Текст книги "Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов"

Автор книги: Юрий Щекочихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Хотя по сей день не могу отыскать этого различия в самом себе.

Да, в декабре 1995 года я был избран в Госдуму от фракции «Яблоко» и снова пошел в депутатство – только теперь это было уже в Российской Федерации.

То есть второй раз шагнул в одно и то же море.

Хотя нет. И море стало другим, и цвет у него какой-то не такой, и чайки говорят на похожем, но не всегда понятном языке.

Ну ладно… О том, что хотел бы добавить к тому репортажу января 96-го.

 
Там была не война,
Просто люди стреляли
Друг в друга.
 

Во-первых, я впервые ехал в Чечню в качестве депутата, члена Комитета по безопасности Госдумы, чтобы увидеться с Масхадовым, с нашими военными и, самое главное, выяснить судьбу наших пленных.

В ту поездку со мной попросились несколько журналистов: Саша Климов из «Эха Москвы», Юра Снегирев из «Известий», Сергей Кешишев из АТВ вместе с оператором и двое коллег из «Нью-Йорк Таймс».

Да, еще один человек слезно умолял его взять, чтобы заснять эти, как он считал, «исторические» приключения.

Назову его – Константин Д.

История нашего знакомства очень занятна.

Ранней весной 91-го года, незадолго до известных событий, он появился у меня дома и несколько часов наговаривал на диктофон историю своей жизни, начиная аж с середины тридцатых, со дня своего рождения. Главное в его биографии – практически с юности он был завербован КГБ в качестве агента, кем оставался и ко времени нашего знакомства. Но самое пикантное заключалось в другом: Константин Д. являлся личным шофером английского посла, притом действующий посол был для него уже седьмым.

История, сами посудите, для журналиста была фантастической, и я сказал Константину, что как только он скажет «можно», я тут же опубликую материал в «ЛГ».

Именно три кассеты с записью этой беседы я взял с собой 19 августа, когда на рассвете мне спешно надо было покинуть дом.

Две статьи были опубликованы в «Литгазете» осенью 91-го.

Когда вышла первая часть нашего диалога, разразился колоссальный скандал, прежде всего в Англии.

Я это почувствовал и сам, когда, приехав в редакцию, застал на пороге своего кабинета целую толпу английских коллег с микрофонами, блокнотами и телекамерами. Тогда же, помню, Питер Прингл из «Индепендент» рассказал мне, что целая толпа журналистов – и не только англичан, американцев, канадцев – приехала в английское посольство на Софийской набережной в надежде встретиться с самим Константином, но дальше ворот никого не пустили: у посольства была выставлена усиленная охрана.

Я волновался: что там с самим Константином, где он? как? Но связаться с ним в тот день не было никакой возможности.

Он позвонил мне сам поздно вечером и рассказал, что его целый день прятали от журналистов в дальних комнатах посольства.

– Посол очень расстроен, – сказал Константин. – Он мне сказал: «Ну был агентом и оставался бы им! Зачем было поднимать скандал вокруг этого!»

Ну а потом, когда вышла вторая часть… Большая пресс-конференция, множество интервью и т. д. и т. п.

Естественно, и судьба Константина резко изменилась. Из посольства ему пришлось уйти. Надо было зарабатывать деньги – он стал снимать на любительскую камеру свадьбы и другие торжественные события. Но его уже захлестнули всякие политические события, и я помню, как он прискакивал ко мне с пугающими предложениями.

Почему я об этом рассказываю? Поймете дальше. А пока вернемся в Чечню, куда впервые я поехал в качестве депутата да еще с целой журналистской оравой, так что приходилось постоянно беспокоиться, как бы ни с кем ничего не случилось.

Помню, попросил Виктора Илюхина (он был председателем Комитета по безопасности) дать мне с собой что-то вроде верительной грамоты от Думы, то есть написать на листе бумаге некий текст, который служил бы нам пропуском на чеченских дорогах. Прежде всего для наших – не для чеченцев. И еще я решил нацепить депутатский значок: это скорее всего был детский, чем взрослый, политический жест.

В Махачкале нас поселили в санатории КГБ, прямо на берегу Каспия, и потянулись томительные дни и часы ожидания.

Дело в том, что Багаутдин Магомедов (в то время – член дагестанского парламента и руководитель регионального «Яблока») сказал:

– Без Надыра ехать бессмысленно, а его в городе нет. Он сейчас в горах.

Наутро – «Он в Нальчике». Через пять часов: «Будет завтра». Завтра: «Приедет в середине дня». Я начинал потихоньку злиться, хотя за все свои долгие журналистские годы должен был привыкнуть к бесконечным ожиданиям и долгим тоскливым дорогам.

– Да что мы, без этого Надыра не можем и шагу сделать? – нервно спрашивал я Багаутдина.

– Трудно будет, очень трудно, – сокрушенно отвечал он. И в самом деле, Надыр Хачилаев для Дагестана был фигурой знаковой. Представитель богатого клана (его брат, например, был в то время министром рыбного хозяйства), он – бывший спортсмен – сумел стать председателем Союза мусульман России, переиграв путем хитрых интриг представителя Татарии.

Помню, как поразил меня его дом, когда я попал туда в первый раз. Какой дом – целая крепость! Высоченный забор, многочисленная охрана, уходящие высоко вверх, как в замке, своды, стены, увешанные оружием, люди, старые и молодые, беспрерывно снующие туда и сюда, женщины, шелестящие платьями где-то в необъятных пространствах владений Надыра. И, главное, атмосфера какой-то таинственности, застывшая в воздухе.

В общем, тот еще домик!

«Где же этот чертов Надыр?» – что-то такое хотелось мне сказать огромному, как шкаф, охраннику, открывшему нам дверь в крепостной стене. Но спросил, естественно, по-хорошему.

– Он знает, знает… Еще немного подождите… – ласково проговорил какой-то парень, представившийся помощником Надыра.

Но больше ждать было невозможно: ребята-журналисты уже изнывали от ожидания, а я злился.

– Все! Едем сегодня! – сказал я Багаутдину, и тот обреченно вздохнул… Он позвонил кому-то, подъехала еще одна машина, чтобы вся наша орава уместилась.

Дагестанский блокпост, взорванный мост, объездная дорога, снова блокпост, Чечня…

Уже смеркалось…

– Нет, сегодня не успеем… Темно… Никого не найдем… И мало ли что может случиться… Может, вернемся? – спросил или, скорее, уныло попросил Багаутдин.

– Ну что, ребята? Как? – спросил я своих спутников.

– Как скажете…

Телевизионщики успели снять панораму: колонну танков, проходившую километрах в двух от чеченского блокпоста, и сам блокпост – обыкновенную развалюху, и старика, который горячо, гортанно, переходя с русского на чеченский и с чеченского на русский, доказывал нам, почему русские не должны мешать чеченцам жить, как они хотят. Наконец, того пацана с тремя «шмелями», рассказавшего, как легко подбиваются российские танки, – ему бы еще за школьной партой сидеть, только где она, эта парта? (Кстати, сниматься он категорически отказывался, пока не разрешит командир. Командир устало кивнул: «Снимайся, они же не из ФСБ…»)

Потом мы – таким же цугом – тронулись назад. Разрушенный мост, объездная дорога, милицейский блокпост…

Уже наступали тяжелые южные сумерки. Стояла тишина: ни грохота канонады, ни рева пикирующих «сушек»… Было слякотно и противно, как всегда зимой на Кавказе.

На окраине Хасавюрта мы остановились у придорожного рынка:

– Давай чего-нибудь выпьем! Надо напряжение снять! – предложил Багаутдин.

– Так у тебя же ураза! – напомнил я ему про традиционное для мусульман время всемерного воздержания.

– А мне знакомый мулла разрешил после пяти! – объяснил Багаутдин.

– Мулла, наверное, раньше был секретарем райкома комсомола?

– Что-то вроде этого… – беспечно ответил он.

Помню еще, как Багаутдин строго спросил у старухи, продававшей водку:

– Поддельная?

– Поддельная-поддельная… – ласково подтвердила старуха.

– Настоящую давай! – так же строго потребовал Багаутдин.

И тут же из-под прилавка появилась нормальная, неподдельная, настоящая…

Никакой особенной загадки в поразительной честности рыночных торговцев, оказывается, не было: по словам Багаутдина, они будут наказаны, если, не дай бог, выдадут поддельную водку, то есть более дешевую, за настоящую. Естественно, «штрафом», как объяснил мне мой спутник…

Потом, уже выехав из Хасавюрта, мы остановились на обочине, разложив, по российской традиции, нашу нехитрую снедь на капоте «Жигулей»…

…Почему я и это запомнил? И тот базарчик на окраине Хасавюрта, и это наивное и смешное для московского человека: «Поддельная-поддельная», и «знакомого» муллу?

Не знаю…

Сам все время удивляюсь странной разборчивости памяти, которая независимо от твоей воли перемешивает все вместе: и события значительные, и всякий сор, оставшийся от этого времени.

Но что-то в этом есть.

Вдруг это в тебе вспыхивает – и тогда понимаешь: нет уж, если осталось, если не забылось, значит, так надо, так положено, так написано без тебя.

Вот, допустим, на следующий день, когда наконец-то появился Надыр Хачилаев… Какая разница, в конце концов, какой модели была машина, на которой потом мы с ним поехали, возглавляя нашу маленькую колонну? Но не написать, что это был новенький «линкольн» (да сами представьте такое зрелище: «линкольн» на военной дороге!) – лишить еще какой-то краски окружавшее тебя тогда пространство жизни.

Да, Надыр появился на следующее утро. Но сначала позвонил радостный Багаутдин:

– Все, сегодня едем! Сейчас я за тобой – едем к Надыру. Пусть ребята собираются…

«Сейчас», естественно, растянулось часа на полтора.

Мы снова ждали…

– Мама сказала: «Зачем ты едешь? А если не вернешься?» – помню, вдруг вздохнул Саша Климов из «Эха».

Кто-то из ребят нервно засмеялся, вспоминая вчерашний вечер и как опасливо смотрел Багаутдин на чернеющее к сумеркам небо.

Я-то знал, чего он боялся: только что чеченцы захватили в заложники двух священников. Помню, как он шепнул мне: «Ты представляешь, что будет, если и вас всех возьмут? Я от стыда умру… Нет, нельзя без Надыра».

Я не сказал об этом ребятам. Но я-то отлично понимал, почему он попросил тогда остановиться возле этого базарчика…

Багаутдин наконец-то подъехал. Мы помчались за Надыром. Тогда я впервые увидел этого мрачноватого парня в папахе, его «линкольн», джип, в который его охранники небрежно бросали оружие: пару автоматов и гранатомет.

– Это-то зачем, Надыр? Как же мы через блокпост проедем?! – с ужасом спросил я.

– Все будет в порядке. Я отвечаю…Так надо… Мало ли что… – лениво отмахнулся Надыр.

Потом мы заехали за ребятами, и тут оказалось, что всем места в машинах не хватит – один лишний.

Поймал на себе умоляющий взгляд Константина: он-то понимал, если кого я и оставлю здесь, в гостинице, так это его, а не профессиональных журналистов, которым надо отчитываться перед своими изданиями, теле– и радиокомпаниями.

Но ему повезло. Оператор из АТВ честно признался: «Я никогда не был на войне. Я не знаю, каким я там буду. Только помешаю вам».

Никто не засмеялся. Никто не осудил. Все всё поняли.

– Не волнуйся, я сам все сниму, – сказал Сергей Кешишев и положил на плечо камеру…

Вспомнил об этом потому, что война – это ненормальное для человека состояние, и только те, кто наблюдает за ней издалека, вопят о доблести и трусости.

Когда ты там – понимаешь и чувствуешь больше.

Даже такие, как мы – лишь прикоснувшиеся к ней…

Добавлю еще совсем немного.

По дороге мы попали в передрягу: пришлось долго доказывать, что мы не возглавляем колонну с зелеными флагами. В это время мне сообщили, что со мной хочет переговорить командир полка.

Поехали в полк…

Миновав Новогрозненское, уткнулись в бетонные надолбы и шлагбаум, перегораживающий трассу.

Пропустили только наш «линкольн»…

Оказалось, полк располагался справа и слева от дороги: грязь по колено, серые палатки, танки, почти по башни зарывшиеся в грязь…

Надыр оставался в своем диковинном автомобиле, я стоял, курил с офицерами, ждал, когда отыщут командира…

– А вы из какой фракции? – спросил меня какой-то капитан.

Ответил, что от «Яблока».

– Жалко… Лучше бы от Терехова… Стоящий мужик…

Но – совершенно неожиданно для меня – остальные его не поддержали. Больше того! Два офицера сказали, что голосовали за «Яблоко»…

– Ну и что будет дальше? – спросил я.

– Что-что? Мы, что ли, знаем? Ничего непонятно… Их штаб – в Новогрозненском: там и Дудаев, там и Масхадов… Мы здесь, они там. Мы – днем командуем. Они – ночью… – объяснил майор с воспаленными от вечной бессонницы глазами, а потом спросил: – Что там у вас слышно? Когда вся эта бодяга закончится?..

Появился командир. Я и ему объяснил, что те зеленофлаговые грузовики не имеют к нам никакого отношения.

– Ну ладно… Нет так нет… Езжайте, куда едете…

Когда уже мы повернули назад, к Новогрозненскому, над нами угрожающе низко пролетел вертолет: один раз, второй, третий… Кто-то даже успел его сфотографировать. По крайней мере, кто-то дал мне эту фотографию.

Зачем вертолет над нами вертелся, до сих пор не могу понять. Может, его поднял в воздух тот капитан, поклонник ряженого Терехова?

Мы довольно долго ждали, пока приедет Масхадов. Мирно беседовали с полевыми командирами. Краем глаза зацепил Костю, который что-то горячо объяснял чеченцам. Подошел Багаутдин, отозвал в сторону, шепнул: «Так нельзя… нельзя… Скажи ему, чтобы так не говорил…»

Оказалось, что Константин рассказывал чеченцам, как он был агентом КГБ…

(Потом Надыр мне рассказал, что из-за Кости и меня приняли за кагэбэшника и какой-то чеченец даже вспомнил, что в Москве он меня видел в полковничьей форме.)

Я еле-еле утихомирил Константина: «Ты приехал снимать, так и снимай. Не подставляй нас, слышишь?»

Масхадов поразил тем, что во время всего разговора ни разу не поднял глаз, и казалось, что я говорю не с человеком, а с пространством.

Запомнил, как он сказал:

– Я мог бы отдать вам двух-трех пленных. Но вы же не Жириновский, чтобы из этого делать телешоу! Да освобожу я их, освобожу… Как сказал уже, отдам родителям…

Каким я тогда увидел Масхадова? Нет, не начальника дудаевского штаба – а человека, волею судьбы оказавшегося по другую сторону неизвестно кем выстроенных баррикад.

Масхадов был образцовым советским полковником. Убежден: если бы, когда его дивизион стоял в Вильнюсе, ему отдали приказ повести его на штурм телебашни, он исполнил бы его не задумываясь.

Точно так же, как и Джохар Дудаев был образцовым советским генералом (встречал многих, кто служил с ним раньше, – кроме хорошего, ничего о нем не слышал).

Вот ведь как у нас все повернулось!

Но и тогда, и теперь Аслан Масхадов – заложник обстоятельств. И не мог он, как обещал мне, отдать Радуева под суд за Первомайск не потому, что не захотел. Не мог. Просто не мог.

Еще запомнилось.

Подъехал «уазик», из него выскочил бородатый парень, обвешанный, как в каком-то старом фильме, пулеметными лентами. Его бросились обнимать… Не знаю, кем он был, но что-то очень трогательное было в этой сцене…

Вечером, уже в Махачкале, исчез Константин. Вернулся ночью. Оказалось, что в доме у Надыра он долго рассказывал о своем агентском прошлом и бил себя в грудь: «Вот каким я был подонком».

Я уже по-настоящему разозлился. Злость эта не прошла и по нынешний день…

Смешно мы улетали в Москву.

Оказалось, что мест в самолете нет, кроме одного – депутатского. Поразил Марк: он вдруг принялся доказывать, что, если найдется еще одно место, лететь должен именно он, потому что «Нью-Йорк Таймс» – главная газета. С подобной журналистской «несолидарностью» встретился впервые в жизни.

В конце концов улетели все. Помог Надыр, но – по-надыровски.

Дело в том, что в махачкалинском аэропорту все пассажиры проходят некую таможенную проверку, которая заключается в следующем: «Икру везешь?» – «Везу». – «Нельзя». Все, естественно, проходят, принося немалый доход «таможне».

Надыр распорядился установить перед трапом еще один пост, который выловил семь (а столько мест и нужно было нашей группе) «икроносцев», которые так и не поняли, почему их не пустили в самолет: деньги-то они уже заплатили.

До сих пор стыдно перед теми людьми…

Еще несколько слов о тех, кого я упоминал в своем репортаже.

Депутат Гамид Гамидов (это он, сославшись на Радуева, сказал мне, что «у Барсукова и Дудаева один хозяин, и он сидит в Москве») спустя месяц был взорван прямо на пороге своего дома.

На его место в Думу был избран Надыр Хачилаев.

Но после того как они вместе с братом Магомедом захватили здание Совмина в Махачкале, Дума проголосовала за лишение его депутатской неприкосновенности. Он скрывался в горах, время от времени позванивая мне по мобильному телефону. Потом начались события в Дагестане… Впрочем, об этом – дальше.

Константин Д. передал мне целую кассету, которую он наснимал в той поездке.

Однажды у меня брали интервью какие-то журналисты из Израиля: попросили на день эту кассету. И – с концами.

Жалко. Никогда больше не буду иметь с ними дела…

1996 год закончился Хасавюртовским миром.

Конечно, все понимали, насколько хрупок этот мир и как противоречивы принципы, на которых он был заключен.

Понимали и в Москве, и в Грозном.

Генералы обзывали Хасавюртовский договор предательством, Кремль трудоустраивал Завгаева, покинувшего свою резиденцию в аэропорту «Северном», Масхадов в Чечне готовился к независимым президентским выборам, что-то свое замышляли Хаттаб, Басаев и Радуев, офицеры оплакивали своих погибших бойцов, интенданты подсчитывали деньги, заработанные на войне, и только матери… Одни радовались тому, что их дети вышли живыми из этой кровавой мясорубки, другие, сами еще совсем молодые, стали старухами, узнав о гибели своих сыновей, третьи безуспешно пытались узнать судьбу своих потерянных, без вести пропавших детей, обивая пороги казенных домов в Москве и Грозном…

Блокнот третий: год 1997-й

 
Вы не встречайте нас весело,
Мы не с победою прибыли.
Не говорите нам песнями,
Из нас бойцов сколько выбыло.
Ветви ива развесила,
Все равно нам не весело.
Нынче рано проснулась земля.
Только не предавай меня, Родина,
Не предавай меня.
 

Ждать, ждать… Только ждать, к какому решению все-таки придет Саид? Вернет одного Лешу Анисимова, как обещал псковской делегации? Отпустит еще троих – рядовых Сергея Науменко, Константина Лосева и прапорщика Михаила Лобкова, как только что намекнул мне? В последний момент передумает и не отдаст никого?

Это решать ему и только ему. Хозяин положения он, Саид.

Не член Совета Федерации, председатель Законодательного собрания Псковской области Ю. А. Шматов, который из-за одного псковского паренька, попавшего в плен, уже неделю носится по Чечне (бывает же такое, остались еще подобные руководители!)… Не я, член Комитета по безопасности Госдумы России. Не Лече Идигов, полномочный представитель Чечни в Ингушетии, который именно сейчас там, в полуразрушенном здании автосервиса, уламывает Саида. Да и не Аслан Масхадов, законно избранный президент Ичкерии!

Нет, только он, Саид.

Четверо российских пленных – его добыча, его товар…

Он купил их два месяца назад у другого полевого командира, Купил не для последующей перепродажи, нет. Для бартера.

Пленные – в обмен на то, чтобы в далекой от Чечни Самаре с него сняли федеральный розыск.

– Мне сообщили из Самары, что если я освобожу четырех сотрудников ФСБ, то с меня и брата снимут розыск. Я их искал, долго искал, но боюсь, что их уже нет в живых. Тогда меня попросили найти пленных офицеров. Я купил троих солдат и одного прапорщика. Мне ответили, что двое солдат, которых я купил, на самом деле находятся в части. Как в части, когда они у меня? – удивился я и послал в 205-ю бригаду их фотографии. «Да, это они, но они не подходят, так как являются дезертирами. И третий солдат – тоже. Нам такие не нужны. Прапорщик – подходит». Потом сообщили, что и прапорщик не нужен – тоже дезертир.

Эту историю я услышал от Саида полчаса тому назад, когда, потратив целый день на его розыски, мы наконец узнали: он здесь, чинит машину в автосервисе.

Я слушал эту историю и думал о тех подонках в полковничьих и генеральских мундирах, которые сначала привели необученных пацанов в Чечню, потом – бросили их здесь, потом – позабыли, потом – отказались от них.

Да, после окончания войны наши пленные стали товаром: их можно купить, продать, обменять. Так они и кочуют из одной чеченской семьи в другую. Такса – от тысячи долларов и выше. Они – предмет торга, живой материал для обмена на таких же живых чеченских ребят, находящихся в российских тюрьмах и следственных изоляторах.

Черно становится на душе от всего этого!

Но я понимаю и Мовлади Удугова, который пришел в ярость от моего робкого вопроса, как же в конце XX столетия можно было прийти к работорговле.

– А кто это начал? Мы?! Мы?! Российские войска, которые задерживали людей на блокпостах, а потом продавали их! А ваша российская общественность знает о том, как здесь торговали трупами чеченских бойцов? О чем же вы сейчас говорите?

Мы сами принесли Средневековье сюда, в Чечню! Мы, на наших бомбардировщиках! Мы, нашими «градами». Мы, глубинными бомбами, которые швыряли на жилые кварталы! Мы, мы сами…

О чем же говорить сегодня?..

Я не был в Грозном почти два года – последний раз в конце января 1995 года, в разгар боев.

Раньше я никогда не бывал в Грозном и могу только представить, каким чистым, зеленым и огромным был этот город.

Сейчас здесь не стреляют. Бомбы не падают. Шум «града» не заставляет распластываться на земле.

Но страшный сон не кончается.

«Здесь был кинотеатр… Здесь – булочная… Здесь – детская больница… Здесь – дворец пионеров… Здесь – бывший обком партии…» – монотонно перечисляет Лече Идигов, когда мы петляем, петляем между руинами.

– А где дворец президента? – удивленно спрашиваю я, узнавая и не узнавая центр города.

Два года назад дворец, бывшее здание обкома партии, хоть и разрушенный, но еще стоял. Помню, на моих глазах пуля чеченского снайпера сбила российский флаг, который очередной идиот приказал водрузить над крышей, потеряв при этом десятки людей (чьи же лавры не давали ему покоя? Маршала Жукова или его коня?).

– Сюда попала глубинная бомба… Пробила все – до подвала… Потом уже все снесли, – объясняет Лече.

Я отвожу глаза… Хотя надо смотреть, смотреть и смотреть…

Кроме теней бывших зданий город полон теней бывших людей.

Их нет. И никогда больше не будет.

– Чечня потеряла около ста двадцати тысяч человек, – говорит Мовлади Удугов.

В большинстве – это мирные люди.

Потери боевиков составляют около пяти тысяч человек.

Точные потери российских войск – никому не известны. Вернее, никто не хочет их подсчитать. Незачем… Не надо… Ни к чему… Что, в России людей мало?..

Интересно, есть ли в этих списках имя рядового Андрея Сидорова, останки которого его отец, Сидоров Василий Ефимович, нашел за два дня до нашего приезда? Нашел в поле с помощью чеченцев?

О чем же он просил нас, здесь, в Грозном, на улице Вольной, где бедуют свои потери и тешат себя надеждами солдатские матери?

Он просил помочь ему поскорее получить справку о гибели сына от комиссии Ивана Рыбкина, которая официально уполномочена искать наших пленных:

– Я написал заявление… Сказали прийти на комиссию… Там обсудят… Но, боюсь, начнется хождение по инстанциям… – вздыхает Василий Ефимович, отец известного солдата – среди стольких неизвестных солдат, которые остались лежать в полях под Грозным.

Ох, эти российские комиссии…

Нет на них надежды у солдатских матерей.

Рассказывали, как час их продержала эта комиссия – но так и не приняла. Времени, понимаешь, не было…

Только на себя у них надежда. На себя, на чеченцев, на майора Измайлова, на читателей «Новой газеты», собирающих деньги для них (я привез очередную собранную читателями сумму, и они все повторяли: «Спасибо, спасибо всем…», и мне, честно, было неловко от этой благодарности).

Да нет, замечательные у нас люди. Власть – не людская.

Один потерянный человек – еще не повод для волнений чиновника. Мы все о миллионах, о миллионах…

Я видел, как наших потерянных и пропавших ищут власти Чечни и Ингушетии. Матерей, которых соединило горе, – тоже видел. И российских и чеченских. Наконец, познакомился с Юрием Анисимовичем Шматовым, единственным, повторяю, ЕДИНСТВЕННЫМ региональным руководителем, который сам приехал вытаскивать своего псковского пацана.

– А наш ставропольский не приедет? Здесь же близко… – спрашивает солдатская мать.

– Да они все говорят, что денег на это нет… – вздыхает другая.

И мы снова не можем поднять глаза от стыда за тех, кто мог и должен быть здесь, с матерями. Должен был… Должен…

Так же, как Юрий Анисимович, так же, как Ахияд Тураев и Шарип Окунчаев, представители псковской чеченской диаспоры, которые полтора месяца искали русского паренька Лешу Анисимова (а диаспора – всего-то под тысячу человек).

Наши народы делятся на людей и начальников.

С людьми виделся. С начальниками, официально представляющими Россию в Чечне, – нет. За день до отлета из Москвы мне позвонил из президентской администрации г-н Осипов и сообщил, что г-ну Чернышеву, которому официально поручено заниматься поисками пленных, не до меня. Он выполняет срочное поручение г-на Рыбкина.

Что же за срочность такая, если и российская и чеченская стороны знали, зачем – и с чем – я еду? Нашел время Мовлади Удугов, вице-премьер. Наши начальники всегда слишком заняты…

А ехал я со списком лиц чеченской национальности, которые содержатся сейчас в тюрьмах и следственных изоляторах МВД России. В этом списке 462 фамилии.

Я попросил чеченскую сторону выверить список: ведь еще год назад Аслан Масхадов сказал мне, что Чечне не нужны «саратовские уголовники чеченской национальности». Думаю, что с тех пор мало что изменилось.

Хотя нет, изменилось все: пленные стали товаром. А родственникам тех, кто пытается вызволить из российской тюрьмы своих близких, нет никакой разницы, кем они были раньше: боевиками или бандитами с большой дороги. Отец рецидивиста, отбывающего уже третью ходку, купил двух пленных: авось, обмен пройдет. Другой разжился уже двадцатью пленными и спрашивает за каждого тысячу долларов. А третий собирается сделать покупку, чтобы выручить сына – мелкого разбойника…

 
Суровая Чечня,
О времена, о время…
Что же мы наделали?..
Руины, пыль, развалины…
А жизнь – идет!
Расстрелянные горы.
Проклятая война,
Зачем нам столько горя?
 

Почему-то в городе на каждом шагу – киоски с ксероксами. Хлеб горячий… Бесчисленные базарчики, на которых можно купить все – кроме водки, вина, пива: запрещено.

Дети бегают, много молодых людей с автоматами. Да и не смотрят на тебя косо – нет, нормально разговаривают и даже улыбаются.

Но война еще вот она, рядом, у порога.

Ежедневно подрываются на минах дети. С ужасом думаю, какие тайны несет в себе грозненское море: сколько загубленных жизней оно скрыло…

Война закончилась. Уроки ее мы все еще не прошли.

Об одном из уроков мы говорили с Мовлади Удуговым:

– Однажды вы заявили, что располагаете материалами, проливающими свет на истинные причины и истинных виновников этой кровавой бойни. Мы ждали эти материалы – и не дождались. Когда же они будут обнародованы?

– А какие факты еще нужны? Вам нужен документ, где, допустим, Коржаков пишет, что надо совершить нападение на Чеченскую Республику? Такого документа просто не существует…

– Естественно… Но меня больше интересуют финансовые аспекты этой войны… «Новая газета» уже приводила эту цифру: в разгар августовских боев правительству Завгаева было выделено двести сорок пять миллиардов только по трем статьям: на экологию, картографию и рыболовство… Чечня стала черной дырой, куда уходили триллионы и триллионы… И мы надеялись, что из ваших источников узнаем, кто заработал на этой войне…

– На этой войне заработало очень много людей, не только Завгаев со своей администрацией, но и российские генералы высшего звена, в том числе те российские деятели, которые осуществляли общеполитическое прикрытие. В первую очередь – Лобов, который был секретарем Совета безопасности и являлся патроном Завгаева… Деньги получали очень многие… Деньги сюда перечислялись, здесь они обналичивались…

– Классическая схема…

– Вариантов могло быть тысячи к этой схеме. Но факт остается фактом… Это – при администрации Завгаева. А до нее этим занимался Хаджиев, Гантемиров… До девяносто четвертого года через каналы ФСБ в Чечню шли многомиллиардные суммы для группировки Автурханова в Надтеречный район. И особо это не скрывали… Вы помните, задержали тогда полковника ФСБ (тогда ФСК), который рассказывал, кому и за что он давал деньги: Лабазанову, Автурханову, Хаджиеву, Гантемирову… Только по спискам, которые попали в наши руки до девяносто четвертого года, через группировку Автурханова в Чечню было завезено до десяти тысяч стволов автоматического оружия. Причем это оружие выдавалось по линии ФСК. Все всё знают… Знают в Москве, знают в Кремле, знают в спецслужбах… Так от нас ли надо ждать чего-нибудь сногсшибательного?

– Если бы вы не обещали…

– Я обещал сказать то, что знаю. А это знают все в Чечне… Я могу лишь повторить… Во время переговоров в девяносто пятом году был человек от Коржакова, который предлагал за определенную сумму…

– Какую, за что?

– Пять миллионов долларов за то, что будут прекращены бомбардировки. Был такой человек… Он пытался выходить на Джохара. Мы отказались, так как боялись ловушки. Да и, честно говоря, такой суммой денег мы не располагали. Это было бы для нас очень тяжело… Это факт, который я могу подтвердить. Об этом человеке от Коржакова знают наши полевые командиры, знает наше руководство… Мы знаем, кроме того, имена всех непосредственных организаторов этой войны…

– Назовете?

– Это бывший министр иностранных дел Козырев, Лобов, Шахрай, Егоров…

– О, я ждал, назовете вы Егорова или нет… Его роль наиболее зловеща… Вы знаете, где он снова всплыл?

– Где?

– В Центробанке, замом управляющего…

– Ну, понятно… Егоров – это военный преступник, который должен нести ответственность без срока давности…

– А Грачев?

– Грачев… Я могу только сказать мнение Джохара по поводу Грачева…

– И какое?

– Джохар всегда считал, что Грачева заставили… Но по мне – Грачев преступник, который должен нести ответственность… Ну, кто еще… Куликов, который сделал свою карьеру на чеченской крови… Коржаков… Мы неоднократно пытались выходить на Коржакова, когда еще была полностью заблокирована связь с Ельциным… Просили соединить, пытались договориться…

– Вы сами с ним говорили?

– Да, один раз… Но я представился как помощник Джохара, не называя своей фамилии… Я обратился к Коржакову с просьбой организовать телефонный разговор Ельцина с Джохаром – безрезультатно…

– Мовлади, скажите, прав я или нет… Как только бюджетные деньги уходили на восстановление разрушенного, тут же начиналась очередная бомбежка. И – концы в воду…