Текст книги "Действительность. Текст. Дискурс"

Автор книги: Юрий Прохоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Сквозь общий гул неожиданно донеслось:

– Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете «Пионерскую зорьку»… У микрофона – волосатый человек Евстихеев,, Его слова звучат достойной отповедью ястребам из Пентагона…

Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке. Тот по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он пьяный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение. Он почти кричал:

– А я говорю – нет!.. Нет – говорю я зарвавшимся империалистическим хищникам! Нет – вторят мне труженики уральского целлюлозно-бумажного комбината… Нет в жизни счастья, дорогие радиослушатели! Это говорю вам я – единственный уцелевший панфиловец… И то же самое говорил Заратустра…

Окружающие начали прислушиваться. Впрочем, без особого интереса.

Парень возвысил голос:

– Чего уставились, жлобы?! Хотите лицезреть, как умирает гвардии рядовой Майкопского артиллерийского полка – виконт де Бражелон?! Извольте, я предоставлю вам этот шанс… Товарищ Раппопорт, введите арестованного!..

Окружающие реагировали спокойно. Хотя «жлобы» явно относилось к ним.

Кто-то из угла вяло произнес:

– Валера накутавши…

Валера живо откликнулся:

– Право на отдых гарантировано Конституцией… Как в лучших домах Парижа и Брюсселя… Так зачем же превращать науку в служанку богословия?!. Будьте на уровне предначертаний Двадцатого съезда!. Слушайте «Пионерскую зорьку»… Текст читает Гмыря…

– Кто? – переспросили из угла.

– Барон Клейнмихель, душечка!..

Еще при беглом взгляде на молодца я испытал заметное чувство тревоги. Стоило мне к нему присмотреться, и это чувство усилилось.

Длинноволосый, нелепый и тощий, он производил впечатление шизофреника-симулянта. Причем одержимого единственной целью – как можно скорее добиться разоблачения.

Он мог сойти задушевнобольного, если бы не торжествующая улыбка и не выражение привычного каждодневного шутовства. Какая-то хитроватая сметливая наглость звучала в его безумных монологах, В этой тошнотворной смеси из газетных шапок, лозунгов, неведомых цитат…

Все это напоминало испорченный громкоговоритель. Молодец высказывался резко, отрывисто, с болезненным пафосом и каким-то драматическим напором…

Он был пьян, но и в этом чувствовалась какая-то хитрость…

Я не заметил, как он подошел. Только что сидел не оборачиваясь, И вдруг заглядывает мне через плечо:

– Будем знакомы – Валерий Марков! Злостный нарушитель общественного покоя…

– А, – говорю, – слышал.

– Пребывал в местах не столь отдаленных. Диагноз – хронический алкоголизм!..

Я гостеприимно наклонил бутылку. В руках у него чудом появился стакан.

– Премного благодарен, – сказал он. – Надеюсь, все это куплено ценой моральной деградации?

– Перестань, – сказал я, – лучше выпьем.

В ответ прозвучало:

– Благодарю и примыкаю, как Шепилов…

Мы допили вино.

– Бальзам на раны, – высказался Марков.

С. Довлатов. Заповедник

Во втором произведении на базе большого количества интровертивных составляющих коммуникации (причем самого разного типа, прежде всего «виртуальных текстов» и «латентных текстов») организуется некоторая экстравертивная ее составляющая, которая, однако, не делает саму коммуникацию реальной: общение, взаимная передача и восприятие при помощи речи некоторого мыслительного содержания, как того требует определение коммуникации, не происходит. Такую реализацию экстравертивной составляющей коммуникации можно рассматривать как квазидискурс.

Фофанов повернул ручку телевизора на московский канал.

Там в этот глухой час вместо цветной сетки сидел скуластый диктор Арбенин в диком пиджаке и умиротворяющим, монотонным голосом читал какое-то сообщение ТАСС. Судя по тону, сообщение было средней важности, более серьезное, чем сводка

ЦСУ, но, конечно, не столь существенное, как речь товарища Капитонова на собрании по поводу вручения ордена Октябрьской Революции городу Кинешме. – «Как известно… (хотя, казалось бы, откуда известно, если ничего по этому поводу населению не сообщалось)… широкие слои населения исконной российской территории… (нет-нет, никакой Государственной думы, ее вовсе не существует)… Восточного Средиземноморья… (даже в таком сообщении не употребить заколдованного слова Крым, это уж слишком)… обратились к Верховному Совету Союза Советских Социалистических Республик с просьбой о включении в состав одной из союзных республик… (опять лжица, опять подляночка – не так ведь обратились. Не так звучала просьба…)

В. Аксенов. Остров Крым

Третий пример содержит такой образец коммуникации, в котором ее экстравертивная фигура, основанная на определенном типе текста, в принципе как бы «замкнута» на этот текст, а не направлена «вовне», на обеспечение реальной коммуникации: на базе этого дискурса участник коммуникации сам должен организовать – в меру своих знаний фигуры действительности и интровертивной фигуры коммуникации – новый, реальный дискурс. Такого рода экстравертивную фигуру можно назвать виртуальным дискурсом[23]23
  Кстати, можно вспомнить как раз тот тип дискурса, который выделил П. Серио и который считает именно дискурсом Ю.С. Степанов, – об этом мы говорили в первой главе.


[Закрыть].

Таким образом, как и интровертная фигура коммуникации, ее экстравертная фигура также может быть представлена следующими типами: реальный дискурс – латентный дискурс – квазидискурс – виртуальный дискурс.

Если мы теперь обратимся к аналогичному рассмотрению третьей составляющей коммуникации – фигуры действительности, то увидим, что и здесь возможны различные виды ее существования. Далеко не во всех случаях реальной коммуникации столь же реальной оказывается ее фигура действительности. Собственно «реальной действительностью» это может быть только при условии коммуникации «здесь и сейчас» – в остальных случаях это будет прежде всего «латентная действительность»: не случайно комментарий к «Евгению Онегину» больше по объему, чем сам «Евгений Онегин». Есть тонкое наблюдение, относящееся ко всем известному детскому произведению «Мойдодыр»: во второй половине XX века для русского ребенка в строках «Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой» необходимо комментировать не столько «умывальник», сколько «из маминой из спальни»…[24]24
  К сожалению, автор не может вспомнить, кому принадлежит этот комментарий, поэтому не цитирует его, а воспроизводит по смыслу… Но тут автору подсказали (спасибо А.Ю. Бондаренко), что это рассуждение есть в повести И. Грековой «Кафедра».


[Закрыть]

Точно так же можно говорить и о «квазидействительности» как одной из составляющих процесса коммуникации: любое произведение исторического характера, в котором реализуется коммуникация его героев, основана на той действительности и происходит в рамках той действительности, которую воссоздает автор на уровне своего знания и представления об этой действительности – практически всегда она «и та, и не та». Точно так же «виртуальная действительность», в которой происходит «коммуникация будущего», для этой коммуникации реальна; более того, элементы этой коммуникации – прежде всего ее интравертивных и экстравертивных фигур – могут входить в «коммуникацию сего дня» даже как реальные элементы: возникший в виртуальной действительности «робот» К. Чапека задолго до появления собственно этих агрегатов стал элементом, по крайней мере, латентного текста; сегодня в кроссворде на задание «оружие звездных войн» легко дается ответ «бластер» и т. д.

Таким образом, все три компонента коммуникации – составляющие ее три фигуры – могут выступать в ней в нескольких однотипных состояниях: реальном, латентном, квази и виртуальном.

A propos VI: В связи с приведенными выше рассуждениями необходимо, как нам кажется, остановиться еще на нескольких вопросах – по крайней мере, на уровне некоторых комментариев к ним.

1. Самым «подозрительным» состоянием всех трех фигур коммуникации является, очевидно, их виртуальное состояние[25]25
  Автор думает, что уже пора сделать некоторое заявление. Он хочет публично принести свои извинения В.В. Красных. Дело в том, что автор был одним из рецензентов ее монографии «Виртуальная реальность или реальная виртуальность» и, кроме ряда высказанных соображений научного характера (так автор надеется…), особо он прокомментировал название работы, сочтя его несколько претенциозным и абстрактным. Сейчас же, особенно после многократного использования этого термина в данном произведении, автор искренне и открыто заявляет: «Виноват. Был неправ. Погорячился. Восхищен научным предвидением. Снимаю шляпу. – Ю П.»…


[Закрыть]. Однако, на наш взгляд, здесь нет ничего «нереального». «Виртуальный прил.

1. Такой, который может или должен проявиться, возникнуть и т. п. при определенных условиях, возможный» (Ефремова, 2000; 180). То есть это не «несуществующий», а «могущий существовать» элемент. Однако вопрос может быть развернут и дальше: «Где предел этой виртуальности в каждой из фигур коммуникации, при котором это еще коммуникация?» Очевидно, это можно определить только при рассмотрении реальной коммуникации «здесь-сейчас-на этом языке-в этой действительности». Попробуем найти примеры этого предела (хотя понимаем, что это может быть ряд примеров):

– «виртуальная действительность» – на наш взгляд, сегодня это интернет-коммуникация; в ней эта действительность предельно виртуальна, однако обе другие фигуры не виртуальны, что и позволяет коммуникации осуществляться; более того, в каждый конкретный момент коммуникации эта действительность все-таки определенным образом проявляется – некий квант виртуальности, соотносимый с данной коммуникацией, становится «виртуальной реальностью» (еще раз см. сноску 5…) – вспомним голограмму;

– «виртуальная интровертивная фигура – текст»

– это коммуникация, осуществляемая на, извините, русском мате; даже самый строгий пуританин не станет утверждать, что это не коммуникация; однако на основе какого текста она осуществляется? Никакого, виртуального: этот текст представляет собой виртуальную совокупность реальных дискурсов, функционирующих в данной культуре на данном языке и которыми (совокупностью уже как текстом) обладает носитель этого языка, прошедший социализацию в данной культуре; именно потому, что этот текст виртуален, коммуникацией на русском мате практически не может овладеть иностранец – текста нет, не с чем познакомиться (словарь – не текст, т. е. не фигура коммуникации), и социализации в данном коммуникативном пространстве нет. Показательно, что, проживая в данной культуре достаточно продолжительное время, иностранец начинает складывать для себя этот виртуальный текст и, как следствие, начинает «говорить на мате»…;

– «виртуальная экстравертивная фигура – дискурс» – это коммуникация, осуществляемая на разных языках; это не столь парадоксальная ситуация, как может показаться, – вспомним очень точную ситуацию в фильме «Особенности национальной рыбалки», где русский и финн ведут оживленное общение, заканчивающееся следующим диалогом: «Кузьмич, а ты что, финский знаешь?! – Нет. – А как же ты с ним говоришь? – А что? – Но он же по-фински говорит!» – и недоумение Кузьмича; при реальности фигуры действительности и интровертивной фигуры/ текста, общих для участников общения, виртуальный дискурс создает подобие реальной коммуникации (Ср. также ситуацию в фильме «Кукушка»)[26]26
  В свое время, говоря о типологии языковых контактов с точки зрения реализации в них лингвистических и экстралингвистических параметров национально-культурных стереотипов общения, мы выделили четыре таких типа (соприкосновение, приобщение, проникновение и взаимодействие), причем первый из них – «соприкосновение» – понимался нами как констатация в коммуникации несовпадения этих стереотипов и принятие этого несовпадения как базовой, основной части коммуникации (см. Прохоров, 1997; 104–113). Ср.: «В ситуации «экокоммуникации», когда мы имеем дело с партнером, социальный, культурный, языковой опыт которого резко отличается от нашего, сама низкая степень корреляции наших языковых миров определяет наше языковое поведение в отношении друг к другу, тем самым оказывая стабилизирующее воздействие» (Гаспаров, 1996; 305). Отметим любопытную аналогию. Говоря о структуре и иерархии результативности образовательной деятельности, Б.С. Гершунский выделяет пять ее этапов, категорий: «грамотность» – «образованность» – «профессиональная компетентность» – «культура» – «менталитет». При этом «грамотный человек – это, прежде всего, человек, подготовленный к дальнейшему обогащению и развитию своего образовательного потенциала. Грамотность обеспечивает человеку определенные стартовые возможности» (Гершунский, 2002; 80 [курсив наш. – Ю1Ц).


[Закрыть]. В такую реальность общения попадает практически каждый, кто вступает в нее в другой коммуникативной культуре[27]27
  Ср. иное понимание: «носителей какого-либо языка, входящих в один и тот же круг общения, можно рассматривать как потенциальных участников возможных коммуникативных актов. Каждый носитель языка, если его трактовать как виртуального А, возможного инициатора некоторого коммуникативного акта, может в рамках данного социума вступить в вербальный контакт, в случае реализации соответствующих условий, с некоторым подмножеством индивидов. Назовем этих индивидов виртуальными реципиентами, а пару “виртуальный автор-виртуальный реципиент” цепочкой» (Каменская, 1996; 14–15).


[Закрыть].

2. Для следующего рассуждения вернемся еще раз к уже упомянутой нами «инь-ян концепции»: «Если язык представляется Великим Пределом, то каждый составляющий его компонент тоже Великий Предел, т. е. он, в свою очередь, представляет собой единство инь и ян». По аналогии с этим мы можем сказать, что и каждый элемент фигур коммуникации есть также некоторая совокупность этих фигур. Поскольку термин «единица коммуникации» явно уже занят (но от этого он, правда, не становится более четко определенным…); попробуем, в рабочем порядке, для обоснования этого рассуждения ввести два других термина: «коммуникативный квант»[28]28
  «Квант – наименьшее возможное количество энергии, которое может быть поглощено или отдано молекулярной, атомной или ядерной системой в отдельном акте изменения ее состояния» (Ефремова 2000; 659). Если из этого определения убрать выделенные нами курсивом слова – получится то, что надо.


[Закрыть] и «квант коммуникации» – и показать на примере наше понимание их различия и взаимосвязи (напомним, что это пока только рассуждения, может быть, даже «невнятные мысли вслух»…). Например, фильм «Кубанские казаки» есть коммуникативный квант, если его рассматривать как некоторый феномен, отражающий реальную коммуникацию людей. При этом легко заметить (особенно с точки зрения нашего времени), что он построен на трех равноценных по качеству фигурах: квазидействительности – квазитексте и квазидискурсе. Но если сам фильм становится элементом коммуникации, то он становится квантом этой коммуникации, при этом становится реальной действительностью, реальным текстом и некоторой экстравертивной фигурой этой коммуникации, параметры которой можно определить только при реализации этого общения. То есть – см. определение кванта – он (фильм) как коммуникативная единица поглощает единицу энергии и хранит ее; он (фильм) как единица коммуникации отдает эту единицу энергии с учетом ее потребности для коммуникации[29]29
  Похоже, что физики уже отдыхают… А, может быть, и филологи тоже…


[Закрыть].

3. Здесь, безусловно, напрашивается и рассуждение о таком явлении, как интертекст. Как писал Р. Барт: «Каждый текст является интертекстом: другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. – все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык. Как необходимое предварительное условие для любого текста интертекстуальность не может быть сведена к проблеме источников и влияний: она представляет собой общее поле анонимных формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или автоматических цитат, даваемых без кавычек» (цит. по: Языкознание, 2002; 100–101)[30]30
  Рискуя вызвать на себя гнев, замечу все же, что сам термин, безусловно, уже прижившийся и не поддающийся изменениям, всегда несколько смущал: «интер» в латыни означает «между», тогда как при таком понимании речь скорее должна была бы идти об «интратексте», где латинское «интра» означает «внутри» – ведь речь идет о «текстах внутри текстов», а не о «текстах между текстами». «Интертекст» – это, очевидно, не текст внутри другого текста, а собственно сама связь между текстами: тогда, понятно, есть «интертекстуальность», но опять неясно, что (материально) есть интертекст. Единственное, как реально можно рассматривать интертекст в этом значении «интер» – это как «межтекстуальный фрейм»… (Не случайно же у медиков, которые, как и филологи, учат латынь, есть устойчивое понятие «интерн» – человек, находящийся на стажировке в клинике между вузом [он его уже закончил и диплом врача имеет] и самостоятельной врачебной практикой.)
  Ср., также, например, понимание: «гипертекст» как текст, фрагменты которого снабжены определенной системой выявленных связей с другими текстами (см. Фатеева, 2000); «сверхтекст» как совокупность «высказываний, текстов, ограниченная темпоралыю и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального/анормального» (Купина и др., 1994); понимание «прецедентного интекста» как языкового афоризма сверхтекста определенной языковой культуры, вживленного в ткань художественного произведения (Саксонова, 2001).


[Закрыть]. Безусловно, динамика изменения интровертивной фигуры коммуникации – текста, на который постоянно воздействует и любое изменение фигуры общения, и дискурса, позволяет, в принципе, говорить о том, что и данный текст – всегда некоторый интертекст/ интратекст (см. сноску), который сам по себе – именно потому, что это интровертивная фигура – может в каждый конкретный момент коммуникации в полном смысле слова и не «соответствовать тексту» – по параметрам, например, связности и законченности. На основании которых текст часто и определяют. Зато к нему в полной мере может относиться то качество текста, о котором пишет М.Я. Дымарский: «он является прежде всего носителем информации, средством ее накопления»; «он представляет собой «упакованную» вторичную коммуникацию» (Дымарский, 1999; 40, 41; курсив – наш. – Ю.П.).

Итак, нами была предпринята попытка выявления тех взаимосвязей и взаимовоздействий, которые реализуются фигурами коммуникации в процессе общения, и тех типов этих фигур, в которых они могут включаться в коммуникацию. Это рассмотрение шло «от коммуникации». Однако необходимо выявить и значимость этих фигур, а также формы их реализации уже непосредственно «от участников» коммуникации.

Глава IIа
Продолжение главы II

И в этот момент негромкий, но властный голос прозвучал над головой гражданки:

– Пропустите, Софья Павловна…

Авторитет Арчибальда Арчибальдовича был вещью, серьезно ощутимой в ресторане, которым он заведовал, и Софья Павловна покорно спросила у Коровьева:

– Как ваша фамилия?

– Панаев, – вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и подняла вопросительный взор на Бегемота.

– Скабичевский, – пропищал тот, почему-то указывая на свой примус. Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они могли расписаться в ней. Коровьев против фамилии «Панаев» написал «Скабичевский», а Бегемот против Скабичевского написал «Панаев».

М. Булгаков. Мастер и Маргарита

Зачем нужно продолжение второй главы, нельзя все включить во вторую главу?! С одной стороны, вторая глава уже вроде бы закончена, но захотелось вдруг еще кое-что добавить. Однако это «кое-что» очень тесно связано именно со второй главой. С другой стороны, на отдельную главу это как-то «не тянет». Так и получилась глава Па…

Но вообще, до читателя, который выкажет этим свое недовольство, еще дожить надо – может быть, его, читателя, и вовсе не будет, а автору так удобнее. И почему должно быть все четко и чинно: «монография», «научное издание»? И все?![31]31
  Правда, к счастью, уже не все. Уже стали появляться и «живые» публикации. Например, публикуются записи дискуссий по отдельным проблемам лингвистики, причем полного текста, без купюр: в этих записях реплика одного из участников дискуссии – «ха-ха» – выглядит вполне научно фундированной… (см. Дискуссия, 1998); в другой публикации утреннее и вечернее заседание семинара названы «первичной дискомфортностыо» и «вторичной дискомфортностыо»: пе знаем, так или нет это было в действительности – сами не присутствовали (может, в окна дуло, или буфет был так себе…), по тексты вполне «комфортные» (Дискомфорт, 2001)…


[Закрыть] А бывало, как красиво и по-русски называли авторы свои произведения: «Иоанна Мессона разсуждения о познании самого себя, в котором показывается сущность и важность, превосходство и великая польза сей глубокой науки, также и средства к достижению оной» (М.: В Университетской типографии, 1820). Может позволить себе автор «разсуждения»?

В первой главе мы попытались выделить возможные элементы, которые, на наш взгляд, организуют коммуникацию; во второй главе попытались выявить типологию форм существования и реализации каждого из этих элементов. Однако нам показалось интересным, в связи с рассмотрением (очень кратким) проблемы «интертекста», еще раз обратиться и к самому понятию «коммуникации». Для этого мы вернемся к тем примерам из «Мастера и Маргариты» М. Булгакова, на которых мы рассматривали переходы фигур коммуникации. Но теперь сам материал попробуем расположить по-иному (кроме того, в тексте исключены некоторые фрагменты, не имеющие непосредственного отношения к проблеме). Приведенный текст разбит на три составляющие: жирный текст слева – внутренняя речь Берлиоза и Бездомного; текст справа – реальное общение Берлиоза, Бездомного и Неизвестного; текст на всю полосу – авторское описание ситуации:

1. Первая встреча

И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэту о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек.

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было уже поздно, разные учреждения представили свои сводки с описанием этого человека. Сличение их не может не вызвать изумления. Так, в первой из них сказано, что человек этот был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Во второй – что человек был росту громадного, коронки имел платиновые, хромал на левую ногу. Третья лаконически сообщает, что особых примет у человека не было.

Приходится признать, что ни одна из этих сводок никуда не годится.

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой – золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя. По виду – лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец.

Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей.

«Немец», – подумал Берлиоз. «Англичанин, – подумал Бездомный, – ишь, и не жарко ему в перчатках»…

– Ты, Иван, – говорил Берлиоз, – очень хорошо и сатирически изобразил, например, рождение Иисуса, сына Божия, но соль-то в том, что еще до Иисуса родился целый ряд сынов Божиих, как, скажем, финикийский Адонис, фригийский Аттис, персидский Митра. Коротко же говоря, ни один из них не рождался и никого не было, в том числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо рождения или, предположим, прихода волхвов, изобразил бы нелепые слухи об этом приходе. А то выходит по твоему рассказу, что он действительно родился!..

Тут Бездомный сделал попытку прекратить замучившую его икоту, задержал дыхание, отчего икнул мучительнее и громче, и в этот же момент Берлиоз прервал свою речь, потому что иностранец вдруг поднялся и направился к писателям. Те поглядели на него удивленно.

– Извините меня, пожалуйста, – заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, – что я, не будучи знаком, позволяю себе… но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что…

Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться.

«Нет, скорее француз…» – подумал Берлиоз.

«Поляк?..» – подумал Бездомный. Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а… как бы выразиться… заинтересовал, что ли.

– Разрешите мне присесть? – вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.

– Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? – спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

– Нет, вы не ослышались, – учтиво ответил Берлиоз, – именно это я и говорил.

– Ах, как интересно! – вскликнул иностранец. «А какого черта ему надо?» – подумал Бездомный и нахмурился.

– А вы соглашались с вашим собеседником? – осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.

– На все сто! – подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально…

– Да, мы – атеисты, – улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: «Вот прицепился, заграничный гусь!»

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом такие слова:

– Позвольте вас поблагодарить от всей души!

– За что это вы его благодарите? – заморгав, осведомился Бездомный.

– За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, – многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

«Нет, он не англичанин…» – подумал Берлиоз, а Бездомный подумал: «Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!» – и опять нахмурился.

– Но, позвольте вас спросить, – после тревожного раздумья заговорил заграничный гость, – как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?

– Увы! – с сожалением ответил Берлиоз. – Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования Бога быть не может.

– Браво! – вскричал иностранец. – Браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

– Доказательство Канта, – тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор, – также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

Берлиоз говорил, а сам в это время думал: «Но, все-таки, кто же он такой? И почему он так хорошо говорит по-русски?»

– Взять бы этого Канта да за такие доказательства года на три в Соловки! – совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.

– Иван! – сконфузившись, шепнул Берлиоз.

Но предложение отправить Канта в Соловки не только не поразило иностранца, но даже привело в восторг.

– Именно, именно, – закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, – ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».

Берлиоз выпучил глаза. «За завтраком… Канту?..

Что это он плетет?» – подумал он.

– Но, – продолжал иноземец, не смущаясь изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту, – отправить его в Соловки невозможно по той причине, что он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!

– А жаль! – отозвался задира-поэт.

– И мне жаль, – подтвердил неизвестный, сверкая глазом, и продолжал: – Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

– Сам человек и управляет, – поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.

– Виноват, – мягко отозвался неизвестный, – для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И в самом деле, – тут неизвестный повернулся к Берлиозу, – вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас… кхе… кхе… саркома легкого… – тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, – да, саркома, – жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, – и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме вашей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать. Вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье – совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи, А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, – тут иностранец прищурился на Берлиоза, – пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, так как неизвестно почему вдруг возьмет поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? – и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком, Берлиоз с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его. «Он не иностранец… Он не иностранец… – думал он, – он престранный субъект… но позвольте, кто же он такой?»

– Вы хотите курить, как я вижу? – неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, – Вы какие предпочитаете?

– А у вас разные, что ли, есть? – мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились.

– Какие предпочитаете? – повторил неизвестный.

– Ну, «Нашу марку», – злобно ответил Бездомный.

Незнакомец немедленно вытащил из кармана портсигар и предложил его Бездомному: – «Нашамарка».

И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно «Наша марка», сколько сам портсигар. Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник.

Тут литераторы подумали разное. Берлиоз: «Нет, иностранец!», а Бездомный: «Вот черт его возьми!

А?..»

Поэт и владелец портсигара закурили, а некурящий Берлиоз отказался.

«Надо будет ему возразить так, – решил Берлиоз, – да, человек смертен, никто против этого и не спорит. Но дело в том, что…»

Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:

– Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды, Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер.

«Какая-то нелепая постановка вопроса…» – помыслил Берлиоз и возразил:

– Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собою разумеется, что, если на Бронной мне свалится на голову кирпич…

– Кирпич ни с того ни с сего, – внушительно перебил неизвестный, – никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другою смертью.

– Может быть, вы знаете, какой именно? – с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепый разговор. – И скажете мне?

– Охотно, – отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался шить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде: «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье… вечер – семь…» – и громко и радостно объявил: – Вам отрежут голову!

Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, а Берлиоз спросил, криво усмехнувшись:

– А кто именно? Враги? Интервенты?

– Нет, – ответил собеседник, – русская женщина, комсомолка.

– Гм… – промычал раздраженный шуточкой неизвестного Берлиоз, – ну, это, извините, маловероятно.

– Прошу и меня извинить, – ответил иностранец, – но это так. Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете делать сегодня вечером, если это не секрет?

– Секрета нет. Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится заседание, и я буду на нем председательствовать.

– Нет, этого быть никак не может, – твердо возразил иностранец.

– Это почему?

– Потому, – ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, где, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные птицы, – что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила. Так что заседание не состоится.

Тут, как вполне понятно, под липами наступило молчание.

– Простите, – после паузы заговорил Берлиоз, поглядывая на мелющего чепуху иностранца, – при чем здесь подсолнечное масло… и какая Аннушка?

– Подсолнечное масло здесь вот при чем, – вдруг заговорил Бездомный, очевидно, решив объявить незваному собеседнику войну, – вам не приходилось, гражданин, бывать когда-нибудь в лечебнице для душевнобольных?

– Иван!.. – тихо воскликнул Михаил Александрович.

Но иностранец ничуть не обиделся и превесело рассмеялся.

– Бывал, бывал и не раз! – вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта. – Где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? – здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер «Литературной газеты», и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этот раз ничуть не обрадовало поэта…

– Я извиняюсь, – сказал он, и лицо его потемнело, – вы не можете подождать минутку? Я хочу товарищу пару слов сказать.

– О, с удовольствием! – воскликнул неизвестный. – Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

– Вот что, Миша, – зашептал поэт, оттащив Берлиоза в сторону, – он никакой не интурист, а шпион. Это русский эмигрант, перебравшийся к нам.

Спрашивай у него документы, а то уйдет…

– Ты думаешь? – встревоженно шепнул Берлиоз, а сам подумал: «А ведь он прав…»

– Уж ты мне верь, – засипел ему в ухо поэт, – он дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое-что.

Ты слышишь, как он по-русски говорит, – поэт говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не удрал, – идем, задержим его, а то уйдет…

И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке…

«Вот тебе все и объяснилось!» – подумал Берлиоз в смятении. – Приехал сумасшедший немец, или только что спятил на Патриарших. Вот так история!»

Да, действительно, объяснилось все: и страннейший завтрак у покойного философа Канта, и дурацкие речи про подсолнечное масло и Аннушку, и предсказания о том, что голова будет отрублена, и все прочее, – профессор был сумасшедший.