Текст книги "Манекен за столом. Роман-антиутопия. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Юрий Гуцу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

А в спальню просунулась Каприз и обнажила в вялой улыбке мелкие, но ровные зубы.

– Во! – сказал Лагуна, оживляясь. – Давай к нам. На брачную постельку. – Он стал делать руками зазывные знаки и, хотя Каприз было глубоко наплевать на Лагуну, она с готовностью забралась на кровать и, растолкав нас, втиснулась между.

Каприз была привлекательной девицей.

Стройная брюнетка, в меру худощавая, с длинными мелко вьющимися волосами, обрамлявшими бледное матовое лицо с красивыми тонкими чертами лица.

Но вид у неё был в целом пришибленный – она и не скрывала своего пристрастия к унынию. Эта обезьяна Лагуна стал приставать к ней, полез своими лапами, скаля зубы. Я старался отпихнуть его, но между нами была Каприз, Лагуна воспользовался тем, что моё внимание было отвлечено, и принялся в своей дурацкой сладострастной манере слюнявить ей затылок отвислыми губами, и тут внизу раздался такой грохот, что все замерли.

– Да идите вы в трущобы! – с ожесточением сказала Каприз, обычно сдержанная, даже деликатная. – Что у меня, сто глаз, что ли? Отстаньте от меня!

Ей никто не ответил.

Внизу слышались чья-то невнятная брань и какие-то завывания.

До Лагуны дошли слова Каприз, и он выразился в том смысле, что крошка и без глаз будет хороша, а вот если бы она удвоилась или утроилась даже, он бы обрадовался, и все тоже. Каприз оценила его изысканность, но у Лагуны была хорошая реакция, и удар пришёлся по подушке.

Каприз развернулась и обхватила меня за шею. Лагуна был озадачен и обескуражен. Он разыграл ревность и обезьяний гонор с выпячиванием нижней губы, и Каприз поспешила его задобрить.

Внизу опять послышался грохот, перекатывающийся, словно переваливался с боку на бок железный куб, и вслед за этим истошные вопли, перешедшие в знакомое завывание.

– Лауреаты... – проговорил Тугодум сдавленно, багровея.

Каприз поцеловала меня очень нежно, а Лагуна, уязвлённый этим обстоятельством, вытянул руки, охватил меня за шею и принялся душить, со своеобразной увлечённостью. Кровать заскрипела. Тугодум мельком глянул на нашу возню и встал.

Дебош осматривал шкатулку. В карманах у него оказались какие-то фотографии, старые письма и золотое кольцо.

Дебош оглядел его, покусал и тоже бросил в шкатулку.

Подошёл Боб, он нашёл пачку акций. Она была толстой, но насколько ценной, неизвестно.

Тугодум подумал и сказал, что сойдёт туда же. Шкатулка была отперта, и ключа не было.

– Вот, возьми, – сказал Тугодум, протягивая короткий кривой нож, похожий на консервную открывалку.

– Умгу, – сказал Дебош, взял нож, попробовал им замочек, засунул острие поглубже, снова пощупал им, потом резко провернул, в замке хряснуло, и шкатулка была заперта.

Внизу затянули песню. Тугодум с ненавистью посмотрел в пол.

– Пошёл, идеал! – сказала Каприз Лагуне. – Ты бы хоть не смеялся. Мне же щекотно!

– А я вот не смеюсь, – сказал я, довольный.

– Ты тоже хорош. Тебе бы только скучать.

– А тебе... – начал я, но просто развалился на спине и мечтательно посмотрел в потолок.

– Вы просто таланты, – заявила Каприз неожиданно. С каким-то упрёком.

– Да катись ты, – сказал Лагуна. – Не продавливай тут кровать. Давай, давай.

Каприз возмущённо спрыгнула на пол, одёрнула юбку, в нескольких словах разъяснила, какие мы одаренные, и пожелала скрыться, опасаясь гнева Лагуны, но он своей могучей лапищей уже зацепил подушку и тотчас метнул её, и Каприз была сшиблена с ног. Упав, она запрокинулась на спину, как насекомое, злая и растерянная одновременно.

Она быстро выдала несколько нежных выражений и скакнула за дверь.

Её шаги, торопливые, сбивающиеся, послышались уже на лестнице.

– Ну, всё, – сказал Лагуна. – Вы слышали? Все слышали? Пик, ты куда?

Внизу дружно пели.

На лестнице возвышенные слова слышались отчётливо. И после этого Каприз ещё обижается.

Я перемахнул через перила, рискуя сломать себе шею, и оказался на первом этаже. Я зашёл в гостиную, и мимо пролетела ваза и разбилась об угол.

– Да отойди же! – заорал Тираж.

Он стоял на столе и уже выбирал другую вазу.

У стены, рядом со входом, на коленях у Кошмара сидела Мини, прельстившаяся его усами.

Сидевшие вдоль стен Успех, Аромат и Паника запоздало зааплодировали. Последние, впрочем, как и первые, из себя не представляли ровным счётом ничего.

Многие у нас в провинции сами себя награждали звучными прозвищами. И к ним привыкали.

Под рукой у каждого находилась откупоренная бутылка кефира. Поодаль лежал телевизор с лопнувшим экраном.

Зашедший Тугодум постоял, выпучив глаза и вышел, взявшись руками за голову.

Тираж в конце концов остановил свой творческий выбор на пузатой бутылке красного мусса. Он ухватился за горлышко, выпрямился и некоторое время сопротивлялся потере равновесия.

На него напала икота, и он икал, надолго закрывая глаза под большим спутанным чубом, и длинные ноги у него иногда непроизвольно подгибались, а потом он, собравшись с силами, размахнулся, как дирижёр, бутылка выскользнула и, изменив направление полёта, врезалась в стену немного повыше головы Кошмара и разорвалась, как граната, и с ног до головы забрызгала Кошмара и Мини.

На этом, однако, развлечения Тиража не закончились. Пока Кошмар, наливаясь кровью, не уступающей густотой цвета муссу, и оценивая масштабы ущерба, медленно приподнимался вместе с Мини на коленях, внушительных размеров кувшин, описав плавную дугу, буднично треснул его по лбу, и Кошмар испустил дикий вопль, смахнул разом Мини с колен и пустился за длинноногим Тиражом, который мигом сумел оценить изменившуюся обстановку и спрыгнул со стола.

Он увёртывался от тучного Кошмара с прытью, которую трудно было ожидать от его долговязой фигуры.

Всем было интересно, чем эта остросюжетная шумиха закончится, но Тираж обманул ожидания, выскочил в окно.

Кошмар, задыхаясь, остановился у целого зеркала и стал разглядывать голову. Мини, сплошь забрызганная, ходила туда-сюда, как пёстрый попугай на жёрдочке.

Тираж мечтал стать почтальоном.

Больше ничего интересного не намечалось, и я направился наверх. Рацион, вероятно, так затянул пояс, что разбросал все вещи по дому на радость компании городских бездельников, внезапно решившей навести порядок.

Я шёл по коридору и вдруг заметил, что кто-то неслышно крадётся за мной следом. Не сбавляя шага, я свернул в спальню.

Не успел я оказаться у окна, как, обернувшись, увидел, что в дверях стоит Каприз и смотрит на меня через пространство комнаты.

– Ты что здесь делаешь? – вкрадчиво спросила она.

– Я? Ничего...

Каприз засмеялась. Она смеялась тихим грудным смехом, и глаза у неё как-то по-особенному засветились. Она посмотрела на дверь и, подумав, заперла ее.

В разворошенной спальне больше никого не было.

Каприз медленно приблизилась. Я, не раздумывая, обнял ее. Это вышло у меня не совсем ловко, но Каприз обнадеживающе улыбнулась, повела плечом, прошептав "Молодец... хвалю..." Кто-то протопал по коридору, и я сжал ее крепче. Каприз закрыла глаза и подставила губы. Я тут же скрутил ей руки, зажав ладонью рот. Каприз, ошеломленная, даже не сопротивлялась, приняв это, вероятно, за проявление страсти, а потом было поздно: я усыпил ее и подошел к двери, прислушиваясь.

Я вытащил ее в пустой коридор, чтобы вся честная компания, уходя, не забыла ее, и по лестнице поднялся на чердак.

На небе горели яркие крупные звезды. Ветер с залива не усиливался и не ослабевал, он был ровным, казалось, что все пространство перемещается с места на место.

Лагуна с пунктуальным Витамином уже ждали меня. Собравшись, мы тронулись.

Вокруг были сплошные крыши. Наконец-то показалась луна, огромная. Стало светло, как днем.

Мы заглянули в одно окно. Манжета нового рациона Тюфяк взялся за гирю, уперев руку в бок.

Мнимый силач не в состоянии был даже показать, что ему не приподнять вес, а если бы и осуществил задуманное, то мог бы быть придавленным им.

В соседнем окне другой затворник Офис, с постным вытянутым землистым лицом, прохаживался по своему крошечному чердачному флигелю, взъерошивая волосы корявыми руками. Мечты бесповоротно завладели им.

Усевшись за стол, он, предварительно растопырив до предела конечности в разные стороны, плавно, изящно зашевелил восковыми пальцами, как какой-нибудь спрут щупальцами.

В школе метод Абсурд поначалу всех поощрял одинаково, и за многими закрепилась слава поэтов, спортсменов, музыкантов и полиглотов. Лагуна, при полном отсутствии слуха, вообще – овладел арфой. Временно. Затем метод все же разделил учеников, но как-то странно, стал уделять внимание только безнадежно отстающим.

Все школьное племя, пользовавшееся расположением метода, обреталось здесь, гурьбой, каждый в своей ячейке. Все оптимисты соблюдали режим.

У всех грандиозные планы. Чтобы не стать лишними, все всерьёз стремятся достичь общепринятого материального успеха любой ценой в непредсказуемой борьбе за существование, в бессмысленной жизненной гонке.

Офис продолжил в полном одиночестве с упоением вырабатывать страховидные каракули вместо своего обычного образцового каллиграфического почерка, надеясь когда-нибудь поразить ими всех, но пока фокус не удавался.

Пришелец метил на место канцелярии в архиве, в чем ему неизменно отказывали по причине его изначальной полной непригодности к этому деликатному занятию, за что он и получил свое прозвище – от обратного. А может, за сущность офисную, это у него было не отнять.

Он, свирепо булькая, будто с полным ртом воды, принялся за напыщенную, с классическими ораторскими паузами, декламацию, и мы, больше не выдерживая, отступили, давясь смехом, не дожидаясь триумфа.

– Ох-хо! – Лагуна, вытянув физиономию еще сильнее, чем сам Офис, отер выступившие непритворные слезы, последовательно, поворачивая голову.

– Одного видел – больше смотреть не надо. Кушать подано.

Хорошо неучу. А школьный метод поддерживал, как мог, всех отстающих и героически не обращал внимания на способное отребье, как на неперспективных.

Перспективные же обособленно поселились для испытания здесь, на крыше музея, как рассада в оранжерее, под опекой неподкупного метода.

Для невостребованных дарований их патрон был истинной находкой. Считалось, что под его неусыпным надзором они неминуемо добьются желаемого эффекта: станут ювелирами и ткачами, акробатами и юристами, певцами и мореходами, архитекторами и врачами, художниками и пожарными.

Любой – кем захочет. Кем наметил изначально.

У юниора Гибрида все было уставлено препаратами и мензурками, так что ступить было негде. Он нелюдимо сумерничал, целя в ученые.

Каменщик Пирамида агрессивно разбирался на полу с детским конструктором.

По всему чувствовался большой профессионал.

Будущий жокей Медуза, закусив удила, раскачивался на игрушечной лошадке.

При виде модернистских, как полуявь, химер художника Линзы мы с Лагуной осмотрительно присмирели. А, с другой стороны, с творца какой спрос? Эстет, и этим все сказано.

Перекличка продолжалась. Гибрид священнодействовал над мензурками, Поплавок погружал голову в скафандре в бадью, снедаемый желанием сделать карьеру водолаза, бас Пузырь патетически воздел руку, собираясь исторгнуть райские звуки.

– Занавес, – сказал Лагуна.

Метод Абсурд утверждал, что путем однородных упражнений всем можно привить, как саженцам, любые свойства.

Все хотят неспешно, не распыляясь, нажимать на излюбленную миниатюрную педаль в одном месте, и чтобы вприпрыжку по всем параметрам безудержно росло параллельно в другом.

Математик Штамп видел себя кассиром – он испытывал непреодолимое тяготение к ассигнациям, купюрам, валюте.

Эта несвоевременная страсть поддержку у порядочного Абсурда не нашла, но и он приберегался на худой конец.

Я заглянул в следующее окно. На кухне за столом сидел полуночник в пижаме и читал газету. Ему, видно, не спалось. Он оторвался от чтения, случайно посмотрел в окно и оторопело замер.

Я отступил.

Меднокожий Лагуна, как сатир, оседлал гребень крыши, и луна светила ему в затылок.

Мы перескочили через угол узкого колодца двора и поднялись на новую крышу.

Это был архив. Крыша была почти плоской.

Весь чердак был завален какими-то тюками, и повсюду проходили толстые балки.

Верхний этаж был затемнен и пуст. Первый же кабинет оказался открытым. Лучи фонарей рассекали темноту, выхватывая из нее столы, стулья. Обстановка была самая официальная. Витамин выглядел озабоченным. Он хотел быть уверенным, что может рассчитывать на собственное дело. Задатки к коммерции у него были блестящие, с самого детства. Его учить – только портить. И еще он нарочито страстно хотел угодить в армию, как Ядро. Тот иногда писал мне.

Мы разбрелись по зданию.

Интерьер следующего кабинета очень удивил меня. Я закрыл за собой дверь и огляделся.

Вдоль стен стояла отличная мебель, высокие шкафы, на стенах – ковры. Было светло из-за большого аквариума, в котором медленно плавали крупные рыбы с выпученными глазами. Свет проходил сквозь бурые водоросли, через зеленоватую воду.

Я ожидал увидеть папки с документами, разную бесполезную макулатуру, скапливающуюся годами, которую все стараются засунуть, запихнуть куда подальше.

Повсюду – на столах, на шкафах, на полу, вдоль стен стояли чучела обезьян. Я даже не подозревал, что существует столько видов.

Правда, все экземпляры были какими-то низкорослыми, карликообразными. Они стояли в разных позах и смотрели на меня, как живые, своими блестящими глазами-пуговками.

Я переводил взгляд с одной на другую, и у меня возникло неприятное ощущение, что те, на которых я не смотрю,

переглядываются за моей спиной.

Не без некоторой опаски я потрогал одно чучело.

Шерстка была мягкой, шелковистой. Я провел рукой по уродливым, но мощным плечам, коснулся глаз.

Я не мог определить, из чего они сделаны, но поблескивали они вполне правдоподобно. Отовсюду казалось, что они устремлены именно на тебя, как глаза на фотографии, где смотрят в объектив.

Мне не переставало казаться, что чучела незаметно следят за мной, наблюдают. Их позы были до странного достоверны. Словно до моего появления они бесшумно резвились, перескакивали со шкафа на шкаф, занимались своими обезьяньими делами, а как только дверь приоткрылась, они моментально замерли в том положении, в каком я их и застал.

Особенно много было макак. Они группками сидели на высоком шкафу, вытаращив глазки. Одна макака шевельнулась. Я долго смотрел на нее. Я открыл шкаф.

Одна половина шкафа была пуста, а во второй половине лежала большая кукла.

Сначала мне даже показалось, что это ребенок – такая это была кукла. Но это был не ребенок, это была кукла, и сидела она в кукольной позе, раскинув в стороны ножки, глаза широко раскрыты, но не блестят, как у обезьян.

Она смотрела прямо на меня. Я уже собирался закрыть шкаф, когда кукла сморгнула.

Я замер, глядя на нее, а потом решил, что мне показалось. Померещилось. Я закрыл шкаф, но, подумав немного, снова открыл.

Кукла стояла. Она не сидела, как раньше, растопырив ручонки и наивно распахнув ресницы, а стояла с опущенными руками, потупившись. Это была живая кукла, механическая.

Я смотрел на куклу, стоящую в серо-коричневом полумраке пустой фанерной секции, и мне захотелось быстренько захлопнуть дверцу, а если она не закроется, то придвинуть к ней что-нибудь тяжелое. Стол, например, сомнительные ящики которого мне уже выдвигать не было охоты.

У меня вдруг возникла уверенность, что пока я рассматриваю куклу, она рассматривает меня.

Лицо у нее было почти взрослым, неестественно красивым: расставленные глаза с тенями, будто подведенные, длинные ресницы, маленький нос, бледный рот, слабый румянец на матовых, немного втянутых щеках. Я встряхнулся. И закрыл шкаф поплотнее, и вдруг погас свет.

Я попятился. Со стороны шкафа послышался прерывистый шорох, потом скрип дверцы. Так ночью в пустом доме проворачивается ручка двери. Меня бросило в жар.

Я малодушно выдавил задом дверь и оказался в коридоре. У перил стоял Лагуна. Я поманил его.

– Иди сюда. Покажу кое-что. Иди, не бойся.

Лагуна сверкнул очами.

– А ну...

Куклу мы обнаружили у окна. Она держалась за портьеру.

Я видел, как ее рука сжимает плотную ткань.

Рожа у Лагуны вытянулась. Он заморгал.

– Что за торжество...

Кукла тоже ненаучно моргнула. Раз, другой. Она моргала без остановки, как это делает человек, и переводила взгляд с одного лица на другое.

Я наклонился и взял ее на руки, с опаской, как мину. Кукла в руках моргала вяло, почти томно. Она была тяжелой и немного теплой, и вдруг словно ожила: зашевелилась, задвигала руками и ногами. Я поставил ее на пол, и она пошла.

Кукла шагала уверенно и пластично, как шагают люди. Она зашагала прямо к Лагуне, и тот, явно упустив случай представиться, резво отскочил.

Перед ножкой стула она свернула. Я решил взять куклу с собой, подарить Ореол.

В кабинет заглянул Витамин.

– Полиция! – отрывисто сказал он.

Мы вылезли на крышу и подползли к краю. Внизу стояли полицейский фургон и несколько водолазов. Непосредственный Лагуна, по своему обыкновению, сплюнул, с изуверским лицом, и плевок полетел вниз. Полисмены задрали головы.

Мы отпрянули, и я покрутил пальцем у виска. Лагуна лишь пожал плечами.

Спустившись, мы пошли по слабо освещенной улице.

Практичный Витамин мечтательно щурился. Во всем архиве не обнаружилось ни одного документа, ни одной бумажки. Ни хвалебной, ни компрометирующей.

Витамин, помимо очевидной торговой жилки, обладал завидной энергией. Хват мог для дела с самым возвышенным видом принимать участие во всех праздных школьных и общественных мероприятиях, без устали хлопая в ладоши и бескорыстно скалясь. Вот бы кому стать рационом.

Я не подумал об этом всерьёз.

Нам навстречу из темноты появился широко улыбающийся мулат. Его лицо залоснилось в круге света.

Он улыбался всё шире и шире. Лагуна громко, выразительно чавкнул жвачкой.

Его цветущая физиономия выражала полную беспечность.

Голова с покатым лбом и бобриком коротких волос откинута. Под атавистически широкими круглыми надбровными дугами и вокруг большого рта залегли тени.

На обнажённых руках выделялись устрашающе тяжёлые блины бицепсов. Он был очень силён.

Я положил куклу.

За спиной мулата проступили фигуры. Очевидно, мы оказались в данный момент на чужой территории, границы которых постоянно меняются.

Будто повинуясь неслышному сигналу, мы начали сближаться. Лица были молодые, незнакомые, и меня это немного насторожило.

Лагуна бросился на мулата, с которого не сводил пронизывающих глаз с самого начала, и с акробатической лёгкостью, удивившей всех, швырнул его на землю. Раз, другой. Мулат не смог сразу подняться.

Кукла исполняла на тротуаре странный танец. У парня с красной повязкой вокруг головы высокие скулы непримиримо стискивались. Мы сошлись. Увернувшись от него, я сблизился с ним и ратно двинул его по челюсти.

Точно так же я сбил и следующего. Оба лежали без движения, а потом один попытался встать. Удар чуть не оглушил меня, но я успел, резко обернувшись к очередному дюжему нападавшему, влепить встречный. Как-то странно взмахнув руками по-птичьи, нападавший стал падать назад, и упал почти плашмя – меня это очень изумило.

Витамин доблестно дрался с искажённым лицом, губа была рассечена.

Ему достался настоящий верзила, на голову выше его самого, и я поспешил ему на помощь.

В это время на перекрёстке появился, как бы курсируя, рыбный фургон. Он появился снова, уже задним ходом, ожесточённо урча, и, тяжело развернувшись, устремился к нам.

Свет от мощных фар заскользил по стенам. Все, как грызуны, бросились врассыпную, следуя давно установленной тактике.

Тяжело дыша, я схватился за чугунную решётку и перемахнул в ближайший двор. Сдержанно ступая по тротуару, дошёл до каменной стены в глубине двора.

Окна были темны, хозяева спали.

Я подпрыгнул и зацепился за край стены. Он был твёрдый и не осыпался, как другие ограды. Я подтянулся на руках и рывком

взобрался на гребень и, чтобы не маячить на нём, перекинул тело на другую сторону, так же на полусогнутых руках, держа их в напряжении, опустился в следующий двор. Всё было тихо, как во сне. Я двигался по ухоженной дорожке, и мне казалось, что я какой-то ночной дух, вольно перемещающийся

между домами и деревьями.

Кажется, обошлось, подумал я, и услышал негромкое ворчание. Впереди стоял безопасный бульдог на кривых ногах.

Он тоже на своей территории, подумал я, продолжая идти прямо на него, не сбавляя шаг. Он рычал всё грозней и не пятился, а потом увидел куклу и повалился в сторону, на траву. Собак я не боюсь.

Выбрался на улицу я подальше от калитки, где вполне могла быть ловушка, которые рекламируют целыми днями, успокаивая обывателей.

Я стоял на пустыре со старой лестницей. Луна посеребрила плотную кладку. Я коснулся твёрдых, ровных кирпичных рядов.

Ощущение, будто я дух, не покидало меня – так вокруг было тихо, покойно. Безлюдно. Ветер овевал меня.

Возле старой лестницы стоял грузовик Дебоша.

В небе над лестницей повисли низкие звёзды.

Я залез в кабину. Дебош дремал, нежизнеспособно уронив голову на одно плечо.

Пахло ещё не остывшим железом. Мне захотелось курить. Я пошарил по кабине, безе не нашёл и забыл о своём желании. Я редко курю.

Дебош очнулся.

– Что-то случилось? – не сразу спросил он.

– Да нет, ничего, – сказал я. – А у вас как дела?

– Всё нормально. Уже всё, – простодушно сказал он.

– А ты как?

– Съехал с квартиры. Завтра найду новую. То есть сегодня.

– Там плохо было?

– Где?

– На старой квартире.

– А-а... – улыбнулся Дебош. – Что-то я не понял сразу. Конечно, хорошо.

– Смотри, – сказал я шутливо. Дебош регулярно переезжал с одного места на другое. – Скоро сезон.

– Это ерунда. Меня это не беспокоит.

А в самом деле, подумал я, скоро сезон. В городок нахлынут туристы. Все в это время, несмотря на жару, стремятся, поскорее минуя нечистоты ничейной свалки, со столичными гостинцами к чувственному, романтическому побережью.

Жара жарой, но и загар соответствующий. И настроение у всех отменное. Экзотика!

Я вытянул ноги. Кабина была просторная и вместе с тем уютная. Дебош долго, дотошно выбирал себе агрегат и, честное слово, у него были неплохие варианты для той суммы, которой он располагал.

Узрев конечный результат, все наперебой стали выражать своё сочувствие, а новый владелец в нём не нуждался вовсе, он был полностью удовлетворён, не меньше прежнего, не перестававшего удивляться по-своему – спихнуть такой лом с виду задача безнадёжная в мелькании лощёных форм и вездесущих агентов.

Автомобиль же был отличным – мощным и быстроходным. Знатный вездеход. Я отвлёкся.

По улице кто-то бежал. Кто-то напрягался изо всех сил. Это были Витамин и Лагуна.

Горка, которую они одолели, была достаточно крутой. Дождавшись, пока они поравняются с машиной, я открыл дверцу.

– Бегаете? – невозмутимо поинтересовался я.

– Сейчас схлопочешь! – пообещал Лагуна, запыхавшись.

Не сбавляя темпа, они резко свернули и немощно остановились у машины, оглядываясь, глубоко дыша.

– Уже сколько не можем оторваться. Ох, и управляемые же они... – сказал Витамин. – Кстати, вон они.

Рыбный фургон тяжело подымался в гору. Я поменялся с Дебошем местами, о чём он, незаменимый, не сразу догадался.

– Давай, Пик, – сказал Витамин, высовываясь у плеча.

Он никак не мог отдышаться.

Я не спеша повёл машину, не тормозя на поворотах. Полицейские сразу стали отставать.

Витамин переживал так, словно сам был за рулём. Мы перебрасывались короткими фразами.

– На объездную, – хрипло подсказывал Витамин.

Лагуну не было слышно.

Дебош сжался. Ему не впервой было попадать в такие истории не по своей воле, но я всякий раз испытывал к нему сочувствие.

Пикап держался цепко, словно угадывал наше продвижение. Фары надолго скрывались за поворотом и неизменно появлялись снова.

Справа потянулись трущобы. Полиция, как и все, не любила эти места. Безлюдные трущобы все избегают. Именно здесь всех поджидали всякие неожиданности. Мерещилось что-то.

Сейчас они старались отрезать нас от трущоб, как от неведомого резерва, считая, что мы рвёмся туда, но поздно хватились.

Зеленоватая тень вяло скользнула в развалинах. Фургон незамедлительно вильнул и лег набок.

Вскоре грузовик сбавил ход, вскарабкался на объездную трассу. Полицейские разъярённо осознали свою ошибку, испуганно озираясь, пытались поднять свою машину, но я уже вовсю газовал по отличной дороге. По мегафону громогласно требовали остановиться.

Лагуна определённо спал, похрапывая.

Раздались хлопки далёких выстрелов и сразу дикие выкрики. Я знал об этих рикошетах.

– Пригнитесь на всякий случай, – сказал я. – Мало ли... С ума сошли.

Вряд ли они успели толком разглядеть нашу машину, подумал я, втапливая педаль газа.

На полной скорости мы ворвались в санаторий, будоража тихие уснувшие улицы.

На площади мы остановились. Все выбрались из машины.

Лагуна тоже вылез и спросонья осматривался. Он не понимал, где мы находимся.

– Я знаю здесь один популярный шалаш, – сказал Витамин, томно потягиваясь. – Наливки – поэзия! – Дальновидный сердцеед объездил все побережье со своими девицами, пользуясь их машинами. – Сейчас нам нельзя возвращаться. Пошли, Пик?

– Вы идите, – сказал я.

– Что за новости? – удивился Лагуна, сразу проснувшись. Иногда он выражался вполне правильно.

– Ладно, – сказал я. – Увидимся завтра.

Витамин, ничему не удивляясь, взял Лагуну за плечи. Тот был недоволен. Дебош, бросая на меня быстрые взгляды, потянулся за ними. Неторопливо, не переставая ругать меня за некомпанейский характер, орлы удалялись, а я смотрел им вслед, держась за руль обеими руками.

На другой стороне площади маняще горели вывески баров.

Курорт быстро кончился. Я поехал по трассе, разгоняя фарами темноту. Впереди показалась какая-то машина. Я обогнал её и посмотрел в зеркало. Огни быстро отставали и за поворотом пропали.

Я не сбавлял скорость и обогнал подряд ещё несколько машин.

В салоне было очень уютно. Отсвечивали зелёным индикаторы, потрескивал небрежно настроенный приёмник. Временами из него прорывалась приглушённая пульсирующая мелодия, то усиливающаяся, то ослабевающая.

Через какое-то время я остановился и вышел, чтобы немного размяться. Вокруг не было ни души. Смутно виднелись в свете звёзд пологие холмы.

Я прислонился к кузову. За всё это время не проехало ни одной машины. Это удивляло меня. Здесь проходила только одна дорога, и те машины, что я обогнал, должны были уже проехать. Я стал вспоминать – не меньше пяти-шести машин, причём скоростных.

Я решил набраться терпения и обождать. Прошло минут десять. Пустая дорога напоминала застывшую реку. Темнота как будто сгустилась ещё больше.

На широкой трассе было по-прежнему пустынно. Дело было даже не в именно тех машинах. Ночью на центральной трассе Фиаско всегда есть движение. Может, это какая-то случайность.

Но чем больше я размышлял, тем тревожнее становилось на душе. Да и обогнанные машины не давали покоя.

Я поехал дальше. Впереди показалась заправочная станция.

Я свернул на боковую дорогу к её огням и, присмотревшись, вдруг узнал на стоянке одну обогнанную машину, потом, будто наклюнувшуюся, другую, открытую, с тремя женщинами, и за рулём тоже женщина, заметил я, объезжая их по освещённой станции.

Я остановился у свободной колонки и, так как никто не появлялся, сам зашагал к окошкам. И растерянно огляделся.

Все были полностью неподвижны. Я отступил к одной из колонок, напряжённо всматриваясь в неподвижные фигуры.

– Что такое... – сказал я негромко, взявшись за какой-то рычаг. Руки дрожали. Голос тоже. Двинуться с места я не мог, став похожим на окружающих.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я не справился с собой. Из расправившегося шланга ровной струёй текла вода.

Я осторожно заправился и медленно двинулся вдоль стеклянной стенки.

У окошка одна женщина что-то писала, склонившись, другая стояла к ней вполоборота, приоткрыв рот и живописно вздёрнув бровь. Я стоял, затаив дыхание, и всматривался в застывшие лица.

Стоящая женщина была могучей блондинкой средних лет с крутыми бёдрами и скудной грудью.

На тех, что сидели в машинах, как в засаде, я вообще старался не смотреть.

За станцией находился ночной клуб с рестораном для туристов.

У входа виднелись застывшие, как наросты, люди. Изнутри доносилась музыка.

Я остановился перед громадным вышибалой. Он будто врос в землю, скрестив руки на груди.

Его глаза сфокусировались прямо на мне. Я потрогал его. Рука была, как нагретое дерево.

И тут случилось неожиданное. От моего прикосновения верзила, качнувшись, стал падать, прямой, как доска, и вытянулся на ступеньках лицом вниз. Лёжа, он продолжал сохранять вызывающую позу. Одна лицевая сторона. Какой-то кощунственный маскарад.

В холле группками стояли мужчины в дорогих костюмах, расставленные будто для демонстрации мод, и женщины в изысканных туалетах.

У одного из мужчин, красивого, горбоносого, во рту дымилась сигара. На лицах женщин застыли лёгкие улыбки. Одна женщина стояла, запрокинув голову, обнажив в беззвучном смехе зубы и розовые дёсна.

Я прошёл по ресторану, как по музейной зале, вслушиваясь в свои шаги, ни к кому особенно не приближаясь.

Манекены были выполнены очень искусно, и меня иногда пробирало – всё вокруг смотрелось дико, а осязаемая тишина заставляла напрягать нервы.

Окружающие были, как обычные люди, готовые очнуться. Мне была видна ресторанная кухня. От больших кастрюль шёл пар. Колпак с одного повара свалился.

Вот это имитация, в шоке подумал я.

Может, это демонстрационный ресторанный павильон? Подумав об этом, я вдруг захотел есть и сел за первый попавшийся столик, потом, спохватившись, что меня никто не обслужит, нашёл место, где официант только что выполнил заказ – на столике за колонной дымился нетронутый ужин.

Он источал дразнящий аромат. Есть ещё не начали. Девушка усаживалась, подбирая платье, глядя снизу вверх на своего спутника – усатого, как таракан, мужчину с плотно поджатыми губами. Он делал вид, что отодвигает стул. Девушка была в голубом. Шея открыта, на щеках румянец. В конце концов, девушка была симпатичной. Я скользнул взглядом по её фигуре, округлым бёдрам. Но спутника она себе выбрала неподходящего. Скорее всего, это её родственник.

Я, нарушив композицию, пододвинул к себе вполне качественное бесхозное жаркое, заодно беспардонно увёл у усача салат и стал есть, поглядывая между делом на соседние столики, в спину уходящему официанту. Я наполнил бокал, подумал, плеснул и девушке.

– Голубушка! – обратился я, стараясь держаться, как можно естественнее, – составьте мне компанию. Не стесняйтесь, прошу вас! Ваше здоровье!

От звуков своего голоса я замер, потом перевёл дыхание и выпил. Мне попался лёгкий сок. По бутылке видно, что дорогущий.