Текст книги "Манекен за столом. Роман-антиутопия. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Юрий Гуцу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 2. Комфорт

Густая листва причудливо переплеталась, как сказочные драконы с длинными гибкими шеями.

Гладкие стволы входили, как спицы, в сплошные сливающиеся заросли, основания которых, пышные и тоже немыслимо переплетённые, омывали жёлтые мутные воды бурной речонки, делавшей в этом месте зигзаг.

В миниатюрной бухточке водяной поток неожиданно успокаивался и лениво плескал о тёмный берег воздушной лопающейся пеной.

Зверь, повернув голову с прижатыми ушами, сидел у самой воды и смотрел куда-то назад.

Тёмно-рыжие полосы расчерчивали его могучее тело, и шерсть искрилась и купалась в солнечных лучах. Лапы упирались в коричневую землю, и вздёргивался полосатый и толстый, как у лемура, хвост.

Над рекой витала пена, и распускались каскады водяных брызг; туман, образованный ими, плавно переходил в далёкую дымку голубых гор, призрачно выпиравших из царства джунглей.

Зверь сидел на ровной земле, по одну сторону простиралась нежно-зеленая равнина, по другую, в контраст ей, мрачные непролазные заросли тростника, вековые деревья с ожерельями разнообразных лиан, стрелами бамбука, угрюмо смотревшими на солнце многометровой толщей зелени, ненасытным зевом, глотающим щедрое тепло.

Хищник медленно поднялся и пошел к зарослям, изгибаясь всем телом. Черная спина ходила ходуном, как громадный отъевшийся питон, мощный загривок так и двигался взад-вперед, голова низко пригнута.

Вскоре он скрылся там, где в джунглях прыгали и верещали обезьяны, где мелькали горбоносые попугаи, и на стволах деревьев пламенели орхидеи. Джунгли поглотили его.

Лагуна заворочался на дереве рядом и ткнул меня в бок. Я продолжал смотреть в бинокль на то место, где только что сидел зверь.

– Ну, что? – толкнул меня Лагуна. И, поскольку я никак не откликнулся, он толкнул меня еще раз, посильнее. – Что ты там увидел?

Я опустил бинокль. Глаза у меня устали от напряжения.

– Ничего интересного, – заявил я.

– Что же ты дыхание затаил? – спросил Лагуна подозрительно.

– Леопард там был, – сказал я. – Здоровый. Я таких ещё не видел.

– А, леопард! – сказал Лагуна.

– Здоровый, сволочь, – повторил я. – Красивый.

Лагуна некоторое время смотрел в бинокль, а потом опустил его.

– Может, пойдём прямо к гнезду? – предложил я.

Лагуна почесал затылок.

– Не, – сказал он. – Страшно. Хватил! Она нас в два счёта догонит.

– Ну, догонит, – сказал я. – Тут мы ей и вставим фитиль.

Лагуна хмыкнул.

– Когда ты её увидишь, забудешь про всё. Забудешь, как бегать.

– А что так?

– Ноги отнимутся.

– А ты её видел?

– Тоже не видел, – признался Лагуна. – Слышал о ней. И потом след... а, я уже говорил.

– А что ты слышал?

– Да я тебе уже рассказывал, – рассердился Лагуна. – Не веришь, не надо.

– А что я поделаю, – сказал я. – Не верится мне.

В глубине джунглей есть болота с чудовищными полипами, растущими, как деревья, прямо из воды, почему-то прозрачной вокруг них.

В самом верху полипы заворачиваются трубочками розового цвета. Между ними по поверхности плавают большие пузыри с непрозрачной оболочкой цвета грязной пены.

Тошнотворные пузыри; иногда они лопаются.

А в зарослях, что окружают болота непроходимой стеной, водятся громадные ярко-красные лягушки. Завидев живность, они высокими прыжками устремляются к ней.

Есть и тёмные лягушки, под цвет зарослей. Они ещё больше, но они не прыгают. Длинными языками они словно стреляют в свою жертву и притягивают к себе.

В самих же болотах есть другие омерзительные существа, напоминающие скатов. Когда они всплывают на поверхность, видны их чёрные маслянистые спины и маленькие усики над водой – наблюдают.

Двигаются они без малейшего усилия, под воду уходят так, словно их кто-то тянет со дна. Достаточно моргнуть, как чёрные лепёшки их спин исчезают без

малейшего всплеска. Никто не знает толком, насколько они опасны – их внешний вид и повадки не располагают к проверке этого на опыте.

В зарослях много змей. Про них знает каждый ребёнок.

А порой с вековых деревьев спускаются гигантские удавы, слухи о которых разошлись по всему побережью. Мало кто видел их своими глазами, но многие местные жители рассказывают о следах рептилий или о последствиях их похождений.

Я считал, что это всё легенды. У страха глаза велики.

– Я сам видел, – сказал Лагуна. Он сердился, что ему не верят. – Сам.

– Что же ты видел? – Я снова принялся обозревать окрестности.

– След на песке, – сказал Лагуна. – Как от шины.

– Велосипедной, – сказал я.

– След был похож на шинный, – сказал Лагуна. – А был он вот такой. – Лагуна раздвинул руки, держа ладони на уровне плеч, но потом засомневался, что будет недостаточно, и раздвинул ладони пошире.

– Вот такой, – сказал он, склонив голову и глядя то на одну руку, то на другую, видимо, сопоставляя изрядное расстояние с увиденным.

Я оторвался от бинокля и тоже уставился на руки Лагуны. Они дрогнули и ещё чуть-чуть раздвинулись.

– Вот! – сказал он не совсем решительно.

– Значит, размером со стол, – констатировал я.

– Почему стол? – удивился Лагуна. – Вот!

– Здесь же даже больше стола.

– Значит, стол, – сказал Лагуна, соглашаясь. Он устал держать руки на весу и опустил их.

– А почему ты думаешь, что удав должен был прийти к реке?

– Должен! – сказал Лагуна уверенно. – Они часто приходят. Пить-то им надо.

– А что, разве удавы пьют воду из реки? – озадаченно спросил я.

– А как же! – напористо сказал Лагуна. – Пьют, конечно. Воду пьют.

– Значит, он сегодня не пришёл?

– Или мы прозевали.

– Ладно, идём отсюда.

Мы спустились вниз и пошли по тропинке.

Справа и слева, и вверху безвольно свисали лианы, как мёртвые змеи, и отчаянно, на разные голоса, перекрикивались невидимые птицы высоко над головой.

– К Корке кто-то приехал, – сообщил Лагуна. – Я видел, как сегодня к ним подъехала машина и оттуда вышли с вещами. Не местные. Дочь нового рациона.

– А ты что там делал?

– А я на заборе сидел.

– Разумно.

– Вот бы её пригласить на наш праздник. Назло всем. Помнишь, как начиналось зрелище? С этого.

Верно. Сделаешь что-нибудь по-своему, против общего ожидания, но от души, и начинается.

– Сегодня они к вам наверняка завалят.

– Сто лет они мне нужны... – проворчал я.

– Значит, ты сегодня не будешь сидеть дома?

– А что?

– Идём в "Породу". Сегодня будет весело.

– Там и так весело. Куда веселей.

"Порода" был самым удалённым баром в городе. Это был настоящий притон у самых трущоб.

И всё бы ничего, если бы упавший без не поделивших места пассажиров и экипажа самолет не облюбовали как место сведения счётов.

Месяца два назад кто-то, пользуясь нешуточным игрушечным оружием, выстрелил в обидчика и создал прецедент: теперь, как по ущербному сценарию, без пальбы не обходится ни один вечер. Причём страдают всегда, как правило, посторонние.

Поставили двух полисменов, но не прошло и дня, как кому-то опять стало невтерпёж, и этот кто-то был не одинок, так как бой разразился бескомпромиссный, дрались две группы: трое против пятерых, и вот они ввосьмером умудрились перебить всех окружающих и уложили-таки обоих полисменов. В баре устраиваются настоящие дуэли, и обстановка всегда назревает, как в вестернах, и от табуна вышибал нет никакого толка.

Народный бар на время прикрыли. А на днях вновь открыли. Лагуна вчера был там. Говорит, что всё чинно, чисто и блестит. Посетителей мало. И те переодетые шпики.

– Ты думаешь, можно будет сходить туда? – спросил я, послушав Лагуну. – И девчонок взять?

– Конечно, можно! – сказал Лагуна. – Там теперь, как в ресторане. – Он величественно воздел руку. – Посидим, поговорим...

– Можно, конечно, – согласился я. – А что с удавом делать будем?

– Сдался тебе этот удав! – сказал Лагуна. – Что ты, змей не видел?

– Таких – нет... – вздохнул я.

– Если хочешь, пойдём завтра, – сказал Лагуна великодушно. – С утра.

– Ты думаешь, мы проснёмся утром? – с сомнением сказал я.

– Тогда послезавтра.

– Договорились.

Джунгли кончились. Здесь был песок, сплошной песок, пляж был бесконечно длинный, скрывающийся в сизой дымке, и широкий, и песок был белый-белый и очень мелкий, как костяная мука, и стали попадаться здоровенные валуны в разных положениях, и стоя тоже; тёмные, обожженные солнцем, они были, как каменные идолы без лиц, оставленные какими-нибудь инопланетянами, и между ними торчали редкие сухие колючки, которые легко могли проколоть ногу.

За одним из валунов была спрятана лодка – длинная, узкая, с острым килем.

Мы ухватились за нос и потащили её к воде. Неукреплённые вёсла волочились по бокам, как перебитые крылья. Мы, пыхтя, дотащили лодку до воды.

Песок скрипел и шипел, и оставался гладкий, плавно углубляющийся след от днища, и киль резал его надвое, и лодку, наконец, качнуло на волне раз-другой, Лагуна, уже сидящий в ней, суетливо закрутил вёслами, цепляя ими поверхность и пуская по ней брызги, а я, торопливо перебирая босыми ступнями по песку, перестал толкать, ухватился за борт, перебросил одну ногу, потом другую, покачиваясь, перешагнул через яростно гребущего Лагуну и уселся у руля.

За кормой оставался вспененный след.

За той невидимой линией, соединяющий края небольшой бухты, лодку стало качать, как утку, с боку на бок, заметно сильнее: здесь по океану шла крупная зыбь.

Мы с Лагуной, с трудом удерживаясь на ногах, поменялись.

– Что-то я Корку давно не видел, – сказал Лагуна, комфортно развалясь в лодке. – Часом, не заболел?

– Я его тоже не видел, – сказал я. – С чего это я должен его видеть?

– Соседи, как-никак.

– Уехал, наверно, куда-нибудь, – сказал я.

Чуткий Лагуна недолюбливал Корку, упитанного сынка преуспевающего адвоката. Коттеджи Корки и моей матери находились рядом, и Лагуна постоянно топорно иронизировал над этим, наигранно удивляясь, как это мы не стали лучшими друзьями.

– Смотри, как сверкает шпиль, – сказал Лагуна.

– Где? – сказал я. Я усердно грёб. Затылок Лагуны мешал смотреть.

– Между двумя пальмами.

– Ну и что? – сказал я, глядя вперёд.

– Может, он золотой? – предположил Лагуна.

– Кто?

– Шпиль.

– Может быть. Давай я посмотрю.

Мы вновь обменялись местами, и я увидел, что шпиль действительно сверкает, и сверкает между двумя пальмами.

Берег оставался позади. Чем дальше лодка удалялась от него в открытый океан, тем живописней и величественней он выглядел. Бухта, откуда мы отчалили, стала совсем маленькой. Там было коричневое с зелёным – на скалах, вечно мокрых у подножья, уходящих в воду, отлично рос буйный, сильно расползшийся кустарник.

По всему берегу, сколько хватало глаз, протянулась белая, ослепительная, сверкающая полоса пляжа, пустынного даже здесь, совсем близко от города. Утром и вечером появлялись одиночные и групповые седоки в раскладных стульчиках – неженки-аристократы, принимающие здесь, непременно по часам, солнечные ванны.

Их чистая, белая кожа легко, стыдливо краснела под потоком утреннего ультрафиолета, и на весь день никого из них не хватало.

Правда, в этом их вины не было – мало кто мог выдержать дневную жару: всё живое, кроме ящериц и черепах, укрывалось повсюду, где была спасительная тень.

Иногда в самый солнцепёк можно было увидеть на берегу какую-нибудь компанию, перекочёвывающую с места на место. Это мрачные ребята без личности, готовые на всё, с продубленной кожей, жестокими лицами и недобрыми улыбками.

Они брели по пляжу, осматривая пустые шезлонги, пинали пустые коробки, консервные банки и, превратившись в точки, скрывались вдали.

– Давай я погребу, – сказал я.

Я уселся на вёсла. Начинало припекать. Небо хранило чистоту и глубину, дул лёгкий бриз.

Берег скрылся в дрожащем мареве. Вокруг были только волны, тёмно-зелёные, прозрачные, упругие, и тысячи слепящих бликов между ними.

Я глубоко дышал, налегая на вёсла, и косился через плечо – не показалась ли суша?

Я заметил её, когда она была уже совсем близко – песчаная коса в этом месте была узенькой, размытой волнами, и издали её скрывали пенистые гребни даже самых низких волн.

Я и Лагуна тут же, почти одновременно, прыгнули в воду, раскинув руки, резко толкаясь от борта ногами, так, что лодка сильно вздрагивала, и, подняв каскад брызг, ушли в глубину. За нами потянулись воздушные пузыри.

Потом я вынырнул, схватился за борт лодки, подтянулся и влез в неё. Я притянул вначале одно весло, закрепил его, то же проделал с другим.

Я перегнулся через борт и стал смотреть. Сквозь толщу воды было видно, как по дну расползлись неясные солнечные круги и блики, и из них растут коричневые, и светло-коричневые, и светло-зелёные водоросли.

Они шевелились, и между ними, извивающимися, то замирая, то, словно по команде, быстро, с разворотом, передвигались стайки полосатых рыбок, будто их сдувало подводным ветром.

Я, по колено в воде, вытащил лодку на песок и стал осматривать поверхность. Вскоре Лагуна вынырнул и, отфыркиваясь, как морж, поплыл к берегу и вылез на него.

– Смотри, смотри, – негромко сказал я. – Смотри, кто там.

– Ага, – ответил Лагуна. – Вижу.

На косе росли, как на картинке, три пальмы, как три зонтика, с ручками, изогнутыми в разные стороны.

Под ближайшей к воде пальмой куковал, прислонившись спиной к стволу, молодой туземец. Он удил рыбу и заснул.

Десятки длиннющих бамбуковых удочек вытянулись рядом и уходили концами в воду – наверно, что-то клюнуло. Подбородок у туземца был где-то в животе, и толстые губы отвисли.

Это был очень молодой туземец, звали его Боб, мы его хорошо знали, и вот теперь он так безмятежно спал, и мы стояли рядом с ним в неподвижности, не зная, что бы такое устроить. Впрочем, размышляли мы недолго, переглянулись, кивнули друг другу понимающе, разом схватили туземца за руки, за ноги и, быстро дотащив его, проснувшегося и сопротивляющегося, до воды, бросили в набегающую волну. Боб заорал, как ужаленный, и с поразительной прытью выскочил на песок и погнался за нами.

Мы добежали до края косы и дружно прыгнули в воду и нырнули. Вода забурлила за нашими сверкнувшими пятками.

Боб нырнул следом.

Первым вынырнул я, там, где было по колено, и сел на дно, двигая руками. Прошла минута, была уже на исходе вторая, и тут, как гигантский поплавок, выскочил по пояс из воды Боб, тяжело дыша, взорвав вокруг себя поверхность. Он в недоумении посмотрел кругом, отплёвываясь, а потом заметил меня и поплыл ко мне.

Я было собрался дёрнуть по берегу, но в это время что-то с неумолимой силой потянуло Боба под воду. Он успел ещё издать какой-то короткий сдавленный возглас, и голова его скрылась. Я даже встревожился. Я подумал, что, может статься, какая-нибудь морская тварь подплыла близко к берегу и польстилась на дрыгающиеся голые ноги.

Вскоре волны вновь вспенились, показались три ноги, потом голова Боба, она глотнула широко раскрытым ртом воздух и скрылась.

Вслед за этим я увидел, что к берегу плывёт Лагуна, плывёт быстро, как торпеда – когда он вынырнул, непонятно. За ним гнался Боб, большей частью под водой, выныривая лишь за тем, чтобы набрать воздух.

Но Лагуна, сильный и выносливый, с хитрой рожей, выкарабкался из воды и припустил по берегу к далёким зарослям. Я, недолго думая, побежал туда же.

Боб вылез и опять погнался за нами, что было духу.

Солнце заливало всё вокруг – океан, чистый до самого призрачного дымчатого горизонта, пустой широкий берег с высоченными, растущими тут и там, до самых зарослей, королевскими пальмами, и наши фигуры, стремительно несущиеся вперёд друг за другом, молотя песок ногами.

Я быстро сообразил, что по дюнам бегать всё равно, что в мешке, и сошёл на влажную полосу у воды и быстро нагнал Лагуну. Тот бегал отлично, мне нипочём бы его так просто не догнать, но он долго пробыл в воде, устал, резко обернулся, и я налетел на него, мы оба упали, и сверху обрушился тяжело дышащий Боб.

Мы долго возились, всфыркивая от набивающегося в рот и в нос песка, взвизгивали, рычали, как волчата, боролись, а потом расслабленно откатились друг от друга и развалились на спине, разбросав в разные стороны руки и ноги.

Нас душил смех, весёлый, искристый, и минут десять мы смеялись, дёргаясь всем телом, будто от кашля, и беззвучный смех, от которого наливается кровью лицо, прорывался внезапно громким хохотом.

Боб, наконец, заговорил, с возмущением, что мы помешали ему ловить рыбу, и мы снова захохотали, указывая на него пальцами, повторяя "он... ловил... рыбу!", и я сказал, что надо было наклонить верхушку пальмы и отпустить с ней Боба, и мы с Лагуной стали кататься от нового приступа смеха, а Боб укоризненно смотрел на нас.

Он вдруг заорал, вскочил и топнул ногой.

Не прекращая смех, я успел схватить туземца столь тонкой душевной организации за ступню, тот запрыгал по кругу на другой ноге, как циркуль, гневно крича "А-а!", и Лагуна дёрнул его за вторую ногу, и мы навалились сверху и некоторое время шумно повдавливали, повминали Боба в песок, как тесто, а потом поднялись, взяли в руки одежду и, беспрестанно поддразнивая и цепляя друг друга, отбегая и догоняя, уворачиваясь, уходили вглубь косы, и солнце светило у нас прямо над головой, и наши загорелые тела не оставляли почти никакой тени.

Мы вошли в лес. Я прошёл по толстому стволу упавшего дерева, спрыгнул и опять пошёл по узкой тропинке, вправо и влево по которую переплетались густые заросли.

Заросли простирались и высоко вверх, туда, где было солнце, и где возилась, щебетала, прищёлкивала, свистела и издавала всякие другие звуки многочисленная живность, умеющая ползать и летать.

А здесь, внизу, было сумрачно и тихо. Под ногами мягко пружинил толстый сырой ковёр из многолетних прогнивших остатков растительности. Повсюду, как в подводном царстве, свисало множество лиан, толстых и тонких. Они висели над тропинкой, проволакивались по лицу, цеплялись, заплетались, безвольно и назойливо свисали перед носом, и я жалел, что не захватил мачете. Солнце не пробивалось сквозь густую листву даже на десятую часть, где-то высоко над головой попадались треугольники в листве, сквозь которые было видно даже не небо, а просто светлые отрезки, и никак не верилось, что где-то сейчас наступает неистовая жара, палящий зной.

– Ох, – сказал Лагуна, останавливаясь. – Совсем забыл. Я должен быть к обеду.

– А в чём дело? – спросил я.

– Я же с братом еду, – сказал Лагуна. – В столицу.

– С братом?

Лагуна в самой столице не был. Он только описывал голубые громады зданий, уходящих в небо, а вечером, загрузившись, они ехали обратно и видели сплошное зарево от бесчисленного множества огней.

– Да, – сказал Лагуна. – Сам понимаешь. А ты там жил в детстве?

– Когда это было, – сказал я. – Какие-то тоннели, дорожки... Слушай, давай хоть поедим. Ты же успеешь.

– Давай поедим, – согласился Лагуна.

– А ты успеешь приехать?

– Когда? – не понял Лагуна.

– К вечеру.

Лагуна задумался. Потом он поднял голову и посмотрел мне в глаза.

– Ладно, – сказал я, сразу опустив глаза. – Идём, подождём Боба. Должен же он принести свой рекордный улов. Потом вернёмся вместе на берег.

У большой, с широким входом пещеры, в которой были видны все углы, сидело несколько человек. Они молча и неподвижно смотрели на нас, как мы выходим из зарослей на вытоптанную поляну перед пещерой.

Мы остановились и замолчали.

Прошла напряжённая минута, и, наконец, крупный костлявый парень сказал:

– Привет...

Мы едва заметно кивнули, не сводя с него глаз. Это был Чехол, с его бледно-голубыми глазами, слегка медлительный, человек прямой, грубый, но при этом не лишённый хитрости и расчётливости. Он зависел от одной из самых многочисленных компаний на побережье.

– У вас здесь дело? – спросил Лагуна.

Все сидели так, словно бы чего-то ждали. Здесь были сильные ребята, и лица у них были жёсткие и равнодушные.

– Ты догадливый человек, Лагуна, – сказал Чехол. – Я рад за тебя.

Лагуна осклабился. Он покосился на меня. Я смотрел вдаль. Я не переваривал Чехла. А недавно мне посчастливилось и подраться с ним. Посчастливилось – потому что с Чехлом не было его подчинённых. Я сильно помял его, потому что дрался хорошо, и мне удалось сбить его и оглушить, и Чехол уже давно поправился, но с расплатой почему-то не торопился. Лагуна очень этому удивлялся, тоже желая принять участие, но я знал, что счастливый Чехол боится меня, боится инстинктивно. Он не знал, что я за человек.

– А вы что здесь делаете? – спросил Чехол.

– Уроки, – сказал Лагуна. Он сплюнул. – Дышим воздухом.

Я улыбнулся про себя. Я отыскал в пещере котелок, мы повернулись и нос к носу столкнулись с Бобом и Коркой. Боб, как всегда, был с единственным браконьерским мальком вместо вечно ожидаемой всеми связки рыбы, а Корка был без ничего, он стоял просто так, очень потерянный, и взгляд его блуждал.

"Так ему и надо, уникуму, – подумал я. – Связался с этими... Славы захотел, тайны. Теперь они от него не отцепятся".

Я не любил Корку, своего соседа. Он был такой сдобно-кругленький, со светлыми кудряшками, голубыми ангельскими глазами, и очень восторженный, мальчик с затянувшимся детством.

Я ничего ему не сказал, только обошёл, и Лагуна следом, и Боб с рыбой за нами.

– Что это с ним? – спросил я у Боба, когда мы отошли от пещеры.

– Успех, – сказал Боб, качая головой. – Полный успех.

– А что случилось?

– Никто не знает.

– Он ничего тебе не сказал?

– Ничего.

– Может, поможем дурню? – спросил Лагуна.

– Пусть сам выпутывается. – Я помолчал и сказал в сердцах: – Да не могу я этот чехол видеть.

– Понимаю... – сказал Лагуна, кивая.

Видимо, он опять вспомнил про свою поездку, и, пока готовили уху, пока молча выхлёбывали её, он поёрзывал и всё поглядывал на солнце, застывшее в зените.

Мы распрощались с Бобом, сытым, сонным.

Когда мы отплыли, Боб залёг в тень, надвинул шляпу с широченными полями на глаза и тут же уснул.

Боб собирался стать детективом.

На берегу мы спрятали лодку между валунами, и Лагуна торопливо ушёл, сказав, что, как вернётся, зайдёт ко мне.

А я пошёл домой. На улице было очень жарко, всё, по-обыкновению, раскалилось и дышало жаром, а тонкий слой белой пыли на дороге стал ещё бесцветней.

Всё становилось в такую жару бесцветным: и небо, и деревья, и машины, и люди, которых не было видно.

Так было и на следующий день, когда я сам отправился к Лагуне.

Я обошёл огромный гараж, куда загонялась махина грузовика, обошёл сам полуразрушенный дом, в котором обитал Лагуна, посвистел. Никого.

"Не приехал Лагуна, – подумал я. – Не приехал".

На обратном пути я неожиданно встретил Мимику, девушку, работавшую в обсерватории. Обсерватория появилась здесь недавно. Мимика заметила меня издали и заулыбалась. Она была славной девушкой.

– Ой, здравствуй, Пик! – сказала она.

– Привет, Мимика, – сказал я. – Как тебе не жарко?

– Очень даже жарко! – воскликнула Мимика. – Ты куда?

– К себе, – сказал я. – А ты?

– На станцию, естественно. Лагуну не видел?

– Он уехал в столицу.

– В самом деле? А когда приедет?

– Должен сегодня. Я его жду.

Мимика на миг опустила глаза, словно хотела что-то сказать, но сдержалась.

– Ну, пока! – сказала она. – Ты, наверно, изнываешь.

– Я-то ничего, – сказал я. – Смотри, ты не раскисай в этом протуберанце.

– Вот и вправду протуберанец, – улыбнулась Мимика. – Заходите к нам.

Я тоже улыбнулся, кивнул девушке и пошёл дальше. Я хотел узнать, что же всё-таки случилось у Корки.

Виллу Корки, одну из самых богатых у нас, окружает, как и многие другие, высокая толстая каменная стена.

Сад, пышный, разросшийся, будто пояском стягивается этой стеной и нависает над ней.

Я залез на неё, раздвинул ветки и стал вглядываться в сад.

Чувствовалось, что там, в густой, как чернила, тени, прохладно и хорошо. Я, извиваясь, как змея, пополз по широкому гребню.

Я, в общем, неплохо знал этот сад с его чудесными цветниками, с фонтаном в центре, но сейчас не мог понять, куда спрыгнуть.

Земли видно не было. Она была где-то внизу, по правую сторону стены, закрытой листвой. Я ухватился за толстую наклонную ветку дерева, почти горизонтальную и, перебирая руками, добрался до ствола.

Здесь, скрытый со всех сторон густой листвой, я стал размышлять.

Если продолжать дальше двигаться по деревьям, то легко можно сбиться в сплошном нагромождении зелени и, не приведи случай, спрыгнуть около террасы, где сейчас отдыхает всё почтенное семейство, встречаться с которым у меня не было никакого желания. А Корка должен быть дома. Интересно, что же у него случилось?

Я спустился вниз и пошёл по саду. Я миновал пустой гамак, висящий над землей, тронул его и двинулся дальше. Сзади послышался приглушённый лай собак. Лай был густой и грозный.

Я обернулся, но ничего не увидел, кроме кустов и качающегося гамака над вытоптанным овалом земли.

В джунглях, конечно, красивее. Там снуют вверх-вниз разноцветные птицы, быстрые, как лучи, и на лианах раскачиваются любопытные, ловкие и осторожные обезьяны, маленькие, коричневые и кривоногие.

Они всегда внимательно смотрят тёмными и блестящими, как пуговицы, глубоко посаженными глазами, и срываются с места внезапно и потешно, дико взвизгивая при этом и проворно перепрыгивая с лианы на лиану.

А после дождя в джунглях всё блестит, как лакированное, и на широких мясистых листьях застывают крупные алмазные капли воды, и подрагивают, и никак не могут скатиться.

Сразу после дождя в какой-то миг всё оживает, в одно мгновение, будто распускается огромный звуковой бутон, и голова идёт кругом от трелей, уханья, бульканья, потрескивания на всех ярусах...

В саду не то, чтобы всё было ухожено или строго. Как-то обжито, будто потрёпано.

Орхидеи, яркие, округлые, неожиданных расцветок, похожие на танцовщиц, будто жалуются.

Я дошёл до дома. В этой части стены были три больших окна, все расположены высоко от земли.

Сейчас они были распахнуты настежь. Было видно, как безвольно висят внутри лёгкие занавески, сбитые к краям в гармошку.

Из крайнего окна вылетел яблочный огрызок. Несколько ярких птиц тотчас сорвались с дерева и набросились на него.

Я огляделся, убедился, что вокруг никого нет, облюбовал себе дерево неподалёку и, поплевав на ладони, полез по совершенно гладкому стволу, помогая себе коленками. Жаль, что до окна так высоко и до коротенького карниза крупнозернистая стена без никаких выступов.

Я покрутил головой в листве. Я едва держался на тонких ветках, стараясь приблизиться поближе к окну.

Теперь оно находилось совсем рядом от меня.

Длинный назойливый лист лез в глаз, и я, оторвав руку на мгновение от ветки, смахнул его.

Ветви тотчас угрожающе подались вниз-вверх. Я замер, затаил дыхание и подвинулся вперёд, чувствуя, что вот-вот сорвусь, потом продвинулся ещё чуть-чуть вперёд и, наконец, просунул голову в образовавшийся просвет, вытянув, как жираф, шею, стал всматриваться в прохладную серую полутьму комнаты.

Поначалу я ничего не заметил, потом глаза привыкли, и я внезапно обмер, как околдованный.

На маленьком диванчике, стоявшем в углу, лежала девушка, совершенно обнажённая. Она лежала на животе к окну головой, грызла яблоко и листала какой-то журнал. В полуденной тишине было слышно, как яблоко, твёрдое и сочное, потрескивает под крепкими белыми зубками.

Я зачарованно смотрел, как девушка лениво пошевеливает голенью ноги, согнутой в колене. Светло-каштановые, в нежных завитках, как у ребёнка, волосы рассыпались по плечам.

Я смотрел на длинные стройные ноги, слегка раскинутые в разные стороны по тёмно-зелёной бархатистой обшивке диванчика, на гибкую спину с тонкой талией и двумя аккуратными впадинками на пояснице, на белую упругую грудь между сдвинутых локтей, на беспечное, свежее, хорошенькое лицо девушки с глазами в тени и чувствовал, что дыхание у меня спирает, как поршнем.

Девушка перевернула страницу, водя взглядом по иллюстрациям, потом потянулась за новым яблоком в вазе на низком столике рядом.

Мой взгляд был прикован к этому волшебному зрелищу, сердце отчаянно билось, стучало бешено, так, что казалось, что дерево шатается от этих резких быстрых толчков. Я вдруг испугался, что девушка может встать, и во рту пересохло, хотя я довольно хорошо переношу жару, я судорожно сглотнул.

"Кто это?" – пронеслось в мозгу.

Я с трудом перевёл дыхание, снова с усилием глотнул, провёл языком по сухим губам, и тут девушка подняла голову, оторвав взгляд от иллюстраций – это было простое, ничего не означающее движение – и увидела меня.

Наши взгляды встретились. Секунда тянулась бесконечно.

Девушка забыла жевать, её лицо медленно вытягивалось, глаза округлились.

Она неподвижно, остолбенев, смотрела мне прямо в глаза, а я, овладев собой, не отрывая, однако, от неё взгляд, крабом пополз назад по веткам.

Пришёл в себя я уже на стене. Перед глазами неотвязно стояла манящая, сладкая картина...

Ещё эта одуряющая жара.

Я почувствовал себя неважно. Я прыгнул в пыль со стены, коснувшись руками дороги, отряхнул ладони от пыли и пошёл домой, стараясь не обращать внимания на жару, которую я, кстати, хорошо переношу.

С противоположной стороны улицы, забившись между камнями в стене, рыжая с чёрными ушами дворняга провожала меня сонным мутным взглядом.

Белое солнце застыло в белом небе.

Дома было тихо. Я прошёлся по пустым комнатам. Нашёл в кресле кипу новых журналов и, листая их, пошёл на кухню чего-нибудь проглотить.

Пришла мама. Вначале я не услышал её быстрых шагов из-за глуховатой мелодии, прорывающейся из приёмника, а потом она заглянула на кухню.

– Пик! – сказала она, улыбаясь. – Здравствуй!

– Здравствуй, ма, – сказал я, жуя.

Журналы были отложены в сторону. Я не люблю читать за едой.

– Ты давно пришёл? – спросила она, осторожно трогая причёску. На её лице, свежем, юном, ещё очень красивом, появилось озабоченное выражение.

– Нет, недавно.

– А что ты ешь?

– Я уже всё, – сообщил я, вставая из-за стола, подошёл к маме, легонько коснулся губами её щеки. – Ты такая красивая сегодня!

– Правда? – На её лице появилась сияющая улыбка. – А как у тебя дела в школе?

Школа была необитаема. Я задумался.

– Прекрасно, – сказал я.

– Давно ты там был? – Взгляд у мамы стал очень внимательным. Проницательным.

– Совсем недавно, – сказал я. – Ну как всегда. Ты же знаешь. Ты же всё у меня знаешь.

Она вдруг погрустнела при этих словах.

– Мне нужно поговорить с тобой, мой мальчик, – сказала она. – Пойдём.

Я вздохнул и посмотрел на неё укоризненно.

– Зачем это нужно? – мягко сказал я. – Совсем это не нужно.

– Нет, нужно, – сказала она, подталкивая меня в спину.

Я собрал журналы, мы пошли в гостиную, и мама, усадив меня на диван, села рядом и наморщила лоб.

– Мальчик, эти обстоятельства... рядом с которыми тебя иногда видят, они волнуют меня. Их во многом подозревают. Это очень неразумно.

– Ты напрасно тревожишься, – сказал я успокаивающе, но мама продолжала: – Сейчас они обратили свой взгляд на Корку, и его родители очень волнуются. Я разговаривала с ними и, поверь, ты сам себе не представляешь, насколько эти обстоятельства обманчивы, коварны. Я совсем не хочу, чтобы с тобой ничего не происходило.