Текст книги "Забытая Чечня: страницы из военных блокнотов"

Автор книги: Юрий Щекочихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Ну, это законы войны… Где война, там и огромные деньги. Не надо думать, что где-то кто-то все специально рассчитал. Просто по ходу войны те, кто имел рычаги влияния и возможность зарабатывать, извлекали из этого максимальную выгоду. Если на восстановление вокзала в Гудермесе было потрачено очень много денег, то эти деньги они и списали под бомбежку… Процессы были неконтролируемы… Война, и в этом я убедился на собственном опыте, порождает совершенно новые законы, которых нет в мирное время…

И, конечно, я не мог не спросить о том, откуда же боевики брали оружие?

– Продавали все – от генералов до рядовых.

Оружия из-за рубежа поступало очень мало, да и зачем?

Вот что рассказал мне бывший полевой командир К.:

– Практически мы не имели непосредственно дела с вашими старшими офицерами и генералами. На это были посредники. Так, однажды мне сообщают, что один полковник хочет продать машину с установкой «град» и с КамАЗом боеприпасов за пять тысяч долларов.

– Что-то дешево…

– Я тоже удивился, но оказалось, что пять тысяч за информацию, когда, во сколько и по какой дороге пойдет колонна: «град», КамАЗ и два бэтээра с охраной…

– Ну и что?

– Передали деньги… Одному бэтээру все-таки удалось уйти…

Сколько, интересно, человеческих жизней на совести того подонка в мундире?

Снятся ли ему по ночам загубленные им души?

Грязно война началась, грязно шла, да и следы после нее – один другого грязнее.

Но все-таки, все-таки…

 
Ты нас досыта кормила сказками,
Не сыны тебе ближе, а пасынки.
Из огня идем в полымя.
Толъко не предавай меня,
Родина,
Не предавай меня.
 

…Я стою и жду, чем же закончатся переговоры между Лече Идиговым и Саидом. Отдаст? Не отдаст? Всех? Одного?

Руслан, водитель, вслух зачитывает кроссворд из газеты «Исламский порядок»:

«Его преподали чеченские воины русским генералам» – слово из четырех букв.

«Так «оппозиционная интеллигенция» с презрением называла своих соотечественников, поддерживающих Джохара Дудаева» – из пяти букв.

«То, что пережил почти каждый населенный пункт в Ичкерии» – из семи букв.

Семь букв? Бомбежка? Террор? Геноцид?

Что мы все пережили за это время?

…Все. Саид решил отдать одного – Лешу Анисимова.

Остальных – при предоставлении гарантий, которые мы ему обещали: снятие с розыска.

Он готов был отдать и так, под наше честное слово.

Он не верит, что наше слово может быть честным…

Наутро мы улетаем. Мы говорим всем спасибо. Мы обнимаемся. Мы говорим, что увидимся на следующей неделе.

Алексей Анисимов был в плену полтора года.

За ним никто не приехал: его отец и его мать – инвалиды второй группы. Саид подарил ему на прощание джинсовую куртку.

В Пскове Алексей узнал, что против него возбуждено уголовное дело. За дезертирство. Полтора года тому назад. По письму военного прокурора Северо-Кавказского округа.

– Они сошли с ума! – позвонил мне в пятницу Ю. А. Шматов.

Слава богу, подумал я, что вывез его из плена один из руководителей области.

Самое страшное и самое загадочное для меня на этой войне – дети.

Я ночую в Слепцовске у Лече Идигова.

Его дом был в селе Орехово. Дома больше нет. Как и села, каким оно было раньше.

Он из горящего села выходил с женой и двумя детьми.

Десятилетняя Рита боится самолетов и, после того что случилось там, очень мало разговаривает.

Она смотрит на человека, не отрывая глаз. Тебе трудно не ответить на этот взгляд. Она всегда улыбается.

Утром она берет мою сумку и несет ее до машины.

– Что ты, не надо, – шепчу я ей.

Она отрицательно машет головой.

Прости меня, девочка…

Как я уже написал вначале – ничего не хочу менять: от строчки и запятой – до своих личностных оценок событий 1997 года.

Но объяснить мне надо очень многое.

По порядку. Первое. Что это была за командировка?

В январе 97-го года молодой офицер внутренних войск показал мне карту Чечни с отмеченными на ней селениями, где находились пленные офицеры и солдаты. Примерно было указано, сколько осталось там ребят, «забытых» нашими генералами. Выходило несколько тысяч человек. Целый полк, оставленный на произвол судьбы.

Мы решили дать эту карту в газете. Так началась наша акция «Забытый полк».

Перед поездкой я связался с Асланом Масхадовым и сказал, что у меня есть список граждан Чечни, которые находятся в российских тюрьмах. Помня наш разговор в Новогрозненском во время первой войны, когда он сказал мне, что не намерен менять пленных на чеченских уголовников, на сей раз я попросил: пусть ваши люди сами посмотрят список и определят, кто в нем уголовники, а кто бойцы. Он ответил, что в Назрани меня будет ждать его представитель.

В Назрань я прилетел в середине дня.

Так я познакомился с Лече Идиговым, с которым потом и меня и моих товарищей по газете будет связывать очень многое.

И вот опять та же дорога…

Пост ГАИ у поворота на Слепцовекую. Дальше – блокпост с белым ингушским флагом. Еще один, еще. Граница. Наконец, зеленый флаг над блокпостом Чеченской Республики. Дорога ведет дальше – к разрушенному, исполосованному «градом» Грозному.

Все так же, как было две недели тому назад, когда с надеждой и страхом, что ожидания не сбудутся, ехали мы договариваться об освобождении из плена рядового 205-й бригады Алексея Анисимова.

Все так и не так.

За день до нашего прилета на ингушском блокпосту произошла очередная трагедия – перестрелка, которая унесла еще две человеческие жизни. Еще две…

И потому-то больше людей на блокпостах, напряженнее разговоры, строже проверка документов.

Из-за этого на территории Ингушетии впереди нас едет «Волга» с членом парламента Ингушетии Азаматом Нальгиевым, а пересекаем границу с Чечней – и вперед вырывается красный «Москвич» с представителем Чеченской Республики в Ингушетии Лече Идиговым.

Мы осторожны. Мы не можем не быть осторожными. Нас ждут ребята, которых нам обещали вернуть. Им дарят свободу, и потому с нами ничего не должно случиться.

Всего две с половиной недели тому назад я стоял возле разбитого здания автосервиса и ждал, к какому же решению придет Саид. Вернет Лешу Анисимова, как обещал псковской делегации? Отдаст еще троих, как намекнул мне? Не отдаст никого?

Тогда он вернул одного Лешу. Остальных – при предоставлении гарантий, которые мы ему обещали: снятие его самого и брата с федерального розыска.

Мы свое слово сдержали: у нас с собой – скрепленное подписями и печатями решение Самарской прокуратуры о прекращении уголовного преследования.

Сдержит ли он свое? Не поставит ли еще каких-нибудь условий? Не предъявит ли новых требований?

Давай, дорога, быстрей… Давай, Грозный, приближайся…

Вдруг ловлю себя на мысли, что думаю не о том.

Понимаю, почему наши горе-куропаткины позабыли в Чечне целый полк пленных. И почему всем до лампочки солдатские матери, томящиеся в ожидании известий о своих сыновьях на грозненской Вольной улице. И как так получилось, что до сих пор неизвестно, сколько же народу мы потеряли на этой войне, – тоже понимаю. И почему военная прокуратура все шлет и шлет по домашним адресам пленных ребят ордера на их аресты по возвращении из плена, будто не слыша про амнистию. И даже то, что понять невозможно: почему у государства не оказалось денег для того, чтобы купить трем пленным солдатам и двум их матерям билеты до Москвы. Не понимаю другого. Почему председатель Законодательного собрания Псковской области Юрий Анисимович Шматов, вытащив своего парня, две недели не слезал с телефонов, чтобы вытащить чужих, не своих, и снова прилетел в Грозный? Не понимаю, почему Лече Идигов носится вместе с нами по этим дорогам и волнуется так же, как мы? Разве не его дом в Орехове разрушен до основания российской артиллерией? Разве не его дочь до сих пор почти не говорит? Не понимаю, почему Азамат бросил все свои дела ради дела, не имеющего к нему, казалось бы, никакого отношения? Я с ужасом убеждаюсь, что перестаю понимать нормальные человеческие чувства. Я знаю, что наша власть не умеет быть человечной. Забывшие своих ребят жирные губернаторы – вот символ власти, а не Шматов, для которого все свои – независимо от района, города или республики.

…Поворот, еще поворот… Руины. Стены, пробитые снарядами. Тень бывшего города… Грозный, дом. Саид…

– Можете позвонить в Самару… Проверить, что мы не обманываем… – говорим мы ему, протягивая бумаги с печатями и подписями.

– Не надо… Я вам верю.

…Ребят мы забираем на следующее утро.

Со свободой тебя, рядовой Сергей Науменко! И тебя, рядовой Константин Лосев! И тебя, прапорщик из разведбата 205-й бригады Михаил Лобков!

Единственный документ, который остался у Михаила Лобкова, – удостоверение, что он награжден медалью «За отвагу». За отвагу в боях за Грозный. За отвагу на этой грязной войне, лежащей позором на всех нас. Но он-то в чем виноват?..

– До сих пор не понимаю: почему меня не расстреляли с таким документом? – этот вопрос не дает ему покоя.

Даже сейчас, когда все позади и под крылом самолета исчезает и та война, и те стоны, и та кровь, и та боль, и, наконец, та неволя.

Вам повезло, ребята, что вас удалось вытащить из плена, хочется сказать им. Но не выговариваются эти слова. Вам повезло, ребята, что вы остались живы.

Как вам наш воздух свободы?

Так нам удалось вытащить первых четырех пленных.

Тогда все это было впервые. Потому и в первый, и во второй раз во Внукове нас ожидали множество телекамер. Новость облетела всю страну.

Потом уже это стало привычным делом. На сегодняшний день майор Вячеслав Измайлов вытащил из плена почти двести наших ребят, забытых всеми (я пишу эти строки в ноябре 2002 года).

Иногда – получалось. Иногда нас ожидал полный провал.

Как это происходило? По-разному, но ни разу мы не заплатили чеченской стороне ни копейки денег.

Кстати, во второй командировке за пленными, как-то утром, уже уезжая в Грозный, столкнулся в гостинице с Леной Масюк, которая со своей группой ехала туда же, в Грозный. О чем-то поболтали, пожелали друг другу удачной дороги… Эта командировка станет для Лены и ее группы роковой: именно на следующий день ребята сами окажутся заложниками, и потянутся для них самые, наверное, горькие дни в их жизни. Как мне известно, группа НТВ, а до этого – группа ОРТ были освобождены за колоссальные деньги, которые дал Борис Березовский. Убежден, это его вина – что пленные стали предметом купли-продажи. Он открыл ворота этого рынка, за который все мы расплачиваемся по сей день!

Да, по-разному у нас выходило, но повторяю: ни разу мы не заплатили ни копейки денег.

Однажды ко мне обратился Андрей Николаев, в то время – директор Федеральной пограничной службы. Три его парня-пограничника попали в плен.

– Можете связаться с Масхадовым или Басаевым?

– Постараюсь…

– Передайте им: пограничники своих не бросают. Если наших не освободят, то я закрою границу для всех чеченцев. Так и передайте… Пусть немедленно освобождают безо всяких условий!

Я связался с Басаевым. Передал слова Николаева. Двое из пограничников тут же вернулись домой. Третий успел принять ислам – где он сейчас? Аллах знает…

Был один провал.

Ко мне обратился московский чеченец: «Если освободят Гантемирова – отдаем десять пленных».

Гантемиров в это время сидел в Лефортове по обвинению в хищении нескольких миллиардов рублей.

Позвонил Михаилу Катышеву, в то время – заместителю Генерального прокурора.

– Но это просто невозможно! Идет следствие, и он же не один проходит по делу!

– Ну хотя бы сменить санкцию на подписку о невыезде! Все-таки – десять пленных!

М. Катышев категорически отказал.

Потом, когда Гантемиров был освобожден Указом президента и занял начальственную должность в Грозном, я долго переживал, что тогда не успел уговорить заместителя Генерального прокурора.

– Вот, Михаил Борисович, ведь я подозревал, что в конце концов Гантемирова освободят!

– А я и представить такое не мог! – грустно вздохнул Михаил Борисович…

Была еще одна совсем неудачная поездка за пленными.

Полковник Слава Пилипенко, член президентской Комиссии по освобождению пленных, однажды попросил меня вместе поехать в Грозный на переговоры с Махашевым (тогда вице-премьером и министром внутренних дел Чечни).

Долетели до Моздока, до нашей военной базы, переночевали там. Утром собираемся в дорогу. Слава меняет номера на своей «Ниве», которую сам пригнал из Москвы: московские – на чеченские. Слава оставляет свои документы. Несколько ребят провожают нас до блокпоста, все немытые и голодные. С ними – пес, который нападает только на людей в гражданском, поэтому мне посоветовали на всякий случай не вылезать из «Нивы». Наши спутники уезжают назад, в Моздок. Мы ждем, когда появится машина с чеченцами, которые должны нас сопровождать дальше. Ждем час, второй… Слава матерится… Наконец появляется джип, останавливается у чеченского блокпоста. Медленно пересекаем «нейтральную» полосу… Там, у блокпоста, такие же ребята в камуфляже, только чеченские. И такая же собака, которая нападает только на людей в гражданке. Мне снова советуют не вылезать из машины…

От этой поездки осталась только горечь от бесполезных переговоров с Махашевым.

В конце концов я сказал Славе, что ждать больше не имеет смысла, я улетаю в Москву, благо есть самолет.

До трапа меня провожал восемнадцатилетний пацан с автоматом.

– Привези камуфляж, а? Привези! – канючит он.

– Зачем тебе камуфляж? Тебе учиться надо!

– Я буду воевать…

Мне почему-то запомнился этот чеченский паренек! Что с ним стало, когда началась вторая чеченская война? Лучше не думать…

Запомнил еще одну, совершенно детективную историю с освобождением.

Захватили мальчишку, Андрея Латыпова. Мальчишку с жуткой, нечеловеческой судьбой. Питерский беспризорник, он сгорел в машине, в которой уснул. Мы много писали о нем – в Германии ему сделали уникальную операцию по пересадке кожи. Потом его усыновил один наш офицер. Когда они ехали на электричке, по-моему, из Минвод, его вместе с отцом захватили в заложники.

Тогда мы подняли на ноги всех, кого только могли…

Однажды мне позвонил по домашнему чеченец и сказал, что за Андрея просят двести тысяч долларов.

Мы вместе с Димой Муратовым увиделись с двумя чеченцами в скверике возле редакции.

Разговор не получался: «Мы уже потратили сорок тысяч долларов… Это же бандиты!» – объясняли нам. Мы им: «Это же ребенок, инвалид…»

Помню, мы начали орать на них, не выбирая дипломатических выражений.

– И ты, и ты сегодня не дойдете до дома! – пригрозил один из них.

Мы тоже чего-то такое пригрозили…

В конце концов один, старший и агрессивный, попросил у Димы мобильный телефон. Кому-то звонил, отвернувшись от нас.

Почти не прощаясь, расстались. Но на мобильном остался тот номер, по которому он звонил…

Мы передали его ребятам из ФСБ, из управления по борьбе с терроризмом…

В конце концов Андрей был освобожден. Безо всяких условий.

Я уже сказал о том, как много сделал Вячеслав Измайлов для освобождения пленных.

У него нет чувства страха, а если и есть, то где-то глубоко-глубоко. Но мы, те, кто отправлял его в эти командировки, не могли отделаться от страха вплоть до того момента, пока он снова не оказывался в Москве.

Об этом – еще одна блокнотная запись, которую я неожиданно нашел в своем архиве.

«Утром майор Измайлов не прилетел. Не прилетел он и накануне вечером: аэропорт в Слепцовске был намертво закрыт из-за погодных условий. Все попытки дозвониться до Назрани, до Лече Идигова, оказались безуспешными.

За эти сутки я был во Внукове уже дважды – бесполезно. Зря приезжали и ребята из теленовостей: ни самолета, ни майора Измайлова не было.

Мы все волновались. Мы очень волновались.

Сейчас уже не вспомню, кто же сказал мне еще в начале декабря – то ли кто-то из чеченцев, то ли кто-то из администрации президента: «Не надо больше майору ездить в Чечню. Уже опасно. Совсем опасно…»

Я сказал Измайлову: «Слава, может, не стоит? Может, не надо?..»

Он меня не услышал, не захотел услышать. «Как договориться, чтобы взять на борт двадцать тонн?» – спросил он меня.

Несколькими месяцами раньше (кажется, это была ранняя осень) мне удалось договориться с начальником штаба внутренних войск, чтобы на борт, улетающий во Владикавказ, погрузили гуманитарный груз для чеченских детей и российских матерей, которые там, в Грозном, на улице Вольной, живут лишь одной надеждой – найти хоть какие-нибудь следы своих пропавших сыновей.

– Каждая такая поездка Измайлова – шанс вырвать из плена кого-нибудь еще из наших ребят, – объяснил я генералу.

Он все понял с полуслова и тут же по другому телефону дал указание командующему авиации ВВ: помочь «Новой газете» и нашему майору.

После неожиданной отставки командующего ВВ, Анатолия Шкирко, все изменилось – не осталось тех, кому можно было вот так просто позвонить и в течение секунды договориться об общем деле.

Но, к счастью, майор сумел с кем-то договориться, и вот он улетел туда, в Чечню, сумел дозвониться оттуда и сообщить, что все в порядке и что возвращается в Москву с очередным пленным.

Но майор Измайлов все не прилетал и не прилетал…

Мы сидели на даче в Переделкине: я, Дима Муратов и еще кто-то из ребят.

Наступала уже ночь – и вдруг звонок в дверь – на пороге Слава и с ним паренек.

Подвернулась попутная машина, и он – у нас.

– Ты где был? Что случилось?

– Второго пленного украли. Прямо около трапа…

Оказалось, что пленных было двое, второй – солдат-пограничник.

Не успел Слава сойти с трапа, подлетели какие-то двое неизвестных, ничего не объясняя, схватили ребят и кинули их в машину.

Слава поднял на ноги всех, кого только можно было, в аэропорту.

Одного парня обнаружили на площади возле аэровокзала. «Мне сказали: «Ты не наш, вылезай…» – рассказал он нам уже здесь, в Переделкине…

Стало понятно: это пограничники забрали своего пленного.

Целую ночь дозванивался до дежурных – никто ничего толком не мог ответить. Только часов в семь утра позвонил Николай Бордюжа, сменивший Николаева на посту директора Федеральной пограничной службы:

– Извини… Наша вина. Приказал нашим солдатам встретить, а они провели целую спецоперацию… Вот уж на самом деле: заставь дурака богу молиться…

И такое у нас было.

Да, и еще одна история, смешная, но типичная для того (да и нашего) времени.

Когда я вернулся из Новогрозненского, Владлен Максимов (его отец, знаменитый советский разведчик, умудрился назвать сына и Владимиром и Лениным одновременно, но мы все называли его просто Владиком) попросился в Чечню. «Давай!» – согласился я и начал названивать разным местным начальникам, чтобы нашему парню помогли или – если будет такая необходимость – подстраховывали от всяких приключений.

Он улетел. Он долетел. Он начал там работать. И вдруг – исчез.

Сами понимаете, что я должен был чувствовать: старый дурак послал молодого пацана туда, куда должен был ехать сам. Да еще представил, что ощущают сейчас друзья из администрации президента Руслана Аушева, в первую очередь вице-президент Ингушетии Борис Агапов, которого я попросил подстраховать нашего парня.

Сейчас, честно, не помню деталей: кому звонил? кого просил? с кем ругался? от кого ждал помощи? – но вдруг раздался звонок у меня в Переделкине:

– Это я, Владик. Я вылетаю сегодня из Ингушетии.

– Где ты был? Что с тобой случилось? Почему ты исчез?

– Да я оказался в заложниках… Было очень смешно, – ответил он.

Я попросил Мумина Шакирова (тогда он работал в отделе расследований «ЛГ», а потом в буквальном смысле слова выбрал «Свободу» – радиостанцию с одноименным названием) встретить Владика.

Уже поздно вечером ребята доехали до Переделкина, и Владик, еще нервный, но уже смеющийся, рассказал мне, что же с ним произошло.

Да, его встретили. Борис Агапов взял над ним шефство. Владик поселился в доме брата полевого командира, коменданта Бамута. То есть со всех сторон он должен был быть в полной безопасности. Больше того! Ему удалось (и я, честно, был горд, что парень в свою первую военную командировку сделал то, что может и должен уметь сделать журналист) пробраться на окраину Новогрозненского и быть свидетелем, как «грады» уничтожали то, что было миром всего лишь две недели тому назад.

А потом он перешел границу Чечни и Ингушетии.

– Я зашел на рынок в Слепцовске… Просто так… Вдруг ко мне подходят трое чеченцев, спрашивают, кто я? Отвечаю: журналист из «Литгазеты». Они мне: «Ты будешь нашим заложником. Ты ответишь за Чечню!»

– И ты что?

– Обрадовался!

Понимаете?

Журналистика – такая профессия, и я понял реакцию Владика.

Я и сам мечтаю о том – даже сейчас, когда стал взрослым, – как лечу в самолете, и вдруг меня захватывают террористы. В юности на этот случай у меня была даже заготовлена фраза: «Я согласен быть заложником». Нет, сейчас у меня эта фраза лениво не произнесется, но тогда думалось – сколько же радости будет, когда вдруг появлюсь в своей редакции с сенсационным материалом.

Да, но Владика подвели.

Три этих типа, борцы за свободу Чечни (повторяю, так они сами Владику представились), оказались обыкновенными бандитами. Поговорив о свободе, они попросили у Владика его кожаную куртку и обручальное кольцо, при надевании которого на бракосочетании его с Настей я присутствовал в качестве свидетеля (жутко тяжелая фраза, уж извините).

А дальше началась (как мне рассказал Владик) совсем фантасмагория.

Он – без куртки – позвонил вице-президенту. Тот поднял на ноги всю имеющуюся в его распоряжении милицию. Двое из троих были арестованы. Грустный Владик, так и не ставший заложником, давал показания милиции, когда примчался брат коменданта Бамута (а надо отметить, что за похищение гостя на Кавказе грозит, по нормальным кавказским законам, больше, чем арест, суд или Лефортово) и сказал ему:

– Мы их на твоих глазах расстреляем, хочешь?

Владик, конечно же, не захотел…

Я и представить себе не мог, что спустя два года эта история получит продолжение.

То уже было совсем другое время: в Чечне был маленький и хрупкий мир.

Я летел в Чечню, чтобы договориться об обмене пленными, имея с собой два списка: российских солдат и жителей Чечни, находящихся в российских тюрьмах и КПЗ.

Летел я через Ингушетию. Рядом в самолете оказался член ингушского парламента, чеченец по национальности.

Он спросил, зачем я лечу. Я объяснил зачем. Он попросил меня показать список тех чеченцев, которые арестованы в России.

Долго его читал. Я смотрел, как внимательно он изучает чеченские фамилии, которые для меня были одинаковыми по своему написанию (как, наверное, для него одинаковыми были типичные российские фамилии). Потом сказал мне:

– Освободи этого парня. Он – племянник моего дяди… Знаешь, ему дали семь лет за то, что снял куртку с какого-то журналиста.

– Знаю этого журналиста! – с гордостью ответил я.

Вот как это получалось. Или не получалось.

И последнее.

В своем репортаже я привел обширное интервью с Мовлади Удуговым.

Как я уже сказал, ничего не собираюсь менять: как было, так было. Тем более что время чеченских войн очень спрессовано: день за неделю. И каждый день, который я помню, отличался один от другого. И – человек в этом дне.

Мне никогда не был симпатичен Мовлади Удугов (тем более что однажды он вписал меня в список врагов чеченского народа – ни за что ни про что, только потому, что дал маленькое предисловие к одному американскому докладу), но тогда он был вице-премьером, и от него мне хотелось узнать неизвестные подробности политических решений, приведших к войне.

И с московской, и с чеченской стороны.

Что правда, что нет из того, что рассказал тогда Удугов, – не знаю. Но правды не дождешься и в Москве!

Потому не жалею о том своем интервью с ним.

Но узнал одну маленькую деталь, штрих его биографии, объясняющий его отношение к Москве и к России.

Оказывается, в 1978 году Удугов поступал на журфак МГУ и не прошел по конкурсу.

– Меня не приняли потому, что я чеченец! – убежден он. И как я не убеждал его, что это чушь и бред: не прошел и не прошел, я сам недобрал одного проходного бала! – ничего не смог ему доказать.

Но в Москве, повстречавшись с деканом журфака, Ясенем Николаевичем Засурским, сказал ему:

– А приняли бы Удугова, может, и войны бы не было!

Мы вместе посмеялись над этим нелепым предположением, но, с другой стороны, иногда сущая мелочь, ерунда, пылинка может изменить весь ход истории…