Текст книги "Безвременник"

Автор книги: Юрий Проценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

4

Хождение по камере начало утомлять Марка. Занялся было выколупыванием штукатурки из выбоины в стене, затем сел в углу, заложил руки за голову. Ещё в Египте, обдумывая будущую свою поездку, он допускал, что может угодить в подвалы Когорты общинного спокойствия. Более того, боясь признаться самому себе, вопреки логике, желал этого.

Он отправился в Финикию, не сообразуясь с доводами разума, будучи терзаем жгучим желанием во что бы то ни стало добиться оправдания отца. У него не было сколь-нибудь чёткого плана действий. Лишь одно знал точно: Это должен сделать лично он, Марк Рубин, и никто другой. В то же время внутренне он сознавал, что воплощение задуманного в жизнь может оказаться делом весьма тяжёлым, и оттого испытывал постоянные колебания. Избавить от них могла лишь ситуация, когда некуда будет отступать, когда он вынужден будет идти только напролом.

И избитый бдительными, в страхе своём (именно – в страхе, он был уверен), общинниками, Марк не пал духом. Хотя свои намерения сдать его в Когорту те в секрете не держали. Оказавшись в полицейском участке, он принялся, не суетясь, просчитывать возможный ход дальнейших событий.

Позже, переступив порог камеры Центра КОС, он не сомневался в том, что всё идёт так, как ему бы хотелось. Тот молодой, видимо, перспективный бюрократ, который лениво допрашивал его в участке, конечно, доложил по инстанции. И наверху, возможно, на самом, теперь решали, как приветить сына покойного Урии Рубина. Оставалось ждать.

Однако здесь, в осязаемых, а не смоделированных воображением, холодных стенах Центрова подвала Марка постепенно стало одолевать ощущение бессмысленности затеянного. Оно постепенно крепло по мере того, как не спешила наступать ожидаемая им развязка. Оно находило себе все новые мысленные подтверждения. Марк выискивал в своих действиях возможные ошибки и с каждым разом находил их всё больше. Очень скоро он начал чувствовать, что теряет над собой контроль.

Этому способствовала и окружающая обстановка. Камера, куда его поместили, не имела окон. Плоский матовый светильник, прилепившийся к потолку, включался снаружи в разное время и на разный срок. То надолго погружал камеру во мрак, то, как теперь, горел, кажется, целую вечность.

Довольно скоро Марк перестал ориентироваться во времени. Звуки голосов не достигали ушей с того момента, как за его спиной впервые клацнула засовами тяжёлая дверь. Его попытки вытащить хоть слово из приносящих еду охранников, оказались тщетны – тех явно проинструктировали не общаться с ним. Замкнутое пространство, в котором находился Марк, вскоре стало ассоциироваться у него с какой-то живой средой. Подобно заманившему в своё лоно хищному растению, оно медленно переваривало его, высасывая всё, питающее жизнь, дающее силы.

Всякий раз при мысли о том, что задуманное может не сбыться, им овладевал удушливый приступ отчаяния. Он впервые явственно ощутил страх перед смертью. Но неизмеримо больше был страх перед возвращением к прежней жизни – жизни сына предателя. Нет, он не может не добиться своего. Всё, что угодно, только не это! Тем более теперь, когда с детства слышанное об отце оказалось неправдой. Плюнуть всем в рожу! Тем, от кого претерпел он так много унижений, тем, кто просто считал себя вправе презирать его, узнав, чей он сын. Плюнуть, смачно плюнуть в рожу!

Марк уже не мог определить, что в конце концов для него важнее – восстановление честного имени отца, которого не помнил и которого даже теперь продолжал против разума ненавидеть, или утверждение своего права на месть.

Снаружи кто-то подошёл к двери, посмотрел в глазок. Загремел вставляемый в замок ключ. Марк внутренне напрягся, хотя в подобных случаях на пороге неизменно возникал молчаливый страж с миской свекольной или овсяной похлебки и прикрытой куском чёрствого хлеба кружкой воды. Однако на сей раз охранников оказалось двое. Один, полный, судя по чертам лица, финикиец, подошёл к нему.

– Вставай!

Марк вздрогнул, опёрся рукой о стену и медленно поднялся, не спуская глаз с охранника. Тот оказался ниже его на голову.

– Руки вперёд!

На запястьях щелкнули наручники.

– Стой так! – финикиец толкнул Марка в грудь, прижал к стене. Отступил на шаг, смерил липким взглядом. Затем кивнул напарнику, и, оставив дверь открытой, оба удалились.

Через несколько минут в камеру один за другим вошли трое солидной внешности хорошо одетых мужчин.

Мелкая дрожь пробрала Марка по всему телу. Вот они – живьём, не на экране телевизора. Вот этот, круглоголовый, коренастый, с густой тёмно-каштановой шевелюрой и аккуратной бородой – Никандр, Пастырь общины. Тот, коротко стриженный, широкоскулый, хлёстко смотрящий – это Елиц, фигура № 2. А третий, слегка обрюзгший флегматик в очках с толстой оправой, убей Бог, если это не сам Ананий, куратор КОС. Он едва сдержался, чтобы не поздороваться.

Вошедшие остановились в нескольких шагах напротив.

– Вот и Рубин-младший, – с отчуждённой задумчивостью произнёс Никандр, пристально всматриваясь Марку в лицо. – Что ты хочешь?

– Хочу справедливости, – сипло пролепетал Марк, Он вдруг ясно понял, что желаемой инициативы в предстоящем разговоре ему не видать. Конец ещё одной иллюзии…

– Справедливости… – усмехнулся Никандр. – Справедливость – это хорошо. Ответь, поведанное привёзшему тебя сюда – это правда?

– Правда.

– Как можем мы удостовериться в этом?

– Я напишу своим, – Марка передёрнуло при внезапной мысли, что писать уже может быть поздно. – Какое сегодня число?

– Ещё четыре дня до окончания твоего, так сказать, ультиматума.

– Я напишу своим, и вы сможете послать человека в Египет. Ему покажут письмо. Можете даже получить фрагмент подлинника на экспертизу.

Никандр задумался, опустив глаза.

– Ну, хорошо, – он щёлкнул пальцами. – Допустим, письмо есть. И написано рукой Фотия. Что же, ты хочешь, чтобы, основываясь на его содержании, мы объявили твоего отца невинной жертвой?

– Там же сказано…

– Пойми, – продолжал Пастырь, – мы не можем не верить Фотию, но тем не менее объяснение всему случившемуся ещё только предстоит найти. Что будет, если сейчас мы, не зная обстоятельств дела, провозгласим Урию безвинно осуждённым? Да просто враги и несведущие, не затрудняющие себя лишней мыслью, станут толковать всё так, как им вздумается. Твоё требование может быть выполнено лишь тогда, когда мы будем знать всё, абсолютно всё об этом. Не забывай, наконец, что твой отец делал одно с нами дело. – Он замолчал.

– Договаривай, – вкрадчиво прошептал Марк.

– И поэтому я предлагаю отложить предание письма огласке и приступить к выяснению недостающих деталей, – закончил Никандр.

Для Марка это был шанс, шанс выжить и одновременно не завалить дела. «Только бы вырваться! Уж тогда бы я действовал умнее. А Никандр, он врёт. Всё знает лучше других, хочет время потянуть. Хитёр. Но плевать, не это главное», – с лихорадочной поспешностью размышлял Марк.

– Если соглашусь, меня выпустят? – спросил он, изо всех сил стараясь не выказать охватившего его волнения.

Никандр снова задумался. Сказав сейчас «нет», он испортил бы всё. Хотелось ответить положительно, успокоить нервного мальчишку, но и этого делать было нельзя. Он молча посмотрел на Анания. Тот всё понял. Теперь, чтобы оказаться в выигрышной ситуации, необходимо было переложить тяжесть поиска решения на самого Рубина.

– Это возможно, – сказал куратор КОС. – Но не будем же мы верить друг другу на слово. Где гарантия, что, оказавшись на свободе, ты не опубликуешь письма?

У Марка перехватило дыхание – «Оказавшись на свободе». Она так близко! Что ответить им? Где выход? Должен же он быть!

– Гарантия одна! – неожиданно прозвучал резкий голос молчавшего прежде Елица. – Письмо! Письмо должно быть у нас. Ты, – он наставил на Марка палец, – на это не согласишься, конечно. Поэтому выход один: ты пишешь в Египет, чтобы там на неопределённое время задержали предание письма огласке. А сам остаешься здесь, у нас. Понял?

Остаться?! И неопределённое время ждать неопределённого же результата? При одной этой мысли Марку стало дурно. Желал безвыходной ситуации? Вот она! И нечего искать спасительную соломинку теперь, когда собрался топиться. Её нет. Нет соломинки.

– Нет! – Прижав кулаки к груди, он подался вперёд. – Не выйдет! Выпускайте меня, и я дам вам срок на поиски этих ваших объяснений! А не хотите – ждите четыре дня!

Тыльной стороной ладони он вытер со рта слюну.

– Учти, что, когда письмо появится на свет, ты с него исчезнешь, – скрестив руки на груди, спокойно произнёс Елиц.

– Вместе с тобой, урод!

– Рубин! – возвысил голос Пастырь. – Успокойся!

Марк остановил на нём бешеный взгляд.

– Тебе, – тяжело дыша, он двинулся на Никандра, – мой отец… мешал…

Пастырь машинально попятился. В то же мгновение, опередив изготовившегося встретить нападение Елица, из-за их спин выскочил охранник.

Несколько секунд Никандр смотрел на скорчившегося в углу Рубина, недовольно покачал головой и, не удостоив спутников взгляда, направился к двери.

* * *

Просторный кабинет Пастыря располагался на предпоследнем этаже похожего на огромный термос высотного здания – штаб-квартиры общины.

Никандр привычно занял своё место за большим старомодным столом. Жестом предложил коллегам-подчинённым садиться. Взял пачку свежих газет, подержал, небрежно отбросил в сторону.

– Послушай, Елиц, – произнёс он, не скрывая раздражения, – зачем ты надавил на него?

– А что оставалось? Что бы ты ему предложил? – Елиц определённо не чувствовал за собой никакой вины. – И помимо этого психологическая атака даёт возможность проверить степень искренности.

– И каковы результаты проверки? – с издёвкой спросил Пастырь.

– Кажется, не блефует.

– Во всяком случае, – Никандр повысил голос, – мы условились, что говорить с ним буду я. Я! Не так ли?

– Извини…

– Иногда ты позволяешь себе больше, чем… Не при Анании будет сказано…

– Хорошо, что не при мне, – охотно согласился куратор КОС, – однако надо ведь что-то решать.

– И то правда, – воспрянул Елиц. – Следует всё же давить его до конца. Жизнь в обмен на письмо. Договариваться тут бесполезно.

– Ты предлагаешь пытать его? – уточнил Никандр.

– Это – частности. Но заметь: он на пределе, почти уже сломался.

– Позвольте мне, – ненавязчиво, но решительно вмешался Ананий. – Ты прав, Елиц, говоря, что с этим мальчиком не договориться. Но ошибаешься, считая, что его можно легко сломать. По-моему, это чрезвычайно сомнительно. Попробуйте встать на его место, представьте себя сыном всем известного предателя. Такой комплекс либо раздавит в дерьмо, либо, напротив, сделает прочнее прочного. Я склонен считать, что с парнем произошло второе. Да, да! Несмотря на нервы и прочее. Далее: что мы успели о нём узнать? Он зять влиятельного типа, играющего в Египте одну из ключевых ролей в торговле наркотиками. Таким дядям плевать на родословную. Малый, кстати, неглупый, решительный и злой на весь мир, пришёлся этому типу по вкусу. В свою очередь Марк получил то, чего ему недоставало, – точку опоры, деньги и, главное, возможность самоутвердиться. Предположительно он переправлял наркотики в Иудею. Вот вам и месть. Травитесь, мол, сволочи. А потом это письмо – и остриё его ненависти направляется на нас, особенно на тебя, Никандр. Нет, – резким жестом Ананий как бы отмёл последние сомнения, – этот малый будет стоять на своём! И выход мне представляется один – оставшееся время употребить на подготовку к худшему для нас исходу.

– Ты прав! – Елиц энергично хлопнул по подлокотнику кресла.

– А уж потом займёмся выяснением нюансов, – закончил куратор КОС.

– Значит, не предотвратить, – недобро усмехнулся Никандр. – А ты уверен, Ананий, что письмо действительно есть?

– Уже одна вероятность этого требует принять меры предосторожности. В вероятности, полагаю, никто из нас не сомневается, не так ли? Если же ему подкинули фальшивку, что тоже возможно, мы сумеем опровергнуть её. Одно точно – парень искренен.

– Кстати, где этот адвокат Ленц? – спросил Елиц.

– Умер, – произнёс Ананий тоном, означающим, что подобный исход для него является само собой разумеющимся, – около года назад.

– Сам?

– Неизвестно.

– Он действительно был в Риме?

– Да, это мы проверили. Был и материалы предлагал. Что конкретно, правда, тоже неизвестно. Начал переговоры, а потом неожиданно передумал и уехал.

Больше вопросов Никандр не задал и в задумчивости облокотился о стол, закрыл ладонями лицо. На несколько минут в кабинете воцарилась тишина. Наконец, Никандр отнял ладони от лица. Посмотрел на стенные часы, затем на свои наручные. Близилось время начала заседания Конгресса.

* * *

Вечером, вопреки обыкновению, Никандр не отправился домой за город. Отпустив секретаря, остался поработать. Было уже довольно поздно, когда неожиданно включился селектор, и из динамика раздался голос дежурившего в приёмной телохранителя.

– Пастырь, здесь брат Елиц.

– Елиц? – Никандр был неприятно удивлён. – Ну пусть войдёт.

Второй человек общины уверенно пересёк кабинет. Подошёл, сел напротив.

«Собран, решителен. Как перед схваткой. Ну же, – мысленно подбодрил его Никандр, – давай, что там у тебя?»

– Скажи, – произнёс тот, – нас тут двое… скажи, Никандр, ты действительно не приложил руку к обвинению Рубина?

Никандр презрительно сощурился.

– Тебе хотелось бы этого? Признайся! – он выдержал паузу. – Молчишь? Так вот, нет! Нет! Слышишь?

– Я верю тебе, – спокойно сказал Елиц, – поверят ли другие? Когда письмо появится на свет.

– Не появится! Его нет!

– Тебе придётся доказывать свою непричастность. Сумеешь ли?

– Волнуешься за меня?

– И за тебя тоже. Отрекись от звания Пастыря.

Никандр подивился спокойствию, с которым воспринял это неожиданное предложение.

– Вон оно что.

– Отрекись, – повторил Елиц. – Подумай не о себе – об общине! Если в момент, когда всё это всплывёт, ты будешь находиться у власти, удар придётся по всем нам. Уйдя, ты его ослабишь.

– Я думаю об общине, – полушёпотом, постепенно повышая голос, проговорил Никандр. – Я думаю о том, что если я уйду, Пастырем выберут тебя. А будет ли это лучше?

– Будет. Будет! – Взгляд Елица был прям и твёрд. – Тобой не довольны. Богатые, потому, что возможности их кое-как, но ограничены, бедные потому, что появились богатые. При нашей-то общинной собственности. То, что сейчас у нас происходит, зовётся кризисом! И в народе он ассоциируется с твоим именем. Людям нужна сильная и понятная власть! – последние слова он произнёс с нажимом, подняв крепко стиснутый костистый кулак. – Именно сейчас, пока ещё не поздно! Мой приход будет означать перемены. Я дам людям то, что им нужно в жизни – ясность и перспективу. Я к чёртовой матери ликвидирую все социальные противоречия! Прижму у всех на глазах особо зарвавшихся, найду возможность вылезти из нищеты обедневшим, ну а обывателю, тому подавай стабильность и уверенность. И получит! А главное, все вместе люди поверят в то, что одна лишь принадлежность к общине возвышает их над всеми остальными. Этим я сплочу всех!

Елиц перевёл дух, помассировал пальцами горло.

– Уйди, Никандр, – повторил он негромко и убеждённо. – Народ пойдёт за мной, да ты и сам в этом не сомневаешься. Вокруг нас объединится вся Финикия! Вспомни, о чем сегодня говорили на Конгрессе: центральная власть ослабла, кругом бардак, каждая община сама по себе. А в Иерусалиме того и ждут, чтобы мы все тут перегрызлись, как взбесившиеся псы!

Он умолк. Отвернулся от Никандра.

До Никандра давно доходили слухи, что многие в общине желали бы видеть Пастырем Елица. Однако он вынужден был терпеть рядом соперника, поскольку без него, деятельного, неукротимого в работе, куда как труднее было бы справляться с власти предержанием. И вот…

– Ты всё извратишь, Елиц, – тихо произнёс Никандр. – Ты всё извратишь.

Он почувствовал себя прижатым к стене, как тот мальчишка в подземелье. Отдать власть? А ведь выждал, выждал-таки свой момент, точно всё рассчитал этот сидящий перед ним параноик, который, дай волю ему, потащит общину к пропасти. Но почему всё так? Ведь не устраивал же он, Никандр, заговора против Урии! Да, в своё время, будучи схвачен, он отрёкся от Движения, от Фотия. Но лишь затем, чтобы спасти себя ради Дела. И Дело продолжил, принеся в жертву пошатнувшийся с тех пор авторитет. Толпа начала боготворить Рубина. А это он, Никандр, собрал разрозненные силы Движения воедино! И создание общины тоже его заслуга. А Урия… Что ж, не препятствовал он падению Урии, но в самом падении не виноват. Не ви-новат! Однако, прав Елиц, кто теперь поверит этому?

– Подумать только, – сказал он насмешливо, – человек, который двадцать лет назад разгонял митинги сторонников Фотия, теперь метит в их предводители!

– Хочешь меня задеть? – встрепенулся Елиц. – Но я был искренен тогда и после, когда осознал свою неправоту! В отличие, кстати, от тебя! Думаешь, случайно я оказался в Конгрессе? Разве я карьерист, пройдоха? Нет! – Елиц выставил вперёд ладонь. – Тогда бы не быть мне здесь! Я делом доказал, что полезен общине!

– Хватит! – выйдя из себя, грубо оборвал его Никандр. – Оставь меня!

Елиц зло взглянул на него, поднялся и вышел.

Никандр откинулся в кресле, болезненно зажмурился. Какое-то странное, подобно самоистязанию, удовлетворение испытывал он, всецело находясь во власти охватившей его тупой безысходности.

Было совсем поздно, когда он, разбитый и понурый, появился в приёмной. Молодой телохранитель рывком вскочил с мягкого дивана.

– Пастырь, только что звонили. Вы не велели соединять…

– Что такое?

– Пятьдесят минут назад от инфаркта скончался член Конгресса общины Саймон Розенберг.

5

Ввалившись в прихожую, Филипп непроизвольно сделал шаг назад, прислонился спиной к двери и некоторое время не двигался, как бы собирая силы для последнего рывка. Потом медленно начал раздеваться: расшнуровал и скинул низкие кожаные сапоги, сбросил пропитанный потом и грязью комбинезон. Из бесформенной, пахнущей дымом кучи поверженного на пол обмундирования по привычке извлёк отягощённый кобурой ремень, с ним в руках босиком прошёл в ванную.

Водопроводный кран не издал даже хрипа. Филипп выругался. Отправился в кладовую. Отыскал грязную простынь, обернулся ею, вытер ноги валяющейся у порога рубашкой и вошёл в гостиную.

Пять дней назад он был срочно отправлен в горы. Там начались перекинувшиеся затем и в город вооружённые столкновения между общиной Фотия и возникшим год назад Фронтом очищения Финикии. Всё это время Филипп действовал как хорошо отлаженный автомат, чётко выполняющий заданную программу. Лишь теперь он мог попытаться осмыслить происшедшее. Однако занятие это оказалось ему не под силу: опустившись на софу, он мгновенно провалился в мягко обволакивающее, туманное забытьё.

Прошло около трёх часов, когда у него появилось ощущение чего-то мешающего спать. Постепенно, с неохотой пробуждаясь, он наконец понял, что это телефон, надсадно призывающий к себе в другой конец комнаты. Филипп вынужден был подняться и, недовольно бормоча что-то бессвязное, подойти к нему и снять трубку.

Звонил Ананий. Удивительно противным голосом извинился за беспокойство, сообщил, что ждёт к себе.

– Прямо сейчас? – удивлённо спросил Филипп.

– Прямо.

– Я тут весь в грязи, брат Ананий, как не знаю кто. Воды нет.

– У нас уже включили. Проверь.

По тону куратора Филипп понял, что отвертеться не удастся.

Душ на сей раз разразился мощным, как из брандспойта, ржавым потоком.

* * *

Не прошло и часа, как Ананий уже встречал Филиппа, стоя посреди своего кабинета, пожал ему руку.

– Отца похоронили вчера вечером, как только перестали стрелять. Сам понимаешь, без особых церемоний. Прими соболезнования.

Филипп кивнул.

– Теперь о деле. Ты ещё не знаешь?

– О чём?

– Ну да, спал…

– Спал.

– Никандр выступил по телевидению, – Ананий принялся покусывать дужку очков, которые держал в руках. – Отрёкся от звания Пастыря.

– Что?! – Филипп встряхнул головой. – Отрёкся? Не понял…

– Здоровье. У него почки давно ни к чёрту. Теперь ещё и сердце…

– Всё равно странно.

– Ладно, – недовольно отмахнулся Ананийу, – об этом позже. Сейчас другое.

Ты, Розенберг, будешь выпускать на свободу Марка Рубина. Понятно?

– Не совсем.

– Это решено с Елицем.

– С Елицем? Ах, да с Елицем… – усмехнулся Филипп и осёкся: лицо Анания сделалось каменным. – А зачем выпускать?

– Сейчас объясню, – с оттенком угрозы произнёс куратор. Он явно был задет и ещё не определил, как наилучшим образом прореагировать на бестактность подчинённого. – Главное, не спи, Филипп! – Голос его стал резким и настойчивым. – Не спи! Соберись и внимай.

* * *

Когда получивший необходимые инструкции Филипп Розенберг удалился, Ананий не сдвинулся с места, уставился на только что закрывшуюся дверь. Намёк, сделанный сыном покойного Саймона, порядком вывел его из себя. Он вдруг ясно понял то, что прежде лишь смутно проступало из подсознания. Показалось, будто посторонним неожиданно стала известна хранимая им тайна, и сделался он беспомощным и уязвимым.

Знали бы чиновники из администрации Яффского университета, кем через неполные три десятка лет станет исключаемый ими за участие в студенческих волнениях третьекурсник факультета юриспруденции Ананий, который и в бунтовщики-то затесался совершенно случайно. Но даром предвидения отцы-преподаватели не обладали, и судьба будущего куратора КОС была решена.

Позже, работая в небольшой типографии, более от обиды, нежели в силу убеждений, примкнул он к Движению Фотия. И неожиданно для себя стал со временем играть в нём заметную роль. Отвергнутый обществом сытых, здесь, в обществе бедных, обрёл он признание и авторитет.

Когда в Финикии решали, кто займёт в создаваемом Конгрессе место Рубина, за Анания проголосовали единодушно. А вскоре быстро растущая община стала нуждаться в особой группе людей, которая была названа Когортой общинного спокойствия. И Анания назначили её куратором.

Он сумел поставить дело – отбирал людей, посылал учиться. Ни одному из планов уничтожения общины, коих немало разрабатывалось в Иудее, не суждено было осуществиться. Система, Ананием выпестованная, сбоев не давала. Теперь, через двадцать лет, ему не было стыдно за результаты своей работы. В том, что община не только устояла, но окрепла и усилила своё влияние, заслуга его была немалой.

В Конгрессе Анания уважали, а некоторые и побаивались. С ним всегда советовался Никандр, который через каждые пять лет регулярно переизбирался Пастырем, старался сблизиться и Елиц.

С ним, с Елицем, история вышла необычайная. Через год после основания общины, он, известный лидер молодых иудейских штурмовиков, неожиданно объявился в Финикии и предстал перед Конгрессом. Просьба его повергла всех в глубокое изумление. Елиц, ярый враг Движения, умолял простить его, уверял, что осознал правоту Фотия и готов все силы свои отдать на его дело.

Настороженно встречено было покаяние Елица, иные не скрывали враждебности, кто-то предложил перебежчика попросту удавить. И неизвестно, чем бы всё кончилось, не вмешайся вовремя Ананий. Смекнул проницательный куратор, что немало пользы сможет принести этот молодой, энергичный и перспективный иудей. Сумел настоять на своём. И не ошибся.

Уже вскоре Елиц заставил говорить о себе с уважением. Удивляли его работоспособность, редкий талант организатора, железная воля. А через одиннадцать лет Елиц, к тому времени создавший за границей несколько дочерних общин, был избран в Конгресс. Ананий внимательно присматривался к набирающему силу управленца Елицу. Не сомневался – в отличие от многих членов Конгресса предан тот делу Фотия до фанатизма. Да что там предан – явно видит здесь особое своё предназначение и рвётся к власти.

Вот при этой-то мысли неизменно начинал куратор КОС Ананий испытывать изрядное беспокойство. Понимал: хороши такие люди, как Елиц, лишь до определённого предела. Понимал. Но ничего не предпринял. И вот теперь сомнений нет – станет Елиц, а не он Пастырем.

«Но почему так неожиданно, не предупредив, ушёл Никандр? – подумал Ананий. – Станет Елиц Пастырем. А ведь я его боюсь», – заключил вдруг.