Текст книги "Наполовину друг"

Автор книги: Юрий Мори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

«В нашем деле не может быть друзей наполовину. Друг наполовину – это всегда наполовину враг»

«Трудно быть богом»

Аркадий и Борис Стругацкие

Пусть он в связке в одной с тобой –

Там поймешь, кто такой.

«Песня о друге»

Владимир Высоцкий

Кончики пальцев пощипывало, словно он окунул их в кислоту. Человек поднёс к глазам одну руку, потом вторую. Нет, никаких следов, даже не покраснели. Обычные пальцы человека, привыкшего держать оружие. С мозолями, с тонкими линиями шрамов от заживших порезов и пятнышками ожогов. Жизнь была не очень благосклонна к его рукам.

Всё как всегда. Всё как…

– Болит? – спросил кто-то. – Не волнуйся. Это пройдёт.

– Я… Нет. Дайте воды.

– Кружка на столе справа. Не сшиби на пол, с координацией у тебя сейчас плохо.

Человек кивнул. Человек нащупал кружку – со зрением тоже творилась ерунда. Он то видел ясно и чётко стену напротив, то не мог разглядеть стол перед носом. Казалось, что некто включает и выключает старинный, довоенный ещё фонарик, выхватывая световым пятном детали комнаты и тут же пряча их в чёрный бархат темноты.

Вода оказалась тёплой. Человек держал кружку двумя руками – чтобы уж наверняка – и пил, пил, жадно, проливая на подбородок. Одна струйка скользнула по щетине, вздрогнула на кадыке и прошмыгнула под рубашку.

Человек вздрогнул, но продолжал пить.

– Ты ничего не вспомнишь потом. Это и не важно: приказ на подчинение останется. Ты наш слуга. Ты – наш раб.

Человек кивнул и снова пролил воду.

– Именем Святой Седмицы нарекаю тебя… ха! Ну пусть будет агент Ева.

Смешок был невесёлым, будто голос просто имитировал эмоции, не ощущая на самом деле ничего. Вообще ничего.

– Почему – Ева? – тусклым голосом спросил человек.

– Сожрёшь нужное нам яблоко. – Голос откровенно издевался. – В подходящий момент. Вторая инквизиция тем и сильна, что использует всех. Всегда. Впрок. Даже такую шваль как ты.

Человек поставил пустую кружку на место. Сейчас он видел стол, но никак не мог рассмотреть говорящего. В глазах вспыхивали и гасли яркие пятна, расплываясь, убегая куда-то в стороны.

– Почему женское имя? – уточнил он.

– Да какая разница, – брезгливо ответил голос. – Я так хочу. Запомни кодовую фразу. Ты её уже не забудешь, но лучше впечатать приказ поглубже. В самую подкорку. Подкованными сапогами, это всегда действенно.

– Что такое подкорка?

– То, что у тебя в башке. Не мешай. Итак, безусловное подчинение при словах…

Дальше раздался звон. Размеренные механические удары, словно кто-то или что-то колотило по обрезку рельса на столбе, созывая жителей.

Пожар?

Враги?

И то, и другое?..

От звона трещала голова, пятна перед глазами закружились в безумном хороводе. Мучительно хотелось ещё воды. Ещё. Целую реку. Стать ущельем на пути бурного потока, в который по воле причудливой природы свернуло русло, и пить, пить.

Он знал, что запомнил фразу. Она горела в памяти, буква за буквой, как надписи на стене Валтасара. И когда-нибудь её произнесут вслух, напрочь непонятную и от того ещё более страшную. Он будет убивать друзей, он будет спасать врагов, он отдаст всю кровь, каплю за каплей, за того, кто не стоит и плевка на асфальте.

И не сможет ничего сделать.

Или нет?

Или да.

Или – как повезёт.

Человек поднялся из-за стола и, тяжело переставляя ноги, пошёл к выходу.

Обладатель голоса, которого человек так и не рассмотрел, смотрел ему в спину равнодушными глазами. Инквизиции нужны даже такие. Иногда – особенно такие. Грязные. Необразованные. Тля человеческая и падаль земная. Иногда именно они важнее напыщенного Конклава, сильнее оружия, страшнее зверей.

– Деньги и… то, что я обещал тебе выдадут перед уходом, – сказал он. – Используй. Там всё просто.

Человек вздрогнул, но не остановился и не обернулся. Так и прошагал механической игрушкой до двери, вышел и очень аккуратно закрыл за собой. Один из солдат невидимой армии, один из инструментов влияния.

Знать бы ещё, на что именно…

1. Табуретка

Едко воняло мочой.

Запах был хоть и привычным – с рождения нюхал, куда деваться, но глаза резал исправно. Ветер дул со стороны мастерской, приходилось терпеть. Да-да, моча, квасцы, немного тухлятины и острый аромат неведомой химии, которую отец разводил в чанах уже на финальной стадии обработки кожи. Жирование, дубление, окраска.

Нужная работа. Нужная.

Но больно уж вонючая, на всех этапах. Деньги только не пахнут, когда очередной караван увозит через Полосу возок-другой первоклассных кож в Венецк, тамошним сапожникам и скорнякам.

Вран вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза, вполголоса ругнулся и снова склонился над табуреткой. Проклятая мебель, сработанная ещё в дедовские былинные времена, требовала ремонта. Так отец и сказал, вручив утром малый молот и десяток самодельных кованых гвоздей:

– Если больше ни к чему не способен, сына, чини табурет. Закончишь – покажешь.

Куда деваться? Вран второй час колдовал над несложной конструкцией. Сидение, четыре ножки и столько же распорок. Для прочности. Под отцовым весом вчера вся эта хреновина разъехалась, едва не уронив восьмипудовое тело на пол. Мачеха причитала, Жданка смеялась втихомолку, а они с Климом сразу поняли – чинить кому-то из них. У отца хлопот с кожами хватает, не до мелких домашних дел. Мачеха с сестрой тоже заняты: и огород, и скотина, и на стол подать…

Вран примерился и вогнал гвоздь в ножку сбоку. Опять неудачно: не попав в распорку, острый кончик расщепил дерево и вышел вбок. Опять подцепить, дёрнуть, вытащить. Парню хотелось плакать – таких дырок на ножках уже с десяток, не табуретка, а сыр какой-то!

На порог избы вышла мачеха, грузная, не по возрасту седая – прячет-прячет пряди под платком, а всё равно вон торчат. Светлые с совсем белыми прожилками.

Она приложила ладонь ко лбу, спасаясь от яркого солнца, осмотрела двор. Задержала взгляд на Вране, поджала мясистые губы. Недовольна… Ещё бы: её дети-то толковые, рукастые. Клим отцу первый помощник, да и Жданка молодец. А вот он, Вран, так… Не пришей к ушам портянки.

Гнилая кровь. Мачеха отцу так и говорит, когда думает, что Вран не слышит.

– Что, Арсений, – поинтересовалась она. – Никак?

Как же он ненавидел своё имя… Кто так назвал? Зачем?! Уж лучше Вран – прозвище куда точнее: худой, высокий, с шапкой чёрных – в покойную мать, говорят, – волос, с торчащим острым носом. Чистый воронёнок. А то – Арсений… Сенька же. По которому шапка.

– Получится, – стараясь говорить уверенно, буркнул он. – Всё получится.

Выдернул клещами косо пошедший гвоздь и едва не свалился назад с чурбака от рывка. Сильный ёжик, сильный… Но лёгкий.

– Ну-ну, – сообщила мачеха и ушла в дом, скрипнув дверью. Уверенности в голосе у неё не было ни капли.

Он и сам уже не знал, что делать с этой чёртовой табуреткой. Отложить бы в сторонку, спрятать инструмент и гвозди, и на реку с Антохой и – если повезёт – с Милкой. Но нельзя! Отцу что ж теперь, на полу сидеть?

Вран засопел от обиды на себя, на слабые руки, но снова прицелился молотком, держа гвоздь двумя пальцами. Получится. Всё равно получится.

– Руку отшибёшь! – заявил через забор Антоха. – Не бей сразу сильно.

Друг перемахнул невысокий плетень, будто и не заметив преграды, и подошёл к Врану:

– Отец велел?

– Нет, я сам решил развлечься, блин! Дай, думаю, по табуретке постучу с утра пораньше и перед обедом. Чтоб аппетит был!

Антон шмыгнул носом:

– Да ладно тебе. Не залупайся. Помочь?

– Сам…

– А на речку как же? Договаривались ведь. И Милка уже ждёт, я спрашивал. И дядька решил с нами пойти.

Вран так и замер с приподнятым молотком в руке. Мила – это отлично. А ещё лучше Антошкин дядя, третий день как приехал, а уже сколько всего рассказал! Интересная у них, наёмников, жизнь, не то, что здесь в Излучье. Пусть даже половину придумал – про мутантов там, про пузыри летающие, – а всё равно. Круто живут где-то там, за Полосой.

Не чета сонной лесной деревеньке.

Антоха так и стоял над ним, улыбался. Потом присел рядом, потеснив на чурбаке Врана, забрал молоток и гвозди. Всё молча, не переставая скалиться. Несколькими точными ударами вогнал короткие кованые железки в ножки с боков, намертво сцепив распорки. Поставил на ножки, положил сверху сидение, прибил и его. Одним движением подскочил с чурбака, уселся на готовое изделие, покачался.

Ни скрипа. На века теперь.

Вран ещё больше расстроился. Вот как так, а? За три минуты…

– Иди, мачехе отдай, – хмыкнул друг. – И на речку пошли, потом уже самая жара.

– Отец велел ему показать… – протянул Вран.

– Да хоть князю в подарок отправь, мне-то что? – засмеялся Антоха. – Сделано на совесть. Фирма, так сказать, гарантирует.

– Кстати, а фирма – это что?

– А хрен его знает. Что-то старое, довоенное. Как табуретка. Но гарантирует по любому.

И обидеться бы, да никак. Молодец Антон. А у него, Врана, точно руки из задницы растут, не шутил отец. Гнилая кровь… Зато он все книги у травника Игнатия прочитал, не только букварь, как… некоторые. Но букварём гвозди не забить, так что – у всех свои недостатки.

Зато Милка – его девушка, а не рукастого друга.

– Ладно, Вран, не дуйся! Тащи товар бате, мы на улице подождём.

В мастерской запах был и вовсе нестерпимый. Стараясь не дышать, Вран сунул отцу под нос починенную табуретку. Тот взял, отошёл в сторону от стола с засоленной шкурой, хмыкнул что-то, пригладил бороду и с размаху уселся.

– Держит, – прогудел кожевенник. – Молодец!

– Я тогда на речку? – спросил Вран.

В мастерскую заглянул Клим, в похожем на отцовский фартуке, чтобы не прожечь одежду случайными каплями растворов для кож. Услышал последнюю фразу, ухмыльнулся, но промолчал. Отец кивнул и встал:

– Ну, давай. Дозволяю.

Брат снова скрылся из вида. Они с отцом и фигурами похожи, не только одеждой – оба крепкие, низкорослые, уверенно стоящие на кривых коротких ногах. Только бороды у Клима пока не было, молод ещё.

– Спасибо, отец!

Вран отдал молоток, повернулся и побежал. Ждут же, да и отец в любой момент мог передумать. Хлебнул воды на кухне, доложил мачехе о разрешении и накинул кепку. Без головного убора в деревне и появляться неприлично, как голый.

Такая уж традиция. Тут куда ни плюнь – одни традиции.

Во дворе столкнулся со Жданкой. Сестра волокла из свинарника пустые вёдра из-под корма, показала ему язык. Вран рассмеялся и выскочил на улицу, поднимая босыми ногами пыль. Настроение было отличное, всегда бы так, но в душе засела крючком мысль: чужая похвала ему досталась. Чужая.

Не ему предназначенная.

Но Вран всё равно был счастлив. Он любил сейчас всех, весь мир, и солнце, яркое, по-июльски жгучее, улыбалось ему в ответ с голубого неба. Даже Полоса, за которой и была дорога в недоступный без Проводника Венецк и дальше, дальше, казалась сейчас безобидным белесым маревом. Подумаешь, вытянутая вверх и в стороны стена тумана!

Ничего в ней страшного и нет.

– Курей не подави! – рявкнула из-за забора соседская бабка Зинаида, но даже это не испортило ему настроения. Вран рассмеялся, но свернул, чтобы и правда не растоптать пару несушек, уютно сидящих в пыли прямо посреди улочки. Мелькали заборы, калитки, гаражные ворота, висящие на столбиках горшки и старинные кастрюли, свисали тяжёлые ветви яблок – вот бы сорвать, да своих девать некуда.

За поворотом был дом травника Игнатия, потом его же сараи, огород, и – спуск к реке. Вон уже видно серебристую полоску Дебрянки, змеёй блестящую на солнце, а вон на дороге Антоха, Милка и хмурый Антонов дядька, отзывающийся на имя Санчо.

Жизнь прекрасна. И чёрт с ней, с табуреткой, если очень нужно будет – и сам справится. Потом. Когда-нибудь потом.

– Чего несёшься? Опаздываешь куда? – рассмеялся Антон. – Пошли уже спокойно.

Вран поцеловал Милу, конечно, мельком, в щёку – большее на людях неприлично, традиция! Пожал руку Санчо. Тот буркнул что-то, невысокий, но жилистый, крепкий, с красным обветренным лицом. Явно не привык жить под крышей, всё на воздухе.

Служба такая, он уже рассказывал.

Мужик как мужик, только глаза настороженные всегда, оценивающие. И жёлтые они у него, как у волка. Вот волков Вран не в книжках видел, сам, когда охотники приносили убитых. Только у зверей взгляд уже мёртвый, остановившийся, а у наёмника вполне себе живой.

На плече Санчо, поверх фабричной, старой работы рубашки, висела сумка. Сколько Вран его видел, он, похоже, не расставался с ней никогда. Иногда там нечто позвякивало металлом, но приглушённо. Инструменты какие-то, что ли.

– На рыбалку когда? – осведомился Санчо чуть позже.

Это был ещё один плюс Врана – кто мышцами берёт, а кто умом и удачей. Он всегда ловил больше других, это известное дело. Да и напарники без улова не возвращались: и места знал, и всякие рыбьи ухватки. В стоящей у реки деревушке, в окружении лесов, уметь рыбачить – великое дело.

– А вот завтра с утра и пойдем! – глянув на небо и прикинув, что с ветром, ответил Вран. – Погода не поменяется, можно.

– Опять без меня? – влезла Милка.

– Прости… Но мужское же дело, сама понимаешь.

И это была традиция, одна из многих. Женщина на рыбалке – к полной неудаче. Она бы ещё на охоту попросилась.

– Да понимаю… – Мила недовольно подала плечами, явно копируя жест кого-то из взрослых. Вран шагал с ней рядом, с гордостью посматривая на подругу. Простенький сарафан скрывал под собой… О, там было чему скрываться! Он проверял: масса интересных мест у Милки, и выпуклости очень даже, и впадины.

До свадьбы всем всё было можно, тоже традиция, главное, соблюдать внешние приличия. Это потом жена да убоится мужа. Хотя иногда и наоборот.

– Ну а чего спрашиваешь, если понимаешь? Втроём пойдём.

– Сюда же? – не утерпел Антон. – На пляж?

– Тоха… Учу-учу тебя, а толку ноль. За реку пойдём, на Большую поляну. Даже дальше, к горелому дубу. Вот там самый клёв, а на пляже ты только селявок поймаешь.

– …или триппер! – хохотнул Санчо.

Вот всегда он так. Юморок у наёмников разнообразием явно не отличался: бабы да выпивка. Вот триппер ещё в тему.

– Или так, – подтвердил Вран, стараясь держаться солидно, по-взрослому. Милка в шутку ткнула его кулаком в бок.

Дорога плавно повернула вправо, давно заросшая, неезженая. Осенью сюда наведываются за дровами к лесу на этом берегу, а сейчас, летом, только если купаться кто пойдёт. Коров на водопой гоняют левее, где спуск к воде удобный.

Луг по обе стороны дорожки пожелтел, выгорел на солнце. Сено тоже не здесь заготавливать удобно. Пахло горячей землёй, травами и совсем чуть-чуть – близкой речкой. Уже нет запахов отцовской химии, вообще, ничего человеческого: вечным пахло, из глубины веков.

Дикие, в общем, места.

– А у вас чицы летают? – неожиданно спросил Санчо.

– Бывает. Но редко, конечно, – ответил ему племянник. – А ты чего вдруг спросил?

– Да так. Слухи о них разные.

– У тебя что ни спроси, обо всём байки какие-то есть. Ну, там, в других районах.

– Осколках, – поправил его дядька. – Никто не говорит «районы», это слово про другое. Каждая отдельная часть земли, окружённая Полосами – осколок. Учись, племяш.

Вран удивился. Нет, не самому слову, он такое слышал от караванщиков, а определению.

– А что, наш райо… осколок со всех сторон окружён Полосами? Вроде только одна, вот которую видно.

– Ну да, сказанул! Остальные далеко просто, но они есть. Вся земля ими порублена на части. Везде.

Дорожка свернула ещё раз и теперь уже по прямой спускалась к манящей воде. Стали видны кусты на этом берегу, пара общественных лодок, лес за неширокой полоской воды. И пляж – пятачок рыжевато-серого речного песка.

– Я всё спросить хотел… – начал Вран. – Можно?

– Можно Милку вон за ляжку, – хохотнул Санчо. – Конкретней давай. Хотел – спрашивай.

Мила возмутилась было, но Вран взял подругу за руку, успокоил.

– Чего ты в сумке носишь постоянно, а? Даже на пляж.

На «ты» они были с первых минут знакомства, Санчо сразу сказал, что он мужик простой. Хотя и не бывал в родном Излучье лет десять, это не повод ему выкать. Даже пацанам вдвое младше.

– Никому не скажете? – прищурившись, спросил наёмник. Обернулся по сторонам, словно ища неведомых шпионов. Получилось забавно. – Да здесь и некому. Автомат у меня там. И два магазина патронов.

Вран приоткрыл рот. Он знал, что так выглядит глупо, Милка сто раз говорила, но от удивления не удержался.

– Так он же это… Ну, длинный. Я в книжках видел.

– А баб там голых не видел? Хотя да, тебе и так хорошо… Они, пацан – не бабы, автоматы, – разборные. Так что не верь книжкам, там не вся правда.

Антоха расхохотался, потом ловко шагнул ближе и указательным пальцем снизу захлопнул приоткрытый рот друга. Аж щёлкнули челюсти.

– Чица влетит, закрой варежку!

Вран даже не обиделся. Переваривал информацию как мог, усваивал. Он всегда был любопытен, только вот о родном Излучье, реке и обоих лесах – ближнем и большом и так знал всё, что можно. А за Полосой он не бывал: Проводник брал дорого, опять же, переход туда и обратно – умножай на два. Вот и сидел со своим пытливым умом, как в клетке.

– А покажешь, как собирать?

– Да легко. Но не сейчас.

Санчо поправил сумку и ускорил шаг. Тоже купаться хочет или разговор неприятен? Так и не поймёшь сходу.

На берегу было хорошо. Лёгкий ветерок, серебристая чешуя ряби. Милка сразу разделась: под сарафаном обнаружилась тонкая рубаха до колен, в таких и купалось местное женское население. Купальники Вран тоже видел в книгах, были раньше такие цветастые, узкие, но шить их в Излучье некому, да и блажь.

Вряд ли духи одобрят.

Разделась и нырнула в воду, не дожидаясь остальных. Вран с Антоном скинули штаны и рубахи, побежали следом, а Санчо степенно раздевался, медленно расстегивая пуговицы на рубашке. Показалась могучая грудь, заросшая густым тёмным волосом и бугры мышц на руках. Крепок дядя…

Вран уже из воды глянул на него: по животу, переходя на левый бок наёмника, вился старый шрам, толстый, похожий на случайно приклеенный обрывок верёвки. Недурно ему когда-то досталось.

Потом Санчо наклонился, аккуратно укладывая одежду поверх сумки, на спине блеснула сетка давно заживших побоев. Это уже плетью, Вран видел такие отметины у отца. Княжеские люди так карали за всё подряд, вот и кожевеннику отвесили пару десятков когда-то.

На плече Санчо, неразличимая из-за расстояния, синела разлапистая татуировка. В общем, видно, пожил мужик, постранствовал, повоевал.

– Антон, – негромко спросил Вран у как раз вынырнувшего из воды друга. – А он вообще зачем приехал?

– Дядька-то? Да хрен его знает. Отец и то еле признал, двенадцать лет не видел. Говорит, отдохнуть на родине. А там – кто его разберёт. Зато бабке полегчало сразу, заметил? Как он приехал, на следующий день отпустила её болезнь. Отец уж и в Венецк ездил, лекарство искал, и травника замучил вопросами, но толку не было. А дядька – вот так… Будто лекарь какой.

– Понятно… – протянул Вран и нырнул сам.

Решительно никакой ясности друг не добавил, но на то человеку и язык – расспросит позже. Будут ещё поводы. Антонова бабка действительно была при смерти, а вчера – сам видел – в огороде возилась шустрее молодой.

Вода была прозрачная, ничуть не взбаламученная ими тремя, да и промелькнувшим справа телом Санчо. Короткие водоросли на дне лениво шевелились на небыстром течении, стайка совсем мелких рыбёшек отскочила подальше от купальщиков и снова собралась в шар, кружась над одной им ведомой точкой дна. И тишина там, под водой.

– Уф! – вынырнув, заявил мирозданию Вран. Оно откликнулось тихим смехом Милки – вон голова торчит из воды неподалёку. Потом медленно и беззвучно всплыл Санчо, открыл глаза как удивлённая чем-то рыба. Сом, судя по размерам.

– А племяш где? – осведомился он ворчливо.

– Да вон он, кости греет на берегу! – откликнулась Милка. Наёмник прикрыл глаза – понял, мол – и направился туда же, на горячий песок.

– А не устроить ли нам… – шутливо спросил Вран, но не договорил. Подруга фыркнула, подняв фонтанчик воды, и резко ответила:

– Охренел? Скоро на площади меня етить будешь?! Люди кругом.

Ну нет так нет. Широко зачерпнув воду, Вран запустил в Милу длинную волну, а сам погрёб к берегу. Права она. Надо берега видеть, хотя, конечно, в длинных, по колено, трусах, прилипших к ногам, горячо потяжелело. Потом, всё потом.

Целая жизнь впереди, им всё же по шестнадцать лет, а не по сто.

Так и доплыл до самой кромки воды, не вставая. Там улёгся на песок, не показывая, что за желания его обуревали. Впрочем, Антон, поросёнок, скалился во весь рот, видимо, поняв, почему друг не встаёт.

– Кончай прятаться, давай пожрём! – наконец крикнул он Врану. – Накупались, пора бы.

Милка в облепившей стройную фигуру с мощным бюстом рубахе уже суетилась возле прихваченной из дома корзинки: там и сало, и хлеб ломтями, и кулёк соли завалялся. Не говоря уж о ядрёных луковицах, про которые слава на всё Излучье шла добрая, кривых, но отменно вкусных огурцах с желтыми ошмётками листьев на конце, и пучке петрушки.

Что ещё нужно после прогулки и купания? Нет, ну кое-что не помешало бы – Вран глянул на Милку и отвернулся, пока опять трусы не топорщатся. Как голая она в своей рубахе в облипку, зато все приличия соблюдены. Вроде как.

Последней из корзинки, заставив резко оживиться Санчо, показалась небольшая бутылка, тёмного стекла, с давно смытой этикеткой, но полная почти под горло непрозрачной белой жидкостью.

– Чемеркес, клянусь портянками Трода! – громко рявкнул наёмник. – Нет, это не для женских лапок. Давай-ка его сюда, юница. Чарки какие есть?

Чашки были уже современные, грубо слепленные из обожжённой после глины, с примитивным орнаментом по краю. Не всё же довоенной посудой баловаться, можно и так.

Воткнув все четыре в песок, Санчо аккуратно свернул крышку, нюхнул из горлышка и остался доволен. Слегка взболтал бутылку и разлил, но не вровень: себе, считай, полную, Милке – на донышко, а обоим парням по половинке.

– Ну что, Сеня, за рыбалку завтрашнюю?

Вран едва не разлил самогон, но удержал чашку. Геройский, практически, поступок.

– Санчо… Меня зовут Вран. Только так – Вран. Вот так и зови. По-жа-луй-ста.

В глазах наёмника промелькнуло странное выражение: насмешка пополам с удивлением и… Да пожалуй, что уважение. Видимо, было что-то в тоне парня, хоть под конец и пустившего петуха, сорвавшись на фальцет, заслуживающее того.

– Не кипятись. Вран так Вран, мне-то что.

Он оглянулся на начавшего смеяться Антона, прижёг его на месте взглядом.

– Зря, племяш, ржёшь. Человека уважать надо, а имя, которым он себя называет – тем более. Убить можно, даже нужно иной раз. А уважать – всё одно нужно.

Племяш поперхнулся и затих.

– За завтрашнюю рыбалку, пацаны и Мила! Хорошо будет, прямо чувствую. Согласен… Вран?

Тот кивнул, неловко чокнулся с Санчо и друзьями и опрокинул в рот чашку. Самогон обжёг его изнутри, стёк огненным комом вниз.

Никто и никогда больше не называл его Сеней или Арсением, так уж вышло.

– Закусывай, – невнятно сказал наёмник, грызя луковицу крепкими жёлтыми зубами как яблоко: сбоку. – Окосеешь с непривычки. Да и жарко сегодня.

Так до вечера и провели время.

То по чуть-чуть выпивки – Милке и этого хватило, сама начала обжигать Врана голодным взглядом, то в речке, то развалясь на песке, греясь и загорая. Солнце медленно катилось на край неба, подсвечивая теперь Полосу алым, словно вонзившийся в землю гигантских размеров клинок, обагрённый кровью.

От Дебрянки начало тянуть прохладой, самогон кончился, сало с хлебом тоже, а последние ветки петрушки хозяйственно дожевал Санчо, лениво рассказывая при этом о каких-то неведомых людях, местах, боях и победах. Всё это звучало расслабленно и оторвано от жизни, будто некая бесконечная сказка. Татуировку дал рассмотреть – волчья морда с оскаленной пастью, за ней мечи перекрещенные, а внизу две большие буквы. В и О. Странные какие-то, угловатые, но это и объяснять не надо. Вольные отряды. У них эти наколки заместо документов, если кто чужой себе набьёт – руку рубят. Заслужить такое надо.

Начали замерзать. Пришлось одеваться и так же лениво, медленно идти на холм, в Излучье, вяло подначивая друг друга по поводу и без.

– Крепкий ты духом, парень. Со стержнем, я сразу понял, – пропустив вперед весело болтающих племянника и Милу, сказал Врану наёмник. – Не думал, чем по жизни заняться?

Тот тряхнул головой, едва не уронив в пыль кепку. Крепкий всё-таки самогон у Милки, вон как повело. Да и Санчо явно не трезвый.

– Учиться хочу. Но… Отец денег не даст, говорит: блажь. А к кожам я не приспособлен, сил мало, а желания совсем нет. Так и живу, не пойми как.

– Потому и не понимаешь, что не твоя это жизнь. Чужая. Так люди и спиваются… – Санчо махнул рукой, отчего в сумке снова звякнули детали автомата. Если не соврал, конечно. – Слушай, Вран! А может в наёмники? Я тебя в молодые возьму смело. Сил наберёшься, там это быстро.

– Я бы пошёл, – с пьяноватой бравадой, которой сразу и застеснялся, ответил парень. Громко сказал, идущий впереди Антоха даже оглянулся. – Но это у отца спросить надо, конечно… Я-то что. Я пока не решаю.

А в Излучье, несмотря на сумерки, было оживлённо. На торговой площади – не как в городах, конечно, маленькой, просто утоптанном пятачке земли, которым и кончалась дорога из-за Полосы, стояли подводы каравана.

Странно как-то. Даже Санчо, который в этих деревенских делах если и разбирался когда-то, но забыл, напрягся. Четыре телеги, но без товаров, только на одной мешки какие-то, а так – только люди. Человек пятнадцать в коричневых одинаковых… рясах не рясах, накидках, скорее. И сидят, не слезают, ноги свесили и посматривают на довольных внезапным развлечением деревенских. Пацанов только отгоняют, чтобы не лезли, а так – сидят.

Проводник – или предводитель, не поймёшь сразу, – в синей рясе стоял поодаль и о чём-то говорил со старостой. Показал ему некий значок, висящий под рясой на цепочке, и сразу спрятал. Староста кивнул. Он по случаю гостей был наряжен в кафтан, на груди болталась медная бляха на цепи с княжеской короной и выбитыми буквами «Излучье». Староста её и надевал только так: по праздникам, или когда начальство из Венецка прибывало. Рядом с ними тёрся ещё один приезжий, молодой, чернявый, одетый как обычный городской: никакой рясы, штаны да рубашка. Водил горбатым носом по сторонам, посмеивался.

Старшие явно договорились, пожали руки, потом проводник пошёл к подводам, староста повернулся к своим людям и зычно объявил:

– Чего сбежались? Расходимся. Торга не будет, не купцы. Разбойников оне ловят, но дальше, завтра уедут. У нас-то это… нету здесь разбойников. Все послушные воле княжеской.

Санчо между тем не уходил, внимательно, хоть и издали рассматривая неожиданных гостей. Рука вон ремень сумки стиснула, даже пальцы побелели. Вран стоял рядом.

– Не нравятся они мне, парень. Инквизиция это. – Наконец тихо сказал наёмник. – Вроде одни послушники, кроме командира, но тревожно как-то.

– Тебе-то что? В розыске, что ли?

– Не-а. У меня всё чисто. Но они тут ничего не забыли, больно уж дыра глухая. А разбойников скорее нашего брата бы послали ловить, вольный отряд. Странно это всё. Ладно, хрен с ними, не по наши души. Ты скажи, когда завтра выходим?

– Часа в четыре, как светать начнёт, – Вран последний раз глянул на странный караван и отвернулся. – Тоха, с тебя наживка. Червей сейчас накопай, пока не стемнело. Я снасти возьму. А ты, Санчо, с едой что-нибудь придумай. Я из дома не смогу, отец заругает.

На том и разошлись, напоследок Вран жарко обнялся с Милкой, шепнул, что попробует прийти через пару часов. Девушка прильнула к нему, поцеловала и отошла в сторону – дюже бабка Зинаида на неё глядела неодобрительно. Тоже здесь крутилась, старая карга.

Староста важно потопал к дому в сопровождении проводника – или это всё-таки начальник отряда? Обсуждали что-то.

А вот дома всё хорошее настроение у Врана кончилось.

– Что ж ты брехло такое, сына? – грозно поинтересовался отец. – Мать вон видела, не сам чинил табурет, не сам. Антошка-оголец помогал. Мало что ты криворукий и бессмысленный, таки ещё и врёшь родителю!

Он сидел посреди горницы на той самой табуретке, выпивший после тяжёлого дня, злой. Всклокоченная борода торчала вперёд словно часть диковинного шлема – верха нет, а нижнее забрало вот оно. Лохматое, чёрное.

Вран молчал. А что сказать – мачеха заложила со всеми потрохами. Теперь наказание.

– Оставляю без ужина! – важно сказал отец и вытер рукавом губы. – И под замок. На два дня под замок, щенок брехливый.

Свидание с Милкой быстро превращалось в дым.

– Отец, мы завтра за рыбой хотели… И мне ещё Санчо, дядька Антона, предложил в наёмники пойти. Мол, сам обучит, воспитает…

Отец гаркнул так, что спрятавшаяся было в спальне мачеха выскочила на крик:

– Он за тебя, дурака, получит пару серебряных и всё! Работа такая – деревенских дураков искать, мясо пушечное, покойников готовых! Под замок. Два дня, понял? Я – кожевенник, и ты таким будешь. Руки обломаю, но будешь. И никакой рыбалки, пока не уедет этот ваш… Запрещаю!!!

На последнее слово даже Жданка высунулась из своей светёлки. Наверное, стены дрожали или с полок что упало от воплей.

– Клим! Запри его в сарае. Воды только дай и ведро поганое, а то уделает там всё.

Брат отвёл Врана в сарай, принёс всё, что велел отец и подмигнул напоследок:

– Проспится – забудет, но сейчас проверить может прийти. Во сколько идёте?

Рыбу Клим любил даже больше мяса, а ловить толком не умел. Некогда ему.

– В четыре. Сети с удочками притащи сразу, начну искать – нашумлю.

– Добро. Принесу. Но с отцом потом сам разбирайся.

– Да понятно…