Текст книги "Действительность. Текст. Дискурс"

Автор книги: Юрий Прохоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

A propos III: Не можем не остановиться еще на одном понимании взаимосвязи текста и дискурса: во-первых, потому, что оно высказано одним из крупнейших наших лингвистов, а во-вторых, потому, что при всей специфике этого понимания оно как раз и представляется нам самым непротиворечивым, хотя и не магистральным. Эта позиция отражена в работе Ю.С. Степанова «Новый реализм», причем в главе, название которой уже отражает особую позицию исследователя: «Между системой и текстом – дискурс». Ю.С. Степанов отмечает: «Термин “дискурс” (фр. discours, англ. discourse) начал широко употребляться в начале 1970-х гг., первоначально в значении, близком к тому, в каком в русской лингвистике бытовал термин “функциональный стиль” (речи или языка). Причина того, что при живом термине “функциональный стиль” потребовался другой – “дискурс”, заключается в особенностях национальных лингвистических школ, а не в предмете» (Степанов, 1998; 670). «Дискурс – это “язык в языке”, но представленный в виде особой социальной данности. Дискурс реально существует не в виде своей “грамматики” и своего “лексикона”, как язык просто. Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, по таких (курсив наш. – Ю.П.), за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая семантика, – в конечном счете – особый мир. В мире всякого дискурса действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинности, свой этикет. Это – «возможный (альтернативный) мир» в полном смысле этого логико-философского термина. Каждый дискурс – это «один из возможных миров». Само явление дискурса, его возможность, и есть доказательство тезиса «Язык – дом духа» и, в известной мере, тезиса «Язык – дом бытия» (там же; 676). Но – см. наш курсив – если «прежде всего» и «главным образом», и не во всех текстах, а «таких, за которыми…», то дискурс – явление не всеобщее, а частное, и по сравнению с таким всеобщим явлением, как текст, не заслуживает столь пристального внимания, и уж тем более – при таком подходе – лишается смысла многочисленное ломание копий исследователями (или исследователей?) о взаимосвязи текста и дискурса[9]9
  Опираясь па позицию П. Серио, рассматривающего дискурс как первоначально особое использование языка, Ю.С. Степанов в другом месте говорит еще более четко: «Дискурс, по-видимому, создается не во всяком языке, или, точнее не во всяком ареале языковой культуры» (Степанов, 1998; 673). Действительно, П.Серио строит одно из своих пониманий дискурса как социолингвистического (точнее – лингвосоциалыюго) феномена, на описании того, какое воздействие оказал на русский язык «советский способ оперирования с языком» (цит. по: Степанов, 1998; 671). Но тогда при исчезновении этого пресловутого «советского способа» исчез и дискурс в русской коммуникации?!


[Закрыть].

Рассуждение Ю.С. Степанова, на наш взгляд, имеет не столько лингвистическое или философское значение, сколько методологическое – как пример выбора определенной точки зрения и последовательного рассуждения в ее рамках.

Все приведенные выше частные определения[10]10
  Их количество чрезвычайно велико и умножается постоянно; все упомянутые нами выше авторы при выработке собственных определений опираются по меньшей мере на 5—10 определений предшественников. Мы выбрали здесь лишь несколько, которые, с одной стороны, все же есть определения (а не рассуждения, как бывает чаще), а с другой – представляют собой расходящиеся точки зрения.
  При этом не можем отказать себе в удовольствии процитировать еще одно определение, которое не столько определяет предмет, сколько свидетельствует о незакрепощенности научного мышления автора: «Примем следующее рабочее определение связного текста, или дискурса, в соответствии с интуитивным пониманием этого термина (курсив наш. – Ю.П.). Дискурс – это такая последовательность высказываний S₁… S_n, в которой семантическая интерпретация каждого высказывания S_i (при 2< i < n) зависит от интерпретации высказываний в последовательности S₁…. S_i-1. Иными словами, адекватная интерпретация высказывания, выступающего в дискурсе, требует знания предшествующего контекста» (И. Беллерт. Об одном условии связности текста / Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск VIII: Лингвистика текста. – М. Прогресс, 1978. – С. 172.). – Это какое же надо иметь интуитивное понимание?! Правильно говорят, что женская интуиция – это что-то…


[Закрыть]могут быть, в принципе, расположены между следующими границами: во-первых, дискурс есть текст (часть текста, тип текста, состояние текста и т. п.) – текст есть дискурс (часть дискурса, тип дискурса, состояние дискурса); во-вторых, дискурс есть произведение – дискурс есть употребление, деятельность. Какие же выводы могут следовать из рассмотренных выше определений текста, дискурса и мнений исследователей об их взаимосвязи? Очевидно, самые тривиальные:

1. Все приведенные выше определения справедливы и отражают одну из характерных сторон таких феноменов, как текст и как дискурс. Однако следует признать, что в обзорах разных авторов часто по-разному понимаются одни и те же определения текста и дискурса, данные другими исследователями. Очевидно, что эта разница пониманий идет не столько от самих рассматриваемых феноменов, сколько от позиции и понимания их самими авторами обзоров.

2. Текст и дискурс есть реальные явления, они и неслиянны, и нерасторжимы.

3. Текст и дискурс есть произведения, существующие в структуре и содержании коммуникации.

Наиболее четко и последовательно эти три параметра, на наш взгляд, отмечает и прослеживает в своих рассуждениях Чан Ким Бао, опирающаяся не только на методологию европейской (и частично американской) лингвистики, но и на философско-методологические принципы, присущие восточной школе: «Любое речевое произведение есть текст, который служит действительным средством человеческого общения. Текст имеет своего «напарника» в виде дискурса. Дискурс – это текст в действии. Текст понимается как инь, дискурс – как ян. Они подчиняются закону взаимопроникновения. Это означает, что в тексте есть элементы дискурса, а в дискурсе есть элементы текста…» (Чан Ким Бао, 2000; 5–6).

A propos IV: В связи с тем, что иньян-концепция недостаточно широко известна и отражена в малотиражных публикациях (хотя уже и в нескольких монографиях), считаем возможным привести здесь отрывки из Введения в книгу Чан Ким Бао «Текст и дискурс (через призму иньян-концепции)», которая отражает основные положения ее докторской диссертации, защищенной в 2001 г.:

«В моей вышедшей в 1999 году книге «Введение в изучение текста как лингвистического феномена (синтез западных и восточных взглядов в области лингвистики)» изложены основные положения нашей методологии научного исследования, основанной на древневосточной философии “И цзин” (Книги Перемен) и разработанной вьетнамским проф. Чан Ван Ко иньян-концепции применительно к изучению языка [Чан Ван Ко, 1996, 1997J. Сущность иньян-концепции заключается в следующем:

1) Язык как космос представляет собой единство двух противоположных начал инь и ян. То, что мы говорим или слышим от собеседника, то, что мы пишем или читаем (например, слова, предложения и т. д.), – все это существует реально, все это мы можем воспринимать своими органами чувств, все это может творить любой человек, говорящий (пишущий) на определенном языке. Это ян. Он постоянно изменяется, изменяя все вокруг. С другой стороны, за всеми этими реальными актами (говорение, писание и т. д.) скрывается что-то глубинное. Это их образы, которые тоже реальны, но невоспринимаемы нашими органами чувств. Это инь. Ее может “видеть” не любой человек, а только ученый, исследователь, теоретик. Разные “видения” порождают разные тенденции, школы. Такую реальность вещей мы бы назвали антиреальностъю или виртуальностью (например, система, структура и т. п.). Реальность и виртуальность – разные понятия, но они едины, как едины у человека душа (инь) и тело (ян). Это единство инь и ян мы называем Великим Пределом (этот термин заимствован из Книги Перемен и, как нам представляется, адекватно отражает идею единства). Движение, взаимодействие, взаимопроникновение и взаимопревращение этих начал внутри Великого Предела составляют главное содержание восточного взгляда на язык.

2) Если язык представляется Великим Пределом, то каждый составляющий его компонент тоже Великий Предел, т. е. он, в свою очередь, представляет собой единство инь и ян. Текст, например, в нашем понимании является Великим Пределом, в нем едины виртуальные сущности – системноструктурное образовние текста (инь) и реальные речепроизводящие компоненты текста (ян). Таким образом, текст является микрокосмосом по отношению к языку как макрокосмосу. Это означает, что все, что характерно макрокосмосу (языку), должно быть отражено в микрокосмосе (тексте).

3) Иньян-концепция признает роль человека познающей (когнитивной и созидательной, прагматической) силой, которая вместе с системной (или системно-структурно-функциональной) силой образуют единое целое, что мы называем человеческим языком, представляющим собой истинный предмет и объект лингвистического исследования. Таким образом, мы видим перед собой такую лингвистическую модель, которая характеризуется системоцентричностью (инь) и антропоцентричностью (ян). Эту модель можно изобразить в следующей схеме:

Эта схема вполне может быть применима к любым языковым единицам, в том числе и к предмету нашего обсуждения – тексту, который, как было сказано выше, тоже является Великим Пределом.

Концепция иньян не исключает, а, наоборот, предполагает интеграцию традиционных исследовательских методов, таких, как структурный, функционально-семантический, дескриптивный, метод компонентного анализа, метод анализа по непосредственно составляющим и др.

Текст существует не как самоцель. Он функционирует в речи в виде дикурса. Текст является потенциалом (инь), дискурс же – реализацией этого потенциала в речевой деятельности (ян). Иньян-концепция предполагает решение вопроса дискурса в тесной связи с вопросом текста как две противоположные стороны одной сущности. При этом учитываются все лингвистические и экстралингвистические факторы, участвующие в организации и функционировании текста как средства речевого общения.

Структура дискурса состоит из двух компонентов: лингвистический (инь), который составляют системные языковые единицы: словоформа и предложение, и экстралингвистический (ян), который составляют ситуация, прагматический, социокультурный, психологический и другие факторы… Дискурс характеризуется категориями актуального членения, пресуппозиции, субъективной модальности, конситуации и коммуникативного акта. Текстовые и дискурсивные категории при всех своих различиях объединяются двумя особенностями: объемностью (пространством) организации и линейностью (временем) появления в речи компонентов. И текст объемен и линеен, и дискурс объемен и линеен» (Чан Ким Бао, 2000; 3–7).

Таким образом, в нашем представлении текст и дискурс не находятся между собой в родо-видовых отношениях (каждый из них не является частью другого), дискурс не является промежуточным явлением между речью, общением и языковым поведением или промежуточным звеном между системой и текстом, он не есть текст в совокупности с экстралингвистическими параметрами, равно как и текст не является дискурсом за минусом этих параметров. Но если они равноположены, то и рассматривать их и их взаимосвязь друг с другом можно только «сверху», от более высокого уровня обобщения, в которое они на равных входят. Иначе и не будет конца определениям того и другого, замкнутым, как мы видели выше, практически всегда друг на друга.

А выше – только действительность и реальная коммуникация в ней, т. е. те два элемента, которые, в принципе, также присутствуют в большинстве имеющихся определений. Однако они там появляются как бы «от текста и дискурса», хотя, по нашему мнению, именно текст и дискурс должны «появляться от них». Ибо любой текст (письменный и устный, художественный и научный и т. д.) создается с целью стать не только фактом «для себя», но и фактом «для других», элементом, участником некоторого более широкого «состояния взаимодействия»[11]11
  Конечно, можно текст написать и в землю закопать. Но тогда уже не надо надпись над этим местом писать… И тогда это, очевидно, и пе текст?..


[Закрыть]. Таким же реальным элементом, участником «состояния взаимодействия» является и дискурс – он из него и «родился».

Поскольку видов и типов текста и дискурса описано (см. выше) большое количество, есть смысл от самого общего понимания более высокого уровня – коммуникации – идти к самому общему пониманию этих ее составляющих.

«Коммуникация (лат. Communicatio, от communico – делаю общим, связываю, общаюсь)… 2) Общение. Передача информации от человека к человеку в процессе деятельности»; «Коммуникация языковая – общение с помощью языка, взаимная передача и восприятие при помощи языка некоторого мыслительного содержания» (СЭС, 1981; 617). «Коммуникация [дальше опять латынь. – Ю.П.], общение, обмен мыслями, сведениями, идеями и т. п.; передача того или иного содержания от одного сознания (коллективного или индивидуального) посредством знаков…» (ФЭС, 1983; 269). Таким образом, должны быть некоторый способ закрепления информации и некоторый способ ее трансляции, причем если «способ закрепления (хранения)» информации должен ее хранить и вне процесса коммуникации, то «способ трансляции» может реализовываться только в состоянии коммуникации[12]12
  Нет, нет, про социально-историческую детерминированность, социальный характер коммуникации мы помним! Про это столько говорилось и до угара, и во время угара, и после угара!.. Да она и в только что процитированных справочниках «социально-исторически детерминирована»: в одном находится между словарными статьями «Коммунизм» и «Коммунист» (название журнала), а в другом – между «Коммунизм» и «Коммунистический труд». Так что даже классическое «посидели, потрепались, разошлись» безусловно социально…


[Закрыть].

Если вспомнить уже цитированное выше замечание о том, что текст и дискурс и объемны, и линейны, то наиболее подходящим и точным термином для их обозначения является, на наш взгляд, термин «фигура». «Фигура (геом.), термин, применяемый к разнообразным множествам точек; обычно Ф. наз. такие множества, которые можно представить из конечного числа точек, линий или поверхностей, в частности сами точки, линии, поверхности» (СЭС, 1983; 318). Это понятие уже входит и в лингвистическую терминологическую парадигму: «фигура речи», «стилистические фигуры», «фигура знания» (Ю.Н. Караулов) и др.[13]13
  Ср. также: «Фигура есть часть знака, которая не выражает ничего из значения целого знака, но используется для создания в других комбинациях других знаков… Фигуры свойственны любым системным знакам. Фигуры в знаках производны от фактуры знака, т. е. от того материала, из которого знак сделан… Наличие фигур – конструктивный признак системности» (Рождественский, 2003; 40–41).


[Закрыть] С учетом этого термина и изложенного выше понимания роли и места текста и дискурса в коммуникации, назовем их:

Текст – интровертивная фигура коммуникации.

Дискурс – экстравертивная фигура коммуникации[14]14
  «Интровертивный (от лат. Intro – внутрь и verto – поворачиваю, обращаю), обращенный внутрь; психологич. характеристика личности, направленной на внутренний мир мыслей, переживаний и т. п., самоуглубленной. Понятие введено К.М. Юнгом»; «Экстравертивный (от лат. Extra – вне, снаружи и verto – поворачиваю, обращаю), обращенный вовне; психологич. характеристика личности, направленной на внеш. мир и деятельность в нем, отличающейся преобладающим интересом к внеш. объектам и т. п. Понятие введено Юнгом» (Философский энциклопедический словарь. – М.,1983. – С. 215; 793).


[Закрыть].

Таким образом, реальная коммуникация содержит три неслиянные, но и нерасторжимые составляющие: саму фигуру действительности[15]15
  Здесь понятие фигуры также прекрасно подходит, так как «соучастником» коммуникации является не «вообще действительность», «вся действительность», а некоторый ее фрагмент определенной конфигурации.


[Закрыть], в сфере которой и на основаниях которой она осуществляется, и две фигуры: текст – обеспечивающий ее содержательно-языковую основу (так как текст во всех его проявлениях, даже в «образе», неотрывен от языка) и дискурс – обеспечивающий содержательно-речевую основу (собственно вербальную – и обычно с невербальным компонентом) взаимодействия участников коммуникации[16]16
  Ср.: «основными единицами общения являются дискурс, «упакованный» в форму текста, и его составная часть – высказывание, «упакованное» в форму предложения» (Формановская, 2002; 36).


[Закрыть]. Можно, безусловно, говорить о некотором примате фигуры действительности (вот где и проявляется социально-историческая детерминированость всей коммуникации и двух других ее фигур!). Но при этом все три составляющие находятся в динамическом взаимосоответствии: изменение действительности влечет за собой изменение текста и дискурса; появление новых текстов о том же аспекте действительности приводит к вероятности вариативности дискурса; реализация другого дискурса в коммуникации заставляет ее участников обращаться к другим текстам и иной оценке фигуры действительности (самый простой пример – иное, чем первоначальное, восприятие социального статуса участника коммуникации при реализации им определенных текстов и дискурсов) и т. д.

Определим выделенные выше составляющие коммуникации следующим образом:

Экстравертивная фигура коммуникации – дискурс: совокупность вербальных форм практики организации и оформления содержания коммуникации представителей определенной лингвокультурной общности.

Интровертивная фигура коммуникации – текст: совокупность правил лингвистической и экстралингвистической организации содержания коммуникации представителей определенной лингвокультурной общности.

Материальная фигура коммуникации – действительность: совокупность материальных условий осуществления коммуникации представителей данной лингвокультурной общности.

Как можно реально представить себе тот конструкт, который так просто был нарисован нами вербально? Может быть, существуют и другие формы его представления, но нам приходит в голову только один – голограмма. Голограмма, как известно, «метод получения изображения объекта, основанный на интерференции волн… Возникающая при интерференции волн картина, содержащая полную информацию об объекте, фиксируется на светочувствительной поверхности. Она наз. голограммой. Г. применима к волнам любой природы и любого диапазона частот; широко используется в физике и разл. областях техники, в частности для распознавания образов, для кодирования информации…» (СЭС, 1981; 322; курсив наш. – Ю.П.). Выделенные нами слова в полной мере соотносятся с рассматриваемым нами объектом. Во-первых, между действительностью, текстом и дискурсом, если они неслиянны и нерасторжимы, именно интереференция (наложение, приводящее к усилению или ослаблению) является основой взаимодействия: при изменении действительности эти изменения накладываются и на текст, и на дискурс, приводя к усилению в коммуникации роли одного и ослаблению роли другого; при изменении качества и/или объема имплицитной (текстовой) информации изменяется и дискурс; при потребности изменения цели дискурса усиливается или ослабляется роль текстовой составляющей коммуникации и т. п. Во-вторых, и для кодирования информации, и для распознавания объектов также необходима взаимосвязь всех трех элементов коммуникации.

Попробуем сначала представить это на реальной голограмме. А затем – на реальном акте коммуникации.

В качестве физического примера возьмем визу в загранпаспорте[17]17
  Автор надеется, что изображение визы и голограммы на ней в загранпаспорте известно большинству филологов, которые возьмут в руки эту работу. Можно, конечно, использовать и талон техосмотра на машину, по это знают только автовладельцы; кроме того, оп мелкий и плохо читаемый.


[Закрыть]. При любом повороте голографической картинки на визе все ее составляющие (знак страны, принадлежность или не принадлежность, например, к общеевропейскому союзу, фоновая картинка самой визы данной страны) будут появляться или исчезать: при эксплицировании одной из составляющих две другие имплицитно все равно будут содержаться в ней[18]18
  Можно попытаться эту связь имплицитного и эксплицитного вербализовать (в одном из ее вариантов). Во-первых, сама виза есть факт действительности, за которым стоит и текст, и дискурс: текст: «виза – документ, позволяющий прибыть на территорию другой страны и находиться на ней срок, указанный в вше; визу необходимо получать в представительствах этих стран в стране проживания, и т. д., и т. п.»; дискурс: «вечно проблема с этой бельгийской визой, никогда не могу ее получить заранее; а мне туда не надо визу, у нас безвизовый обмен, и т. д., и т. п.». Повернув визу в одну из сторон, на голограмме отчетливо появляется буква <«это виза для въезда во Францию. Она предназначена для временного пребывания без права устройства на работу, и т. д., и т. п.»; с этим текстом соотнесен и дискурс: <<а, это французская! А где же у меня бельгийская, там-то в какие сроки я должен быть?». Поворот в другую сторону, и появляется изображение круга с точками, который также является и действительностью, и текстом: «это Шенгенская виза, позволяющая посещать все страны объединенной Европы по одной визе; однако въезд и выезд из Шенгенской зоны возможен только через страну, указанную в визе, т. е. Францию, и т. д., и т. п.»; с этим текстом соотносим и дискурс: «так я по ней и в Бельгию заеду, что у меня там по датам; нет, я на этом поезде в Италию не могу поехать – я буду въезжать в нее через Швейцарию, а это не Шенгенская зона, через нее нельзя, и т. д., и т. п.». Причем все эти явления действительности, тексты и дискурсы находятся в неразделимых отношениях между собой, хотя каждый и составляет свой аспект коммуникации с реальным явлением, обнаруженным на странице загранпаспорта. При этом факт самой действительности может быть для «меня» эксплицированным и имплицированным (знаю, что это виза, или не знаю и не «вижу», что это виза); если текст имплицитно заложен в факте действительности, то я могу это понимать или не понимать; но на основе имплицитно заложенного текста (с полнотой, соответствующей потребностям ситуации коммуникации) эксплицируется дискурс, т. е. осуществляется коммуникация. Причем все элементы выделенного выше дискурса вовсе не обязательно являются устной речью – этими же элементами они будут и в сознании человека, взявшего паспорт в руки. Возможна и обратная последовательность, заданная условиями коммуникации: <<у меня где-то есть в паспорте долгосрочная Шенгенская виза (дискурс) – А, вот этот кружочек со звездочками, это она (найден необходимый текст) – Нет, это другая виза, мне нужна с въездом через Германию, а это еще и просроченная, сейчас поищу (осуществляется нахождение необходимого явления действительности)».


[Закрыть].

Взаимодействие этих фигур коммуникации рассмотрим теперь на примере отрывка из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»[19]19
  Во-первых, мы убеждены в том, что показать реальную взаимосвязь фигуры действительности, текста и дискурса, образующих коммуникацию, возможно лишь на достаточно протяженном примере, так как их постоянная взаимосвязь в рамках короткого отрывка просто не будет проявляться. Во-вторых, нам всегда казалась несколько надуманным стремление авторов, использующих при описании некоторых языковых/речевых явлений примеры из произведений художественной литературы, обязательно «оправдаться» за это использование. Если это написано на реальном языке, если не вызывает у нас отторжения («так по-русски не говорят!»), если сама коммуникация является осмысленной, мотивированной и происходит в тех условия, в которых она происходит в реальной жизни – то почему (как пример) ее нельзя рассматривать в качестве аналога реальной коммуникации? Более того, именно в настоящем художественном произведении мы можем выделить и проанализировать те аспекты коммуникации, которые практически не восстановимы в реальном человеческом общении.


[Закрыть]:

Фдств1: Иван в больнице, коммуникация с медсестрой;

Фткст1: встреча на Патриарших, смерть Берлиоза, немотивированное помещение в сумасшедший дом

Фдиск1: общение в медсестрой, определяющее Фдств1 иФткст1

Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что он находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание о гибели Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного потрясения. Выспавшись, Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал яснее. Полежав некоторое время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной кровати, Иван увидел кнопку звонка рядом с собою. По привычке трогать предметы без надобности, Иван нажал ее…

Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановился, потух, и в комнату вошла полная симпатичная женщина, в белом чистом халате и сказала Ивану:

– Доброе утро!

Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да еще делают вид, что это так и нужно!..

– Пожалуйте ванну брать, – пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой оказалось ванное отделение и прекрасно оборудованная уборная.

Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:

– Ишь ты! Как в «Метрополе!»

– О нет, – с гордостью ответила женщина, – гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде и за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать нашу клинику. У нас каждый день интуристы бывают.

На основе Фдиск1 расширение до Фткст2

При слове «интурист» Ивану тотчас же вспомнился вчерашний консультант. Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:

– Интуристы… До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого!

И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдержался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь ему она не может…

После этого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решив относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, с иронией, тут же мысленно окрестил кабинет «фабрикой-кухней».

И было за что. Здесь стояли шкафы и стеклянные шкафики с блестящими никелированными инструментами. Были кресла необыкновенно сложного устройства, какие-то пузатые лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и газовые горелки, и электрические провода, и совершенно никому не известные приборы.

Фдств2: общение с врачами;

Фткст2: вся ситуация прошлого дня на Патриарших;

Фдиск2: стремление скрыть в общении знание Фткст2

В кабинете за Ивана принялись трое – две женщины и один мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явною целью – кое-что у него повыспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед ним было три пути. Чрезвычайно соблазнял первый: кинуться на эти лампы и замысловатые вещицы и всех их к чертовой бабушке перебить, и таким образом выразить свой протест за то, что он задержан зря. Но сегодняшний Иван значительно уже отличался от Ивана вчерашнего, и первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, они укоренятся в мысли, что он буйный сумасшедший. Поэтому первый путь Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о консультанте и Понтии Пилате. Однако вчерашний опыт показал, что этому рассказу не верят или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.

Полностью этого осуществить не удалось, и, волей-неволей, пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов…

Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою комнату, где получил чашку кофе, два яйца всмятку и белый хлеб с маслом.

Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в этом учреждении и уж у этого главного добиться и внимания к себе, и справедливости.

И он дождался его, и очень скоро, после своего завтрака. Неожиданно открылась дверь в комнату Ивана, и в нее вошло множество народа в белых халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому очень торжественным. «Как Понтий Пилат!» – подумалось Ивану.

ФдствЗ: беседа с п рофессором

Фткст2: вся ситуация на Патриарших;

ФдискЗ: общение с профессором, расширяющее Фткст2 до ФткстЗ

Да, то был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остальные остались стоять.

– Доктор Стравинский, – представился усевшийся Ивану и поглядел на него дружелюбно.

– Вот, Александр Николаевич, – негромко сказал кто-то в опрятной бородке и подал главному кругом исписанный Иванов лист.

«Целое дело сшили!» – подумал Иван, А главный привычными глазами пробежал лист, пробормотал: «Угу, угу…» и обменялся с окружающими несколькими фразами на малоизвестном языке.

«И по-латыни, как Пилат, говорит…» – печально подумал Иван. Тут одно слово заставило его вздрогнуть, и это было слово «шизофрения» – увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а сегодня повторенное здесь профессором Стравинским.

«И ведь это знал!» – тревожно подумал Иван.

Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это словами «славно, славно…».

– Славно! – сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану:

– Вы – поэт?

– Поэт, – мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его стихи показались почему-то неприятными. Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского:

– Вы – профессор?

На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.

– И вы – здесь главный? – продолжал Иван. Стравинский и на это поклонился.

– Мне с вами нужно говорить, – многозначительно сказал Иван Николаевич.

– Я для этого и пришел, – отозвался Стравинский.

– Дело вот в чем, – начал Иван, чувствуя, что настал его час, – меня в сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!..

– О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, – серьезно и успокоительно сказал Стравинский, – и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не позволим.

– Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который заранее знал о смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.

Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.

– Пилата? Пилат, это – который жил при Иисусе Христе? – щурясь на Ивана, спросил Стравинский.

– Тот самый.

– Ага, – сказал Стравинский, – а этот Берлиоз погиб под трамваем?

– Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших, причем этот самый загадочный гражданин…

– Знакомый Понтия Пилата? – спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.

– Именно он, – подтвердил Иван, изучая Стравинского, – так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло… А он и поскользнулся как раз на этом месте! Как вам это понравится? – многозначительно осведомился Иван, надеясь произвести большой эффект своими словами.

ФдствЗ: общение с профессором; при отсутствии у профессора ФткстЗ общение переходит в Фдиск4, при котором каждый участник коммуникации исходит из своей Фткст: так как Фткст врача ≠ Фткст Ивана, каждый из них строит свою модель коммуникации

Но этого эффекта не последовало, и Стравинский очень просто задал следующий вопрос:

– А кто же эта Аннушка?

Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.

– Аннушка здесь совершенно не важна, – проговорил он, нервничая, – черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном масле! Вы меня понимаете?

– Отлично понимаю, – серьезно ответил Стравинский и, коснувшись колена поэта, добавил: – Не волнуйтесь и продолжайте.

– Продолжаю, – сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему, – так вот, этот страшный тип, а он врет, что он консультант, обладает какою-то необыкновенной силой… Например, за ним погонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще парочка, и тоже хороша, но в своем роде: какой-то длинный в битых стеклах и, кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно ездящий в трамвае. Кроме того, – никем не перебиваемый Иван говорил все с большим жаром и убедительностью, – он лично был на балконе у Понтия Пилата, в чем нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.

– Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? – спросил Стравинский.

«Он умен, – подумал Иван, – надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!» – и ответил:

– Совершенно правильно! И как же не добиваться, вы подумайте сами! А между тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купают, про дядю Федю чего-то расспрашивают! А его уж давно на свете нет! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили.

– Ну что же, славно, славно! – отозвался Стравинский, – Вот все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице человека здорового? Хорошо-с. Я вас сейчас же выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?

Тут наступила полная тишина, и толстая женщина, утром ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал: «Положительно умен».

Предложение профессора ему очень понравилось, однако, прежде чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо:

– Я – нормален, – Ну вот и славно, – облегченно воскликнул Стравинский, – а если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, – тут он повернулся, и ему немедленно подали Иванов лист, – В поисках неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия, – тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана, – повесили на грудь иконку. Было?

– Было, – хмуро согласился Иван.

– Сорвались с забора, повредили лицо. Так? Явились в ресторан с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили кого-то. Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Так? Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? И если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда вы направитесь?

– Конечно, в милицию, – ответил Иван уже не так твердо и немного теряясь под взглядом профессора.

– Непосредственно отсюда?

– Угу, – А на квартиру к себе не заедете? – быстро спросил Стравинский, – Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он улизнет!

– Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь?

– Про Понтия Пилата, – ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись сумрачной дымкой, – Ну, вот и славно! – воскликнул покоренный Стравинский и, обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: – Федор Васильевич, выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что же, – обратился он к поэту, – успеха я вам желать не буду, потому что в успех этот ни на йоту не верю. До скорого свидания! – И он встал, а свита его шевельнулась.

– На каком основании я опять буду здесь? – тревожно спросил Иван.

Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся и заговорил:

– На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия Пилата, – вас моментально привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.

– При чем тут кальсоны? – растерянно оглядываясь, спросил Иван.

– Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное же белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы были к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат… и дело готово!

На основе Фдиск профессора меняется Фтекст Ивана на Фткст4; именно с этой Фткст завершается коммуникация

Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля как будто раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в совете.

– Так что же делать? – спросил он на этот раз уже робко.

– Ну вот и славно! – отозвался Стравинский, – Это резоннейший вопрос. Теперь скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера кто-то вас сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пилата и прочими вещами. И вот вы, изнервничавшийся, издерганный человек, пошли по городу, рассказывая про Понтия Пилата. Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше спасение сейчас только в одном – в полном покое, И вам непременно нужно остаться здесь.

– Но его необходимо поймать! – уже моляще воскликнул Иван.

– Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как переслать ваше заявление куда следует, и, если, как вы полагаете, мы имеем дело с преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не напрягайте головы и старайтесь поменьше думать о Понтии Пилате. Мало ли чего можно рассказать! Не всему же надо верить.

– Понял! – решительно заявил Иван. – Прошу выдать мне бумагу и перо.

– Выдайте бумагу и коротенький карандаш, – приказал Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: – Но сегодня советую не писать.

– Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня, – встревоженно вскричал Иван.

– Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, выйдет завтра.

– Он уйдет!

– О нет, – уверенно возразил Стравинский, – он никуда не уйдет, ручаюсь вам. И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? – вдруг многозначительно спросил Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор глядя в глаза Ивану, повторял: – Вам здесь помогут… вы слышите меня?.. Вам здесь помогут… вам здесь помогут… Вы получите облегчение. Здесь тихо, все спокойно… Вам здесь помогут…