Текст книги "Безвременник"

Автор книги: Юрий Проценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Письмо Фотия

1

У входа в участок на свежевыкрашенной лавке сидел его начальник Башир. Слегка подавшись вперёд, надёжно упёрся руками в широко расставленные колени и что-то основательно втолковывал коренастому сутуловатому полицейскому.

Бежевая малолитражка с городским номером, въехавшая во двор, не вызвала у него никакой видимой реакции. Лишь когда Филипп вышел из машины и потянулся, разминая спину, он неспешно поднялся, отряхнул сзади брюки и исчез в дверном проёме. Подставленная на мгновение лучам клонящегося к морю солнца, блеснула его загорелая лысина. Филипп пошёл следом.

– Кабы не мои ребята, его там совсем бы прибили, – почёсывая шею, повернулся к нему Башир. – Народец-то у вас резвый… А староста, – так тот вообще лично, – он поднял указательный палец, – припёрся убедиться, что я тебе звоню. Жуткая бдительность… А ты чего сам-то прикатил, подослать что ли некого? Туго с кадрами?

– Размяться решил. Засиделся – надоело.

– Это правильно, работа у вас временами сидячая, – ухмыльнулся Башир. – Ну смотри сам – нужен он тебе или нет. А то передам по своей линии. Эй, Фархад! – обратился он к сержанту за стойкой. – Давай того, который египтянин, на допрос. – И, не вынимая рук из карманов, подбородком указал Филиппу на обитую железом дверь в начале коридора. – Вон та, что приоткрыта… Можешь занимать.

В помещении оказалось душновато. Сырости, однако, не ощущалось. Маленькое окно под потолком было забрано ярко-жёлтой решёткой.

«А ты, право, пижон, начальник», – подумал Филипп.

Башир появился, неся несколько чистых листов бумаги.

– На, а то…

– Вот спасибо, – Филипп расположился за столом. – Ну, где?

– Сейчас…

В сопровождении полусонного сержанта появился высокий, худощавый малый, годами, пожалуй, чуть моложе Филиппа. Поношенная коричневая униформа на нём была местами порвана. Бледное, отёкшее, в синяках лицо оттеняла растрёпанная шапка густых, жёстких, чёрных волос. От углов губ к подбородку тянулись едва засохшие кровавые ссадины.

– Садись! – Башир поморщился и перевёл взгляд на Филиппа. – Оставляю я вас. Если что – вон там, да, правильно, там – кнопка. Вызовешь… Пошли, Фархад.

Когда звук шагов в коридоре стих, задержанный, западая на один бок, подошёл и осторожно опустился на привинченный к полу табурет.

– Я представляю власти общины деревни, в которой тебя повязали, – сказал Филипп. – Говорить в состоянии?

Парень утвердительно кивнул.

– Полное имя?

– Марк Рубин, – после некоторой паузы, сглотнув слюну, произнёс тот.

– Марк Рубин… – Филипп перестал писать… – Известная у тебя фамилия…

– Это моя фамилия!

Филипп и затылком ощутил вспыхнувший ненавистью взгляд чёрных, чуть навыкате, глаз.

– Ну это я понимаю, что, может, не украл ты её.

– Чего ты понимаешь? – лицо парня искривилось. – Урия Рубин – мой отец!

Филипп отложил ручку и откинулся на спинку стула.

– То есть ты хочешь сказать, что ты – сын человека, который выдал Ордену Соломона, Первого Пастыря нашего?

– Нет.

– Тогда – не понял…

– Он не выдавал.

– Не выдавал?

Обескураженный столь неожиданным поворотом, Филипп с минуту рассеянно смотрел на броскую решётку. И вдруг вспомнилось… Фотография. Отец показывал ему её не раз – Первый Пастырь среди ближайших соратников по Движению. Рядом с отцом там – Урия Рубин… А ведь парень похож! Этот убогий – похож! Или так просто кажется?

– И что, ты в деревне пытался это доказать?

Марк Рубин зло усмехнулся.

– Ну уж нет! Просто хотел посмотреть, что у вас тут теперь за кооперативы, с людьми поговорить. Сказал, что журналист из Египта… Однако они вот решили, что я – шпион.

– Ты знаешь, можно подумать и это, – заметил Филипп. – Ну а мне-то что ж так вот сразу открылся?

– А думаешь, я не понял, откуда ты? – в тон ему спросил Марк. – Я же слышал, как они требовали, чтобы полиция связалась с вашей Когортой. Чего тут скрывать-то?.. – последние слова он произнёс тихо и невнятно. Опустил голову, глубоко, хрипло дыша.

– Тебе плохо?

– Подожди, – почти простонал Рубин, не разжимая зубов, – сейчас…

Он довольно быстро пришёл в себя, окинул комнату мутным взглядом.

– Курить будешь? – Филипп выложил на стол сигареты.

– Давай. – Привстав, Рубин прикурил от протянутой зажигалки.

– Продолжим? – Филипп налёг грудью на стол, подпёр голову кулаками. – Говоришь, стало быть, понял, откуда я? Ну допустим – оттуда. Ты рад?

Рубин не удостоил его ответом, лишь тяжело ухмыльнулся одной половиной лица.

– Ты считаешь, что твой отец – не предатель? Так?

– Так.

– Твоё появление здесь с этим связано?

– Да. – Рубин откровенно оценивающе посмотрел на собеседника. – Я приехал сюда, чтобы добиться его реабилитации.

Искреннее разочарование выразилось на лице Филиппа. Он обречённо вздохнул и покачал головой. Ему стало неинтересно: судя по всему, начиналась дешёвая игра. «Парня нетрудно понять, – подумал Филипп, – куда как несладко быть отпрыском столь печально знаменитого папаши. Тут волей-неволей станешь выискивать доказательства его невиновности. И отыщешь. Наверняка. Даже если их и нет вовсе. А может, он просто валяет дурака? И не сын Урии совсем, а какой-нибудь афер или придурок? Или… Но ведь – похож!» Он посмотрел на Марка со снисходительной укоризной.

– При тебе не обнаружили документов. Где они?

– В городе. Отель «Сидон». Номер 1805. Я ведь и правда – из Египта приехал. Наша семья перебралась туда после смерти отца. Точнее, бежала. От ваших. А вообще-то, мы жили в Иерусалиме.

– Ладно. Давай дальше.

– Дальше? – зло переспросил Марк. – Нет – раньше! Самое интересное случилось задолго до нашего отъезда. Сразу после окончания процесса Первый Пастырь Фотий передал своему адвокату письмо, которое предназначал для преёмника, нынешнего вашего благодетеля Никандра. В том письме ясно было сказано, что отец мой ни в чём не виноват.

Филипп продолжал уныло смотреть на Рубина, постукивая пальцами по столу.

– Откуда же Фотий мог об этом знать? – как бы нехотя проговорил он наконец.

Рубин явно понимал, сколь неубедительны оказались его слова, но это нимало его не смутило.

– Тебе, наверно, известно, – несколько развязным тоном произнёс он, – что незадолго до приведения приговора в исполнение с Фотием имел беседу премьер Иудеи Сапир. Ну вот, он и снёс что-то лишнее. Об этом, кстати, тоже есть в письме. Не знаю уж, случайно ли или хотел вашего Пастыря придавить напоследок. Какая разница!

– Ну и где это письмо? – Филипп страдальчески завёл глаза под потолок.

– У меня.

– Да ну?

– Не здесь, конечно, – в надёжном месте. Копия в отеле. И кстати, – прибавил Марк, – если я через девять дней не вернусь в Александрию, это самое письмо будет предано огласке.

– А-а-а, – оживился Филипп, – короче говоря, мне лучше отпустить тебя от греха подальше. Так что ли?

Рубин расслабленно ссутулился.

– Можешь считать меня за дурака – это ничего не изменит. А отпустить – не отпустишь. Да не этого мне и надо.

– Интересно! Что же тебе нужно?

Марк хмыкнул.

– А встретиться с вашими верховодами.

– Думаешь, они захотят тратить на тебя время?

– Думаю – захотят.

«Маньяк, – решил Филипп. – Однако, придётся его забрать. Доложу по инстанции – пусть разбираются». Он почувствовал приятное облегчение и желание как можно быстрее отделаться от этого странного типа. «Но почему? – пришла мысль. – Что он мне? Э, Филипп, да ты – боишься! А если его слова вдруг окажутся правдой? Однако – к чёрту! Надо с этим заканчивать». Он быстро прикинул, какую необходимую информацию ещё не получил.

– Как, – произнёс заинтересованно, – попало к тебе ЭТО?

– Мой тесть, находясь год назад на Сицилии, узнал, что в Рим прилетел Ленц, тот, кто был у Фотия адвокатом, и что ведёт он переговоры о продаже одному еженедельнику материалов, связанных с Урией. Тесть позвонил мне, и я решил, что стоит на всё это хотя бы взглянуть. Приехал в Рим. Тот дядя очень испугался, узнав – кто я. Так и вытряс из него это письмецо. Прочитал – не поверил. Потом сделали экспертизу. У матери сохранилось кое-что из переписки отца с Фотием. Оказалось – подлинник.

– Так почему этот адвокат не передал в своё время письмо по назначению?

– Я спрашивал… Он сказал, что не нашёл сначала никого из нужных людей – всех загнали в подполье. А потом испугался.

– Чего?

– Ну отца уже не стало. Вот и испугался. Мол, опоздал. Да и Никандра опасался, знал, что тот с отцом был не в ладах. Хотел я этого Ленца поначалу попросту прибить. Да что-то остановило. А потом он исчез, скотина.

– А тесть твой кто?

– Тоже адвокат.

– Вон как! А не спрашивал ты у Ленца, чего это он через столько лет вдруг надумал всё-таки письмо сплавить?

– Спрашивал – сказал, что деньги понадобились. Собрался за океан перебираться.

– Складно, – задумчиво протянул Филипп. – А тебе сколько лет-то?

– Двадцать четыре.

– И чем ты в Египте занимаешься?

– Спортивный комплекс содержу. Так, небольшой.

– Ага. А здесь, в Финикии, давно?

– Три недели.

Теперь у Филиппа было достаточно сведений для оперативного дежурного по второму отделению Кагорты Общинного Спокойствия. Осталось заглянуть в отель – и всё. Дальше – вперёд, кому там положено. Он нажал сигнальную кнопку. Вместо конвоира в дверях появился сам Башир.

– Я его забираю, – сказал Филипп, поднимаясь.

– Под расписку, – начальник участка зевнул, демонстрируя безразличие.

– Давай под расписку. Пусть его приготовят. Пойду позвоню, чтобы конвой выслали.

Закончив разговор, Филипп вышел во двор. По периметру обсаженный орехом и кипарисами, тщательно выметенный, он был, пожалуй, даже слишком опрятен для здешних мест. Кусты вокруг бетонного с плоской крышей здания подстрижены умело и со вкусом – прямо дача, а не полицейский участок.

«Говоришь – из Иерусалима? – мысленно вернулся Филипп к разговору с Марком. – Может, и жил рядом… Так, где тут у нас юг?» Он оглянулся, ориентируясь по солнцу.

Совсем недавно Филиппу довелось побывать в Иерусалиме, городе, где он родился, провёл первые семь лет жизни, где не бывал с той поры уже два десятилетия.

Командировка оказалась срочная и не из приятных. Но взамен Филипп получил возможность осуществить то, о чём мечтал особенно часто в последнее время – хотя бы на короткий срок вернуться на родину.

Он долго бродил по Иерусалиму. Всё сделал так, как задумал ещё перед поездкой: не спеша прогуливался в тени массивных древних стен, с тревожной радостью ощущая под ногами вечную мощь каменных плит мостовых Нижнего города. Заглядывал на некогда шумные, теперь же притихшие и потускневшие рынки. Он побывал едва ли не во всех столь памятных ему закоулках. Но чувство внутренней целостности, слияния с городом, со всем окружающим миром, чувство, щемящая память о котором жила в нём все эти годы, не вернулось к нему.

В детстве он с интересом глазел на приезжих туристов. Теперь их галдящие толпы раздражали его. Казалось, что это обвешанное фотоаппаратами, жующее сладкую резину стадо вторглось на его неприкосновенную территорию. И не хотелось думать о том, что ныне сам он здесь нежеланный, едва терпимый гость.

«Так после многолетнего перерыва иной раз встречаются старые приятели. И натянуто пытаются вспомнить былые дни – ведь только прошлое и осталось у них общим», – заключил Филипп воспоминания и закурил.

На фоне невысоких, поросших лесом ближних гор надменно тянулись вверх щербатыми башнями развалины старинного замка. А дальше там, очень далеко, уже вошёл, да, скорее всего, уже вошёл в песчаные берега Иордан. И вновь, который год подряд, отступив и смирившись, растеряв силу, принесённую зимними дождями, равнодушно несёт вниз по долине коричневатые воды, словно наперёд знает, что, впустив в солёную свою утробу, Мёртвое море спокойно их переварит и преснее при этом нисколько не сделается.

В дверях показался начальник участка, остановился на пороге.

– Слышь, Башир! – Филипп щелчком послал окурок в сторону вычурной мраморной урны.

– Чего?

– Воздух у вас тут – одна прелесть.

2

Саймон Розенберг возвращался домой после второй отсидки. Поезд набрал скорость. Яблоневые и апельсиновые сады, что, чуть отстраняясь, тянулись вдоль дороги, сливались за исчерченным мутными дождевыми брызгами окном в сплошную, обесцвеченную предзимьем ленту. Ехать ему было скучно. Подчеркнуто благопристойные соседи то и дело бросали на него подозрительные взгляды. Когда скучать вконец опротивело, Саймон решил подыскать себе более подходящую компанию. Вышел в проход и медленно двинулся по вагону, разглядывая пассажиров. И обратил внимание на расположившихся ближе к выходу, что-то увлечённо обсуждавших молодых людей. И на нём остановился тяжёлый взгляд одного из них, сидевшего к нему лицом, хмурого малого с повязкой на чёрных кудрях.

Отвернуться и пройти мимо – такое для Саймона было ниже достоинства. Он с деланной невозмутимостью опустился на покрытое рельефными надписями сиденье рядом с бритым наголо крепышом.

– Не помешаю?

– От тебя и зависит, – усмехнулся третий, развалившийся у окна, худощавый, с едва отросшей бородой. – Как отбывалось-то, Розен… берг, что ли?

– Ого! – опешил Саймон, – «берг» – точно. Как это ты догадался?

Спутники худощавого тоже удивленно переглянулись.

– Да был я в Хайфе, когда тебе впаяли срок после забастовки докеров, – пояснил худощавый. – На суде тоже присутствовал. Года три назад, да?

– Два с половиной.

– Вот! Я тебя сразу приметил, когда в поезд садился. Домой что ли?

– Ну! В Хайфу.

– И что делать теперь собираешься?

Саймон отвёл глаза, подумал: «И чего навязался»? Спросил с насмешкой:

– А ты предложить чего хотел?

Худощавый пристально посмотрел на него из-под припухших век.

– Сходить сейчас, – напомнил бритый.

– Вот видишь – сходить нам, – кивнул на окно худощавый. – Как тебя по имени-то?

– Саймон.

– А меня – Фотий. А это, – он хлопнул по плечу черноволосого – Урия. А вот этот, гладко выбритый по всей поверхности, – Иаков. Будь здоров, Саймон Розенберг, может, ещё увидимся. Тем более ты у нас из Хайфы.

И, поднявшись, все трое направились к выходу.

«Ребята ещё те, – подумал Саймон, глядя им вслед. – Да! Те ещё ребята».

* * *

Первый срок он получил, едва закончив школу: попались с приятелем, когда разбирали на запчасти угнанный у казино дорогой автомобиль. Потом два года на свободе, тухлой этой свободе, – и снова…

Сын переселенцев из далёкой страны на северо-востоке, с детства познал Саймон прелести бытия в земле Иудейской. Ни покойные родители, ни сам он так и не смогли вписаться в тутошнюю жизнь. Да он и желания такого не испытывал – вписываться. Мир, его окружающий, был непонятен и противен ему. Противно быть ездящим на спине себе подобных и противно быть оседланным. Противно быть нашедшим промежуточное положение – полноценным, средним, вечно трясущимся гражданином – и противно быть бессильным. Жизнь понималась Саймоном как игра с нечестными правилами. И правила эти он то и дело с чистой совестью нарушал.

И хотя осталось у него после той встречи в поезде смутное предчувствие грядущих в его жизни перемен, не мог Саймон представить, как скоро судьба снова сведёт его с Фотием, как несколько дней тот будет скрываться от полиции в его, Саймона, доме. Не мог представить, как пятью годами позже вставший во главе движения иудейских низов Фотий будет приговорён к смертной казни по обвинению в антигосударственной деятельности, а преследуемые властями ближайшие его соратники, среди которых окажется и он, Саймон Розенберг, вынуждены будут перебраться в Финикию, чтобы там, в чужой земле, основать свою общину. Он даже и не пытался думать о том, что будет с ним через двадцать лет – просто возвращался домой, где уже произнёс первые слова сын, ещё им не виденный.

3

Вечерело. Свернув с автострады на неширокую, сбегающую к морю улицу, Саймон, именовавшийся уже давненько «Розенберг-старший», притормозил у ажурных металлических ворот, преградивших подъезд к пятиэтажному, отделанному бело-розовой плиткой, дому. Створы бесшумно разошлись в стороны, и Саймон мягко тронул автомобиль с места.

В пятьдесят лет многие мужчины ещё держатся молодцами, либо действительно не ощущая груза лет, либо усиленно создавая видимость оного. Не таков был Розенберг-старший. К больному желудку и радикулиту теперь добавилось отложение солей, однако напасти эти воспринимались им как должное, без лишних эмоций. Выглядеть бодрячком он не старался: ко всему прочему, это было бы несолидно при его грузноватой фигуре. Но если отклонения здоровья не принимали внушительных форм, Саймон их по возможности игнорировал. При том, что довелось ему претерпеть, судьба, по глубокому его убеждению, обошлась с ним по-божески, не наслав ничего посерьёзнее.

Не часто выдавались у него свободные минуты: работы у члена Конгресса общины всегда полно. Но работой тяготился Саймон менее всего, ибо она более всего утверждала его отношение к себе как к имеющей смысл существовать части окружающего мира. И это было главным.

Поднявшись на четвёртый этаж, он позвонил в угловую дверь. Отворил сын.

– Извини, задержался, – Саймон протянул ему округлый бумажный свёрток и кивнул в сторон у кухни.

Сын с деланным удивлением покачал головой и удалился. Саймон пристроил плащ на вешалке и, оценив себя в большом зеркале, прошёл в неброско обставленную дорогой мебелью гостиную.

– Ты что, один, Филипп? – спросил он громко.

– Да! – отозвался сын. – Вчера отправил своих на Кипр. Тёща всё горела желанием, чтобы мальчики у неё пожили. Боюсь, оно у неё скоро пройдёт. Есть будешь?

– Нет, – Саймон опустился в кресло, – я ужинал.

Филипп появился в комнате, поставил на инкрустированный столик бутылку принесённого отцом сухого вина. Достал из бара бокалы. Согнал с кресла кота, сел напротив. Саймон ослабил узел галстука и с сожалением произнёс:

– Когда-то мы в последний раз собирались посидеть просто так?..

– Да, давненько… Мама, кажется, ещё была жива. Но понимаешь, отец, боюсь, просто так и сегодня у нас не получится. – Филипп виновато улыбнулся.

– Может, дела пока оставим? – предложил Саймон.

– Да лучше с этим не тянуть…

– С чем?

Филипп отставил бокал, медленно потерев ладони, спросил:

– Слушай, ты хорошо помнишь Урию Рубина?

– Рубина? – удивлённо переспросил Саймон. – Ну, в общем-то, да.

– Можешь описать мне его? Как человека. Ты не волнуйся, моя квартира не прослушивается.

– Зачем тебе это, Филипп?

– Объясню чуть позже.

– Ну, знаешь, – пожав плечами, начал Саймон несколько неуверенно, растягивая слова, – Рубин ведал у нас финансами. Кого угодно на такую должность не назначат. Характер, конечно, не сахар был. Но мы с ним дружили. Да, дружили. Он и дома у нас бывал, когда мы переехали в Иерусалим. Может, помнишь?

Филипп отрицательно покачал головой.

– Понимаешь, – продолжал Саймон, – я ничего не имею против Никандра, но вот он никогда слова не сказал в пику Фотию. А Урия иной раз… Видишь ли, Фотий умнейший был человек, но всякий скорее сядет на полированный стул, нежели на шероховатый табурет, пусть он и крепче. Поэтому-то Никандр, а не Урия стал правой рукой Пастыря. Рубин, тот компромиссов не признавал. Ни в чём. И когда всё это случилось, очень трудно было поверить. Очень трудно.

– Но ты поверил, вы поверили? Были ведь доказательства, да?

– Были. – Саймон перевёл взгляд в дальний угол комнаты. – Как раз во время процесса над Фотием в газетах появились материалы, свидетельствующие против Рубина. И в это же время на его имя перевели в банк хорошую сумму. Как-то так вышло, что в народе быстро поверили обвинениям против него. Он, ясно, сильно переживал, но почему-то ничего не предпринял, чтобы защитить себя. Наоборот, порвал со всеми связи. И когда после казни Фотия мы, все кто был к нему близок, собрались вместе, Урии с нами не было. Его просто не могли найти. Получилось, что при обсуждении этого дела взяла верх презумпция виновности. Нечем было доказать ложность обвинений. Ниакндр тогда так и сказал: «У меня нет оснований не верить». А вы, мол, сами думайте. Стали голосовать. Было нас десять человек. Пятеро оказалось за признание Урии предателем. Остальные воздержались. В их числе я и Никандр.

– Никандр?

– Да. А через два дня Урия застрелился.

– У него были дети? – поинтересовался Филипп.

– Дети? – Саймон бросил на сына настороженный взгляд. – Были. Две девочки и мальчик – помладше тебя.

– Насколько? – уточнил Филипп.

– Года на три-четыре. А что?

– Да так, из любопытства, – ответил Филипп и задал новый вопрос: – А ты ничего не слыхал о письме, которое Фотий передал своему адвокату незадолго до казни?

Брови Розенберга-старшего на мгновение приподнялись. Он вдруг вспомнил, что перед ним не просто сын – человек из Кагорты, но в следующий же миг устыдился своего подозрения и ласково улыбнулся.

– Ты чего? – обеспокоенно спросил Филипп, поражённый такой неожиданной реакцией отца.

– Видишь ли, – лицо Саймона снова стало серьёзным, – мы планировали устроить Фотию побег. Ничего, как сам понимаешь, не вышло. В Ордене Соломона был наш человек. Он-то, когда дежурил в тюрьме, видел, как Фотий тайком передал адвокату что-то вроде записки. Фотий не знал, что рядом есть свой, иначе, ясное дело, воспользовался бы его помощью, но… Что бы там ни было, мы узнали лишь о факте передачи какой-то бумаги – и только. А когда через две недели после казни разыскали адвоката, он, представь себе, всё отрицал: не передавал ему Фотий ничего – и всё тут. И главное, к тому времени тот наш парень уже был раскрыт. Такие вот дела. Но позволь, Филипп, откуда ты об этом знаешь? Лишь старые члены Конгресса в курсе относительно тех событий. Впрочем, и твой шеф, Ананий, конечно. Это он тебе рассказал?

– Нет, – Филипп поднялся и подошёл к окну. – Нет, отец. Я сегодня сменился с дежурства. Вчера позвонил один мой знакомый, местный полицейский, и сказал, что на его участке наши общинники из кооператива задержали какого-то подозрительного типа. Знаешь, кем этот тип оказался? Говорит, что он сын Урии Рубина! Да, да! И звать его Марк. Так вот, он вроде как приехал из Египта и утверждает, что у него имеется ТО САМОЕ письмо. Привёз с собой копию. Я вот тут её, в свою очередь, втихаря скопировал. Посмотри!

Филипп вышел в соседнюю комнату и принёс отцу письмо.

– Вот, читай!

Саймон несколько раз пробежал глазами каждую, написанную знакомым, слегка прыгающим почерком строку. После указаний по дальнейшей деятельности Фотий сделал приписку: «Утром меня посетил Сапир. Из беседы с ним я сделал окончательный вывод: Урия не причастен к моему аресту. Здесь дурно пахнет. Обязательно разберитесь».

Саймон отложил письмо – и снова взял, прочитал ещё раз.

– А где подлинник? – спросил он возбуждённо.

– Этот Марк говорит, что в Египте. А ещё он заявил, что если через девять, теперь уже восемь, дней он не вернётся, всё это всплывет наружу. Как тебе такое, а?

Саймон не ответил.

– Однако это не всё, – продолжал Филипп, – он хочет, чтобы вы, Конгресс, реабилитировали его папу. Само собой, публично.

Филипп перешёл с пепельницей на софу, закурил, выжидающе поглядывая на отца.

Тот лишь коротко кивнул, давая понять, что по достоинству оценил услышанное. А про себя отметил, что не удивлён, будто подспудно ждал такой информации. Действительно, разве не сомневался он тогда? Да что там – уверен был в невиновности Урии. Разве в его виновности не сомневались другие? Окажись он, Саймон Розенберг, твёрже, потребуй чётких доказательств – за ним ведь пошли бы! И всё, может быть, пошло бы по-другому. Он же ждал. Чего? Что кто-то иной возьмёт на себя роль адвоката? Найдись первый – уж он точно бы стал вторым. А ведь, чёрт возьми, наверняка так думали и другие. Каждый по отдельности. Но чего же убоялся он? Пойти против завладевшего толпой убеждения? Делать то, что нежелательно новому руководителю Движения? Или всё же подозревал Рубина? Нет! Это потом, постепенно внушил себе подозрения. Выходит, предал?! Он, Саймон Розенберг, предал? Нет, что-то здесь не то, что-то не так…

Он с трудом овладел собой. Встретился взглядом с сыном и сказал:

– Филипп, понимаешь ли ты, что сейчас означало бы оправдание Рубина? Да просто – публикация этого письма? – Саймон неловко, едва не опрокинув столик, поднялся и тяжело заходил по комнате. – Да подлинное ли оно – сомневаюсь!

– Кто знает! – Филипп усмехнулся. – Будем проверять. Окажись это так – не завидую я Никандру.

– Это удар по всей общине! По доверию к нам!

– По руководству. В первую очередь – по руководству. Но, отец, я хотел бы уточнить один момент: ты, лично ты, считаешь Рубина предателем? Вот сейчас?.

Саймон колебался лишь секунду.

– Да! – вызывающе сказал он. – Считаю!

– Но ведь это же туфта – газетные утки, счёт в банке… А если на твоё имя сейчас переведут деньги? На счёт Никандра? Елица? Да ещё слух какой-нибудь пустят? Тогда вас что – того? Значит, если не было уверенности, вы решили на всякий случай убрать Рубина, так что ли? Для пущей надёжности. Ради большого дела.

– Перестань! – прокричал Саймон. – Перестань, – повторил он тише. – Ты не можешь представить тогдашнего положения. Кругом враги. Отовсюду мы ждали опасности. И изнутри тоже. Тебе легко судить! Вообще, вам, молодым. Вы во всём, что раньше было не так, обвиняете старших, и с каким энтузиазмом!

– А вы всегда на объективные трудности ссылаетесь! Хотя, – Филипп развёл руками, – если разобраться, это естественно, отец. Промазавший по мишени снайпер грешит на винтовку, хотя, может быть, виноват сам. Тот же, кто наблюдает за ним со стороны, обзовёт его косым, хотя вполне возможно – там и вправду сбит прицел. Придёт время, и наши дети будут пенять нам. За что – найдётся!

Саймон не принял примирительного тона сына:

– Заметь, Филипп, всякая деятельность оценивается по конечному результату. Твой снайпер промахнулся. Но промахнулись ли мы? Вот они, результаты, изволь! Под руководством Никандра мы, ядро Движения, избежали разгрома. Он, Никандр, сумел договориться с правительством Финикии о переселении нас сюда. Теперь нас – триста тысяч здесь и не менее в других землях! Мы – реальная сила. У нас свои заводы и кооперативы. В твои годы я, ты знаешь. Ты родился, когда я сидел за то, что пытался обеспечить своему будущему ребёнку человеческую жизнь. Без грязи и недоедания. И добился-таки этого! Ты окончил университет, имеешь всё. В результате, обрати внимание, нашей борьбы, Никандра в том числе! – Слушая себя, Саймон всё больше утверждался в своей правоте. От его былой неуверенности не осталось и следа.

– Не исключено, – произнёс он не без пафоса, – что мы ошиблись тогда с Урией. Да, да! Не делай такого лица, ты вовсе не ошарашен, ты именно это предполагал от меня услышать, хоть и иронизируешь сейчас. Мы действительно делали большое дело и не могли рисковать. Не могли!

Филипп вздохнул, вытянул руки вперёд, посмотрел на кончики пальцев.

– Знаешь, – проговорил он, – для меня сейчас главное не в том, есть ли подлинник письма или нет, а в том, что оно в принципе может быть подлинным. И ты меня в этом убедил. Но послушай, что же выходит: правда одного человека может мешать общей большой правде множества людей? Разве так должно быть?

Саймон недовольно поморщился.

– Детский максимализм – должно быть, не должно быть. Ты меня удивляешь, сынок. Весь мир несовершенен. Всегда что-то не так, не решено, не доделано. Главное надо видеть, понял? Глав-но-е.

– А что главное, что? – вскинулся Филипп. – Вот Фотий проповедовал всеобщее равенство. И где оно? В общине его последователей? Не вижу. Одни затягивают пояса, у других через пояс пузо свешивается. И первые завидуют вторым, а те прибирают к рукам власть. Это даже хорошо, что в Конгрессе всё решают трое известных тебе лиц, которым наплевать на двадцать семь остальных. А то таких орлов в последние годы наизбирали…

Он умолк.

– Не то что-то с тобой, – устало произнёс Саймон. – Не то. Давай-ка вот что – пойду я. А ты успокойся и не забывай, что ты уже не студент неоперившийся. Ты – офицер! Студентам можно. Тебе нельзя. И… это самое… держи меня в курсе насчёт того, кто называет себя сыном Урии. Проводи меня.

– Ты обиделся?

– Дело не во мне – в тебе.

– Как сядешь за руль, ты же выпил?

– Ерунда, мышиная доза! Пойдём.

– Сейчас, оденусь…

Филипп поймал себя на том, что противится отъезду отца только из вежливости. И осознанная эта неискренность оказалась самым неприятным ощущением, оставшимся после разговора.

Они молча спустились вниз.

– Прости, – сказал Филипп, когда Саймон взялся за ручку двери автомобиля, – не нужно было говорить с тобой об этом. Но, – он невесело усмехнулся, – тогда с кем? Прости.

Саймон ничего не ответил на раскаяние сына и вдруг спросил:

– Этот парень похож на отца?

– Да.

Саймон кивнул, устроился на сиденье, включил зажигание.

– Пока.

– Счастливо.

Когда машина скрылась из виду, Филипп медленно побрёл к подъезду. Поднялся к себе. Взяв копию письма, вышел на балкон. Облокотился на перегородку и принялся тщательно рвать лист, наблюдая, как плавно летят, исчезают в темноте кусочки бумаги.