Текст книги "Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов"

Автор книги: Юрий Щекочихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Блокнот четвертый: год 1998-й

 
Гражданская война,
Разбитые дороги.
Рванула тишина,
И не дождутся многих.
 

Почему в Чечне Советская армия победила Российскую армию? Этот вопрос давно не дает мне покоя.

Не потому, конечно, что я мечтал о том, чтобы в центре Грозного Павел Грачев принимал парад воинов-победителей. Естественно, на белом коне.

В этой войне победители только одни – подонки, заработавшие на чужой крови свои жалкие миллиарды.

Думаю о другом. О том, о чем раньше никогда и не думал, – о военном искусстве. Надо ли кончать Академию Генштаба, чтобы, как в январе 95-го, бросить беззащитные танки в узкие грозненские улицы? Зачем нужна Академия связи, если именно из-за ее отсутствия лупили по своим? Что это за специалисты тыла, со всеми своими училищами, управлениями и сотнями генералов, если солдаты просили хлеб у проходивших мимо чеченцев?

Ведь в конце концов строители, инженеры и учителя, ставшие полевыми командирами и командующими фронтами, выиграли войну у профессионалов, обучение которых больно ударило по карманам налогоплательщиков.

Две воюющие стороны объединяло только одно: воинскую науку все осваивали вместе – в рядах Советской армии. Что, одни ее освоили лучше? Другие оказались двоечниками?

Сейчас самое время разобраться, что же произошло.

– Когда здесь, в Ингушетии, я увидел колонну, направляющуюся в Чечню, я схватился за сердце: вперемежку стояли бензовозы, машины со снарядами и бэтээры. Один выстрел – и все… – вспоминает начало победоносной грачевской операции председатель парламента Ингушетии Руслан Плиев, в прошлом – профессиональный военный, командир полка, который первым вошел в Кабул. – Спрашиваю у солдатика с птичьей шеей, в руках у которого гранатомет: «Что это у тебя?» – «Труба». – «А как стрелять из этой трубы, тебе показали?» – «Кладешь под мышку…» – «На плечо, дурачок, на плечо…»

Помню, впервые очутившись на этой войне (был январь 95-го года), я и сам поразился чертовщине и неразберихе, заметной даже непрофессиональному глазу.

Я добирался из Моздока в Грозный в составе большой автоколонны. Наш КамАЗ шел последним. Недалеко от Грозного, в предгорьях, там, где в долине лежали останки российского самолета, мотор заглох. Колонна ушла вперед, оставив нас в одиночестве. «Ты давно за рулем?» – спросил у водителя, якутского паренька.:– «Три месяца…»

Помню странное состояние заброшенности: уже наступали сумерки, на всех – один «Калашников», полковник, позабывший дать бэтээр прикрытия… Бр-р…

Тогда – пронесло.

Но эту заброшенность наших солдат и офицеров я ощущал каждый раз, оказываясь в Чечне.

Помню еще, как в феврале предыдущего года, в Новогрозненской, где я дожидался приезда Аслана Масхадова, полевой командир Н. рассказывал мне, как шел на выручку Радуева, к Первомайскому:

– Ваши стояли там… Наши шли оттуда… Тогда ваши отошли… А наши…

Вдруг запнулся и произнес:

– «Ваши», «наши»… А раньше мы все были «нашими»…

Война разделила нас, но даже в этом разделении оставалось то, что неразделимо. И я не раз слышал истории – как с одной, так и с другой стороны – о том, как в бою сталкивались бывшие сослуживцы и прекращали бой. Куда мы денемся друг от друга, хотя бы из-за связывающего нас прошлого.

И потому во время последней грозненской командировки, расспрашивая чеченских полевых командиров, как они оценивали действия российской армии, я не чувствовал, что говорю с представителями армии противника. Нет, я говорил с людьми, которые, точно так же, как и мы все, были ошарашены тем, во что же превратилась когда-то единая армия.

Руслан Кутаев, бывший вице-премьер, а ныне советник Аслана Масхадова, не был полевым командиром.

– Мне не повезло. Передо мной была поставлена другая задача.

– Какая?

– Вы помните, что российское руководство создавало видимость, будто весь народ поддерживает Завгаева, Хаджиева, Автурханова. Были даже созданы так называемые партии. В этой связи осенью 95-го года в течение двух суток в одном из горных сел проходила встреча Масхадова, Удугова, Халимова и Кутаева. Передо мной была поставлена задача: войти в круглый стол КНС, разбить его участников изнутри и не оставить вокруг них ничего. Эта задача была успешно выполнена. И когда в апреле 96-го года состоялся съезд партий и движений Чеченской Республики, все участники заявили, что они – с чеченским народом, воюющим против российских войск, и что Завгаев – лишь видимость чеченца…

– То есть вы сыграли роль Штирлица?

– Ну вроде бы…

Тем не менее, как представитель высшего руководства республики, Руслан Кутаев был в курсе всех военных дел:

– Рохлин никогда в жизни не поверил бы, сколько людей воевало против его корпуса. Он наверняка бы стал спорить, что это не соответствует действительности. Ведь в трампарке возле Октябрьского УВД в течение трех суток держали оборону всего двадцать два человека – их перебросили через Сунжу. Двадцать два человека! А на протяжении всей войны активно, в контактном бою против его корпуса воевало не больше пятисот бойцов.

Вице-президент Чеченской Республики Ваха Арсанов – в мирной довоенной жизни он был инспектор ГАИ, – напротив, считается одним из самых опытных военачальников в Чечне. Именно он провел несколько известных операций против российской армии, включая штурм Грозного. Вот запись нашего разговора:

– Ваша оценка Российской армии? Что с ней стало? Почему, что бы ни начинали российские генералы, все у них проваливалось?

– Первое. Неподготовленность военачальников, неумелое планирование операций… А второе: вы не обращали внимание на своих военных…

– Мы?

– Российская сторона… Российское правительство… Мы все это видели. Когда я выходил из леса, приезжал в Грозный для выполнения определенных задач, на российских солдат стыдно было смотреть. Представьте себе! Человек, который живет в лесу, в блиндаже, в землянке – он чист, выбрит, подстрижен, одет с иголочки. А на ваших солдат-срочников просто жалко было смотреть! Просят хлеба у проезжающих! До чего вы довели армию! Так как же она могла добиться успеха? Первое, повторяю, неподготовленность, неумелость в разрабатывании операций. Второе: неуважение к своим солдатам. И третье: российские солдаты не знали, за что воюют. Когда человек не знает, за что он воюет, и когда он лишен элементарных условий, воевать хорошо он не может.

Даю вам честное слово – ведь война уже кончилась, тайн не осталось, – мы сами оставляли позиции, а не сдавали их. Мы просто уходили… Но всегда мы говорили: один раз нужно дать бой, а потом отойдем. Почему? Да потому что тактику российских военачальников изучили «от» и «до»…

– Ив чем состояла эта тактика?

– Они в наглую шли на штурм. Но если встречали хороший отпор, тут же отходили и принимались сносить дом за домом. Вместо того чтобы разработать операцию, выяснить численность противника, установить, кто его командиры, куда отходить в случае отступления и так далее. И вместо того чтобы заблокировать место, где находится противник, они, наоборот, всегда оставляли коридор. Не для нас – для себя.

– Почему?

– Они знали, что если чеченец в клетке, он умрет. Или убьет. Поэтому они оставляли коридор в сто, сто пятьдесят метров…

– Какую собственную операцию вы считаете самой удачной?

– Их было несколько.

– Каким фронтом вы командовали?

– Северо-Западным. При этом я был также командующим чечено-дагестанской линией обороны… Помните историю с пограничниками на дагестанской границе?

– Увы, помним…

– И я же командовал диверсионными батальонами, которые работали в Грозном… Мне приходилось не только держать линию фронта, но и проводить эти операции… Странно было слышать по телевидению: подбили один бэтээр, два бэтээра… Не проходило ни одного дня, чтобы не подбивали четыре-пять бэтээров!

– Именно в Грозном?

– Именно в Грозном… Я не говорю о линии фронта…

– Вы меня утешили! Я думал, что генералы и полковники списывали бэтээры на вас, а потом вам же продавали…

– Мы не покупали бронетехнику. Мы только ее забирали… Конечно, в основном охота в Грозном шла на наемников, на сотрудников спецслужб… А так… Офицеров, солдат срочной службы мы почти не трогали…

– Но все-таки, самая удачная операция?

– Мартовский штурм Грозного. Эта операция была очень хорошо разработана… Но когда Российская армия начала наносить ракетно-бомбовые удары по гражданскому населению, мы дали своим войскам команду отойти.

– Наши генералы утверждают, что взятие Грозного в августе для всех было полной неожиданностью…

– Врут… За семь – десять дней до операции я подготовил обращение к российским солдатам, к милиционерам и к гражданам республики о том, что в ближайшее время мы войдем в город. Я написал: «Против вас мы ничего не имеем, находитесь на своих блокпостах и не высовывайтесь… Если не будете стрелять – мы тоже не будем открывать огонь». Вся война у нас была против Завгаева. Мы должны были доказать России и миру, что нет правительства Завгаева! В Чечне есть одна легитимная власть… Уникальность этой операции заключалась в том, что заранее был известен день, когда чеченская армия сопротивления войдет в город. И российские генералы и марионеточное правительство – все разбежались!

– То есть предупредили их, что идете на «вы»?

– Да. Причем каждый из тех, кто вошел в Грозный, а это восемьсот тридцать человек, были готовы стоять до последнего! Нам было смешно слышать: вот, мол, пограбят они город и выйдут… Думали, что повторится мартовский вариант… Нет, все решили стоять насмерть… Помню, когда Аслан мне сказал, что надо сдать одну позицию и отдать восемнадцать пленных, из которых было тринадцать высших офицеров, – я готов был умереть, но не выполнить приказ…

– И…

– Но я не мог не выполнить приказ начальника главного штаба, и пришлось этих пленных отдать. И даже оставить две или три позиции… Кстати, мы еще в январе 96-го могли за два часа взять город, но Джохар категорически запретил: будут лишние жертвы… Может, что-то в России изменится, может, Ельцин не победит на выборах… В августе 96-го поняли: ждать больше нельзя.

– Скажите, а кто из наших генералов, в ваших глазах, был достойным противником?

– Романов. Он был настоящий патриот России…

– Мне очень многие офицеры, участвовавшие в войне, рассказывали, что две трети потерь наши войска понесли от своих…

– Возможно… Я приведу такой пример. В пять часов тридцать минут утром первого января 95-го года я с восемнадцатью бойцами попал в окружение между улицами Лермонтова и Первомайской, где первая горбольница… Кольцо сомкнулось полностью. Мне пришлось оттуда с боями уходить – трое суток. И вот в пять тридцать я решил выйти… Меня заметили российские бэтээры, пришлось принять бой. Российская часть отошла метров на пятьдесят и вызвала подмогу. А «подмога» начала стрелять по своим… Мы сидели, наблюдали за этим странным боем и ели яблоки, которые нашли в доме… Бой длился часа три.

И еще такой был момент. Тридцать первого декабря 94-го года шла колонна по трассе Грозный – Гарагорск, а в пятнадцатом молсовхозе между первым и вторым отделением стояли внутренние войска. И когда шла колонна – ночью, в половине первого, ВВ открыли огонь по этой колонне. Те ответили… Бой длился часа четыре… Под утро там столько было подбито бронетехники, сожжено столько машин… Это все из-за несогласованности.

– Война закончилась… Но когда слышишь заявления Радуева о возможности терактов в России…

– У нас есть твердые основания утверждать, что сейчас в трех городах России готовятся взрывы. Но кто их готовит? В Грозный приезжал преступный авторитет, который за тридцать миллионов долларов предложил одному известному полевому командиру взять ответственность на себя. А семья этого преступного авторитета была взята в заложники. Когда у нас была собрана вся информация, я вынужден был сделать заявление о том, что к Чечне эти диверсионные акты не имеют никакого отношения, а преследуют лишь одну цель: остановить мирный процесс в Чечне и не допустить подписания мирного договора между Чеченской Республикой и Россией…

– Но все-таки, заявления Радуева…

– Я после этого вызвал Салмана, поговорил с ним очень серьезно… Он извинился и сказал, что ни о каких походах в Россию речи идти не может, и он будет только выполнять приказы законно избранного президента…

…Не раз я спрашивал и у руководителей Чеченской Республики, и у полевых командиров, и просто у чеченских солдат, какие же наши, российские, части были наиболее подготовлены к боям: десантники? морские пехотинцы? внутренние войска? И всегда слышал в ответ: авиация и артиллерия.

Те, кто стреляли и бомбили, не разбирая, где боевики, а где дети, старики, женщины…

Где линия обороны, а где детский сад или больница.

…В то утро неожиданно пошел снег.

Мы ехали в Орехово на скорбный и печальный праздник Жертвоприношения в память почти сотни жителей села, ровно два года назад погибших от российской артиллерии, российской авиации…

– Я брился, когда жена закричала: «Танки! танки!» – и упала в обморок… Что было потом, почти ничего не помню… Кто успел выйти – тот вышел… – рассказывает Лече Идигов, представитель Чечни в Ингушетии, вечный мой спутник в поисках пленных ребят.

Та же знакомая дорога… Не доезжая Грозного – направо.

Забытый российский блокпост, бывший фильтропункт с силосными ямами, в которые скидывали людей, простреленный указатель «Урус-Мартан»…

Дальше, дальше, дальше…

Указатель «Орехово».

– Зачем они спилили все столбы! Только-только перед войной электричество протянули… – вздыхает Лече.

Подбитый бэтээр…

Въезд в село. Вернее в то, что осталось от села.

Даже сейчас, спустя несколько дней после командировки в Чечню, я не могу пересказать, что там пришлось увидеть.

Казалось, страшнее того, что видел в Грозном, увидеть уже нельзя. Я ошибался.

Вот бы, подумал я, организовать сюда туристскую прогулку для тех, кто развязал эту войну. Пускай один из них замрет возле разбитой мечети. Пускай другой заплачет перед тем, что было когда-то домом. Пускай третий в ноги поклонится чеченской старушке, неизвестно как живущей в развалинах. Пускай четвертый объяснит, почему еще день назад бычок взорвался на запрещенной во всем мире лепестковой мине. Пятый, шестой, седьмой… Пускай, наконец, Борис Николаевич объяснит матери неизвестного солдата, чей труп всего неделю назад нашли чеченцы, зачем все это…

Что бы еще хотелось добавить к этому странному разговору с человеком, всю первую чеченскую войну командовавшим фронтом, на полях которого сложили головы тысячи российских мальчишек? Разговору с врагом – пусть в то время, когда мы с ним увиделись в его вице-президентском доме, окруженном вооруженной до зубов охраной, он уже занимал у себя в Чечне высокий гражданский пост? Разговору с волком, одевшим овечью шкуру?

Я слишком, слишком часто слышал подобные обвинения в свой адрес…

Но слышал от полевых командиров и то, чего не слышали, да и не могли (или не хотели слышать) наши российские генералы: «Что мы сделали с НАШЕЙ армией?» Или: «До чего мы довели НАШУ армию!?..»

НАШУ, НАШУ, общую, советскую, через которую прошли все на той первой чеченской войне: и те, кто кричал «Ура», и те, кто кричал «Аллах акбар…»

Детали той поездки в Грозный и встречи с Вахой Арсановым я, честно, не очень хорошо помню (если бы не тот диалог, напечатанный в «Новой», многое бы из памяти выпало).

Наверняка, как и все поездки 98-го года, она была связана с поисками наших пропавших солдат.

Как и в остальных тогдашних поездках, из Назрани в Грозный меня сопровождал Лече Идигов. Со мной был наш военный обозреватель Вячеслав Измайлов. Помню, когда нас провели к Арсанову, он Славу узнал: «А, тот самый лысый майор! Я когда тебя видел – всегда приказывал: «В этого лысого не стрелять!» (А Слава все начало первой чеченской компании ходил без оружия и без головного убора.)

До войны Ваха Арсанов, капитан ГАИ, работал в Москве. Вместе с братом у них был небольшой, по его словам, бизнес. «Когда началась война, я взял последнее, что у меня было, и поехал на помощь к Джохару», – «Ваха, а сколько было «последнего»? – спросил я. – «Двести тысяч долларов», – ответил он. Во время нашей долгой беседы вошел его помощник и сообщил, что настало время молитвы… «Я сейчас… Подождите…» – попросил Ваха.

Таких перерывов на московской гаишной работе у него, скорее всего, не было…

Мне показалось, что за время между двумя войнами – а в это время я в Чечне не бывал – в Грозном появилось больше богатых людей, больше дорогих иномарок, пробирающихся между развалинами, неизмеримо больше мобильных телефонов…

Богатство на фоне всеобщей нищеты – картинки для нас совсем уже привычные. Но богатство среди развалин воспринимается куда печальнее, безнадежнее и куда больше злит… Почему же между «довоенным» и «послевоенным» Грозным такой контраст? Очередной раз на протяжении этих блокнотных записей приходится вернуться к теме денег на чеченской войне.

В начале декабря 2002 года директор ФСБ Николай Патрушев торжественно объявил, что наконец-то выяснилось:

700 миллионов рублей, выделенных в Чечню на социальные нужды, были разворованы.

Наконец-то!

Даже не знающие точно, что же происходит в Чечне на самом деле, сколько денег исчезает в чеченской дыре, – и те удивленно уставились в телеэкран.

Чего? 700 миллионов?

«Антиновость!» – прокомментировали это сообщение Патрушева мои молодые коллеги из «Новой газеты».

Еще в начале 98-го Рамазан Абдулатипов, в то время вице-премьер российского правительства, сказал мне (интервью было напечатано в «Новой газете»):

«…Куда же делись деньги для Чечни? Ведь когда проверили, оказалось, что в Чечню ушло не сто двадцать миллиардов, не двести двадцать миллиардов. По подсчетам Совета безопасности – триллион двести миллиардов!

– В течение 1997 года?

– Да… Деньги шли различными путями… Вот, допустим, мы сейчас с Хлыстуном (в то время министр сельского хозяйства. – Ю. Щ.)ищем, куда делись восемьдесят семь миллиардов, отпущенных в Чечню на сельскохозяйственные программы. Хлыстун ничего не знает об этих деньгах! Я ничего не знаю! В Чечне ничего не знают! Куда ушли деньги?

Из Минфина – якобы в Чечню еще в январе прошлого года…»

Итак, спустя пять лет официально подтверждено: 700 миллионов рублей украдены.

Война в Чечне – деньги. Мир в Чечне – деньги. Смена войны на мир, а мира на войну – БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ.

И потому горько и печально мне было тогда слушать Ваху Арсанова – противника, врага, чужого: «А на ваших солдат-срочников просто жалко было смотреть! Просят хлеба у проезжающих!»

Сколько раз: десятки, сотни за чеченские командировки! – видел я эти щемящие, античеловеческие сцены.

И голодных, и замерзающих в окопах, и брошенных, и покинутых своими генералами, и преданных политиками.

Помню, еще в начале 96-го я так описал свои ощущения при встрече с министром обороны Павлом Грачевым:

«Честно признаться, и я сам, и мои коллеги по Думе, приглашая Павла Сергеевича срочно явиться на наше заседание, чтобы объяснить причины очередного кровавого поражения российских войск в Чечне, были убеждены: нет, не придет, отмахнется, не услышит, не захочет услышать. Вечно обласканному президентом, что ему – общественное мнение, уничтожающие заголовки в газетах, захлебывающиеся от слез крики матерей: «Что вы делаете с нашими сыновьями?» – и публичные обвинения соратников по армии в неспособности руководить собственной армией.

Больше того! Никого особенно и не удивило, когда Геннадий Селезнев отлучился из зала, чтобы сообщить о решении Думы Виктору Черномырдину, и вернувшись, сообщил, что премьер не смог найти своего министра обороны: он плавает в политике вольным стилем, обучая этой вольности и своих подчиненных, которые не краснея рассказывают перед телекамерами легенды и сказки Древней Греции о неопознанных летающих объектах, наносящих смертоносные бомбовые удары по чеченским селениям.

Но в конце концов Павел Грачев был найден, он пришел на заседание Думы, он в течение часа отвечал на наши вопросы.

Есть полудипломатическая формула: «Его ответы оставили двойственное впечатление».

Да, когда в Думе был Павел Грачев, я впервые выступил на заседании Госдумы.

Я его спросил: «Вам не стыдно за то, что вы сделали? Будь я на вашем месте, я бы ушел в отставку».

Он мне ответил: «Если вы так считаете, я уйду».

Этот наш странный диалог показали, по-моему, все информационные каналы. Спустя несколько недель Ельцин снял Грачева с поста министра, но я не считаю его отставку своей заслугой. Больше того! Думаю, что Борису Николаевичу всего лишь надо было сказать людям: я-то хороший, да министры плохие. Искать козлов отпущения ^:– это становится нашей российской тенденцией.

Павел Грачев ушел…

Павел Грачев остался…

Его нынешняя должность – советник по африканским рынкам в «Росвооружении». Деньги, которые он там получает (куда больше, чем на посту министра), надеюсь, помогут ему скрасить старость, чтобы не просыпаться по ночам в ужасе от приснившегося: трупы солдат и офицеров, которыми были усеяны улицы Грозного.

За эти годы десятки солдат, офицеров, да и генералов, настоящих, боевых, стали моими близкими товарищами.

Именно они рассказали мне всю правду об этой войне: и про минометы выпуска 39-го года, из трех мин (образца 38-го) – только одна была годна для стрельбы; и про прокрученные через Военбанк «боевые», которые так и не дошли до тех, кому предназначались; и про современные снайперские винтовки, которые оказывались почему-то только у боевиков; и про взятки московскому начальству за ордена и за Звезды Героев.

И еще про многое, про многое…

Однажды, когда намечалась совместная поездка в Чечню представителей двух думских комитетов – по безопасности и по обороне, – Генеральный штаб почему-то решил пригласить нас, чтобы генералы отчитались, как же они руководят военными операциями в Чечне.

Тогда я впервые оказался в Генштабе и был ошарашен количеством генералов, которых я там увидел (да баранов же не хватит им всем на папахи!).

Мы сидели за длинным столом, слушая выступающих военачальников. Все было торжественно, официально и скучно.

В перерыве кто-то вежливо кашлянул за моей спиной.

Оглянулся – и увидел генерал-лейтенанта с блокнотиком и ручкой в руках.

– Ваш размер обуви? Головы? – спросил он.

– Чего? – не понял я.

– Ну, ваши размеры, чтобы в Моздоке получить камуфляж…

При чем здесь мои размеры? Почему этим занимается генерал-лейтенант? Что, в армии уже не хватает сержантов?

Свой блокнот 98-го я открыл встречей с Вахой Арсановым, изложившим свою концепцию, почему Российская армия проиграла Советской. Чуть забегая вперед, хочу продолжить эту тему рассказом о ребятах, встреченных там же, в Чечне, год спустя, в трагическом и тревожном 99-м году. Вот что я написал тогда под впечатлением от этой встречи:

«Сколько мне было лет? Двадцать? Двадцать один?

Не помню.

Помню, что булгаковского «Мастера и Маргариту» мне дали в шестнадцать. До сих пор чувствую себя мальчишкой, когда читаю «Мастера» снова и снова.

С «Белой гвардией» Булгакова – хуже. Стал больше чем взрослый. Да, уже было двадцать один.

«Велик был год и страшен год по Рождеству Христову…»

Помните?

«Но дни и в мирные и в кровавые годы летят, как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь».

Ну?

…«На плечах у Николки унтер-офицерские погоны с белыми нашивками, а на левом рукаве остроуглый трехцветный шеврон…» И – дальше: «Туманятся Николкины глаза».

Булгаков. «Белая гвардия».

Я встречал ребят в аэропорту Внуково. Спасибо девушкам из депутатского зала (сколько раз они выручали нас, помогая прямо от трапа забирать солдат, которых вытаскивал из чеченского плена Слава Измайлов) – они помогли и в этот раз. Только в этот раз ребята прибыли с фронта.

Последним из самолета вышел их командир Саша.

Он и трое его солдат прилетели в Москву по приглашению Сергея Говорухина и Юры Павленкова на вечер памяти погибших за шесть лет чеченской войны.

– Рука как? Живет? – спросил я у Саши.

– Кончай… Это – мои ребята. Познакомься.

С Саней я познакомился в декабре 99-го через Юру Павленкова (он тогда работал в главном штабе сухопутных войск). Он был ранен в ногу, и Юра ему советовал – вернее, просил! – лечь в военный госпиталь. «Нет, меня ждут ребята», – отвечал Саша.

Стал выяснять, почему парень так рвется туда, в Чечню? Кто он такой? И что за ребята?

 
Наша жизнь, как на лезвии,
В горле стоим кому-то мы.
Землю пахать полезнее,
Но надо стрелять, хоть и муторно.
 

Узнал: два ордена Мужества. Две медали «За отвагу». Представлен к званию Героя России. Войну ненавидит. Война для него и его ребят – это спец-операции, которые приходится проводить в Грозном, в Шали, в Гудермесе. Не дали ликвидировать Басаева. Хаттаб переиграл в одной стычке в Дагестане. Считает омоновцев гестаповцами и мародерами. С недоверием относится к МВД и ФСБ. В Москву приехал, чтобы добыть для своих ребят горные ботинки и черную униформу. Но денег для этого не нашлось.

Через два месяца его опять ранило. Снова его представят к званию Героя. В госпитале Сане намекнут, что надо бы послать в Минобороны ящик коньяка. Позвонив мне, он выматерился: «Юр, пошли они к…»

Потом позвонил его командир, Герой России: «Помогите Сане. Он – наша гордость».

Доказать, что Саня – гордость нашей армии, у меня не получилось. «Ну чего? Дадим еще третий орден Мужества… Молодой еще…» – так мне ответили чиновники из Минобороны, хватающие боевые ордена на далеких от фронта арбатских переулках.

(Не смею называть фамилию Саши и его часть – слишком много денег дают за его голову. Но поверьте мне – он честь нашей армии.)

Ну ладно… Отвлекся.

Хотя нет. Нет. Все об этом.

– Рука как? Живет?…

– Кончай… Это мои ребята….

…Его ребята оказались – просто ребятами.

Одному, Жене, – двадцать один, второму, Андрею, старшему из Сашиных бойцов, – двадцать шесть. Третьему – еще одному Андрею – двадцать.

У первого – орден Мужества, у второго – орден Мужества и медаль «За Отвагу», у третьего, самого младшего, двадцатилетнего, – орден Мужества.

И командир, Саша, за тридцать лет – с иконостасом его наград.

Я рассказываю, как все было.

Как они сняли свои куртки в депутатской комнате аэропорта Внуково. Как, смущаясь своими орденами, прошли мимо чиновников и генералов попить кофе и пива. Как я их познакомил с примчавшимся во Внуково их ровесником из МГИМО Максимом Лихолетовым, только что закончившим свою практику у нас, в Комитете по безопасности Госдумы. Как потом мы показывали им Москву: «Вот Ленинские Горы… Вот – Кутузовский… Вот – Кремль… Вот – Дума… Здесь – бывший ЦК, Волошин… Вот – наша газета…» Как потом тетя Люся, спаситель наших не очень богатых корреспондентов, кормила их в нашей столовой… Как потом мы поехали ко мне, на дачу в Переделкино, где мои друзья, Ирина Сабова и Владислав Тепленко, готовили ребятам ужин… Как вечером Максим и его однокурсник из МГИМО Сергей повезли ребят по ночной Москве, пока их командир Саша убаюкивал свою раненую руку… Каким был следующий день, официальный, в ДК «Меридиан», где по призыву младшего Говорухина собрались те, кто воевал в Чечне по чьей-то воле и кто помнит тех, кто остался навсегда, навечно там. И как наши воюющие ребята отворачивались от телекамер… И был еще один день в Москве, вечер в Москве, когда мы сидели в Переделкине… Приехали Павел Гутионтов (для читающих, секретарь Союза журналистов), Анатолий Головков, замечательный журналист и бард (для слушающих), Дима Муратов, главный редактор нашей газеты (для думающих). Самый младший из четверых солдат, двадцатилетний орденоносец Андрей, оказалось, родом из Грозного.

В январе 95-го – да, в том самом январе, когда я мчался на бэтээре по разрушенному центру, уже привыкнув к тому, что на обочинах лежат тела, бывшие люди, – он учился в школе в Старопромысловском районе.

– Ты не знал, что в центре города идут бои? – спросил я Андрея.

– Мы еще думали, что можем доучиться…

В школе уже вылетали стекла от бомбовых ударов, и учителя – и чеченские, и русские – забирали домой классные журналы, чтобы их не унесли бомбежки. Там, на окраине Грозного, все еще думали, что пронесет, что война не коснется их. Ведь они – еще дети.

– В твоем классе были только русские или русские и чеченцы?

– Половина на половину. А что, это важно для вас? – спросил меня Андрей.

– Да нет… А что дальше? Война же…

– Потом мне отец сказал: «Здесь, наверное, будет очень тяжело. За тобой едет твой дядя. Закончишь школу в Ставропольском крае».

– А почему остался отец?

– Он – нефтяник. Он думал, что еще наладится…

Андрей кончил школу там, у дяди. Поступить в Грозненский нефтяной институт, который закончил его отец, он уже не мог: не было ни института, ни самого Грозного. Потом пришлось и родителям уехать из Грозного. Потом Андрея призвали в армию. Потом – оказался в маленьком подразделении, которым командует Саша, где мужество – не доблесть, а работа. Такая вот вышла жизнь.

Ну а потом…

Потом, потом… В январе 2000-го двадцатилетний Андрей брал штурмом собственный дом. И – за взятие своего собственного дома – получил орден Мужества.

– Скажи, парень, а могло так случиться, что твои одноклассники, чеченцы, стреляли бы в тебя из твоего же дома?

– Нет… Нет… Я знаю всех своих друзей. Их тоже увезли родители из Грозного тогда, в начале девяносто пятого…

– Ты знаешь, где они сейчас?

– В Ставрополе, даже – в Москве.

– Так с кем же ты там воюешь?

– Только не с моими… Чеченские ребята из Грозного не воюют.

– А кто же? Наемники?

– Да… И еще пацаны с гор, для которых Грозный – как для меня Москва.

Это, повторяю, мнение двадцатилетнего Андрея.

Ребята, с которыми меня свела жизнь в последние дни этого года и века – не какие-нибудь шакалы войны: каждый хотел и хочет учиться дальше. Но вот время такое… Да еще (повторяю почти дословно то, что услышал от каждого): «Денег не хватит ни у нас, ни у родителей, чтобы поступить…»

Пока они воюют.

А их командиру Саше назначена еще одна операция. Руке – больно.

Его бы уговорить в Москву, в Бурденко. А он – о них.

Для его ребят – еще одна операция. Спецоперация. Сейчас, в канун уходящего года…

Эй, будьте живы!

Не забуду историю Андрея.

Штурм собственного дома… Орден – за штурм…

Качели во дворе. Мама с папой – и он между ними. Футбол… Драка… Взгляд девчонки… Мороженое…

«На плечах у Николки унтер-офицерские погоны с белыми нашивками, а на левом рукаве остро-углый трехцветный шеврон…»

Туманятся Николкины глаза…

Мы что-то штурмуем.

Или детство. Или будущее.

Саша звонил мне последний раз летом 2002-го. Из-под Шатоя. Связь была очень плохой, и я только сумел понять, что рука двигается, и с ребятами все в порядке.

Сашу представляли на звание Героя России дважды. Не дали. Вручили еще один орден Мужества – по-моему, уже третий по счету.