Текст книги "Воспоминания мёртвого пилота (СИ)"

Автор книги: Юрий Собещаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Всё прояснилось после третьей выпитой рюмки. Задав для вступления в длинную беседу несколько общих вопросов о семье и здоровье, Олег начал подробно расспрашивать меня о гибели членов моего экипажа в Тихом океане. Васильев, выпивавший до этого момента с нами, под надуманным предлогом деликатно удалился. Мне захотелось выгнать Сергеева из номера, где мы со штурманом так чудесно провели ночь. Но, несмотря на изрядную дозу коньяка уже бродившую по моей крови, я понимал, что делать этого нельзя. Не мог капитан по собственной инициативе пойти на такие затраты. За его спиной чувствовалась твёрдая рука работников Комитета Государственной Безопасности, спланировавших этот разговор. Значит, за мной следят. Не хотелось верить, что вчерашняя пьянка и весёлые москвички тоже являются составными частями операции по выявлению истины. Вероятно, это лишь совпадение. Олег лез в душу слишком настойчиво, чтобы принять его сочувствие за чистую монету.

К моему счастью, большинство людей говорить любят больше, чем слушать. Капитан Сергеев был из большинства. Убедившись, что я ещё не настолько пьян, чтобы рассказывать правду о катастрофе моего самолёта и жаловаться на превратности злодейки судьбы, оставляя солёные слёзы горечи на его плече и сморкаясь в любезно предоставленный им носовой платок, он заговорил сам.

Тема разговора не отличалась своей оригинальностью. Ну, о чём могут говорить между собой два пьяных лётчика? О женщинах, если они друзья. И об авиационных катастрофах, если они бывшие однокурсники и в портфеле одного из них, кроме двух бутылок коньяка, был принесён портативный диктофон.

Олег рассказал мне о гибели нашего общего знакомого на авиабазе Монгохто, где полк сверхзвуковых ракетоносцев отрабатывал полёты парами по маршруту в ночное время.

Ведомый экипаж сразу после взлёта вместо перехода в набор высоты по приборам принялся визуально искать своего ведущего, взлетевшего на три минуты раньше. Всматриваясь в ночное небо, в надежде отличить огонь сгораемого керосина от света звёзд, лётчики не заметили, как самолёт перешёл на снижение. Когда сработала звуковая сигнализация, спокойным женским голосом предупреждающая о приближении земли, было уже поздно. Сверхзвуковой ракетоносец с полными баками горючего оказался слишком тяжёлым, чтобы быстро изменить траекторию полёта. C высоко задранным носом, он задел землю и, оставляя за собой широкую полосу пожара, разрушился. Несгоревшие куски фюзеляжа и детали двигателей были разбросаны взрывом на сотни метров вокруг места крушения. Спасательная команда быстро нашла тяжелый несгораемый оранжевый шар, именуемый как "черный ящик", и магнитофонные записи переговоров пилотов подтвердили первичную версию трагедии.

Роковая ошибка в технике пилотирования.

Ещё более драматичная катастрофа произошла в центре боевой подготовки лётного состава, расположенного на юге Украины. У точно такого же самолёта на взлёте днём в простых метеорологических условиях оторвалось крыло. Лётчики, увидев нарастающий правый крен, до самой земли пытались устранить его отклонением штурвала влево. А штурмана, сидевшие в своей кабине за их спинами, сразу оценив обстановку, предприняли попытку катапультироваться. Молодой штурман-оператор среагировал на аварийную ситуацию быстрее и выпрыгнул на одну секунду раньше, чем штурман-навигатор. Это спасло ему жизнь. В момент катапультирования стремительно нарастающий крен достиг сорока пяти градусов и ста метров высоты, на которую его кресло было выброшено пороховым зарядом, хватило для раскрытия парашюта. А навигатору повезло значительно меньше. Среагировав чуть позже, он вылетел из своей кабины, когда крен самолёта достиг ста пятидесяти градусов и, ускоренный реактивной струёй, врезался в сухую украинскую землю. Его парашют так и остался нераскрытым. Справедливо говоря, от старшего штурмана учебного полка не осталось ничего. Удар о землю был такой силы, что отделить части его тела от глины не представлялось возможным. Погибшие пилоты, хоть и обгорели в огне пожара, были легко узнаваемы.

Двух пилотов и штурмана хоронили как героев. Эскадрилья истребителей из полка противовоздушной обороны пролетела над похоронной процессией. В тот момент, когда самолёты были над головами несущих гробы сослуживцев, три из восьми "Мигов" резко взмыли вверх и растворились в голубизне неба, символизируя этим то, что хотя лётчиков и хоронят на земле, души их навсегда улетают в небо.

Единственный чудом оставшийся в живых член экипажа настоял на том, чтобы его вновь допустили к полётам. И когда через месяц после катастрофы он шёл по бетону рулёжной дорожки к месту стоянки своего нового самолёта, все лётчики и техники, оставив свои дела, поворачивались к нему лицом и аплодировали.

Закончив свой рассказ, он вспомнил, зачем пришёл ко мне в этот субботний вечер. Но не успел Олег вернуться к теме моей трагедии, как открылась дверь, и вошли очаровательные хозяйки этого гостиничного номера в сопровождении Вадима Васильева.

Я улыбнулся Сергееву и сказал:

– Тебе пора, спасибо за интересную беседу. И передай "оперу", что я не виноват в гибели своего экипажа.

– Какому "оперу"? – сделал удивлённый вид Сергеев.

– Ты сам знаешь какому, – ответил я и добавил для ясности. – Тому, который тебя сюда прислал.

Непрошеный гость ушёл, а ничего непонимающие девушки стояли в дверях, с изумлением глядя на меня. Первой пришла в себя Марина. Закрыв за собой дверь комнаты, она села за стол напротив меня, и с видом человека, у которого есть право допрашивать других, в упор спросила:

– Валера, что тут происходит? О чьей гибели шла речь?

Пришлось коротко рассказать о моём беспримерном плавании на плоту среди льдин, с двумя замёрзшими товарищами. В заключение рассказа я спросил, обращаясь к обеим путешественницам:

– Ещё вопросы есть?

– Есть, – ответила тихим голосом Таня. – Кто такой "кум"?

– "Кумом" в Вооружённых силах называют сотрудника контрразведки, – ответил за меня штурман.

– А причём здесь контрразведка? – удивилась Таня.

– А притом, что когда им делать нечего, они стараются найти себе занятие. Надо же как-то оправдывать свои не в меру раздутые штаты. Вот и лезут во всё подряд. Шпионами на флоте и не пахнет, а заниматься чем-то надо. Следствие по моему делу, закончилось полгода назад. Я и должность новую успел получить, а они всё ищут возможность поймать меня на лжи и шлют таких вот "Олегов" с коньяком. Будто коньяк в состоянии изменить прошлое, или я под влиянием алкоголя возьмусь себя оговаривать. Не знаю, на что они рассчитывают, но этот номер у них не пройдёт.

Побледневшие москвички сидели за столом и с жалостью смотрели на меня. Штурман, знавший давно всю эту историю, сказал:

– А не выпить ли нам по чуть-чуть за нашего боевого командира?

Я разлил в четыре стакана оставшийся после ухода Сергеева коньяк и предложил другой тост:

– Предлагаю выпить за тех, кто, улетев, никогда уже не вернётся.

Девчонки как по команде заревели в голос. Измученные длинной дорогой и неудобством автобуса, привезшего их из Москвы, проведя вторую бессонную ночь в наших с Вадимом объятиях, а утром, отправившись на целый день бродить по выставочным залам, они не были морально готовы услышать что-либо подобное. Утешать расчувствовавшихся женщин нам пришлось в постелях.

Глава 14

Удивительно устроена человеческая память. Я не чувствую ни рук, ни ног, а в голову настойчиво лезут самые неподходящие в этот момент воспоминания. Вместо отца с матерью, которых хотелось бы увидеть перед смертью, в памяти всплывает Калининград.

Диаметрально противоположная от моего места службы географическая точка России. Март. Ещё прохладно, снег уже растаял, но грязи, как в большинстве российских городов, на улицах нет. Как ни старались государственные и партийные руководители выветрить отсюда германский дух и стереть память об истинных хозяевах этой земли, это им не удалось. Построенный немцами Кенигсберг резко отличался от других областных центров страны своей архитектурой, чистотой и культурой жителей.

Обо всём этом я думал, когда мы всемером праздно болтались по городу в поисках достойных, в нашем понимании, приключений. Нельзя же всерьёз воспринимать как стоящее времяпрепровождение посещение музея янтаря или осмотр памятника Шиллеру. Девушки нас не замечали в упор. Ни наши лётные куртки с надписью на рукавах: "Военно-воздушные силы", ни предложения провести совместный ужин, плавно переходящий в завтрак, не произвели на калининградок никакого впечатления.

– Не клюёт сегодня, – с горечью вздохнул штурман.

– Ты им свою удочку не показал, вот и не клюёт, – сказал пошлость радист.

– В Иваново лети. В городе ткачих будешь нарасхват, – предложил правый лётчик.

– Пошли в гостиницу. Этот город не наш, – сказал я. – Хоть с жильём повезло, даже горячая вода в номере есть. Кстати, в отеле на первом этаже расположен пивной бар, кто хочет, может его посетить, но спать всем вернуться в гостиничные номера.

– Обязательно в свои? – с мечтательной улыбкой спросил Серёжа.

– У кого как получится, но в пределах гостиницы.

– Валера, а ты в бар пойдёшь? – спросил Вадим. Только ему одному разрешалось называть меня по имени.

– Нет, займусь стиркой, к пиву я почти равнодушен. Водки бы выпить с девочками, как тогда в Пушкине, так ведь сам видишь, не с кем.

– Я останусь с тобой, пусть молодёжь порезвится без следящего зоркого ока старшего поколения.

Решение постирать было принято как нельзя вовремя. После четвёртого дня командировки, воротники наших кремовых рубашек имели цвет кофе, причём без молока, а носки можно было ставить в прихожей гостиничного номера вместе с ботинками.

Раздевшись до трусов и развесив на спинках стульев постиранное бельё, мы с Вадимом уселись перед телевизором пить чай с печеньем. Не успели мы выпить по первому стакану, как в наш номер, без предварительного стука в дверь, ворвался экипажный радист Коля Оноприенко и с порога выпалил:

– Командир, мы таких классных баб в пивном баре "сняли".

– Ух, и жаргончик у Вас, товарищ прапорщик. Выражаетесь прямо как настоящий сутенёр, – шутя, сказал штурман.

– Погоди его ругать, – вступился я за Николая. – Во-первых, за находчивость объявляю тебе благодарность, а во-вторых, чего ты тут стоишь? Веди их скорее.

Радист пулей вылетел за дверь. Оставшись вдвоём мы быстро надели брюки, натянули на себя мокрые форменные рубашки и комнатными тапочками скрыли отсутствие носков. Только я и штурман закончили одеваться, как открылась дверь, и в номер вошли так называемые "бабы".

Их появление привело всех участников этой сцены в лёгкое замешательство. Мне было двадцать семь лет, штурману двадцать девять, технику чуть больше тридцати, радисту двадцать пять, а второму пилоту двадцать два, средний возраст мужской половины компании с трудом дотягивал до двадцати шести лет. А им четверым, стоящим на пороге и не решающимся наконец-то войти к нам в гости, в среднем было около сорока. Возрастной дисбаланс был виден невооружённым глазом. Но отступать было уже поздно, и я пригласил их войти.

Властность наших красавиц мы ощутили почти сразу. На диване сидели лидеры профсоюзных организаций машиностроительных предприятий Советского Союза.

Устав от многочасовых заседаний, слетевшиеся со всей страны на ежегодную конференцию председатели профкомов решили отдохнуть в баре, где их и встретила наша "молодая гвардия". Очевидно, радист с правым лётчиком сказали им, что командир и штурман по возрасту старше их, и женщины ожидали увидеть ну, если не своих ровесников, то хотя бы мужчин в возрасте от тридцати пяти до сорока лет, а сейчас перед ними сидели просто дети и дети старшего возраста. Это был сюрприз. Приятный он или нет, решить они не успели. Я предложил всем выпить за знакомство.

– Меня зовут Женя, – сказала одна из гостей и протянула руку для пожатия.

– А что мы будем пить, мальчики? – с ехидством в голосе спросила она после того, как все участники "встречи на Эльбе" назвали свои имена.

– Как всегда, чистый спирт, девочки, – в тон ей ответил Вадим.

Я толкнул его в бок локтем и шепнул:

– Не хами, а то обидятся и уйдут.

Но этих женщин обидеть было трудно. Они пили спирт, закусывая его рыбными консервами не уступая нам в количестве выпитого. Вскоре мне стало казаться, что не такие уж они старые коровы, как это виделось сначала. Я решил сделать две вещи: первое, для сокращения разницы в возрасте и выравнивания количества мужчин и женщин, выпроводить из нашего номера правого лётчика, и второе, заменять спирт в своём стакане водой.

С Серёжей возникли небольшие трудности. Будучи уже хорошо пьяным, он не хотел уходить. Я объяснял ему шёпотом, стоя у дверей, что он годится этим тёткам в сыновья.

– А ты? – упрямился он.

– В младшие братья, – не желая обострять скандал, отшутился я.

Он обнял меня за плечо и примирительно сказал:

– Желаю удачно переспать с этими сёстрами.

Вторая задача решалась гораздо легче. После того, как Сергей ушёл, я подменил недопитый стакан со спиртом на стакан с водой. Подмены никто не заметил. В том числе и наш борттехник. Когда пришла его очередь говорить тост он поднялся с дивана держа в руках два стакана спирта. Свой и мой. Красноречием Гена не страдал. Произнес гусарское: "За прекрасных дам", осушил свой стакан и будучи абсолютно уверенным, что его обожжённое горло наконец-то получит некоторое облегчение, залпом запил его моим. Затем медленно повернул голову в мою сторону, пристально посмотрел мне в глаза, грязно выругался и рухнул между диваном и столиком. Наступила неловкая пауза. Женщины уставились на него в недоумении пожимая плечами, а мы с Вадимом и Николаем утащили борттехника в спальню.

Этот нелепый эпизод был хорошим знаком для всех. Никого не пришлось уговаривать перейти от пьянки к танцам. Васильев и Оноприенко, пригласив понравившихся им женщин, медленно закружились в центре зала нашего трёхкомнатного номера "люкс". Я остался сидеть на диване, не зная кому из двух оставшихся "красавиц" отдать предпочтение. Обняв обеих за плечи, я наслаждением ощущал, как их руки заскользили по мне, расстёгивая всё, что имело пуговицы.

Недолго потанцевав, Вадим взял свою подругу за то место, где у женщин более молодого возраста бывает талия, и увлёк её в кабинет. Только количеством выпитого им спиртного можно объяснить то, что он не обратил внимания на стеклянную дверь, разделяющую нас. Когда штурман сел в кабинете на стол, радисту стало не до танцев, и он устроился на пол перед диваном, чтобы наблюдать, как развернутся события в кабинете.

Больше обращая внимание на поцелуи, покрывавшие моё тело с двух сторон, чем на Васильева, я пропустил тот кульминационный момент, когда в кабинете всё пошло не так, как планировалось Вадимом. Наташа стояла на коленях перед столом и, положив руки на ноги штурмана, содрогалась всем телом. Сначала я даже не понял, что это он с ней делает, но, увидев беспомощное, растерявшееся лицо друга, чуть не упал с дивана от хохота. Женщину выворачивало наружу. В считанные секунды на ногах и ещё влажной от стирки рубашке моего друга оказалось всё съеденное и выпитое ею за вечер. Я подумал, что штурман ожидал от этого уединения более приятных ощущений.

Мои спутницы вскочили с дивана и увели Наташу в свой номер. Васильев, проклиная всех женщин на свете и показав нам с Николаем кулак, принялся наводить порядок в комнате. А когда он зашёл в зал, мы, продолжая тихонько смеяться и желая добить его своим дружеским презрением, пальцами зажали себе носы. Со словами: "Да ну вас", он ушёл в комнату, где спал Рыбников.

Я превратил диван, на котором сидел, в огромную кровать и сказал Оноприенко:

– Коля, позвони тёткам и скажи, что мы с тобой их ждём. Да проветри после Васильева кабинет, тебе там спать.

Ожидая с минуты на минуту возвращения гостей, я лег, не раздеваясь, поверх одеяла на диван, и попытался вспомнить, как скучно я жил на Камчатке. Потом вспомнил, что вытворяла со мной Мухина во Владивостоке, и вдруг понял, что я уснул, а кто-то, раздев меня, делает со мной сейчас то же самое. Разница была лишь в том, что искусниц было две, а это значит, что спать мне сегодня не дадут.

В шесть утра в дверь номера осторожно постучали. Прикрыв своё голое тело простынёй, я получил из рук посыльного матроса пакет.

– Что пишут, Валера? – спросила Галя.

– Пишут, что на твоём Горьковском автозаводе во время пожара сгорели все профсоюзные путёвки в сочинский санаторий на всё предстоящее лето, – ответил я, укладываясь в постель между женщинами.

– А про Челябинский тракторный там ничего не пишут? – спросила Лена и нежно поцеловала меня.

– Пишут, – прошептали мои искусанные за ночь губы. – И про тебя лично тоже.

– А что? – продолжая соревноваться с Галей за обладание большей частью моего тела, спросила она опять.

– Тебе присвоено почетное звание "Героини под одеяльного Труда". Вручение "Золотого Фаллоса" состоится сразу после возвращения с этой конференции.

Галя рассмеялась, а Лена больно ущипнула меня за бок.

– А если серьёзно, то мне предписывается через два часа вылететь в Москву. Так что, если вы хотите ещё что-то успеть, то вам придётся потрудиться над моим измученным телом.

Глава 15

Первая здравая мысль, пришедшая мне в голову сразу после того, как я закрыл дверь за спинами своих ночных гостей, была мысль о враче. Как проходить предполётный медицинский осмотр в моём состоянии? Кроме меня в ночном разврате принимали активное участие облёванный штурман, перепивший спирт борттехник и не спавший всю ночь радист. Чуть лучше должен себя чувствовать правый лётчик, но он так молод, что ни при каких обстоятельствах вместо командира корабля к доктору идти не может.

Я собрал весь экипаж у себя в номере и сообщил о том, что груз, ожидаемый нами, оказался слишком тяжёл для Ан-12 и был отправлен поездом. Через час мы должны взлететь, а по субъективным причинам не все из нас могли пройти медицинский контроль. Поэтому стрелок и техник по авиационно-десантному оборудованию переоделись в мою и штурмана одежду, из неприкосновенного запаса взяли с собой литровую банку красной икры и с помощью этой банки убедили врача в полном здоровье всех членов экипажа.

Другого варианта вылететь из Калининграда у нас не было.

Запустил двигатели, до назначенного в полётном листе времени взлёта оставались считанные минуты. Читать карту предполётного осмотра было уже некогда. Вырулил на предварительный старт. Не останавливаясь у торца полосы, сходу вывел все четыре двигателя на "взлётный режим".

Сразу после уборки шасси и закрылков Гена Рыбников спросил меня:

– Командир, ты кран герметизации в закрытое положение перевёл?

Внутри у меня всё похолодело. Посмотрел на рычаг, так и есть, забыл. Загерметизировал самолёт и вспомнил, как два года назад, экипаж точно такого же самолёта, пропьянствовав всю ночь, утром получил приказ вылететь из Уфы в Киев. Забрав через носовой аварийный люк стоявшего во время запуска двигателей перед самолётом стрелка, командир в спешке забыл о герметизации. На высоте восемь тысяч метров все лётчики и пассажиры от недостатка кислорода уснули, а затем потеряли сознание.

Спрямляя, все поворотные пункты маршрута и пропуская точки обязательного выхода на связь "Летучий Голландец" приближался к Москве. Взлетевшие по тревоге на перехват транспортного самолёта лётчики-истребители доложили о видимости ими членов экипажа на своих рабочих местах, но спят транспортники или мертвы, с уверенностью сказать было не возможно. Так и летел бы Ан-12, пока бы не упал без капли горючего в баках, если бы не проснулся курсант четвёртого курса, проходивший лётную практику в этом экипаже и временно исполняющий обязанности правого лётчика. Молодой человек очнулся от жуткого холода. Сперва он попытался растолкать командира и борттехника. Когда это ему не удалось, не имея ни малейшего представления о месте нахождения самолёта, он вышел на связь на аварийной частоте и по подсказкам наземных служб, хоть и грубо, но посадил самолёт на военном аэродроме не далеко от города Нижний Новгород.

Комиссия, расследовавшая причину этого происшествия, поимённо назвала всех виновников. Из Вооруженных сил были уволены все члены экипажа, включая геройского курсанта, а также врача, поставившего свою подпись под заключением о состоянии их здоровья.

Заняли эшелон маршрутного полёта. Далеко внизу под нами проплывали аккуратные литовские деревушки, спешил на восток товарный поезд, навстречу нам на три километра выше летел в Европу реактивный самолёт. Четыре белые полосы оставались в небе за его хвостом. Стюардессы разносили пассажирам завтрак, командир корабля сидел в выглаженной белой рубашке и чёрном галстуке, на миниатюрных погончиках у него было четыре тонких золотых полоски. Он пил свой утренний кофе и считал в уме: сколько ему удастся заработать за этот месяц. Интересно, спят пилоты, летающие за границу, со своими длинноногими бортпроводницами? Наверняка нет. Из-за такой ерунды можно вылететь из списков элитных экипажей. И всю оставшуюся жизнь летать в Сургут или Уренгой с вечно пьяными нефтяниками на борту. Эх, жизнь. Ещё год назад я завидовал транспортникам, имеющим возможность встать со своего кресла, пройтись по самолёту, сыграть с пассажирами в карты или с радистом в шахматы, а сейчас смотрю на белоснежный лайнер, летящий встречным курсом, и завидую опять.

Мне бы хоть раз в полёте, кто-нибудь кофе принёс. Век бы помнил. Спать ведь хотелось. Перепробовал все известные мне способы борьбы с этим желанием. Уши себе тёр, это раз, языком по верхнему нёбу водил, это два, чистым кислородом дышал, это три. Ничего не помогло. Толкнул в бок давно уснувшего бортача.

– Гена, – позвал я его. – Дай спички.

Он полез в карман и сонным голосом спросил:

– Зачем они тебе? Ты же не куришь.

Я показал ему в ответ кислородную маску и ответил:

– Хочу кислород поджечь.

– Давай, – сказал Рыбников, подавая мне спичечный коробок. – Как раз до Москвы будет чем заняться.

Услышав конец разговора, на связь вышел радист:

– Чем вы там до Москвы собираетесь заниматься? В карты, что ли, играть? Я тоже буду.

– Нет, – ответил ему Геннадий. – Командир хочет чистый кислород поджечь, так я ему говорю, что как раз, пока долетим до аэродрома, пожар в кабине экипажа и потушим.

– Очень умно поговорили, – сказал штурман. – Особенно, если после нашего возвращения командир эскадрильи магнитофонные плёнки послушать решит. Будет вам всем: по дыне в задний проход.

Я взял из коробка две спички и вставил их себе между век. Глаза сильно слезились, но не закрывались. Больно ударился лбом о штурвал. Значит, уснул с открытыми глазами. Вытащил спички и посмотрел на своего помощника. Серёга спит, аж похрапывает. Гена, как только отдал мне спички, уснул опять. Васильев держал вертикально штурманскую линейку, чтобы удариться об неё лицом если уснет. Стараясь побороть свалившуюся на меня сонливость я встал на аварийный люк между моим и Сергея сиденьями.

– Коваленко, – проорал правому лётчику прямо в ухо. – Проснись. Лезь к штурману и не давай ему спать до самого снижения, а то мы не в Москву прилетим, а Воркуту и причем сразу в зековской робе.

Молодой человек вздрогнул от неожиданности, вытер протёкшие из уголка рта слюни и нехотя покинул своё кресло. Опустившись на колени он пополз в носовую часть самолёта.

– Что тебя сюда принесло? – полюбопытствовал Васильев.

– Меня командир прислал. Тебя развлекать.

– Мудрый у нас командир, – Вадим, хитро улыбаясь, снизу посмотрел на меня. – Раз прислал, то развлекай.

Правак рассказал ему анекдот об экипаже пассажирского самолёта, в котором появилась новая стюардесса:

"Командир корабля, после набора эшелона маршрутного полёта говорит своему правому лётчику:

– У нас появилась новенькая девушка, пойду её попробую.

Через несколько минут, вернувшись на свое рабочее место, с неудовольствием замечает:

– Ничего особенного, моя жена лучше.

После этого поднимается второй пилот и говорит:

– Теперь пойду я попробую.

И вернувшись назад, примерно через такой же промежуток времени, заявляет:

– Ты прав, командир, твоя жена лучше".

Штурман скривился как от зубной боли и сказал:

– Этот анекдот с "бородой".

– Что значит с "бородой"? – спросил Серёжа.

– Это значит, что тебя ещё и в проекте не было, когда его уже знала вся лётная братия, – сказал я и добавил. – А ты Серёжа, знаешь последний врачебный анекдот?

– Расскажи, Валера, – попросил штурман – Твои анекдоты всегда свежие, не сравнить с праваковскими.

"Выходит врач в родильном доме к отцу новорожденного с ребёнком на руках, – начал я. – Молодой папаша руки к нему на встречу протягивает, а врач берёт малыша за ноги и как даст его головой об угол стены, аж мозги в разные стороны разлетелись. Отец от таких впечатлений хлоп и в обморок, а врач даёт ему нашатырный спирт понюхать и говорит: "Не переживай ты так. Я пошутил. Он мёртвый родился".

– Это что, намёк? – спросил мой помощник.

– Нет, это прямая угроза. Будешь на командирских жён гадости говорить, поступлю с тобой так же, как врач с младенцем, а командованию скажу, что ты такой убогий и был.

Задел меня Сергей за живое своим невинным анекдотом. Моя молодая жена живёт в шестидесяти километрах от меня, приезжает только на субботу и воскресенье ко мне в гости, а чем занимается с понедельника по пятницу? Это одному богу известно. Хотелось надеется, что не тем же, чем и я.

Прогнал от себя прочь грустные мысли. Пора было снижаться и думать, как остаться на два-три дня в Москве. Хотелось бы увидеться с подружками-инженершами, которых мы так удачно встретили месяц назад под Ленинградом.

Нагнулся к уху борттехника и говорю шепотом, чтобы не слышали остальные:

– Гена, нужно что-нибудь сломать на самолёте, нам с Вадимом позарез необходимо пару дней в столице побыть.

Рыбников задумался и тихо ответил:

– Подошло время резину колёс менять, мы планировали это сделать сразу после возвращения на базовый аэродром, так проведём замену в Москве. Нам-то, какая разница. Ты на посадке тормозни посильнее, вот тебе как раз три дня и будет. Пока нам покрышки со склада привезут, да пока мы старые снимем, а новые поставим, море времени уйдёт. Только ты, пожалуйста, остальных ребят мне в помощь оставь.

Я кивнул ему в знак согласия.

Подведя самолёт по чуть завышенной траектории я приземлил его на бетон аэродрома. Одновременно с торможением винтами двигателей полностью зажал тормоза колёс. Стрелок, сидящий со своими пушками в хвостовой кабине, доложил:

– Колёса дымят, и чёрные следы за нами тянуться.

Отпустил тормоза. Нельзя было допустить взрыва даже одной покрышки. Тогда простой установкой новой резины мы бы не отделались. Замена барабана колеса, уже считается авария на посадке, и инженеры меня так просто не отпустили бы.

Успешно дорулив до стоянки прилетающих экипажей, я доложил встречающему нас представителю инженерной службы о необходимости проведения технических работ и ушёл в штаб подавать заявку на вылет во вторник.

О том, как я буду оправдываться в Артёме после возвращения на родную базу, думать сейчас не хотелось. Но мысли об этом настойчиво лезли в мою голову. Особенно тяжёлый разговор мне предстоял с замполитом полка.

Он невзлюбил меня с первой нашей встречи. Я был единственный из командиров кораблей, кто отказался писать рапорта о поведении каждого члена экипажа на внебазовых аэродромах после возвращения из командировок. Леонид Иванович придумал эту замаскированную форму доносов давно. Некоторые командиры, не желая "подставлять" своих подчиненных, отделывались формальными отписками, а те, кто хотел получить продвижение по службе или внеочередной рейс за границу, старались описать всё происходившее до мельчайших подробностей, иногда добавляя от себя даже то, чего не было. Подполковник Скворцов держал нити управления полком в своих руках, абсолютно справедливо полагая, что тот, кто владеет информацией, владеет реальной властью.

Причиной моего отказа, как это ни покажется странным, была не моя внутренняя порядочность, этим я не отличался, а простой жизненный расчёт. Я не видел личной выгоды от сближения с замполитом. За границу меня посылать не собирались из-за запятнанного прошлого, повышать в должности было рано, потому, что я был для этого слишком молод, но и понизить до второго пилота не могли, пока было не за что. Поэтому, чувствуя временную стабильность своего служебного положения, я решил разговаривать с ним без заискивающих нот в голосе.

Желая сломить моё упорство, Леонид Иванович пригласил меня однажды на "дружескую" беседу и сказал:

– Есть информация, Валерий Сергеевич, что Вы в командировках ни одной юбки мимо себя не пропускаете. Спите с кем попало.

Ожидая от меня реакции на свои слова, он сделал небольшую паузу. Я задумался, переваривая услышанное и наскоро принимая решение: какую линию поведения занять. Собственно говоря, пути было два: отшутиться или напасть в ответ. Своими следующими словами он отрезал мне и себе путь мирного сосуществования.

– Я ведь могу твоему тестю позвонить, – перешёл он на неофициальный язык.

– Заодно расскажи, как ты организовал перевозку красной икры из Южно-Сахалинска в Воронеж, – ответил я. – И не забудь доложить контрразведчикам, сколько вы заработали денег на её перепродаже.

– Как ты смеешь со мной так разговаривать, капитан?

– Ничего, замполит, потерпишь. Как терпела тебя, старого козла, Света Мухина, когда ты разложил её пьяную на пассажирских креслах, пролетая над Охотским морем. Или Оля Морозова, удовлетворяющая тебя на заднем сидении "Волги", в твоем гараже. Сколько раз она навещала тебя там, пока ты не продвинул её мужа в очереди на получение квартиры? Ты, вот что лучше сделай, подполковник. Перед тем, как набрать номер телефона моего тестя, сначала позвони своей жене и всё это ей расскажи, а потом позвони начальнику политотдела флота и повтори всё то же самое.

Лицо его покрылось красными пятнами. Он очень хотел накричать на меня. Но вместо этого как загнанный в угол змей прошипел:

– Иди, Григорьев, но помни, я тебе этого не забуду.

У меня на языке крутился ответ: "Я тоже". Но я промолчал. Можно было подлить масла в разгорающийся пожар "локальной войны", например, сказать ему, что мне известно о том, как руководство полка разворовывает противообледенительный спирт, или о том, какие взятки даются экипажами за выгодные в финансовом отношении командировки и многое другое. Вместо этого я решил приберечь свои знания на более подходящий момент.

Глава 16

Мой звонок на завод, где работал Марина, застал женщину врасплох. Приятно было услышать сбивчивую речь испанской красавицы, особенно ту её часть, где она сказала, что нас не только помнят, но и очень хотят видеть. Договорились о встрече у фонтана возле Большого театра. Когда мы приехали в назначенное место, девушки уже ждали нас с четырьмя билетами на балет.