Текст книги "Полвека охоты на тигров"

Автор книги: Юрий Янковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Но вернусь к своему рассказу. Утро выдалось вновь ясное и не очень холодное. Дул сильный северный ветер, и как будто бы все способствовало успеху. Мои вчерашние спутники, Быков и Шонгин, вновь изъявили желание сопутствовать мне на охоту, и таким образом нас собралось четверо. Так как мы не знали, далеко ли за ночь ушел барс, решено было поседлать коней и ехать верхом, чтобы постараться во что бы то ни стало догнать зверя по следу, а потом уже начать на него охоту, в зависимости от обстановки. Собак, конечно, взяли с собой. Ввиду того, что накануне барс был оставлен фактически на большом мысу, окруженном с трех сторон морем, мы решили пересечь перешеек этого мыса и найти выходной след, и дальше следовать по нему. Однако, проехав, мы выходного следа не обнаружили, из чего явствовало, что барс остался где-то в районе, покинутом нами накануне, и не старался уйти. Это говорило о том, что рана оказалась более серьезной, чем я думал, а скалы Красного утеса казалось служили своей недоступностью прекрасным прикрытием для зверя. Повернув в сторону мыса, мы разделились, чтобы быстрее найти след. Я и Трусов поехали по хребту над Красным утесом и отделяющим этот утес от дубового сивера, а других охотников отправили по середине сивера попытаться, если им удастся, пересечь след. Кроме того, если бы барс все еще оставался на сивере, он, будучи вспугнут Быковым и Шотиным, попытается перебежать обратно под Красный утес и набежит на нас.

Собаки шли с нами. Я ехал впереди, держа в руках наготове маузер, Трусов ехал вторым, а сзади него бежали собаки. Так мы проехали версты две, миновав Красный утес и вчерашний след барса, по которому мы вчера вышли, и приближались уже к скале на хребте Великаньи уступы (это отдельные скалы), но обратного следа не пересекли. Было ясно, что барс оставался где-то между нами и охотниками, ехавшими по сиверу слева от нас. С ними мы должны были встретиться за Великаньими уступами.

Поднимаясь на очередной холмик, я совершенно неожиданно для себя увидел в сорока шагах от себя бегущего через холмик барса, который был потревожен нашими охотниками в сиверу и по оврагу поднялся на наш хребет, чтобы вновь скрыться в скалы Красного утеса. Он не видел меня и поэтому, не торопясь, поднимался на ближайший по нашему пути холм. Ветер дул от него. Я оттянул назад лошадь, спрыгнул с седла и выскочил вперед на горку. Барс был всего лишь в 60 шагах от меня. Место было гладким, и зверь весь был на виду. Выделив ему в спину между лопаток, я выстрелил, и раненый зверь стремглав метнулся вправо под Великаньи утесы и скрылся под обрыв. В этот момент Трусов пустил ему вслед заряд картечи. Взбудораженные собаки в азарте буквально кубарем покатились под скалу догонять тяжело раненого барса, но из-за крутизны мы не могли спуститься за ними. Привязав лошадей к деревьям, мы выскочили вновь на хребет и через несколько минут услыхали впереди за скалами ожесточенный лай. Мы бросились по гребню горы, пробежали шагов 300 и, выйдя на край Великаньего уступа, увидели под нами, шагах в сорока, сидящего на снегу раненого барса. Собаки стояли по обе стороны его и лаяли. Увидя нас, они усилили свой лай.

Перед нами была редкая картина. Барс сидел на белой снежной полянке, Барсик и Буян старались его укусить, и тогда он по очереди поворачивался то в ту, то в другую сторону. Сидя на скале, мы были в полной безопасности и могли даже разглядеть глаза зверя. Через несколько минут на собачий лай прибежали наши спутники и тоже стали любоваться редкой картиной. Охотники в азарте все время порывались выстрелить в барса, но я их останавливал, чтобы лучше запечатлеть эту картину. Мне было ясно, что зверь не уйдет, так как при малейшей попытке к бегству я мог его пристрелить. Однако постепенно собаки стали наглее, а барс старался схватить то одну, то другую. Хотя собаки были и опытные и удачно нападали, и отскакивали от зверя, все же злоупотреблять этим стало рискованно. Как я сожалел, что со мною не было в этот момент фотоаппарата. Чтобы не потерять собак, я скараулил момент и добил барса в шею, чтобы не испортить ему черепа.

После выстрела собаки наскочили на свою жертву и стали ее трепать немилосердно, как видно считая, что они являются главными виновниками торжества. Шкуры хищника, кабана и медведя так крепки, что не поддаются легко собачьим зубам, почему, в поощрение на будущее, всегда следует псам разрешать потрепать зверя. Другое дело, если в зубы собак попадется затравленная лисица, заяц или коза. Здесь необходимо остановить собак моментально, ибо при самом незначительном промедлении от трофея останутся только «рожки да ножки».

Подошли к барсу и мы. Он оказался крупной самкой. Поделившись впечатлениями и переживаниями, как полагается в таких случаях, я спросил загонщиков, где они пересекли след зверя. Оказалось, он перевалил с вечера в сивер, спустился не дальше 300 шагов и пролежал в лежке, пока его не спугнули, случайно наехав на него, наши спутники. Осмотрев рану, которую я нанес ему накануне, я обнаружил, что ранение было серьезным: пуля попала в переднюю ногу ниже колена, разорвала сухожилия и вырвала мясо до кости. Зализывая рану, барс обнажил наполовину кость и конечно не мог безболезненно ступать на ногу.

Вытащив вчетвером нашу добычу на крутой хребет, мы стали совещаться, как доставить ее домой, так как одному человеку донести было не под силу. Я решил попробовать навьючить барса на спину Ляльки, который был приучен у меня возить коз, а иногда и волков, но здесь запах зверя оказался для него настолько непереносимым, что он долго не хотел подходить близко, страшно храпел и упирался. Пришлось применить старый испытанный способ успокоения – намазать ноздри коня кровью барса, отчего он лишается ощущения обоняния и завязать глаза. Затем тушу барса водворили на спину Ляльки и закрепили. После того, как он прошел некоторое расстояние, повязку сняли, но вскоре же Лялька вновь стал проявлять беспокойство и храпеть – как видно, запах крови из носа стал постепенно испаряться. Пришлось вновь достать из раны кровь и повторить смазывание. До дома было версты четыре, причем каждую версту операция смазывания повторялась. Должен заметить, что, несмотря на частые транспортировки за седлом у Ляльки коз, при вьючении неизбежно приходилось прибегать к смазыванию кровью ноздрей, но, подчиняясь мне при этой процедуре, он стоял смирно и выражал свое волнение всегда лишь сильным храпом, продолжавшимся лишь до того момента, когда я садился на него верхом. Как только он чувствовал, что я на нем, Ляльку оставляли всякие страхи, и он шел спокойно.

На другой день я поехал выяснить, откуда взялся так неожиданно второй барс, и по следам установил, что оба барса, будучи парой, пришли на полуостров вместе и здесь разошлись на охоте. Когда я убил самца, самка, как видно, долго бродила в поисках супруга и забрела на южные склоны гор, более чистые от растительности, чего обычно в нормальных условиях хищники избегают.

Насколько трудно убить барса вообще, это можно судить по тому, что, продолжая постоянно охотится, я следующего барса убил лишь по прошествии десяти лет после вышеописанных событий. Кроме того, я знаю многих охотников, которым за всю их долгую карьеру ни разу не улыбнулось счастье убить барса, несмотря на то, что в течение каждого сезона они натыкались на его следы.

Приключение с медведем

Это произошло давно – в 1920 году, в Приморье, на полуострове Янковского. У меня в именьи под оленей был выгорожен огромный парк, площадью в 5.000 акров земли. Наполовину эта площадь была покрыта густым лесом. Внутри возвышались горы высотой в 760 футов со многими скалами и пересекались глубокими падями с горными ручьями, обычно не замерзавшими в зимнюю стужу. С юго-восточной стороны парк выходил к незамерзающему Японскому морю, а с трех сторон был обнесен оцинкованной проволочной сеткой в 10 футов высотой и длиной в двенадцать верст. Проволочная сеть с обоих концов у моря заканчивалась на неприступных скалах. Вдоль всей ограды, по обе стороны сетки, пересекая хребты, была прорублена просека шириной в 50 саженей, трава на которой скашивалась в лето несколько раз, чтобы охраняющие парк сторожа могли следить за приближающимися к сетке барсами, медведями и главными врагами оленей – браконьерами, война с которыми не прерывалась ни днем, ни ночью. В парке паслись на свободе до трех тысяч оленей, причем стоимость срезанной оленьей головы с пантами оценивалась от 500 до 1000 рублей – суммой по мирному времени крупной. На одну такую голову можно было безбедно существовать целый год. Конечно, для сторожей и для меня, их ближайшего руководителя и вдохновителя, браконьеры, вооруженные прекрасными ружьями, опытные таежники и стрелки, были самыми настойчивыми и опасными противниками, но борьбе с ними я посвящу отдельную главу.

Вдоль сетки, на всех холмах и перевалах, было построено шесть сторожевых блокгаузов. Вдоль всей линии был проведен телефон, непосредственно соединенный с моей квартирой в именьи. Кроме того, четыре сторожевых домика высились на главных высотах среди парка и, таким образом, каждый выстрел, произведенный в любой долине, всегда мог быть кем-то услышан. Скрываться же тому хищнику, который уже под покровом ночи или тумана (а туманы в Приморье длятся иногда неделями) проскользнул внутрь парка незамеченным, было легко, благодаря густой чащи летом, особенно в высоких полутропических папоротниках и травах. На помощь приходили и расселины скал.

Все же барсы и медведи забирались в заповедник редко и каждый такой случай был подлинным событием, ибо сейчас же устраивались охоты, а если позволяли условия, то и облавы с неизменным успехом. Облавы делались обыкновенно в тех случаях, когда в парке обнаружилось присутствие браконьера.

Лето 1920 года было неблагоприятным в отношении урожая лесных фруктов и орехов, как для Приморья, так и для соседней Маньчжурии, и все обитатели тайги в таких случаях, руководимые инстинктом, шли в поисках корма в соседние леса, часто собираясь крупными стадами. Так как я думаю, что не все читатели с этим знакомы, я позволю себе несколько отклониться от темы моего рассказа.

У старожилов Сибири и Приморья, а также и у охотников, есть специальное выражение – ходовой зверь. Так как это выражение в моих рассказах будет часто повторяться, то я его несколько разъясню.

Периодами, в различное время года, известные породы диких зверей и животных собираются огромными стадами и начинают передвигаться из района своего постоянного местопребывания в соседние. Иногда это передвижение бывает стихийным и животные передвигаются на многие сотни верст. Часто они идут в одном направлении малыми табунами, причем общее число переселяющихся зверей и животных достигает многих тысяч голов. Причины такого переселения бывают разные, иногда малообъяснимые, но по большей части они вызваны поисками более обильных кормов. За травоядными тянутся и хищники, и вот, если охотник учтет это обстоятельство, то успех ему всегда обеспечен.

В описываемую осень 1920 гола ходовой медведь шел из Маньчжурии в огромном количестве и, начиная с конца лета, в наш парк забралось несколько «мишек» (обыкновенно барс или медведь не могут перепрыгнуть десятифутовую туго натянутую сетку и по столбам взбираются до ее верха, а затем тем же способом спускаются внутрь ограды). Однако, так как медведю трудно поймать шустрого оленя, а на желуди урожай был плохой, они, пробродив день-другой по парку, уходили восвояси.

В начале октября, когда листья опали и есть в лесу было нечего, один из таких «гостей» под вечер перелез в парк и отправился на разведку. Его заметил один из моих сторожей – Митюков, но выстрелить не успел, так как медведь быстро скрылся в чаще парка. Митюков сообщил о «визитере» мне по телефону. Надо сказать, что Митюков занимал у меня место старшего сторожа не потому, что отличался особой храбростью или лихостью (что непременно требовалось от сторожа при таком деле), но был нам очень предан и служил у нас 33 года, пользуясь полным моим доверием. Он попал к нам с острова Сахалина, где отбывал воинскую повинность, предпочитая жить в лесу и в именье приходил только для того, чтобы запастись продовольствием или помыться в бане. Часто я брал его с собой на охоту. Я подробно остановился на нем потому, что он не раз будет фигурировать в моих повествованиях.

Медведь перешел ограду в Семивершинной пади, через Барсовый распадок, что по прямому пути через горы от усадьбы было верстах в четырех. Время было под вечер, когда мы поседлали лошадей и тронулись через горы. Со мной поехали две мои дочери, мои постоянные спутницы, когда охота продолжалась всего день-два. Старшей, Ивушке, было 13 лет, а Виктория была на год ее моложе. У обоих были прекрасные лошади: у Ивушки – Мальчик с пальчик, полукровный араб, у Виктории – пони, Сорока. Обе лошади были резвы и прекрасно выезжены, и дочери на них неоднократно выигрывали призы на детских скачках, устраиваемых на владивостокском ипподроме. На охоте храбрые «амазонки» не раз мне оказывали большие услуги, когда я бывало, завидев зверя, быстро соскакивал с лошади, бросив ее на их попечение, и уходил, успев только шепнуть, чтобы они меня ждали, а если в срок не вернусь, то искали там-то. Часто, прозябшие и промокшие, или искусанные москитами, но всегда восторженные и с чувством выполненного долга, они находили меня лишь к вечеру. Они бывали ободранными, исцарапанными, голодными, но никогда ни на что не жаловались.

Перевалив горы по крутой тропинке, мы доехали до караульного домика, где и встретили дожидавшегося нас Митюкова. Пройдя к ограде, на влажной земле мы действительно обнаружили свежий след медведя и царапины на столбе, по которому он спустился, перемахнув через ограду. Солнце уже закатывалось, и, хотя для охоты времени оставалось мало, все же мы, оставив лошадей, побродили до темноты, так и не добившись никаких успехов – видимо, медведь забрался в самую чащу леса. Уже совсем ночью мы вернулись домой, поручив Митюкову рано утром наблюдать за оградой и просмотреть вдоль ее следы, чтобы убедиться, не ушел ли «мишка» ночью восвояси.

Утром мы встали на заре. Погода за ночь испортилась, моросил осенний дождь, и было очень холодно, Охота наша казалась сорванной. Справившись по телефону, я получил ответ, что ничего нового нет, но только мы успели напиться чаю, как раздался телефонный звонок. Запыхавшийся Митюков сообщал, что медведь вновь подходил к сетке и пробовал ее перелезть, но, почуяв приближение сторожа, убежал в парк. Выстрелить в зверя за дальностью расстояния Митюков не успел. Дождь усиливался, сопровождаясь сильным ветром. Становилось заметно холоднее, но я все же решил поехать, оставив огорченных дочерей дома, так как не мог подвергать их риску промокнуть и простудиться. Ко мне присоединилось трое любителей из числа служащих именья.

Ехать пришлось в плаще, что страшно связывало особенно при быстрых движениях. Не успели мы подняться до середины горы, как дождь перешел в густой снег, валивший крупными хлопьями. Впереди почти ничего не было видно, но, несмотря на погоду, я решил все же продолжать охоту.

Проездив часа два, мы добрались, наконец, до домика Митюкова, где просидели с час, убедившись, что снег зарядил надолго и переждать нам его не удастся. Поэтому мы решили прибегнуть к последнему средству – рассыпаться цепью по лесу и так горами ехать к дому, в надежде, что кто-нибудь случайно наткнется на «мишку». Снегу к тому времени уже выпало с полфута.

Мне выпал жребий ехать в центре, по самой густой чаще. Охотники раскинулись на расстоянии версты. Метель была страшная. Порывы ветра жутко выли в ветвях старых дубов. Одним словом, погода была настоящей «медвежьей». На 30–40 шагов ничего не было видно и ориентироваться приходилось только по ветру, который дул с правой стороны. Постепенно подымаясь в гору, я неожиданно наткнулся на сильно занесенный снегом медвежий след, подошедший справа. Медведь в общем держался намеченного мною направления, переходя от дуба к дубу, как видно, в поисках дупла, чтобы укрыться от непогоды.

Я ехал на чистокровной скаковой английской кобыле Планете, которая воспитывалась всю жизнь в конюшне и никак не реагировала на запах зверя, каковое обстоятельство в данном случае было удобно. В противном случае храп лошади раньше времени мог бы вспугнуть медведя. Я слез с седла и вел лошадь на поводу, пробираясь очень медленно, шаг за шагом всматриваясь между деревьями, в надежде увидеть черную тушу на белом снегу, как образно рисовало это мое воображение. Глядя на сильно занесенный след, создавалось впечатление, что зверь прошел давно, но инстинкт говорил за то, что медведь прошел здесь не более получаса. Снегопад продолжался с тою же интенсивностью. С начала его прошло не более трех часов, а толщина снегового покрова достигла уже четверть аршина. Наконец, провиляв довольно долго от дуба к дубу, «мишка» вышел на пологий холмик и стал осторожно пробираться по нему. Я продолжал зорко всматриваться в горизонт, кстати, также очень ограниченный. Только старый или бывалый охотник может понять мои переживания, которые я испытывал в тот момент. Ружье, как всегда, я держал наготове в правой руке, поминутно стряхивая с мушки и прицела мокроватый и сильно налипавший снег. Длинный плащ стеснял мои движения, как и Планета, которую я вел на поводу. Однако оставить лошадь я не мог, так как подвергал ее риску был растерзанной медведем, если бы тот случайно сделал круг и наткнулся на нее. Здесь-то я вспомнил и пожалел, что со мной нет храбрых «поводырей» – моих дочерей.

Время шло, а след по-прежнему все еще был занесен хлопьями снега и продолжал подниматься по отлогому, довольно плоскому, хребтику. Лес постепенно начинал редеть, показывая этим близкое свое окончание, как я и предполагал, хорошо зная этот район, а медведя так и не было. Справа и слева, куда удалились остальные охотники, также не было никаких признаков шевеления. «Неужели, – думал я, – медведь, поднявшись на гору и перевалив через нее, ушел в закрытое от ветра место».

И вдруг, неожиданно, как взрыв бомбы, в двух шагах передо мной, появилось и подскочило что-то огромное. Снег вихрем взвился кверху, раздался страшный рев. Лошадь рванула назад, вырвав из моей левой руки повод, а впереди черная огромная туша покатилась от меня, продолжая, от испуга, дико реветь. Но через момент все было кончено. Мои руки действовали с обычной привычно-инстинктивной быстротой. Первая пуля, пущенная с расстояния 10 шагов, свалила зверя, но затем он, будучи смертельно ранен, сделал прыжок, пытаясь спастись. Вторая пуля в затылок успокоила его на месте.

Трофей оказался крупной самкой, редкого бурого гималайского медведя, с прекрасной густой шерстью серебряного отлива.

Вскоре на выстрелы съехались остальные охотники, а через полчаса прекратился и снегопад. Осень сразу обернулась в зиму – мое самое любимое время года, Из сторожки по телефону вызвали сани, а через два часа мы уже дома вкусно обедали, а еще через двадцать дней выпивали добрую чарку под свежие медвежьи окорока.

К сожалению, радость удачи вначале была сильно омрачена – мои «коновожатые» долго не могли простить погоде, испортившейся утром и заставившей их остаться дома.

Триплет

Описываемый ниже случай произошел в Корее во второй половине января 1932 года. Группа охотников выехала на север, в любимые нами кабаньи горы, в местность Унгидон и Янчендон. Снег лежал уже давно выпавшим, солнопеки сильно затаили, и поэтому охота была трудной и малодобычливой. Все же компанией взяли несколько кабанов и с десяток коз.

Не дождавшись нового снега, мы решили было вернуться домой, в город Сейсин, где мы тогда обычно проводили зиму. Большинство так и сделало. Накануне разъезда, вечером, один старый кореец из местности Янчендон сообщил, что в верстах двадцати от нас, за двумя перевалами есть когда-то обильная зверем падь Пями Гори (что в переводе значит Змеиная падь), в которой он часто встречал медведей. Меня особенно заинтересовало интригующее название пади, и на еле дующее утро я, распрощавшись с отъезжающей домой компанией, отправился на дальнюю разведку, чтобы потом выйти к другой железнодорожной линии на Мусан и оттуда уже добраться домой. Со мной упросился пойти мой младший сын Юрий. Ему тогда было всего 12 лет, но я уже часто брал его с собой, и он прилично стрелял из «мураты» – одноствольного дробового ружья двадцатого калибра, которое прилично бьет круглой свинцовой пулей и которое очень распространено в Корее между охотниками-промышленниками.

В эту экскурсию с нами отправился также старый охотник-кореец А. П. Шин, бывший еще охотником в Приморье, мой сподвижник по искоренению там хунхузничества. Он пробыл там, в моей противохунхузнической организации, 22 года и в 1930 году возвратился в Корею. С ним мы еще встретимся в последуй рассказах.

Пошли мы, как обычно, напрямик горами, а наш несложный охотничий скарб отправили с корейцем, которого сопровождал Юрий, по горной тропе в корейскую фанзу, находящуюся в горах Янчендона.

Счастье мне улыбнулось сразу же. Перевалив в Дикую падь мы с Шином разошлись. Он шел низами, а я вершинами гор. Пройдя версты три, я услышал внизу выстрел и на всякий случай остановился – не побежит ли в мою сторону какой-нибудь зверь. Вскоре я действительно заметил стадо кабанов, поднимающихся по склону оврага в мою сторону. Снег на северном склоне был глубокий, кабаны шли тихо. Падь, по которой шло стадо пересекалась крутым поперечным оврагом, по которому кабаны отвернули. Стрелять пришлось с расстояния 600 шагов, но все же мне удалось убить пару хороших чушек.

А. П. Шин, как выяснилось впоследствии, наткнулся на стадо кабанов, но без успеха. Стадо было в чаше, первый его выстрел был неудачным, кабаны скрылись в лесу и напоролись на меня.

К вечеру собрались на ночлег в фанзу, куда уже были доставлены наши вещи и провизия. Наш постоянный охотничий повар Чигони уже приготовил ужин, который обычно состоит из вкусного супа с хорошим наваром (благо на зимней охоте недостатка в мясе не бывает), вареного риса и отварного картофеля, который всегда имеется в изобилии в любой корейской фанзе. После ужина выпивается несколько чашек чаю. Не приходится говорить, что в аппетите недостатка не бывает, так как пропутешествовав по горам за день верст тридцать и основательно промерзнув, при возвращении на бивуак заранее мечтаешь о сытном ужине и горячем кане.

Когда ужин был закончен, мы разлеглись на теплом кане, где наши усталые тела обрели покой, и готовились к очередному утреннему походу на знаменитую Пями Гори. Мы первым долгом пригласили к себе хозяина фанзы, чтобы опросить его обо всех окрестных новостях, связанных с охотой и пребыванием диких зверей. К этому времени Чигони принес очередной чайник с горячим чаем.

Кстати, следует познакомить читателя с тем, что представляет для охотника по вечерам горячий чай. Всю прелесть этого ощущения может оценить только тот человек, который сам это испытал. Как основное правило, все таежные охотники приучают себя не пить воды и не есть снега во время ходьбы по горам, в течение всего утомительного дня охоты, за исключением обеда, когда иногда удается согреть чай. Принимая же во внимание сильное напряжение во время лазания в течение всего дня по горам и вызываемую им испарину, при которой человек теряет максимум содержащейся в организме влаги, вечером появляется исключительно сильная жажда. Вот тут-то, лежа на боку, начинаешь бесконечно утолять жажду, что поистине является вполне заслуженным удовольствием для охотника.

Предложив старику-хозяину чашку чая, который корейцы очень любят, мы принялись за расспросы. Хозяин оказался человеком словоохотливым и рассказал нам все, что сам он знал про окрестности. Обыкновенно, если хозяин фанзы уклоняется от расспросов, значит он или его близкие имеют в окрестностях ловушки для зверей. Особенно скрывают они зверовые ямы (охота при помощи которых запрещена законом), но есть и много других способов ловли зверя. Нужно отдать должное лесным корейцам – они очень талантливые следопыты и такие же выдержанные наблюдательные звероловы. Несмотря на мой большой многолетний таежный опыт, я до сих пор часто учусь у корейцев многому тому, что связано с охотой и промыслом. Когда это нужно, они умеют хорошо хранить таежные тайны или направить вас, как говорится, по ложному следу.

Наш хозяин, в конце концов, поведал, что Пями Гори действительно когда-то славилась обилием крупного зверя, что и сейчас еще иногда заходят в нее изюбри, пятнистые олени, постоянно пребывает много кабанов, а осенью жили медведи, но где они залегли по берлогам – неизвестно. Все услышанное нас очень ободрило, и засыпали мы с радужными надеждами. Огорчило лишь отсутствие хорошего снега.

Утро настало ясное, морозное, но тихое, что не сулило охотничьих успехов в густо заросшей местности, т. к. в чаще видимость ограничена, а лесной шорох не способствует подходу к зверю на близкое расстояние.

Со мной упросился идти Юра, вооружившись своей «муратой», заряженной пулей. Мы быстро углублялись в густо заросшую падь, прошли по лесной тропинке версты две, и она закончилась, что говорило за полную необитаемость пади и редкое посещение ее охотниками. Такие вещи всегда как маслом смазывают душу охотника. Постепенно мы стали забирать вправо по косогору, опушками крупного леса, чтобы видимость (горизонт) была шире. Начали попадаться следы кабанов и вскоре мы пересекли следы стада в 10 голов, прошедшие накануне. Следить было трудно, но все же мы придерживались направления движения кабанов, иногда делая круги, когда след терялся. Наконец, след вывел нас на солнопеки, где он почти совершенно потерялся и следить стало еще труднее, хотя он был и ночным.

Стадо продолжало подниматься все выше по мелким дубнякам и постепенно поднялось на высоту около 2.000 футов. Было уже около часа дня. Солнце на солнопеке грело довольно сильно и даже мои руки в рукавицах немного вспотели. До перевала через хребет, влево от нас, оставалось не больше пятидесяти шагов, Люля (Юра) шел в трех шагах позади меня. Двигались мы тихо, как тени, всматриваясь и прислушиваясь, так как копанина от прошедших кабанов была совершенно свежей. Я уже подумывал об обеде, как только мы поднимемся на хребет и выясним, куда могли уйти кабаны после своего позднего завтрака, но как всегда это бывает на охоте, все интересное случается молниеносно и неожиданно. Так получилось и на этот раз.

Совершенно неожиданно я увидел молодого кабана, стоящего в 20 шагах от меня, между желтыми дубками, отчасти скрывавшими нас. Он стоял головой обращенной к подошве горы и хотя уже слышал мое приближение, но еще не уяснил, кто к нему приближался, так как ветер, хотя и легкий, тянул от него. Ввиду того, что остальное стадо рылось поблизости, он не мог понять причину шороха. Приходилось стрелять без выбора (обыкновенно в таких случаях выбираешь крупнейшее животное), так как его бегство могло бы спугнуть и все остальное стадо. Ружье у меня по обыкновению было на перевеси правой руки, но нужно было его снять очень осторожно и, быстро вскинувшись, выстрелить. Для этого необходимо было стряхнуть рукавицу с правой руки, которая, как я уже говорил, вспотела. Немало пришлось повозиться, пока рукавица была сброшена. Я вскинул ружье и выцелил, но в момент выстрела кабан бросился вниз, т. е. в ту сторону, в которую смотрел, – это они делают по привычке или инстинкту. Я не был уверен, попал ли в него. Одновременно раздался выстрел Люли, стоявшего позади меня. В последующий момент я услышал сильный шум и хрюканье стада кабанов, бросившихся влево от меня к перевалу. Крикнув Люле, чтобы он смотрел след и место стрелянного нами кабана, я бросился на перевал, в надежде увидеть с него убегавших животных. Поднявшись на гору, я только услышал шум убегавшего вправо под обрыв стада, а для того, чтобы увидеть его, мне пришлось сбежать на тридцать шагов по крутому поперечному хребтику и смаху взобраться на груду каменной россыпи, откуда и надеялся опять его увидеть. Передо мной были навалены довольно крупные камни, возвышавшиеся над горкой саженей на восемь. Не добравшись до верха сажени на две, я действительно увидел шагах в двухстах убегавших по лощине кабанов. Выбрав крупного секача, я выстрелил. Раненый кабан круто повернулся и бросился назад в мою сторону, скрывшись от меня в чаще. Не теряя времени, я выстрелил по другому. Заросли сильно мешали прицелу и я, переведя очередной патрон, стал прицеливаться еще раз.

В это время, где-то за россыпью, на которой стоял, я услышал страшный рев и ломающиеся кусты. У меня создалось впечатление, что раненый мною кабан, не добежав до меня несколько шагов, упал и с ревом катился обратно в овраг, но так как с одной стороны камни мешали мне хорошо видеть и слышать, а с другой – я был занят наблюдениями за бегущими кабанами, не теряя надежды послать удачно пулю, я не мог сообразить, что происходит за скалой. Выстрелив в третий раз по кабанам, я все же был смущен, когда рев, исходивший откуда-то поблизости от меня, стал усиливаться. Казалось, что подо мной гудят все камни и беспрерывно ломается сухой хворост. К этому времени убегавшее стадо скрылось за оврагом и я, внимательно осмотревшись, убедился, что рев исходит из расщелины подо мной.

Рев продолжался. Я моментально вскочил на самый верхний камень и тотчас же увидел, в сорока шагах от меня, черного косматого зверя, пытающеюся скрыться за ближайшей скалой. Я быстро вскинул ружье и выстрелил. Зверь скрылся, но рев около меня продолжался. От близкой скалы гудело эхо и разносилось по горам. Я все еще не мог сообразить в чем дело, но вдруг из находившейся подо мной расселины вывалился черный мохнатый «мишка», сделал прыжок, упал, заревел и, вновь вскочив, с ревом бросился по лесу под гору. С первой же пущенной в него пули он перевернулся, но сразу же вскочил. Вторая пуля уложила его на месте.

Рев подо мной все еще продолжался с прежней силой. Будучи занят стрельбой по зверям, я все еще не мог понять, что в сущности происходит и откуда, как из рога изобилия, сыпятся медведи.

Не успел «мишка» как следует перевернуться, как из-под меня вывалился следующий и с таким же оглушительным ревом, как и первый, сделав прыжок, свалился затем вскочил, но моя очередная пуля заставила его перекувырнуться. Он вновь вскочил, но вторая пуля положила его на месте. Когда все утихло, только два медвежьих трупа на белом снегу говорили о только что происшедшем.