Текст книги "Вэкэт и Агнес"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

10

Следующий день не принес ничего утешительного. Мороз усилился, и снегу стало больше. После скудного завтрака Вэкэт выбрался из палатки, и его лицо сразу же залепило обжигающим снегом. Почти ползком он добрался до загородки и увидел, что собак почти полностью занесло. Откапывать их не было смысла и необходимости.

Убедившись, что собаки живы и невредимы, Вэкэт поспешил обратно в палатку и забрался в слегка отсыревший спальный мешок. Он начал чувствовать холод. Это встревожило его: не заболеть бы.

Натолкав снегу в чайник, Вэкэт вскипятил его и до вечера заливал желудок горячей водой, слегка приправленной спитым чаем. Он решил лежать как можно больше, чтобы меньше есть. Такие советы он читал в книгах полярных исследователей, слышал от своих родителей.

Вэкэт прикрыл глаза и вспомнил котел, заполненный вкусным оленьим мясом. Рот наполнился слюной, и где-то за ушами закололо. Пришлось призвать всю свою волю, чтобы не кинуться к мешку с продуктами. Обманывая себя, Вэкэт приложился к чайнику и втянул в себя изрядную порцию остывшего чаю.

Следующий прием еды – в шесть часов вечера, а после – сон. Страшно долго тянулось время до шести. Вэкэт углубился в книгу. К сожалению, ему попались как раз те страницы, где Вильялмур Стефансон описывал способы приготовления полярной пищи из нерпы и оленя.

Вэкэт пропустил их и стал читать историю «Карлука». Глаза скользили по строчкам, но в мозгу копошились тревожные предположения: может быть, пурга эта надолго? Сколько можно выдержать без пищи? Будут ли его искать, когда истечет срок его возвращения?..

Ветер выл за полотняными стенами палатки. Резкие его порывы стряхивали налипший на ткань снежок, и он падал на лицо, на обнаженные руки.

Через каждые пять – десять минут Вэкэт смотрел на часы, прикладывал их к уху, хотя он отлично видел, что секундная стрелка бежит по циферблату.

Потом он вдруг заспорил с самим собой: должен ли он положить первый кусок в рот ровно в шесть или лучше начать позднее – тогда он дольше продержится сытым.

И все-таки Вэкэт задолго до шести придвинул к себе мешок и принялся соображать, из чего лучше всего приготовить обед. Мяса было на два-три раза, не больше. Это был копальхен, из которого не сваришь бульона. Вода, в которой варится копальхен, годится только собакам. Вэкэт поставил кастрюлю на примус, и шумное пламя заполнило тесное помещение.

Разваренный копальхен был не так вкусен, как сырой и замороженный, и менее питателен, но Вэкэту так хотелось ощутить в своем желудке нечто более существенное, чем просто чай.

Ночь прошла тревожно. Вэкэт часто просыпался.

Порой ему казалось, что буря утихла, тогда он задерживал дыхание и, к своему огорчению, снова слышал то же монотонное завывание ветра, резкое хлопанье промерзшей палаточной ткани.

На второй день Вэкэт съел последний кусок копальхена. Ему бы его немного растянуть, но очень уж велико было нетерпение, да и крохотный кусочек вряд ли мог что-то изменить. И еще: он поддался этому искушению, подумав, что ведь вместе с ним двенадцать собак, которых при нужде тоже можно есть. Ведь делал же так Амундсен, когда возвращался с Южного полюса. Правда, у чукчей считается последним делом употреблять в пищу собак. Говорят: тот, кто начинает есть собак, – тот делает первый шаг к людоедству. Но людоедство Вэкэту не грозило: он был один.

На третью ночь встревоженный голодом мозг не раз будил Вэкэта, и ему опять казалось, что буря утихла и за стенками палатки царит тишина. Но лень было выглянуть наружу и посмотреть, действительность ли это. Раз Вэкэт все же заставил себя отвернуть прижатый снегом лоскут палатки. Он не поверил своим глазам: на небе сияли ясные звезды, и воздух был неподвижен, словно пурги и не было.

Обрадованный, Вэкэт заснул, намереваясь пуститься в обратный путь сразу же, как только рассветет.

Пробуждение было ужасным. Ветер по-прежнему трепал палатку. Но ясное ночное небо все еще стояло перед глазами Вэкэта, и он, не веря сам себе, оделся и выбрался наружу из полузанесенной снегом палатки. Ветер швырнул его на землю и протащил несколько метров по жесткому, сухому снегу, как бы убеждая, что пурга продолжается и ночное затишье только приснилось ему.

В этот день он съел банку сгущенного молока, разведя его в огромном количестве воды. Это была последняя еда.

В душе Вэкэта появилось какое-то ожесточение. Он оценивающе думал о собаках: сильно ли они отощали. Надо было бы выйти и посмотреть их, но не хотелось двигаться, а от одной мысли, что придется на короткое время расстаться с теплым спальным мешком, пробирала дрожь. Вэкэт знал, что ему уже ничем нельзя будет восполнить потерю тепла. Когда он ляжет в остывший спальный мешок, то будет долго дрожать, прежде чем внутри мешка установится такая же температура, как температура его тела… Появилось ощущение раздвоенности. Один Вэкэт стал доказывать, что собаки вовсе не нуждаются в нем, нет необходимости выходить в бурю и ветер. А другой корил, что не годится так вот, сразу, распускаться, поддаваться унынию, думать о том, что придется есть собак. Ведь может случиться так, что пурга утихнет если не через час, то на следующий день. Обычно после такой долгой бури начинается южный ветер, который раздвигает расшатанные северным ураганом льды. Нерпы ловят этот миг и десятками выныривают в образовавшиеся полыньи, чтобы подышать вольным воздухом после долгого заточения под толщей льда. Скорее всего так и будет, и осталось совсем немного потерпеть. Надо хранить силы, беречь себя, чтобы после бури выйти на морской лед и добыть тюленя… Вэкэт прикрыл глаза и ненадолго заснул, убаюканный собственными мыслями.

А пурга продолжалась. Сила ветра стала ровной, и звук летящего снега держался на одной, постоянной ноте.

Вэкэту снились тревожные сны, заполненные едой и весельем. Просыпаясь среди ночи, он мешал сон с воспоминаниями, и это отвлекало его от мыслей и помогало снова засыпать.

В Красной палатке Вэкэт раздобыл Атлас СССР и нашел маленькую Эстонию. Он подробно изучал карту, произносил про себя названия городов и с удовольствием отметил, что некоторые названия начинаются с буквы «ы», как в чукотском языке.

Через два дня Агнес снова появилась под вечер, так что не было сомнения в том, что она будет ночевать. Вэкэт пожалел, что не заказал с очередным вездеходом простыни и теплое верблюжье одеяло, которое он видел в магазине районного центра. В прошлый раз его остановила цена, но теперь он готов был истратить любую сумму, лишь бы не ударить лицом в грязь перед такой гостьей.

– Я принесла подарки матери и отцу! – объявила Агнес с веселой улыбкой.

Туар она подала легкий головной платок, совершенно бесполезный в эту пору. Он был весь разрисован видами Таллина: острые шпили, узкие улочки, изображения кораблей и толстоногого человечка с флагом-флюгером в руке.

– Это старый Тоомас, – нежно сказала Агнес, показав на него.

Мрэну Агнес преподнесла бутылку водки.

– Это настоящий мужской подарок! – с довольным видом ответил отец, забыв в одну минуту неприязнь к Агнес.

Один Вэкэт был недоволен, Нет, подарок маме был хорош и уместен, но отцу… Ведь он не удержится, начнет пить сразу, не дожидаясь, пока Агнес уснет или уйдет.

Перед ужином Агнес шепталась о чем-то с матерью. Мать достала свитый из оленьих жил метр и принялась обмерять девушку.

Вэкэт демонстративно раскрыл книгу.

– Сын! – окликнул отец Вэкэта. – Ты почему не разговариваешь с гостьей? Спросил бы, как живет северный эстонский народ. Поговорили бы о дружбе народов, о социалистическом соревновании… Мало ли о чем можно поговорить молодым образованным людям? Советская власть открыла вам все пути…

Так, отец уже успел приложиться к подарку. После водки он заговаривал так, словно вслух читал районную газету.

Вэкэт отложил книгу.

Мать кончали обмерять Агнес, и теперь они обе склонились над большим мешком, где были сложены пыжики, камусы, связки оленьих жил и куски охры.

Улучив минуту, Вэкэт сказал Агнес:

– Зря вы принесли отцу водку.

– А я сразу сообразила, что надо принести водку. Чукчи – северяне, эстонцы тоже. Что любит простой эстонец? Я имею в виду настоящего мужчину и трудового человека. Хорошо выпить после работы. Я рада, что не ошиблась.

Агнес задорно подмигнула Вэкэту.

– Очень правильно говоришь! – поддакнул успевший захмелеть отец. – Очень понимаешь. Человеку порой надо выпить, немного стать другим. В такой спокойной жизни, когда от тебя ушли заботы о будущем – об этом думает директор, о детях – о них заботится отдел образования, – от тебя уходит что-то человеческое… Начинаешь судить обо всем очень правильно и перестаешь ошибаться. Ты становишься со всех сторон хорош, как гладко обструганный сугроб! И вдруг начинаешь понимать, что такой ты сам себе противен… Тогда надо выпить, чтобы потом тебе захотелось стать скова хорошим!

Вэкэт давно привык к таким рассуждениям отца, но на этот раз ему невольно приходилось вникать в смысл того, что говорил тот, потому что Агнес слушала внимательно, и ее интерес к словам старика был непохож на простую вежливость.

Мать подала чай, холодное оленье мясо.

Каким-то нюхом соседи узнали, что в ближней яранге есть водка. Потянулись гости. Они входили, степенно здоровались и обращались за новостями к Агнес, кося пытливым глазом в сторону хозяина, которому волей-неволей приходилось вытаскивать из заветного угла бутылку. Вэкэт с радостью наблюдал за тем, как в бутылке быстро убывало содержимое. Чем меньше становилось водки, тем больше мрачнел отец. Вэкэт встал и позвал Агнес прогуляться перед сном.

Тихо догорал закат на противоположном берегу озера. Завтра стойбище переменит место, и расстояние от лагеря увеличится вдвое. Будет ли Агнес тогда приходить в гости? Вообще-то должна прийти еще несколько раз – за одеждой.

– Вэкэт, как зовут твоего отца и мать?

– Отца – Мрэн, а мать – Туар. Имя отца означает – комар, а матери – невысказанное слово.

– Невысказанное слово? – Агнес приостановилась. – Какая прелесть!

И опять у нее во рту перекатывалось «р», как камешки на дне прозрачного ручья.

Тишина была такая, что скрип снега отдавался громом. Заря погасла, и низко над горизонтом повисла неправдоподобно большая красная луна. От нее не было теней, и люди в снежной мгле сами казались тенями.

Девушка часто брала Вэкэта под руку, особенно когда дорога становилась неровной, и это ввергало парня в жар.

Они довольно далеко отошли от стойбища. Лампочка над Красной палаткой превратилась в слабую звездочку.

– Надо возвращаться, – нарушил молчание Вэкэт.

– Да, пора, – словно очнувшись, произнесла Агнес. – Извините, я задумалась. Такая прелесть здесь… Роман, скажите, вы любите музыку?

Вэкэт не знал, как ответить. Да, он любит музыку и, когда брал в руки транзисторный приемник, прежде всего начинал искать ее.

– Мне нравится слушать музыку.

– Вы представляете, вот сейчас зазвучал бы здесь орган? Или вон из-за той темной стены кустов вдруг донесся бы хор скрипок… Знаете, как это… Вот так приблизительно… – Агнес пропела несколько тактов, – Сорок пятая симфония Гайдна. Правда, это было бы прекрасно?

Вэкэт обычно слушал музыку в помещении: на таком морозе прислушиваться к звукам безрассудно, можно замерзнуть. Но он не мог перечить Агнес, и поэтому ответил:

– Да, это было бы неплохо.

– Что вы – неплохо!. Это было бы прекрасно! – настойчиво повторила Агнес – Вечерний Таллин. Холодно. Не так, конечно, как здесь, но все же… Много людей идет в театр, в концертный зал. Ноги скользят по камням, по трамвайным рельсам. А там, впереди, уже волнуется толпа, и теплый воздух идет из широко раскрытой двери. О, Роман, это невозможно описать словами! Только не чувствующий музыку пытается что-то сказать о ней. Тот, кто понимает, – ничего не говорит.

Вэкэт слушал и думал о том, сколько еще скрыто от него. Большие города, которые он видел только в кино или на фотографиях и открытках, неизвестные обычаи людей. Может случиться, что мир так и останется ограниченным вот этим горизонтом. И жизнь никогда не преподнесет неожиданности, такого, чего никогда не ожидаешь и о чем никогда не думаешь…

Тяжелый вздох остановил речь Агнес.

– Вам надоело? – виновато спросила она.

– Нет, наоборот, – ответил Вэкэт.

– Вы настоящий сын своей матери, – сказала Агнес. – Невысказанное слово.

Может, она права. Сейчас Вэкэт мог столько сказать, но робел. Ему казалось, что то, что он чувствовал, – мелко и незначительно по сравнению с тем, что чувствует Агнес, выросшая в большом городе, среди людей, которые вели свою образованность от дальних предков, а не от самих себя. Луна поднялась выше, превратившись в круглый сияющий диск.

Остановившись у яранги, Агнес спросила:

– А что значит Вэкэт?

– Шаг, ходящий.

– Что же, сделаем вэкэт, – и Агнес, слегка пригнув голову, вошла в ярангу.

11

Стойбище откочевало, оставив на старом месте круглые пятна незаснеженной земли – следы яранг. Оленье стадо ушло первым. Лагерь геофизиков остался на другом берегу озера. Теперь из экспедиции ездили за оленьим мясом прямо по льду.

Агнес часто появлялась в стойбище. Она приходила не только тогда, когда бывал Вэкэт. Она часто оставалась ночевать, помогала Туар по хозяйству, иногда приносила Мрэну бутылку водки. Отец всячески нахваливал ее Вэкэту.

Девушку приветливо встречали и в других ярангах, охотно отвечали на ее многочисленные вопросы, позировали перед объективом ее фотоаппарата.

Понемногу, с помощью Туар, Агнес переоделась в новую одежду. Теперь на ней была легкая кухлянка из разноцветного пыжика. Она была сшита не совсем традиционно – с пуговицам". По подолу шел широкий орнамент из белого и коричневого меха. Опушки из росомахи украшали края капюшона, рукавов и подола. Высокие торбаса из белого камуса красиво обтягивали ноги. Одно не нравилось Туар: Агнес предпочитала носить мужскую пыжиковую шапку. Она несколько раз деликатно пыталась намекнуть, что это некрасиво, но Агнес делала вид, что не понимает.

В материнских глазах Вэкэт прочитал то, что чувствовал сам. Быть может, это даже было больше, чем его собственное чувство. Туар вся преображалась, когда появлялась Агнес.

В Красную палатку привезли новое оборудование и радиолу «Ригонда». Увидев ее, Агнес обрадованно воскликнула:

– Наконец-то! У меня есть "Сорок пятая" Гайдна. Я ее привезла с собой. Завтра же принесу!

Зима сломалась. Солнце поднималось все выше и выше над горизонтом. Наступили Длинные Дни, предшествовавшие прилету птиц. Снег днем рыхлел, и ноги глубоко проваливались в нем. Агнес трудно было добираться до стойбища через озеро. Вэкэт поехал за ней в легкой гоночной нарте, запряженной двумя оленями.

– Как романтично! – воскликнула Агнес и побежала за фотоаппаратом. – Ты меня обязательно сними на нарте, с оленями!

Вэкэт сфотографировал девушку. Она действительно была очень красива в расшитой кухлянке, в белых торбасах и меховой шапке. Ребята из экспедиции провожали ее напутственными возгласами:

– Смотри не останься насовсем! Привези пыжиков!

– А что – и останусь! – задорно кричала в ответ Агнес. – А пыжиков не привезу, бросьте эти колонизаторские штучки!

Она передала Вэкэту аккуратно завернутую в плотную бумагу пластинку и наказала:

– Не разбей.

Олени легко несли нарту через снежную гладь озера. Плотные комья снега вылетали из-под копыт.

– Как прекрасна жизнь! – кричала от восторга Агнес, и олени, испуганные непривычным голосом, прибавляли шаг. – Я очень счастлива! Правда, хорошо? – Агнес обернулась и глянула в глаза Вэкэту.

Звук «р» прокатился, замер, и Вэкэт почувствовал жаркие, твердые губы Агнес.

Он хотел было что-то сказать, но Агнес закрыла ему рот и быстро-быстро заговорила:

– Не надо ничего говорить… Пусть будет так – без слов. Хорошо? Пусть будет непохоже до конца.

Вдали показались яранги. Ошеломленный происшедшим, Вэкэт сидел молчаливый и подавленный. Огромное чувство нежности переполняло его, но он ничего не мог сказать. А она медленно приблизила лицо и, полураскрыв губы, долго и нежно целовала Вэкэта. Это было так мучительно хорошо, что у Вэкэта закружилась голова и он чуть не свалился с нарты.

Чтобы радиола работала, надо было заводить движок. Ачитагин, исполняющий обязанности радиста, обещал Вэкэту вечером, после сеанса связи с дирекцией совхоза, оставить на некоторое время включенным мотор.

Пастухи прослышали, что Агнес привезла какую-то необыкновенную музыку, и потянулись в Красную палатку. Они рассаживались на разостланные оленьи шкуры, закуривали и терпеливо ждали, пока Ачитагин, надрывая голос, перечислял, что нужно привезти в бригаду с очередным рейсом вертолета.

– Чай кончается! Сахар у нас еще есть. Нужны газеты, печенье и сгущенное молоко! Газеты и журналы. Журналы привозите интересные.

– Наверное, хватит разговаривать, – произнес кто-то из собравшихся. – Все равно всего не переговоришь.

Однако Ачитагин еще долго говорил, больше всего напирая на слово «алло» и на специфические термины, которые должны были показать, что он хорошо знаком с ритуалом радиоразговора.

Наконец Ачитагин произнес слова, которых только и ждали:

– До свидания. Передача из оленеводческой бригады номер пять закончена.

Щелкнув тумблерами, Ачитагин отключил рацию и вытер лоб.

– Ну, давай, Вэкэт, твою музыку.

Вэкэт давно развернул пластинку. Он бережно держал ее на коленях, боясь ненароком уронить на мерзлый пол. Он уже много раз прочитал на черном диске надпись: "Иосиф Гайдн. Симфония номер сорок пять". В скобках стояло – «Прощальная». Рядом сидела Агнес, но парень старался не смотреть в ее сторону. На сердце у него было такое смятение, что сейчас он предпочел бы остаться где-нибудь в тундре один. Что же это с ним такое случилось? Неужели это – то самое?.. То самое, о чем столько написано в книгах что оно превратилось в сознании Вэкэта в предмет школьного сочинения. "Любовь Онегина и Татьяны", "Любовь Вронского и Анны Карениной", "Любовь Китти и Левина".

– Подай пластинку, – голос Агнес звучал мягко.

Репродуктор наполнился шорохом, и вдруг словно тяжелая теплая волна опрокинула Вэкэта.

Музыка заполнила Красную палатку… Словно приоткрылась завеса и обнаружилась одна из самых прекрасных черт человека, которая до этой поры была сокрыта от них, и эта прекрасная черта оказалась вдруг такой необходимой, что отныне ее отсутствие будет так же ощущаться, как потребность общения с добрым человеком.

Вэкэт боялся взглянуть на Агнес. Она сидела совсем рядом, почти прижавшись к нему. Вэкэт чувствовал тепло ее тела, но знал, что самое главное – в ее глазах.

"Прощальная…" Почему надо прощаться с прекрасным? Или это так же неизбежно, как со временем проходит детство, приходит юность, потом зрелость? И в каждом из этих времен есть своя красота, которая потом уходит и с которой надо прощаться… Прощание… И, может быть, это не так уж и плохо, когда можно прощаться, расставаться? Ведь это значит, что впереди ждет что-то новое, неизведанное, которое сулит иные радости и готовит новые встречи и расставания.

Наконец Вэкэт решился взглянуть в глаза Агнес. Они были длинные, как очертания байдар на горизонте. И такие же темные и наполненные влагой. И вдруг… нет, это только почудилось Вэкэту… ему показалось, что в эту минуту Агнес прощается с ним, прощается с тундрой, со всем, с чем ей пришлось встретиться, потому что для того, чтобы жить, надо иметь мужество для расставания, чтобы идти вперед, надо иметь силы уходить от того места, где тебя даже очень любят, но хотят, чтобы ты оставался на месте и уже больше никуда не двигался…

Агнес шевельнула губами, словно что-то хотела сказать.

Музыка стихала. Остался лишь один голос, голос скрипки. Он повторял мольбу, но это уже была не просьба, а эхо прощания, то, что остается в памяти, даже когда уже все ушло.

Молча расходились жители стойбища после окончания необыкновенного концерта. По краю неба далеко был разлит свет, который уже почти превратился в утреннюю зарю. Время весны. Оно ведь начинается на Чукотке гораздо раньше, когда прибавляется день и тяжелеют важенки [Важенка – самка оленя. ], готовясь принести новое потомство.

На пороге яранги Агнес спросила:

– Ну?

Вэкэт молча смотрел в ее глаза.

– Почему ты молчишь?

– Я не хочу, чтобы были слова, – тихо ответил Вэкэт.

Ему показалось, что это сделал за него другой, неожиданно возникший на его месте; он бережно положил пластинку на снег, чтобы не разбить, и притянул к себе девушку. Обнявшись, они вошли в темный чоттагин, где чуточку алел оставшийся уголек от потухшего костра. Так они шли, обнявшись, до огромного вороха оленьих шкур, наваленных возле полога.

Ранним утром, когда солнце показало свой первый луч, ездовой олень, забредший в поисках мягкого снега, подошел к яранге Мрэна и долго изучал странный черный предмет, схожий с тонким срезом обгорелого пня. Не найдя в нем ничего опасного, олень наступил на пластинку копытом, и, когда она треснула, он испуганно вскинул рога и умчался к ряду нарт, приготовленных к перекочевке.