Текст книги "Манекен за столом. Роман-антиутопия. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Юрий Гуцу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Мне захотелось выпить ещё чего-нибудь, покрепче, и я направился к бару.

Я сам себе налил и выпил сиропа. Девушка за стойкой была удивительно хороша. Я выпил ещё и уже не мог оторвать от неё глаз.

Волосы у неё были темные, с глубоким отливом. В полутьме темные глаза, округлые щеки и будто припухший в уголках рот смотрелись необычайно хорошо. Ресницы были опущены.

Я мог разглядывать ее до бесконечности. Она наливала что-то из бутылки. Безобразие таким девушкам находиться за стойкой, чтобы любой мог приставать.

Я взял бутылку из ее рук. Ее пальцы разжались. Я коснулся ее лица, ощутив слабое тепло.

С неподдельным детским любопытством я изогнулся, повернув голову, чтобы встретиться с потаенным взглядом прекрасных темных устремленных вниз глаз. Потом я выпрямился. Я видел ее глаза.

Это было непостижимо. Она не могла быть куклой. Это было живое существо, по неизвестной причине замершее.

Я сел рядом, касаясь спиной обратной стороны стойки.

Мягко светились разноцветные огни бара. Снова тихо заиграла музыка. Я уже привык к этому. Если это все галлюцинация, то почему бы не быть и звуковым приложениям?

Что-то защемило у меня в груди. Как тисками сдавило. Раньше мы собирались в этих местах, рядом с трассой Фиаско, как вектор в столицу, причину и источник заповедника ненужных и испорченных вещей.

Изъян – тоже что-то ненастоящее, позитивный брак, хищение заблуждений, чья-то умильная гримаса.

Достаточно было задумать что-то вопреки серьезному, правильному, общепринятому, ощутить при этом свою ненужность, почувствовать себя лишним, и, когда это секретное чувство становилось невыносимым, охватывало нас целиком – появлялся праздник, будто кто-то, как виночерпий, знающе окликал нас, в самый неподходящий момент, и мы преступно забывали обо всем на свете, целыми днями не приходили домой, забывали про сон и еду.

У нас не было представления об окружающей действительности.

Узор самодельных обстоятельств всё сочтёт. Всё решает финиш.

Захваченные буйством праздника, роли распределяли участников, красочное зрелище сменяло хаос гнетущих развалин на цветущий ландшафт, обязательно находило для публики колоритную звезду, желательно приезжую красу, доверчивую новенькую, находчиво обставляя это действо, как экскурсию в кабак, чтобы затем, вжившись в образы, дружно вести ее в театр, где пировали спортсмены, органично представленные Лагуной, жило полноценной жизнью, зазывая всех в гости, неблагодарным туристам это амплуа очень даже было бы к лицу.

Неплохо было бы и их использовать в нашем празднике, жаль, что это было невозможно.

Использовать надо всех, всех подряд, главное, всех объединить, начиная с шевелящихся, улыбающихся младенцев и кончая еле шаркающими стариками.

В развале все удавалось, как нельзя лучше. Нужно было только найти изъян.

Мы искренне хотим украсить, заполнить этот мир только тем, что нам безусловно нравится, а лишнее, не по вкусу, убрать.

Всё воспринимаем за чистую монету.

Мне в голову пришла одна идея. Я решил скрасить свое одиночество. Тактично взяв девушку под мышки, я усадил ее в кресло, придав нужную позу внимательной собеседницы и подруги. Члены ее тела были податливыми и пластичными, но не вялыми. Они будто застывали в определенном положении. Одну руку я уложил на подлокотник, в другую вставил бокал, а потом, когда поза красавицы приобрела, по моему разумению, требуемую непринужденность, держа бутылку за донышко, влил ей в бокал сок и слегка склонил голову, оценивая. Ее голову я повернул так, что теперь она смотрела почти на меня, куда-то в живот. Глаза блестели. Я даже не знал, как ее зовут. Может, она усыплена. Все усыплены. Я читал про такое. Околдованы.

Я вздрогнул. Сок из бокала девушки потек струйкой – ее рука понемногу распрямилась. На черной юбке разошлось мокрое пятно.

Что-то будто подтолкнуло меня. Я встал и начал выбираться на улицу, стараясь по-прежнему держаться подальше от неподвижных фигур.

У мужчины в холле сигара во рту догорала, и тлеющий огонь добрался до рта. Я плеснул ему водой из бутылки на лицо. Если случится пожар, все сгорят. Жалко будет. Такое бы потрясающее сходство нашему зрелищу. Чтобы все было сделано с такой доскональной точностью, кирпичик к кирпичику, волосок к волоску, шерстинка к шерстинке. Все-все. Чтобы ничего домысливать не надо было.

Шедевр можно и улучшить, в такой податливой среде, при таких нержавеющих условиях.

Я отъехал немного и оглянулся, и меня вдруг пробрала безотчётная дрожь.

Содержание имеет свои законы, свой смысл, форма же бессмысленна, она сиюминутна, как восприятие, но без неё содержанию никуда.

Трасса была по-прежнему пустынной, потом навстречу изредка стали проноситься быстрые и бесшумные машины, как механические призраки ночи.

Я поправил зеркало. В нём отразилось моё лицо, в темноте почти как чужое.

Вскоре я увидел море фиолетовых огней, повисших один возле другого. Ночное пространство над городом было тёмно-фиолетовым и переливалось яркими белыми огнями.

Всё сияло, сверкало, возбуждало и подавляло одновременно.

Я мчался на полной скорости по вогнутым, как гамаки, мостам, вровень с другими автомобилями, которых на въезде стало неожиданно, мистификационно много.

Вокруг вырастали небоскребы, между ними сновали тысячи людей – жизнь в мегаполисе никогда не замирала.

Если в центре царило оживление, то в спальных кварталах стояла ночная тишина.

Дома, по стенам которых вился плющ, были погружены в сон.

Кое-где в окнах светились огни.

Я сошел на тротуар. Как всегда, после длительной быстрой езды я чувствовал себя немного оглушённым. Я взглянул на часы.

Было позже, чем мне думалось. Время в пути обманчиво.

Света в окне Уют не было. Я позвонил из телефона-автомата, находящегося на противоположной стороне улицы. Гудки, потянувшиеся было, оборвались, и у уха раздался тихий голос Уют:

– Слушаю.

Всё было, как обычно, когда бы я ни появлялся.

– Уют, здравствуй... – быстро сказал я.

– Здравствуй... Ты где?

– Рядом.

– Сейчас... что-нибудь накину на себя. Я только уснула, Пик. – Я вслушивался в лёгкое придыхание в её голосе. – Поднимайся. Я оставлю дверь открытой.

Я медленно пошёл в подъезд. Я давно не видел Уют. Мы познакомились с ней, когда она отдыхала на побережье.

Когда я вошёл в квартиру, она застыла в неподвижности с поднятыми над головой руками, глядя на меня в зеркало, перед которым она причёсывалась.

Я прикрыл дверь и остановился. Потом приблизился к Уют и обнял её. Я очень любил её.

– Уют, милая... – Я поцеловал её. Гребень упал на пол.

Уют мягко высвободилась и, не глядя на меня, подняла его.

– Идём, – сказала она. – Ты, наверно, голоден. Я покормлю тебя.

Я пошёл за ней.

– Почему ты так долго не приходил?

– Извини. Но я всё время думал о тебе.

– Это правда? – Она слабо улыбнулась и села напротив.

– Конечно. Как ты живёшь?

– Нормально. Обыкновенно, я хотела сказать.

– Всё время, когда я приезжаю, я боюсь застать кого-нибудь у тебя.

– Кого? – улыбнулась она.

– Какого-нибудь толстого дельца или смазливого актёра.

– Напрасно. Неужели ты такого мнения о моём вкусе?

– Да нет. Но для меня все они одинаково противны.

– Ты ревнуешь? Перестань... Но сейчас ты можешь быть спокоен.

– Почему?

– У меня никого нет. – Она встала и провела рукой по моим волосам. Другую руку она держала в кармане халата. – Никого, кроме тебя, у меня нет. Ты это сам знаешь.

– Я очень люблю тебя, Уют.

– Я это знаю, – сказала она. – Когда ты появился в прошлый раз...

– Да, я помню. Кажется, я расстроил тебе вечер.

– Да, ты расстроил вечер. Все ушли.

– Я поступил невежливо.

– Глупый, ты еще упрекаешь себя. Мне ты вечер не расстроил.

– У меня не было сил ждать, пока они разойдутся.

– Никто и словом не обмолвился после.

– Ну и ладно. Ты поешь со мной?

– Что ты! Нет. – Уют достала поднос с едой и осмотрела его. – Вот, готово. – Она села и положила ногу на ногу. Край халата отвернулся, открыв круглую коленку. Я подсел и обнял ее.

– Мы поедим позже. Я сейчас не хочу, – сказал я.

Она опустила голову. Губа у нее была закушена. Закрыв глаза, она поцеловала меня. Мы целовались, не обнимаясь. Потом одновременно встали. Наши руки были опущены. Мы продолжали целоваться с большой лаской, потом я почувствовал, как ее ладони охватывают мои плечи, затылок.

– Хороший ты... – прошептала Уют очень тихо.

Мы пошли в комнату, даже не заметив этого. От любви к Уют у меня кружилась голова. Я привлек ее к себе.

Стояла ночь. От бра в углу исходил слабый свет.

– Я сейчас, – сказала Уют, и я остался один. В комнате у нее было, как в гнездышке.

Мне нравилась ее приверженность к неизменной обстановке. В книжном шкафу

появились новые книги. Уют любила читать и часто пересказывала мне прочитанное.

Окно выходило во двор. Там застыли тысячи других освещенных окон, подвешенных в темноте, как парящие фонарики. В этих окнах я никогда никого не видел. Ночью, когда они были освещены, это казалось странным.

В воображении почему-то вставали залы с высокими потолками, на стенах картины в золотых рамах, а окна так высоко, что не достать.

Какая неизбывная печаль от множества людей! Их много, и все они разные, но все похожи. Как они разделены, и как хочется их всех объединить.

– Ты не уснул? – Появилась Уют с подносом в руках.

Я смотрел на ее прекрасную фигуру манекенщицы, на лицо с кукольно свежими щеками.

У нее была короткая стрижка, ровная челка до глаз, длинные прямые ресницы. У нее была безукоризненная кукольная красота.

– Ешь, – сказала Уют. – А я пока расскажу тебе одну историю. Она мне показалась странной. Я просто ничего не понимаю. – Она задумчиво откусила от бутерброда и обратила на меня внимательный взгляд темных глаз, которые и в спокойном состоянии оставались широко распахнутыми. – Я сейчас работаю возле театра. Из-за реставрации там постоянно что-то вносят, выносят. Мы с Модой обедаем в кафе театра. Она-то и обратила мое внимание на одного человека.

Я в последнее стала какой-то рассеянной... Так вот. Этот человек все время смотрел на нас. Он ни разу не отсутствовал. Мы обедаем по-разному и быстро, не задерживаясь, но тот человек всегда как будто поджидал нас, как с хронометром. Перед ним на столе всегда дымился обед, но он никогда не ел, а только одержимо смотрел на нас.

– Ну и что?

– В конце концов, он подошел, чтобы представиться.

– Он ухаживал за тобой?

– Да. – Уют немного покраснела. – Он звонил мне и посылал цветы. Я не могла ему запретить это.

Я подумал.

– Почему?

– Он все это проделывал как-то неожиданно. Я не успевала настроиться на отказ.

Я подумал, что современной женщине достаточно одного ритуала ухаживания. Главное, чтобы все шло в нужной последовательности и соблюдались все формальности. Пустяк, вроде бы.

– А потом он пригласил меня в очень дорогой ресторан.

– Видно, ему пришлось раскошелиться.

– Да. – Уют посмотрела на меня в упор. – Он расплатился сполна. За ужином он продолжал быть очень любезным. Много шутил. Правда, шутки у него были какие-то... – Уют замялась.

– Что, несмешные?

– Смешные, насколько я понимаю, но шутил он несмешно. Мне смешно не было.

– Но ты все равно смеялась.

– Конечно.

– Прощаясь, он поцеловал тебя пылко и страстно.

– Погоди, Пик. Ты все время перебиваешь. Мне и сейчас не до смеха. Я боюсь показаться тебе глупой или излишне впечатлительной. Он не был мне неприятен, но я не собиралась ему ничего позволять.

– Я понимаю.

Она с благодарностью глянула на меня.

– Мы разговорились о разных пустяках возле моего дома, он снова сыпал своими странными шутками, вероятно, считал себя остроумным собеседником, потом

неожиданно обнял меня, его лицо дышало такой страстью, что мне стало не по себе. А затем он вдруг отвалился на спину и замер. – Она замолчала. Я тоже молчал.

– Он был неподвижен, Пик. Ни пульса, ни дыхания, ничего. Это было ужасно.

Я сказал рассеянно:

– Слабый организм. Только с виду здоров.

– Да нет же. Тут другое. Он был совсем без движения. Он застыл. Я не в состоянии объяснить это. Словами.

– Окаменел от любви.

– Ты все шутишь.

– Да. – Я посмотрел на нее. – Он тоже шутил.

Я резко приподнялся на локте, как больной.

– Ладно, лежи. Послушай, у вас на побережье живет виртуоз Кредо?

Я кивнул.

– Мне нравятся его притчи. Что с ним случилось? Раньше его даже по телевидению можно было увидеть.

– Сейчас его можно видеть во всех барах.

– Он что, выпивает?

– Боже упаси. Клевета. К нему это понятие неприменимо. Да, он ищет красивую секретаршу.

– Интересная перспектива. Если бы ты был знаменитым, ты бы взял меня?

– Конечно.

– Только ты никогда не будешь знаменитым.

– Почему?

– Так...

– Нет, скажи.

– Зачем тебе?

– А все же?

– Ну, не знаю. Я просто так сказала.

– Просто так... ладно.

Уют призадумалась и тихо спросила:

– А как дела у твоего друга?

– Какого друга? – Я прикинулся удивленным. Я знал, что она спросит. Все рано или поздно спрашивают.

– Ну... Витамина.

– А-а... – протянул я. – Нормально.

– По-моему, он очень способный.

– Еще бы.

– Он реалист. Очень умный.

– Просто воплощение ума.

– Ум превозмогает всё. – Уют не уловила иронии. – Но ему очень одиноко.

Хорошо иметь такую наружность, подумал я.

– Послушаем музыку? – сказала Уют. Она коснулась пальцами нескольких клавиш, по невидимым каналам пронесся мгновенный электрический импульс, и после мягкого щелчка послышалась тихая музыка.

Я слушал, и в душе медленно, как лед в стакане, растворялся каждый звук.

– Мне совсем не хочется спать, – сказала Уют. Ее лицо было очень спокойным. Я никогда не знал, о чем она думает в такие минуты. Мне было просто очень хорошо с ней. Я встретился со взглядом ее завораживающих глаз, потянулся и поцеловал ее в теплые полураскрытые губы. Ее голова запрокинулась. Она слабо прижималась во время поцелуя. Это была ее религия.

Стояла глубокая ночь. Мы лежали без сна.

Музыка играла еле-еле, будто ее и не было.

– Ты утром уезжаешь? – спросила Уют.

– Да.

– Останься.

Я поразмышлял.

– Даже не знаю.

– Оставайся. Выспишься.

– А ты не собираешься приехать ко мне?

– Это было бы неплохо.

– В чем же дело?

– Ко мне приезжают.

Я ничего не сказал.

– От этого зависит моя карьера. Я хочу стать телеведущей. У столичного рациона Жажды. А ты чем занимаешься? – спросила Уют.

– В сущности, ничем.

– А вечером сходим куда-нибудь. – Уют сидела в уютной позе, придвинув подушку. – Ко мне заглянешь.

Я был у Уют на работе. В студии был такой беспорядок, что не верилось. А на фото будут нежные ровные краски. Фотомодель, несмотря на свое имя, разочаровала меня. Выглядела она неважно, губы были уныло опущены. Даже когда визажисты закончили свою работу, она выглядела всего лишь как красивая женщина, каких тысячи в наше время.

Но наступил момент съемки, вспыхнул свет, глаза, устремленные в объектив, заискрились, лицо волшебно переменилось, губы маняще раздвинулись. Это длилось мгновенье, трепетность уступила обыденному выражению.

Все появилось в самый нужный момент. Как в драке, когда неизвестно откуда берутся и сила, и точность, и злость, которые не ожидаешь.

Странные, смутные мысли бродили в моей голове. Такое может вызвать только влияние другой жизни, других живых существ.

Пока есть они, другие живые, есть и этот огонь, нет их – он пропадает, будто его и не было.

На первый взгляд он является иллюзией, но именно он – настоящее.

В комнате было тепло и, собираясь засыпать, нам не нужно было укрываться ничем. Но сразу уснуть мы не могли. Мы лежали, иногда переговариваясь, тихо, вполголоса, и тут зазвонил телефон, стоящий у изголовья. Я немного вздрогнул, никак не ожидая этого, а Уют открыла глаза.

– Кто это? – спросил я.

– Не знаю. – Она помедлила, глядя на меня, потом взяла трубку. – Здравствуйте. Да... да... хорошо. – Она удивленно посмотрела на меня. – Это тебя, – сказала она.

– Меня? Кто? – Я не особенно спешил. Я был уверен, что никто не знает, где я, и взял трубку. Там молчали. Ни звука. Ждали, пока я заговорю.

– Да, слушаю, – сказал я осторожно.

– Наконец-то! – сказал голос, который нельзя было спутать ни с каким другим. Голос был мощным, как извержение. – Это я, Шедевр. Слушай меня внимательно.

– Откуда ты взялся, Шед?

– Не перебивай меня. Хорошо, что я тебя нашел.

– А как ты...

– Я же сказал, не перебивай. У меня мало времени. Срочно подъезжай к бульвару Банкрота – трассе Фиаско. Все в сторону. Ты меня слышишь?

Я молчал. Уют внимательно смотрела на меня, потом отвернулась.

– Ты слышишь меня? – рявкнул голос. – Все.

– Да, я все понял, Шед, – сказал я, но связь уже оборвалась.

– Ты уходишь? – спросила Уют.

– Да, – сказал я, – нужно идти. Это... срочно.

– Ну вот, – улыбнулась она слабой улыбкой. Если она и огорчилась, то не показала этого. – А ты – ничем не занимаюсь.

Я тоже криво улыбнулся.

– Что за торжество...

Я подошёл к Уют, поцеловал в щеку. Потом она отошла к окну, глядя на улицу. Я вышел на лестничную площадку.

Стояла редкая тишина.

Я доехал до бульвара, где высились монументальные фигуры калек, героев спорта и изящного вкуса.

Из подъезда, озираясь, кто-то вышел и быстрым шагом направился ко мне. Дверь распахнулась, и в кабину ввалился не кто иной, как Дебош, мелкий, щуплый, невзрачный, как пыльное чучело. Он озабоченно кивнул мне, сунул свою лапку и сразу закурил, дымя вовсю. Я осторожно отнял у него безе.

– Отдай! – сказал он. – Ну, отдай!

– Да ладно тебе. Возьми. – Мне вдруг стало очень жалко его. Он так серьёзно относится ко всему. – Не хнычь. Что же ты?

– Вот что, Пик, – сбивчиво зачастил он, продолжая выглядеть чрезвычайно озабоченным. – Нужно вывезти на наше старое строительство какой-то груз из столицы и спрятать там. В надёжное место. – Дебош судорожно сморгнул.

– Зачем? – Я хорошо знал о пристрастии никчемного Дебоша ко всякого рода намёкам.

– Шедевр просил. Его разве поймёшь? У него свои дела. Говорят, он ворочает такими делами... Величина! – надулся, напыжился малютка. – Поехали.

– А как он узнал, где я?

– Не знаю. Меня он сразу нашёл.

– Ясно...

– Побыстрее, пожалуйста. Шедевр просил побыстрее.

Я удивился, но вскоре разогнался так, что Дебош только сглатывал. Но молчал, указывая дорогу.

Грузовик нёсся с тугим гудением, как реактивный снаряд.

Огромный двор окружали здания умопомрачительной высоты. В глубине двора суетились люди.

Нас ждали. Горел свет. Из одного бункера санитарами выносились большие продолговатые ящики, похожие на коконы.

Я решил не выходить. Издали я видел, что работой руководит женщина. Та самая, что была у Кредо. К ней и подошёл Дебош.

Они переговорили, и два санитара заскочили в кузов. Всё протекало быстро, даже спешно. Вскоре весь кузов был забит до отказа. Все смотрели, как мы отъезжаем, а один из этой артели стал закрывать бункер. На лице Дебоша от беготни туда-сюда поблескивали мелкие капли пота. Он утёрся рукавом.

Мы выехали из города. Я пригнулся к лобовому стеклу и посмотрел на небо. Вышла луна из-за редких облаков.

– А что в этих гробах?

– Не знаю, – прошлёпал губами косноязычный Дебош. – Какое наше дело?

Я замолчал. Дебош солидно покачивался на сидении.

– Ты помнишь изъян? – подал голос Дебош. – Я думаю, самое подходящее место. Лучше ведь не найти, а? Хорошо, что дождя нет. – Он тоже приник к лобовому стеклу, зорко вытаращив глазёнки.

По небу стелились тонкие прозрачные облака.

Наш заповедник мы объехали по верхней дороге. Хорошо был виден отель, весь в огнях, стоящий как свеча. Огни медленно проплывали мимо. Трассу окружили трущобы.

Мы заехали на заброшенную стройку. Она совсем не изменилась с тех пор, как мы были ребятами.

Всё осело, покрылось пылью, заросло. Тёмные недостроенные здания с провалами окон, с зияющими подвалами образовывали целые улицы. По сути, это был целый город. Жутковатое это место, особенно ночью. Мы долго ехали по тряским ямам.

Машину бросало из стороны в сторону. Мне почудилось, что что-то мелькнуло за

крылом упавшего самолета, но в это время грузовик накренился. Мы боком проехали по крутой палубе затонувшего корабля.

Колёса пробуксовывали в песке, я с усилием выворачивал баранку, но мы крутились на месте, из-под колёс струями летел песок.

Мотор взревел ужасным рёвом, словно собираясь взорваться, и грузовик вдруг рванул с места, как ошпаренный, я еле-еле успел направить его в чёрный проём лифта.

Мы провалились в темноту под старой лестницей. Но ненадолго.

Показалась большая пустошь среди построек, вся будто облитая лунным светом. Высунувшись из кабины, я подвёл машину к подвалу самого большого и мрачного министерства.

Это и был изъян. Глушь здесь была страшная. Сразу со всех сторон навалилась ватная тишина. В ушах зазвенело. Я прошёлся, разминая ноги, оглядываясь и всматриваясь.

Под ногами похрустывало стекло. Везде толстым слоем лежала песочная пыль. Ни одной ровной поверхности. Все так искривлено, перекошено, вывернуто, будто кто-то хотел все украсить, пытался в бессилии избавиться от всех прямых линий, а какое вышло уродство.

Тут до меня дошло, что нам самим придётся выгружать эти ящички.

Я поделился этим соображением с Дебошем, а альтруист в ответ дисциплинированно показал пачку новеньких купюр и сказал:

– Кто-то не пожалел монет. А нам-то что? Нам наплевать. А завтра сходим, кутнём. Я больше не отдыхаю. Бросил. Не могу больше таскать чемоданы, – горестно сказал кроха. – Устал. Надоело быть другим. Буду делать то, что по душе. Всё, что угодно. Вот она – жизнь. Лишь бы без обмана. Как Шедевр.

Мы осмотрели подвал. Лунный свет просачивался слабо, растворяясь серым пещерным полумраком. С голых стен редкими блестящими струйками стекала тёмная вода.

Дневное солнце было бессильно перед этой сыростью, защищённой толстыми стенами.

Это было подходящее место. Разглядывая пятнистый потолок, я чуть было не наступил на доску со ржавыми гвоздями.

Пока Дебош звучно мочился в углу, я попытался оторвать от стенки старый светильник, который вдруг отделился, будто сам собой, и я чуть не упал.

Он был хорошо сработан, хоть и перекручен весь, изящно так, и я, надумав его прихватить с собой, выбросил наружу.

Мы взялись за дело. Таская ящики, я пятился спиной, а Дебош ретиво подпирал свой край животиком, мы перешагивали через невысокий порог, спускались вниз и в сыром подвале стараниями Дебоша заботливо как попало укладывали их.

Потом мы подустали, начали спотыкаться.

Полуживой Дебош всё время недосчитывался одной ступеньки. Он предельно осторожно осваивал последние метры, но вскоре снова терял бдительность.

Я цеплялся за какие-то провода. Раньше их не было.

Кузов был урожайно полон, и мы здорово устали, пока все перетащили. Будто всю столицу переместили.

Легковерный Дебош отсутствующе сидел на одном гробе, обессиленно свесив дрожащие ручки. Он достал из своей курточки плоскую бутылку, и мы по очереди приложились.

Потом Дебош подошёл к стене, поднял с земли какую-то железку, постучал по поверхности, что-то выбивая, но в глаз ему тут же попала крошка, он выронил железку и сел, протирая глаз на вытянувшейся мордашке. Я протянул ему бутылочку, и Дебош без лишних слов прикончил остатки, отбросил посуду и громко икнул напоследок.

– Хорошо, шоу не встретили.

Я вздрогнул. Крупная капля, сорвавшись откуда-то сверху, разлетелась о плоскую гладкую серую поверхность ящика рядом со мной.

Все ящики были, как литые, – без швов и зазоров.

Мы въезжали в город под утро.