Текст книги "И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)"

Автор книги: Юрий Дольд-Михайлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Нет, генерал просит вас подождать день – два, – разочаровал его Лютц.

– По какой причине, не знаете?

– Нет, возможно, он сам вам скажет,– уклонился от прямого ответа Лютц.

Однако Эверс ничего не говорил. А Генрих не спрашивал.

Прошло уже два дня после неудачной операции Миллера, а вопрос с отпуском оставался открытым. На третий день перед обедом Генрих решил немного прокатиться на машине. На сегодня поручений не было, но он все же предупредил о своем намерении Лютца.

– Что ж, поезжайте,– согласился адъютант.– Только не опаздывайте к обеду. Генерал специально предупредил меня, чтобы вы пришли в казино своевременно.

– Тогда придется отложить поездку. Может быть, у генерала будут какие-либо поручения до обеда. Вы не знаете, в чем дело?

Лютц пожал плечами.

– Послушайте, гауптман, вам не кажется, что последние дни вы ведете себя не по-товарищески?

– В чем же вы усматриваете мое нетоварищеское к вам отношение?

– А в том, что вы все время уклоняетесь от прямых ответов. Вы знаете, почему Эверс задержал мой отъезд. И не говорите. Наверняка знаете, зачем мне нужно обязательно быть в казино, и молчите, и потом эта загадочная улыбка… Вместо ответа пожимаете плечами.

– Милый барон! Я за приятные сюрпризы! Поверьте мне, если бы речь шла о чем-то неприятном, я бы непременно предупредил вас.

– Ну, если так, беру свои слова обратно.

О приятном сюрпризе, на который намекал Лютц, Генрих узнал перед самым обедом, когда собрались все офицеры. Поздоровавшись с присутствующими, генерал торжественно объявил, что высшее командование наградило лейтенанта фон Гольдринга «Железным крестом» второй степени и присвоило ему звание обер-лейтенанта.

Все бросились поздравлять. Генриху пришлось пожать множество рук, выслушать немало прозрачных намеков на то, что два таких значительных события неплохо бы отметить в товарищеском кругу.

С разрешения генерала Генрих послал за вином, и обед превратился в грандиозную попойку. Такой пьянки молодой обер-лейтенант не видел на протяжении всей своей жизни: пили все, старые и молодые. Скоро офицеры забыли не только о субординации, но даже о присутствии самого генерала. Генриху во второй, третий и четвертый раз пришлось посылать за вином и коньяком. Часть офицеров уже свалилась. Не очень крепко держался на ногах и Эверс. Но он еще настолько владел собой, что понял – надо уходить, чтобы не потерять престиж.

Когда Эверс с начальником штаба и несколькими старшими офицерами ушел, пьянка превратилась в настоящую оргию. Только Генрих и частично Лютц были еще в форме.

Диким ревом офицеры встретили появление лейтенанта Кронберга, который после того, как ушло высшее начальство, тоже куда-то таинственно исчез.

– Гершафтен, гершафтен! [2]  [2] Господа.


[Закрыть]– воскликнул Кронберг, вскочив на стол. – Уважаемого обер-лейтенанта барона фон Гольдринга пришли приветствовать дамы.

– Спустите шторы на окнах! – крикнул кто-то.

Наименее пьяные бросились к окнам, а большинство тех, кто еще держался на ногах, ринулись встречать так называемых «дам», входивших в комнату с застывшими улыбками и испуганными глазами. Отвратительные, жалкие и смешные одновременно в пышных, открытых платьях, цинично подчеркивавших все их прелести…

Генрих вздрогнул от отвращения, жалости, негодования и отошел подальше, в глубь комнаты. К нему подошел Лютц.

– Пиршество богов,– кивнул он в сторону офицеров, которые тянули дам, и с брезгливой усмешкой добавил:

– Не кажется ли вам, барон, что нет ничего более отвратительного, чем человек, давший волю животным инстинктам, потерявший контроль над собой?

– Вы потому и пили так мало?

– Я не люблю пить в большой компании, да и вы, я видел, только пригубливали.

– У меня сильно разболелась голова.

– У меня тоже.

– Так, может, незаметно исчезнем? – предложил Генрих.

– Охотно,– согласился Лютц.

Найдя хозяина казино, Гольдринг попросил его прислать счет за все выпитое и вместе с Лютцем вышел черным ходом.

В это утро Моника ходила раздраженная и сердитая. На вопрос матери что с ней? – девушка не ответила. Не очень приветливо вела она себя и с несколькими постоянными посетителями-французами, которые зашли к мадам Тарваль выпить стакан – другой старого вина по случаю местного религиозного праздника. Французы избегали заходить в ресторан вечером, когда здесь бывали немецкие офицеры, и приходили лишь днем или утром.

Но сегодня им не повезло, хотя время было раннее. Не успели они выпить по стакану вина, как перед гостиницей остановилась грузовая машина и шесть немецких солдат с черепами на погонах вошли в ресторан. Увидев непрошенных гостей, да еще эсэсовцев, французы прервали оживленную беседу. Каждый вполголоса разговаривал лишь со своим ближайшим соседом и старался не глядеть в ту сторону, где расселись немецкие солдаты.

Эсэсовцы по дороге, вероятно, уже не раз приложились к рюмке и вели себя чересчур свободно. Бросали обидные реплики по адресу других присутствующих, приставали к мадам Тарваль с непристойными остротами и без закуски пили виноградную водку, так называемый «грап».

Через каких-нибудь полчаса солдаты окончательно опьянели.

– Эй! Еще бутылку грапа! – крикнул здоровенный рыжий солдат и стукнул кулаком по столу.

– Подай им бутылку и немедленно поднимись к себе в комнату, чтобы они тебя не видели,– приказала дочери мадам Тарваль, занятая приготовлением салата.

Моника поставила на стол заказанную бутылку и уже повернулась, чтобы уйти, как тот же самый рыжий эсэсовец схватил ее за руки и насильно усадил к себе на колени.

– Пустите! – крикнула Моника и рванулась.

Эсэсовец расхохотался и крепко обхватил ее за талию. Его спутники тоже расхохотались.

– Пустите, я вам говорю! – отчаянно крикнула Моника.

Этот крик и услышал Генрих, который вместе с Лютцем и Миллером как раз вошел в вестибюль. Генрих бросился в ресторан. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, в чем дело. Привычным, хорошо натренированным движением он схватил руку рыжего эсэсовца у запястья и нажал на кисть. Рыжий заревел от боли и, вскочив на ноги, сделал шаг назад. Но было поздно: полусогнутой правой рукой Генрих изо всей силы ударил его в челюсть. Эсэсовец упал, опрокинув столик.

Спутники рыжего подскочили к Генриху, но в тот же миг перед ними блеснула сталь пистолета.

– Вон отсюда! – зло крикнул Генрих.

Из-за его спины, держа пистолеты в руках, вышли Лютц и Миллер.

Увидав трех вооруженных офицеров и среди них гестаповца, эсэсовцы, сбивая друг друга с ног, бросились к выходу.

– Гауптман,– спокойно, словно ничего не произошло, обратился Генрих к Лютцу.– Вы знаете, где моя комната, проводите туда герра Миллера, а я тут кое-что закажу.

Убедившись, что машина с пьяными солдатами отъехала, Лютц и Миллер поднялись в комнату Генриха. Убежала к себе и Моника. Слезы обиды еще дрожали на ее ресницах. Пробегая мимо Генриха, она на ходу быстро бросила – спасибо! – и исчезла за дверью.

Генрих подошел к буфету.

– Пришлите мне в номер бутылку хорошего коньяка, – попросил он мадам Травель, и, отсчитав деньги, прибавил,– а это за скотов, которых я выгнал. Ведь они вам не заплатили.

Мадам Тарваль замахала руками.

– Что вы, что вы! Я и так перед вами в долгу!

Не слушая возражений мадам Тарваль, Генрих перегнулся через стойку и сам бросил деньги в кассу.

Когда он направился к себе, к нему подошел один из посетителей ресторана – француз.

– Разрешите, мсье офицер, выпить за человеческое благородство! – поклонился он Генриху.

Все присутствующие поднялись с бокалами в руках.

Генрих повернулся к стойке, взял из рук мадам Тарваль фужер с вином и поклонился присутствующим.

Все дружно выпили.

Генрих вышел.

Минут за двадцать до отхода поезда, когда Курт уже сносил вещи своего шефа в машину, Генрих зашел в ресторан попрощаться с хозяйкой и Моникой.

– Я на неделю уезжаю в отпуск и хочу попрощаться с вами и мадемуазель.

– О, это очень любезно с вашей стороны, мсье барон. Приезжайте поскорее. Мы будем ждать вас, а Монику я сейчас позову.

Попрощавшись с Генрихом, мадам Тарваль пошла разыскивать дочь. Генрих присел к столику. Прошла минута, другая, а Моники все не было. Наконец, когда Генрих потерял надежду ее увидеть, девушка появилась.

– Вы хотели меня видеть, мсье фон Гольдринг? – сухо спросила она.

– К чему такая официальность? Чем я провинился перед вами, что вы не хотите даже взглянуть на меня?

Девушка стояла, опустив глаза, бледная, хмурая.

– Наоборот, я очень благодарна за ваш рыцарский поступок…

– Я уезжаю в отпуск и зашел проститься с вами.

– А вы уже попрощались с дамами, в обществе которых так бурно отметили получение новых погон и «Железного креста»?

В подчеркнуто-равнодушном тоне, каким был задан этот вопрос, прорывались нотки горечи.

– Моника, хорошая моя наставница, да ведь я их даже не разглядел! Как только они явились, мы с гауптманом Лютцем ушли домой.

– Вы оправдываетесь передо мною?

– А вы словно упрекаете меня…

– Я упрекаю на правах учительницы,– впервые за все время улыбнулась Моника

– Ну, а я оправдываюсь на правах ученика. Так какие же наставления дадите вы мне на время отпуска?

– А разве вам нужны мои наставления? Ведь вы едете к своей названной матери и… сестре. Они, верно, хорошо присмотрят за вами.

– Почему вы запнулись перед словом «сестра»?

– Я не представляю, как можно называть сестрой незнакомую девушку. Вы же сами говорили, что видели ее, когда были семилетним мальчиком… и потом сестрам не возят таких дорогих подарков.

– Выходит, вы ничего не пожелаете мне?

– Ведите себя хорошо и… возвращайтесь скорее.

– Оба эти наказа выполню с радостью…

Генрих крепко пожал руку Моники и быстро вышел.

«Неужели она меня любит?»– думал он по дороге на вокзал. Ему было и радостно и одновременно грустно.

РЫБАКИ И РЫБКИ

Телеграмму о приезде Гольдринга в Мюнхен Бертгольд получил поздно вечером. Он уже собирался покинуть помещение штаб-квартиры и идти отдыхать после целого дня работы.

Бертгольд долго ждал телеграммы; он делал все возможное, чтобы ускорить приезд Генриха в Мюнхен. Но теперь все это было несвоевременно. Выехать сейчас домой он никак не сможет, а сделают ли Эльза и Лорхен все как следует?

С телеграммой в руке Бертгольд опустился в большое кресло у стола и задумался. Сколько планов, желаний, надежд он возлагал на приезд Генриха, и – вот тебе! Он прибыл именно теперь, когда уехать хотя бы на день нельзя.

О приезде Гольдринга Бертгольд несколько раз говорил жене. Между ними была договоренность, что он обязательно прибудет домой на этот случай. А вот теперь надо давать телеграмму, чтобы его не ждали… Неужели ничего нельзя придумать? Неужели все его планы полетят ко всем чертям только лишь из-за того, что в штаб-квартире сейчас больше работы, чем когда-либо? Но за всю свою сознательную жизнь, а она прошла в органах разведки, он ни разу не поступился интересами службы во имя своей семьи.

Двадцать восемь лет Бертгольд в разведке. Неужели двадцать восемь? А память так хорошо сберегает малейшие подробности того дня, когда он, молодой офицер, ехал в Вену, чтобы устроиться при штабе австро-венгерской армии и регулярно осведомлять своего шефа, обер-лейтенанта Брандта, о настроении и поведении офицеров штаба.

Сколько тогда было радужных надежд на блестящую карьеру, сколько юношеской романтики! Вильгельм Бертгольд разведчик по происхождению, по образованию, по профессии. Охота на людей доверчивых и искренних, откровенных, высокопоставленных и малоизвестных, но таких, которые благодаря занимаемым постам были знакомы с делами секретного порядка, эта охота в роду Бертгольдов считалась такой же нужной и не менее почетной профессией, как, скажем, работа врача, преподаватели богословия или горного инженера. И когда молодой Вилли ехал в Вену, он вместе с матерью пошел в кирху и горячо молился богу, чтобы он поддержал его и помог в таком трудном деле, как работа агентурного разведчика, успех которой зависит от количества простодушных глупцов.

До 1916 года молодой Бертгольд не имел оснований жаловаться на судьбу. Она была благосклонна к нему, и эта благосклонность сказывалась в многочисленных похвальных отзывах Брандта о его работе. Но в 1916 году Вилли Бертгольд, тогда уже гауптман, совершил недопустимую ошибку. Он не распознал в одном высокопоставленном офицере австро-венгерского генштаба немецкого профессионала разведчика и в очередном рапорте описал его деятельность очень темными красками.

После этого звезда Бертгольда закатилась на долгое время. Правда, его не выгнали, но и не замечали, разрешая выполнять лишь те задания, с которыми легко мог справиться даже желторотый филер. Бертгольд молча сносил пренебрежительное отношение к нему до 1918 года, когда судьба, казалось, снова улыбнулась ему. Возникла потребность набрать полный контингент разведчиков самых различных профилей, чтобы экспортировать их на оккупированную Украину. Вспомнил о Бертгольде друг его детства и однокашник по школе разведчиков Зигфрид фон Гольдринг. Баронский титул открывал ему путь не только в кабинеты высокопоставленного начальства, но и в гостиные их жен. Гольдринг и Бертгольд поехали на Украину вместе, хотя получили различные задания: Зигфрид должен был заняться транспортом и вербовать там агентуру, а Вилли поручили собирать сведения об экономике южной Украины.

Чтобы искупить старый грех, Вилли Бертгольд работал без отдыха, не зная усталости. Он изучил земские архивы, статистические данные, запорошенные пылью докладные записки геологических разведок. Но когда осенью 1918 года немецкая армия удирала с революционной Украины, Бертгольд тоже вынужден был бежать, захватив с собой, как наибольшую ценность, икону Козельщанской божьей матери, поспешно выкраденную им из монастыря, и свою докладную об экономике южной Украины. Камни, на иконе, как выяснилось позже, оказались фальшивыми, а в докладную никто даже и не заглянул. Германия стояла накануне краха – не до того было.

Так и закончилась бы карьера потомственного разведчика, не вспомни о нем его бывший шеф оберст-лейтенант Брандт. Не привыкший ко вниманию со стороны начальства, Бертгольд не успел и опомниться, как стал заместителем Брандта – и почти одновременно мужем его дочки Эльзы, единственным приданым которой был высокий пост отца. Но отец спустя два года умер, дождавшись внучки Лорхен, которой смог завещать лишь коллекцию почтовых марок, собранных чуть ли не за полстолетие.

Бертгольд любил свою дочь безмерно, так, как может любить человек, не испытавший за всю свою жизнь не только глубокой привязанности к кому-либо, но даже симпатии. Он всегда был замкнутым человеком и оценивал отношения с другими лишь с точки зрения пользы для своей карьеры. Так он стал мужем Эльзы, которую никогда не любил, и оставался чужим для нее даже теперь. Единственное, что связывало супругов Бертгольд, была Лора, судьба которой одинаково волновала отца и мать.

Маленькая Лорхен была на редкость милой девочкой: с пухлыми ручками и ножками, розовыми щечками, золотистыми кудряшками. Очарованные ее красотой, родители не замечали, как постепенно менялась ее внешность. Лора тянулась вверх, и вместе с этим вытягивались все черты лица, а это никак не украшало девочку. В двенадцать – тринадцать лет она превратилась в очень неуклюжего подростка, да еще с прескверными наклонностями: Лора любила подслушивать под дверью, подглядывать за взрослыми. Ее знакомство с некоторыми интимными сторонами жизни заходило значительно дальше, чем у других девочек ее возраста.

Именно в этом возрасте Лору нестерпимо тянуло к мальчикам. Воспользовавшись поблажками матери и частыми отлучками отца, много ездившего по служебным делам, девочка приводила домой целые табунки своих одноклассников-мальчиков, щедро угощала их лакомствами, которые тайком таскала из буфета, а потом придумывала игры с поцелуями, слишком недвусмысленные, чтобы их характер, наконец, не заметила фрау Эльза. Взволнованная мать запретила Лоре принимать у себя дома юных друзей и этим ухудшила дело. Свои веселые забавы та перенесла во двор виллы, где наблюдать за поведением детишек было еще труднее. Боясь признаться мужу, что не углядела за дочкой, фрау Эльза скрывала все это от Бертгольда. Но однажды сам Бертгольд увидел через окно, как его единственная дочь играла с мальчиками. С тех пор она выходила на прогулку только с матерью, а часы ее возвращения из школы строго контролировались. Девочка упорствовала, протестовала, устраивала истерики, но воля отца была непреклонна.

Эти разумные меры, казалось, хорошо повлияли на Лору. Она стала ровнее в поведении, да и внешне сильно изменилась. Зеленый бутон расцвел в пышный цветок, даже чересчур пышный для своих лет.

Теперь уже Лора сама больше тянулась к девочкам, обменивалась с ними тетрадями, в которые были переписаны стихи, а во время вакаций пылкими и длинными письмами, преисполненными клятв в вечной верности.

Успокоившиеся отец и мать любовались теперь дочерью, мечтательным взглядом ее голубых глаз, длинными и толстыми золотистыми косами. Чересчур мясистого носа родители старались не замечать, теша себя мыслью, что он еще сформируется.

Правда, иногда Лора выбивалась из колеи. Тогда она снова начинала капризничать, становилась чересчур раздражительной, допекала всех присутствующих то порывами неожиданной нежности, то взрывами такой же непонятной злобы. По этому поводу Бертгольды даже советовались с врачами, но все в один голос успокаивали.

– Обычное явление переходного возраста, выйдет замуж, родит ребенка, и все будет хорошо.

Бертгольд давно уже мечтал о том, как Лорхен выйдет замуж, родит сына и этим продолжит род, корни которого терялись где-то в сумерках XVII столетия и который мог так неожиданно оборваться на нем, Вильгельме Бертгольде. Справедливость требует сказать: любящий отец сделал все возможное, чтобы будущий муж его дочери не попрекал ее никчемным приданым, как пришлось ему самому попрекать фрау Эльзу.

Приданое у его дочери немалое. В 1933 году, после гитлеровского путча, Бертгольд получил в подарок виллу в Мюнхене, принадлежавшую раньше какому-то еврею – профессору музыки. Позже благодаря связи с Гиммлером Вильгельм получил еще два хлебных завода. Да и свое пребывание на Восточном фронте генерал рассматривал как редкую возможность обеспечить будущее Лоры и собственную старость. О, он не бросался, как другие, на мелочи одежду, мебель, продовольственные посылки. Все подчиненные офицеры знали, что лучшим подарком для их шефа было серебро, старинное русское серебро. Его разыскивали специально для начальника отдела 1-Ц, и он, получив какой-либо сервиз, любил долго и внимательно рассматривать его в одиночестве, прежде чем отправить домой, фрау Эльзе. Считая себя тонким знатоком искусства, Бертгольд смолоду покупал дешевые копии известных скульптур и завешивал все комнаты своей квартиры фабричной выделки коврами. Теперь он мог удовлетворить свою страсть к скульптуре и коврам, компенсировать себя за то, что ему такое долгое время приходилось довольствоваться подделками вместо настоящих, подлинных произведений искусства. Его аппетит со временем увеличивался, а вкусы совершенствовались. Теперь он брал и скульптуры, и ковры только из музеев. Это верная гарантия того, что в коллекцию не попадут копии или второсортные вещи. И со свойственной ему аккуратностью Бертгольд перед отправкой каждой новой «находки» собственноручно приклеивал к скульптуре или пристегивал к ковру маленькую карточку, на которую заносил все, что знал: название скульптуры, имя автора, век, в который был выткан тот или иной ковер, и даже адрес музея, откуда вещь взята. Все эти карточки фрау Эльза по приказу мужа берегла, как берегут аккуратные люди все, что может стать под старость источником их существования.

Жена дважды в неделю сообщала Бертгольду все семейные новости. Конечно, главной темой этой переписки была дочь, ее здоровье, поведение, настроение. Мать избегала жаловаться, чтобы не волновать мужа, обремененного сейчас такой огромной работой. Но в ее письмах все чаще проскальзывали серьезные намеки на то, что с Лорой не все ладно. На категорическое требование Бертгольда написать, наконец, в чем дело фрау Эльза ответила длинным письмом, в котором Лора раскрылась с совершенно неожиданной стороны.

Выяснилось, что увлечение Лоры фермой, которую Бертгольд год назад приобрел недалеко от Мюнхена, объясняется не свойственной всем немецким женщинам тягой к хозяйству, а совсем иными причинами. Эту ферму Бертгольд приобрел почти даром. Он возлагал на нее большие надежды. И не только потому, что отправил туда чудесных породистых голландских коров. Главный доход должна была принести бесплатная рабочая сила. Во время пребывания на Восточном фронте Бертгольд послал на ферму девять белорусских девушек, якобы связанных с партизанами.

Лора вначале равнодушно относилась к новым приобретениям отца, но в последнее время зачастила на ферму, даже купила длинную плеть для собак, которых держали как охрану.

Нет, фрау Эльза вначале не волновалась, глядя, как ее дочь собирается в дорогу. Она даже хвасталась перед знакомыми, какая хорошая хозяйка выйдет из ее Лоры. Но однажды фрау Эльзе пришлось выехать на ферму вслед за дочерью, и то, что она увидела там, страшно поразило и напугало ее. Дело, конечно, было вовсе не в белорусских девушках, которых Лора истязала плетью. Для фрау Эльзы это был обычный рабочий скот, а скот всегда надо погонять. И не слезы девушек и их стоны ошеломили фрау. Она остановилась, словно пораженная молнией, увидав лицо своей дочери: оно пылало каким-то нечеловеческим наслаждением. Мечтательные глаза Лоры с расширенными зрачками напоминали глаза сумасшедшей. Как узнала фрау Эльза, это не был случайный взрыв ярости. Девушка ездила на ферму именно за тем, чтобы истязать работниц.

Бертгольд вынужден был отпроситься у высшего начальства, примчаться в Мюнхен, чтобы самому убедиться в том, о чем писала жена, и в случае необходимости созвать консилиум, чтобы всесторонне обследовать здоровье Лорхен.

На сей раз выводы врачей не были столь оптимистичны, но они снова настаивали на том, что девушку надо поскорее выдать замуж. Врачи категорически запретили поездки на ферму, которые могли развить в девушке наклонности к садизму, а это могло привести ко всяким отклонениям от нормальной психической и половой жизни.

И родители встали перед проблемой как можно скорее выдать дочь замуж. Она должна иметь мужа, детей, жить совершенно нормальной жизнью. Род Бертгольдов должен иметь здорового наследника, черт возьми!

Но легко сказать выдать дочь замуж.

Конечно, Бертгольд мог выбрать среди подчиненных ему офицеров более или менее пристойную кандидатуру. Взять какого-либо бедного, мало заметного лейтенантика, выдвинуть его с тем, чтобы он потом стал его зятем. Но Бертгольд на собственном опыте знал, что подобная полная зависимость от будущего тестя мало способствует пробуждению нежных чувств к насильно навязанной жене. Надо признаться, его Эльза хоть и не испытывала больших недостатков, а последние годы даже могла считать себя богатой, – счастливой никогда не была. Не обрел счастья в супружеской жизни и сам Вильгельм Бертгольд. На людях они были вежливы, внимательны друг к другу, но, оставшись с глазу на глаз, не знали о чем говорить, были холодными и чужими, пока дело или разговор не касались Лоры. Да, только Лора, Лорхен была его единственным утешением.

Строя планы о будущем дочки, сухой, рассудительный Бертгольд становился мечтателем. Во время своей первой поездки в Мюнхен он сделал все от него зависящее, чтобы ввести Лору в высшее мюнхенское общество. И не его вина, что Эльза не смогла закрепить этих связей. Так или этак, а путь в салоны, где Лора могла найти своего избранника, оставался закрытым, и Бертгольда беспокоила мысль о том, что ему чем-то придется поступиться в своих планах, связанных с замужеством дочери. Тем более, что Лора, как это ни странно, сильно подурнела. Лицо слишком округлилось, а нос стал толще, отчего глаза Лоры казались много меньше, чем были на самом деле. Лишь волосы девушки оставались неизменно пышными и золотистыми.

Первое появление Генриха Гольдринга в своем служебном кабинете Бертгольд, тогда еще оберст, воспринял как подарок судьбы. И действительно, только счастливым стечением обстоятельств можно было объяснить то, что именно к Бертгольду попал этот юный барон, сын его покойного друга, обладатель двух миллионов. Растроганный встречей с сыном покойного Зигфрида, оберст тогда совершенно искренне обещал Генриху заменить ему отца. Только ночью, обдумывая все, оберст понял, какой гениальный шаг он сделал.

Да, лучшего жениха для Лоры не найти. Молод, имеет заслуги перед фатерландом. Правда, немного горяч для разведчика, судя по истории с Шульцем, но дальнейшая работа в разведке дисциплинирует Гольдринга. Он имеет все основания рассчитывать на блестящую карьеру… А главное, богат, к тому же барон! Правда, в наше время титулам не придают большого значения, но не помешает, если Лора станет баронессой. Да и внешность у него неплохая, красив: высокий лоб, тонкий с горбинкой нос, умные светло-карие глаза, стройная фигура. Нет, даже самая капризная, разборчивая девушка на выданье не откажется от такого жениха!

О своих планах и надеждах Бертгольд немедленно уведомил жену, приказав ей проявлять как можно больше нежности к своему названному сыну. Лору и предупреждать не надо было. Она была в восторге, что у нее появился брат, офицер, судьба которого сложилась так романтично. Между Генрихом, фрау Эльзой и Лорой завязалась оживленная переписка. Итак, все шло наилучшим образом.

В разработанном Бертгольдом плане огромное значение имела первая встреча Генриха с фрау Эльзой и Лорой. Он заранее продумал все детали этой встречи и, как хороший режиссер, распределил роли. Ведущую он, конечно, оставил за собой, причем Бертгольд умел не только хорошо играть, а и руководить ходом всех событий. И вот вдруг все его планы рушатся, ибо Генрих приезжает в Мюнхен именно тогда, когда его, Бертгольда, не будет.

А что, если отпроситься на один день? Всего на один день?

Бертгольд вспоминает все срочные дела, которые ждут разрешения завтра и послезавтра. Нет, он сделает иначе – поработает сегодня всю ночь, а завтра день, вечером попросит однодневный отпуск и вечером же выедет в Мюнхен. Трасса в чудесном состоянии, ее не повредили бомбежки, а французский «рено» домчит его до родного дома за восемь-девять часов. Итак, целый день будет в его распоряжении. А за день можно горы перевернуть. Но на всякий случай надо дать жене телеграмму, что приехать домой он не может.

Телеграмма мужа очень взволновала фрау Эльзу. Генрих только один день у них, а она устала безмерно. И не Генрих виновен в этом. О нет, она совершенно разделяет мысли Вилли о вежливости и воспитанности молодого барона. Более того, он произвел на нее такое хорошее впечатление, что даже без обстоятельных инструкций мужа, по своему разумению, она использовала все способы, чтобы этот стройный, выхоленный офицер, с такими тонкими благородными чертами, двумя миллионами марок в Швейцарском банке, стал женихом, а потом и мужем ее дочери.

Генрих прибыл утром. Его не ждали. Фрау Эльза не успела рассказать Лоре, как вести себя с названным братом. Девушка действовала на свой страх и риск и, как казалось фрау, допускала ошибку за ошибкой. Конечно, то, что Лора и Генрих названные брат и сестра, освобождало от всех церемоний, которых требовали правила хорошего тона. Генрих был прав, когда во время первой встречи заявил, что он не может называть свою сестричку на «вы». Совершенно допустимо было и то, что, здороваясь, Генрих и Лора поцеловались. Ведь они названные брат и сестра. Но внимательный и опытный глаз фрау не мог не заметить, что Лора сама затянула поцелуй и вообще чересчур пылко проявляла сестринские чувства. Это может оттолкнуть барона или, наоборот, повлечь за собой легкую победу над девушкой, которая сама вешается на шею. И тогда прощай все планы и надежды!

Нет, до приезда Вилли нельзя оставлять Лору и Генриха наедине. Фрау Эльза вынуждена была отложить все свои дела и целый день сопровождать дочь и гостя, куда бы те ни пошли. После завтрака они втроем осмотрели сад, прогулялись по улицам города, даже совершили до обеда прогулку на машине. Генрих сел за руль, Лора восторженно расхваливавшая мастерство водителя, взяла с барона слово, что он и ее научит управлять машиной. Конечно, ничего странного и недозволенного в этом не было бы, если бы Лора умела вести себя. Но положиться на нее никак нельзя. Придется ездить и ей, фрау Эльзе. Она сейчас уже так устала, что не знает, хватит ли у нее сил на завтра. Барон, правда, ведет себя с Лорой вежливо, сдержанно, но кто его знает, как он будет держаться, когда останется с ней наедине?

Фрау надеялась, что муж приедет ночью, тогда вся тяжесть и ответственность лягут на его плечи, и вдруг телеграмма, что он прибыть не может.

Пришлось действовать на свой страх и риск. После обеда фрау Эльза, сославшись на то, что Генриху надо отдохнуть с дороги, а им с Лорхен рассмотреть подарки, зазвала ее к себе в комнату. Та охотно согласилась, так как не успела как следует рассмотреть все, что привез Генрих. Девушка примеряла платье, туфли, прикладывала то одну, то другую материю к лицу. Надевала на шею дорогие бусы, и у нее, как говорится, в одно ухо влетало, а в другое вылетало все, что говорила мать. Фрау была в отчаянии, видя, что ее слова даже не доходят до сознания девушки. Придется принять крайние меры.

– Ты не забывай, что сегодня он твой названный брат, а завтра может стать женихом, а потом и мужем.

Лора даже присела от неожиданности, но мигом вскочила и бросилась матери на шею.

– Боже мой, какая ты еще наивная! Дитя, настоящее дитя! – расчувствовавшись, фрау Эльза гладила дочь по голове.

Да, мать поступила разумно, раскрыв перед Лорой все карты. Девушка сразу стала серьезной и внимательно, выслушала все советы матери. Стать баронессой фон Гольдринг, женой этого красивого офицера! Отныне она во всем будет слушаться свою маму и слово в слово передавать ей то, о чем будет говорить ей Генрих наедине. Да, да, она понимает, что отец и мать желают ей счастья. Она будет делать все так, как ей велят…

Генрих с удовольствием разделся и лег в постель. Как он устал! Генрих даже не представлял себе, что значит полдня провести в компании глупой девушки и заботливой матери, которая ловит жениха для своей дочки. Уж лучше иметь дело с самим Бертгольдом. Тот более разумен, более тактичен. Отвратительна вся эта комедия, но ничего не поделаешь. Надо как можно дольше тянуть ее под всяческими предлогами, чтобы не испортить отношений с Бертгольдом, особенно теперь, когда он стал такой важной персоной. Жить среди этого награбленного богатства! С какой гордостью фрау Эльза показывала трофеи мужа, вывезенные из русских музеев. Как настойчиво во время обеда старалась привлечь внимание Генриха к столовым сервизам старинного русского серебра. Возможно, все в этой вилле краденое и награбленное… От старого осталась лишь эта бронзовая фигура Бисмарка, ее нарочно поставили к нему в комнату, как милое воспоминание детства, а сегодня Лора подарила ему ее в знак их встречи. Вспомнив о своем первом разговоре с Бертгольдом, в котором фигурировала и эта скульптура, Генрих улыбнулся. А все-таки много значат в его работе такие детали.