с подведенными карандашом глазами, худенькие плечи, обтянутые синим свитером. Люська плоская, как стенгазета, – за что только любит ее Милетин, самый лучший летчик в отряде?
Люська постреливает на нас глазками и загадочно кривит щечку.
Я слышу, как тихо говорит мне Фаридка:
– Может, из-за зайца? Скажем, что не было такого, ладно?
Я киваю. В двери появляется голова Алевтины.
– Абдрашитова, зайдите.
Вот еще что!.. Не всех сразу, а по одной. Майка присела на кончик стула и беспомощно смотрит на меня. Она боится. В окно приемной виден кусочек летного поля, но его загораживает косо срезанный хвост грузового «Ана». Люська стучит на машинке короткими очередями. У нее самый модный маникюр – сиреневый.
– Майка, Кирилл сегодня к нам придет?
– Придет... вечером...
– Ты не волнуйся, Майка. Все будет хорошо. Я одну примету знаю...
Майка старательно улыбается.
Появляется Фаридка. Даже сквозь смуглость проступили красные пятна. Она кривит губы и машет небрежно рукой: все, мол, ерунда.
– Заходите. Вдвоем.
И когда я подхожу к двери, меня вдруг охватывает противное волнение. Рывком открываю дверь и... глаза в глаза... с Филипповым.
Кто придумал эти дурацкие слова: «Женщина должна быть сильной»?
– Здравствуйте...
– Вы садитесь.
Это голос Алевтины.
– Давайте знакомиться. Филиппов.
МАЙКА. Котяткина.
Пауза. Затягивается.
АЛЕВТИНА. Ее фамилия Соболь.
ФИЛИППОВ. Очень приятно. Вы, Котяткина, догадываетесь, для чего вас вызвали?
МАЙКА. Я не догадываюсь...
АЛЕВТИНА. Догадывается, догадывается. Нечего притворяться. Расскажите, что вы делали в Москве.
МАЙКА. Летели рейсом 018. Пассажиров было полностью. Питание... Прически сделали на Кузнецком... Вот... Замечаний не было. Рейс прошел нормально...
ФИЛИППОВ. Понятно. Теперь о ресторане. Вы ведь не были в ресторане? Не пили там? Приехали в профилакторий трезвыми и вовремя?
Нет, врешь, Филиппов. Натаскиваешь на спасительный ответ. Все, наверно, только что отрицала Фаридка. Меня лихорадит. И злость собирается у горла в сухой комок.
МОЙ ГОЛОС. Были в ресторане. Пили коньяк. Сухое грузинское. Рассчитались на пятнадцать рублей. Ночью приехали в гостиницу.
МАЙКА. Что ты говоришь, Рита?!
ФИЛИППОВ. Алевтина Андреевна, позовите, пожалуйста, Абдрашитову.
ФАРИДКА. Слушаю.
ФИЛИППОВ. Так вы не были в ресторане?
ФАРИДКА. Я уже сказала.
АЛЕВТИНА. Как вам не стыдно, Фарида? Лжете.
МОЙ ГОЛОС. Здесь ли о честности говорить?
ФИЛИППОВ. Хватит. Вам, Абдрашитова, нужно брать пример с Соболь. Она честно ведет себя. Что было, то было. Во всем нужна правда.
МОЙ ГОЛОС. Правда? А вы знаете, что это такое?
АЛЕВТИНА. Соболь! Вы забываетесь!
МОЙ ГОЛОС. Нет. Я ничего не забываю. Да, мы пили! Да, мы были в ресторане. И в форме. Да, мы познакомились там с мужчинами!
ФАРИДКА. Вот этого, Ритка, я от тебя не ожидала. Дура!
Звонко хлопает дверь. И как много тишины!
ФИЛИППОВ. Так. Алевтина Андреевна, я попрошу вас составить обо всем четкий рапорт. На мое имя. Мы еще разберемся. Вы, Котяткина, и вы... Соболь, свободны.
В дверях нас останавливает голос Алевтины:
– Ваша «тройка» завтра в резерве.
Как хорошо на улице! Если бы вдохнуть целиком весь этот пропахший аэродромом воздух!..
Центральная улица нашего города прямая, как копье. Острием оно воткнуто в голубизну широкой реки.
Раньше здесь был городской парк – тенистый, с сыроватой листвой и землей, расчерченной солнечными треугольниками. Теперь парка нет, чугунную старинную ограду сняли, тополя и кедры вышли прямо к асфальту. Получился бульвар. По нему хорошо бродить летними вечерами, слушая, как на заречной стороне переговариваются паровозы, а на реке покачиваются бакенные звезды и прозрачные аквариумы речных трамваев неслышно скользят к дебаркадерам.
Сейчас здесь еще много снега. Кедры стоят сумрачные, теряя под ветром изморозь – кухту.
...Филиппов, Филиппов... Так вот кто новый командир отряда!.. И Фаридка... Если бы она знала все... Она бы поняла, что я не предавала ее... Да и может ли быть правда предательством? Теперь Фаридка не будет разговаривать со мной. Остается Майка. Майка тоже ничего не поняла... А тогда был юг, Черное море...
Нет, Филиппов почти не изменился. Впрочем, почему он должен был измениться? Все та же самоуверенная осанка, гордо посаженная голова, так же подрагивает левое веко, та же резкая полоса проседи, пополам разделяющая его голову. Такие, как Филиппов, обязательно нравятся. Говорят, внешность – одна треть характера. Впрочем, подлецы тоже бывают красивыми, трусы – с мужественными лицами. А Филиппов испугался. Эх, Фаридка... Ну, а окажись я на ее месте? Могло бы все повториться. Значит, я такая же, как Фаридка, Майка, Клавка и еще десятки девчонок нашей службы?
А мне ведь скоро двадцать пять.
Темнота наливается над рекой. Со стадиона, с катка, ветер приносит вальсовые обрывки.
Сейчас я приду домой и постараюсь все объяснить Фаридке. Если смогу.
Улица встречает меня резким порывом ветра. На углу под фонарем стоит длинная покачивающаяся фигура. Неужели Кирилл? Кирилл.
– Ритонька, здравствуй.
– Ты пьян?
– Вероятно... Ты знаешь, Ритонька, приезжал друг Аркадия с «Синего озера». Он сказал, что Аркаша не вернулся на аэродром. Ищут вторые сутки.
Я влетела в зимовье. В комнатке неверный свет керосинки. За столом, упав головой на руки, – Фаридка. Майка свернулась в клубочек на оттоманке.
– Что случилось?
Майка медленно встала, пружины пропели жалобно, подошла ко мне и тихо сказала:
– Аркадий... Фаридкин... разбился...
И мне стало страшно. От этого тихого Майкиного голоса. Я подбежала к стенке, ударила по ней кулаком:
– Тетя Пана, не гасите свет!
Аэродром и тишина – понятия почти несовместимые. Тишине в порту делать нечего, аэродромы с рождения обречены на бессонницу: старты, посадки, гулы прогреваемых турбин. Вот почему, видимо, надолго запоминались те редкие минуты, когда порт вдруг замолкал до полного, абсолютно глухого беззвучия, и оживали, будто приходили в гости, шумы извне, полузабытые, оттого всегда неожиданные. Каждый такой звук-пришелец был особо отчетлив, отделен от другого.
Сразу же за обрывом взлетной полосы начинались молодые сосняки, простроченные белыми нитками берез, – там кукушки роняли гулкие гласные. Зной пил теплую воду, и река лениво поскрипывала уключинами. Шебуршали посохшие за лето полынники. Толстые шмели застревали в траве и гудели отчаянно и зло. Облака пенились над головой, сходились, расходились и тоже, мне казалось, издавали звук, похожий на шипение газированной воды в стакане.
Прошлогоднее лето было жарким, с частыми грозами. Палатки накаливало отвесное солнце. Ночи стояли сухие, без росы.
Базовый порт в городе закрыли на ремонт – утяжелять посадочную бетонку, и мы летали с запасного.
Многочисленные службы разместились в палатках рядом с летным полем. Целый палаточный городок.
Сначала это было интересно, как на даче, но потом мы стали уставать от бесконечных переездов. С городского аэродрома нас доставляли на рейсы поршневыми «ИЛами» – тридцать минут, или автобусами, по пыльной, ухабистой дороге – четыре часа.
От аэродрома в сорока минутах ходьбы по хрустящей, в еловых иглах тропе – «Синее озеро» – рабочий Дом отдыха: танцплощадка, лодки напрокат, купальня с вышкой и озеро в брезентовых листьях кувшинок.
Через реку возле аэродрома ходил занозистый, скрипучий паром, густо заляпанный варом. Когда на него осторожно скатывался с крутого изволока автобус, паром приседал, вода подступала к предохранительным брусьям, и бородатый паромщик с удовольствием ругался.
Нас он называл безобразным словом: «стирвадесы». От паромщика густо пахло свежей рыбой, водкой и дегтем.
Паром был старый, и его пустили в дело вынужденно. Когда весной на реке вскрылся лед, недалеко от моста случился затор. Река вспучилась. Решили лед взорвать. Почему-то одна из толовых шашек не сработала в назначенное время, а на огромной льдине подплыла под мост и – бахнула. Дряхлый мостик разлетелся.
В конце августа зной поутих. Стали приходить на аэродром туманы. Из-за частых задержек мы теперь иногда по неделям оставались в лесу, на аэродроме. Палатка стала вторым домом. Девчонки напропалую флиртовали с военными летчиками, многих из них мы теперь знали по именам, фамилиям. Предстояли даже свадьбы.
Вот тогда, при обстоятельствах нелепых и почти трагических, мы познакомились с Аркадием и Кириллом.
Воскресное утро началось с мелкого теплого дождика и тишины. Звуки, казалось, отсырели и спрятались. Вкусно отдавало мокрой травой, грибами. Потом верховой ветер разогнал облака, плеснуло солнцем, и белый туман завесил аэродром.
Мы прилетели ночью из Хабаровска и решили днем пойти на озеро искупаться, поплавать на лодке, позагорать.
Как редко приходилась носить нам в то лето платья! Теперь в цветных ситцевых сарафанах мы не узнавали друг друга. Майка, худенькая, еще больше порыжевшая, носилась по лесу, собирая цветы. Фаридка и я шли по тропе, горланя песни.
Нам повезло – достали лодку почти сразу. Озеро уходило в лес, и на дальнем его изгибе мы увидели целые заросли только что раскрывшихся водяных лилий. До этого мы уже накупались, выпили пива, которое привезли из Хабаровска, поели.
Фаридка сидела на корме и, подражая паромщику, пыталась хрипло басить:
– Куды правишь, хе-хе! Греби!
Майка хохотала. Я сидела на веслах. Мы все жалели, что нет с нами Клавдии. Она уехала в город смотреть велосипедные соревнования. В них участвовал Михаил.
– И что они, сумасшедшие, находят в этом спорте? – рассуждала Фаридка. – Язык уже на плече, а гонят. Меня, когда в инязе училась, попытались заставить через коня прыгнуть, так я чуть не убилась. Хотели даже стипендии лишить, ладно физрук влюбился вовремя...
Фаридка потянулась за лилией. Лодка накренилась. Фаридка попыталась рывком вернуться назад, и... лодка перевернулась.
В первое мгновение я ничего не поняла, пахнуло застоявшейся болотной прелью, в рот попала вода, а когда я попыталась всплыть, то больно ударилась обо что-то головой. Видимо, страх, нет, испугаться я еще не успела, боль открыла мне глаза. Темнота. Вот здесь я испугалась, закричала и снова ударилась головой. Не помню, сколько мне понадобилось времени, чтобы сообразить, – я под лодкой, только когда я свободно вдохнула в себя воздух, – поняла это.
Я поднырнула под борт. Ослепило солнце. Фаридка билась в воде, и я вспомнила, что она плавать не умеет.
Берег, густо заросший кустарником, лежал совсем близко. К нему, поднимая за собой искристые фонтаны брызг, медленно подвигалась, по-собачьи, Майка.
О чем я еще успела подумать тогда, машинально выгребая на огромные, пустые от ужаса Фаридкины глаза? О каком-то пустяке: лилии-то можно было купить на базарчике...
Фаридка тонула по-настоящему. Когда голова ее скрывалась под водой, в пузырчатом буруне на поверхности раскачивалась на длинном зеленом шнурке снежно-белая лилия. Ее Фаридка, до того, как нам перевернуться, старательно вколола себе в прическу.
Фаридкино лицо снова показалось над водой. Я схватила ее за волосы, и мы вместе ушли вниз: ледяные руки Фаридки намертво вцепились в мои плечи.
Я очнулась от какого-то пения. Высоченная сосна намыливала пушистым облаком синее небо. Тонкая стрекоза зависла надо мной. Пение оказалось Майкиным плачем. Я увидела чье-то мужское лицо. Сразу же запомнились аккуратно подбритые усики.
– Добрый день, спящая красавица.
Меня стошнило.
– А Фаридка?! – Я приподнялась.
Фаридка в голубом купальнике сидела, прислонившись к сосне, и красила губы. Снова закружилась голова. Парень с усиками болтал без умолку.
– Есть все шансы стать обладателем медали «За спасение на водах». Один мой знакомый милиционер однажды составил акт так: «Утонутие произошло по причине недоплытия». Давайте знакомиться: Кирилл...
– Майка...
– Весьма приятно.
– Фарида.
– Очень приятно. А вас как же, спасительница?
Мне говорить не хотелось. И Майка, все еще всхлипывая, сказала:
– Ее звали... Рита.
Гулкий хохот.
– Почему же в прошедшем времени?
Мне тоже стало смешно. Я села. К берегу подплывала опрокинутая лодка. Когда она ткнулась носом в кусты, из-за нее показался еще один парень.
Так состоялось наше знакомство с Кириллом и Аркадием.
Вечером мы ходили на танцы. Кирилл – он отдыхал в «Синем озере», – усиленно ухаживал за Майкой. О себе он сказал, что «трудится химиком в одном из не очень закрытых почтовых ящиков». Аркадий танцевал с Фаридкой. Этот парень мне понравился больше, чем Кирилл: военный летчик.
После танцев парни пошли нас провожать. Длинный, немного горбящийся от своего высокого роста Кирилл по пути забежал в корпус и вернулся с гитарой. В палатке он пел приятным, бернесовским голосом незнакомые песни.
Майка смотрела на него завороженно. Аркадий, подтянутый, стройный, легко улыбался, глядя на Фаридку.
Одна песня еще долго-долго жила во мне. Девчонки ушли с парнями, а она тихо звенела в ушах. Я не могла уснуть. Вышла из палатки.
...В нашу гавань заходили корабли...
Уютна и прекрасна наша гавань...
Аэродром лежал в рассветном тумане, пропахший сонной травой, сладкой горечью отработанного керосина, и самолеты стояли на линейках матовыми рыбами.
Последние огни выцветали на рулежных дорожках. Бесшумно кружились зеленые крылья локатора. Хотелось жить на этой тихой земле и, покидая ее, обязательно возвращаться.
Я чувствую, Алевтина не верит мне, и начинаю злиться. Ну как ей объяснить, что Фаридка на самом деле не может быть сегодня в резерве? Из-за переживаний и горя справок не дают.
– То есть как она не смогла прийти в резерв? – тянет Алевтина. – Заболела она или что?
– Понимаете, Алевтина Андреевна... У Фариды очень большое несчастье... Она просила освободить ее от резерва...
Под стеклами очков озадаченно мигают выцветшие глаза, морщинки одна за другой торопливо сбегаются к высохшему переносью.
– Не нравится мне все это. Загадками говорите, Соболь. Наша служба не любит неопределенности. Вы уж постарайтесь объяснить все по-человечески. Что за причина неявки Абдрашитовой на работу?
Утром Фаридка еще затемно собралась куда-то. Хлопнула дверью, потом вернулась и сказала Майке:
– Я в резерв не пойду.
– И потом, Соболь, вашу «тройку» только что разбирали у командира. Надеюсь, помните? А тут снова фокусы... Так в чем же дело?
Заливисто рвет тишину телефон. Я приподнимаю и опускаю трубку. Алевтина резким движением снимает очки.
– Так делать нельзя! Когда звонят на службу, необходимо четко и правильно отвечать. Аэрофлот – организация...
Я тереблю настольный календарь. С листка на меня уставилась точеная типографская единица. Сегодня же первое марта... Первый день весны...
– Значит, вы не можете мне ответить на вопрос? Так. А я не могу освободить Абдрашитову от резерва. Безобразие какое-то! Вот скоро восьмое. Праздник. Полслужбы «заболеет». Некому летать станет. Идите, Соболь. И чтобы Абдрашитова была в резерве.
– Она не может. – Я в упор смотрю на Алевтину. – Она... Если бы вы когда-нибудь кого-нибудь любили, то поняли бы... Фарида потеряла человека... Вы...
Алевтина медленно поворачивается и идет к окну. Форменная куртка сморщилась на ее спине. Аккуратная штопка пересекает чулок.
– Идите... Абдрашитову заменит Пушкина...
Майка ждет меня у крыльца службы. В руке она держит снежок.
– Ну что?
– Пошли. Все в порядке.
Я рассказываю Майке о своем разговоре с Алевтиной.
Майка долго молчит, потом говорит:
– А может, Алевтина Андреевна и не такая уж совсем? Она ведь старенькая... Мне ее жалко.
– Ты всех, Майка, жалеешь. Ты еще ребенок.
– Нет, Ритуся, я не ребенок.
Я смотрю на Майку. Она ниже меня ростом, снежинки запутались в ее желтых кудряшках, выбившихся из-под шапки.
– Почему ты на меня так смотришь?
– Просто, Майка...
Майка качает головой и говорит серьезно-серьезно:
– Все мы смотрим друг на друга просто. Оттого все и получается...
– Что с тобой, Майка? Философствуешь...
– Ничего. Обидно только... Живем все вместе, а друг о друге не знаем... Ты подожди, Рита, а то я заплачу...
Майка бросает снежок. Он мягко разбивается об асфальт.
– Ты не будешь смеяться, Рита?
– Над чем?
– Ну вот, если я расскажу тебе... Вчера после командира я ходила по городу. Одна. Думала, думала... Потом с Кириллом встречалась...
Майка съежилась и спрятала лицо в воротник пальто. На нас оглядывались прохожие.
– Пойдем скорее в профилакторий, Майка. Там...
В комнате я села рядом с Майкой и обняла ее. Она доверчиво положила голову на мое плечо.
– Рассказывай, Майка. Я не буду смеяться.
– Ты знаешь, Рита, когда я училась в десятом, один мальчик у нас дружил с девочкой из девятого «Б». Они любили друг друга. А потом их исключили из школы. Ведь неправильно, а? За любовь и исключили... А вчера я ту девочку видела с тем десятиклассником. У них сын. Носик маленький-маленький. Глазки голубенькие... И у меня будет... ребенок.
– Что?!
...Посадка в Свердловске. Бледное лицо Майки. Ее растерянный голос: «Тошнит весь рейс. Не могу. И голова кружится».
– Ты что говоришь, Майка?
– Ты только никому... Не надо. Об этом и Кирилл не знает. – Верхняя Майкина губа дрожит, она закусывает ее. – Если бы Кирилл... хоть немножко любил... А он... пьяный... В бильярд на деньги играет... И не химик он... В химчистке работал... Я его в Аэрофлот зову... Ведь мальчишек набирают... Я боюсь, Ритонька...
И Майка заплакала. Встала и ушла из комнаты. За окном прогрохотал реактивный.
У Майки будет ребенок. У Майки? От этого долговязого гитариста? Разбился Аркадий... Ссора с Фаридкой... Встреча с Филипповым... Не много ли за несколько дней?..
Я налила из графина теплую, застоявшуюся воду.
Дверь широко распахнулась, и на пороге появилась сияющая Ленка Пушкина.
– Приветик, «стирвадеса»! Резервируемся, значитца!
Ленка говорила словами прошлогоднего паромщика, и я, вспомнив его, улыбнулась.
– Понимаешь, Рита, – Ленка с шумом задвинула под кровать заляпанный наклейками чемодан, – мне этот резерв нужен был, как комару огнетушитель. Алевтина раскопала меня. А я уже было погулять собралась. Компашка, главное, отличная. Что это у вас с Фаридой приключилось? С Аркашкой, наверное, своим мотанула куда-нибудь? Ты чего, не выспалась?
– Голова у меня болит.
– Голова? Ерунда. Пойдем кофейку выпьем. Все равно до трех часов рейсов не будет.
Я отказываюсь, и Ленка, покрутившись у зеркала, исчезла из комнаты.
В эту ночь я плохо спала. Мешал близкий аэродром, голос дикторши, объявляющей рейсы. Потом, часа в четыре, нас разбудили – из резерва требовался «третий» номер лететь в Ленинград грузовым самолетом. Ленка Пушкина с радостью завозилась.
– В Санкт-Петербург? Желаю!
– Рита, Рита! Да проснись ты!
– Что, на вылет?!
Неяркое утро вливалось в окно. Рыжая всклокоченная Майка наклонилась надо мной. Клава сидела в застегнутой на все пуговицы красной кофте напротив.
– Здравствуй, Клава! Ты вернулась из Москвы? Когда?
– Здравствуй! В шесть утра. Где Фаридка? – Клавдия как-то подозрительно посмотрела на меня, потом на Майку.
– А-а, – протянула я, – ты же еще ничего не знаешь... Аркадий Фаридкин потерялся. Говорят, разбился. Я вчера еле-еле уговорила Алевтину отпустить Фаридку из резерва.
– Напрасно старалась, девушка.
Крылья ее хищного, с горбинкой носа вздрогнули.
– Напрасно, говорю, старалась. Тебе это не кажется, Майя Федоровна?
– Да-да, – как-то отрешенно кивнула головой Майка.
– Что еще случилось?
– Да ничего особенного вроде. Я прилетела рано и приехала в зимовье на такси. Дверь была открыта...
– При чем тут дверь, Клава?
– А при том, что у нас сегодня ночевал парень...
– Надо ехать домой... Я сейчас звонила на службу, – сказала Майка. – Нас отпустили из резерва. Алевтина еще сообщила, что нашу «тройку» отстранили от полетов на полторы недели. Приказ. Будем сидеть на земле.
