Текст книги "Семен Палий"

Автор книги: Юрий Мушкетик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Минут через двадцать маленький обоз уже спускался в овраг. Казаки молча смотрели вслед уходящим.

К Палию подошел Зеленский, его левая щека нервно подергивалась. От сотника несло водкой.

– Батько, – глухо сказал Зеленский, положив руку на саблю, – дозволь взять сотню…

– Пусть идут своей дорогой.

– Кто изменил своей родной земле, не должен жить на свете. Под корень их вырубить. Всех… Дай сотню, батько…

– Не смей! Я слово от имени казачества дал.

– Зачем ты их отпустил?

– А зачем нам такие нужны! Думаешь, мне легко на это смотреть? Я б их сам своими руками… А с другой стороны, если подумать – опять-таки… они люди. Да и какие бы про нас разговоры пошли. Не в честном бою, а безоружных в степи рубали. А ты?! Эх, Андрей, Андрей! – Палий наклонился к Зеленскому, взял его за кунтуш. – В походе выпил? Первый раз это с тобой. Для храбрости, значит? Никогда ты меня не подводил, а сейчас… Тяжко мне. Ну что ж, к столбу тебя привязать? Если б это не ты, я бы так и сделал, – Палий повысил голос. – Иди к своему коню, и чтоб ни одна душа не знала, что ты пил. Расплачиваться будешь в Фастове. Чего же ты стоишь? Иди, пока я не приказал связать тебя.

Глаза Палия гневно блеснули. Зеленский повернулся и быстро зашагал в степь. Палий еще раз посмотрел вдаль, туда, где, едва видимый в пыли, медленно двигался обоз, вздохнул и тоже пошел к коню.

За несколько дней степного похода лошади сильно отощали. Всадники ехали молча, неподвижно застыв между высокими луками седел, прикрываясь всем, что попадалось под руку, от палящих лучей солнца.

Но как только вышли из засушливых южных степей, войско сразу приободрилось. Даже лошади пошли быстрее, словно чувствуя настроение всадников. Казаки весело шутили о вкусном домашнем борще, до которого они вскоре доберутся.

Палий придержал коня, поджидая сотню Цвиля. Когда сотня приблизилась, он подъехал к Гусаку:

– Что ж это вы, хлопцы, песню не заводите? Иль так уж отощали, что и голоса не поднимете?

– Давай, батько, вдвоем начнем, – предложил Гусак, – с тобой легко запевать.

– Что ж, давай.

Гусак взмахнул над головой лошади нагайкой, и они с Палием запели песню:

 
Ой, вийду я на могилу,
Подивлюся у долину…
 

Дружно подхватили казаки, и песня поплыла над степью:

 
Долів, долів, долинами
Їдуть турки з татарами.
 

Песни не утихали всю дорогу.

У самой Паволочи сотни внезапно остановились. Палий, ехавший сзади, проскакал вперед узнать, в чем дело. На дороге перед сотней, перекинув ноги через шею коня, сидел Савва и о чем-то расспрашивал низенького скуластого казака.

– Почему стали?

Савва опустил ногу в стремя и показал нагайкой на сосновый бор:

– Вон за тем леском Дружкевич нас поджидает. Полк Апостола Щуровского с ним. Чуть было не нарвались. Не предупреди вот этот человек – аминь бы нам.

– Щуровский с Дружкевичем! Когда я звал его вместе в степи итти, так он ответил, что не с кем: казаки, мол, разбрелись. А тут нашлось с кем. Чудно, как он не подался к татарам Кизыкермен оборонять. Они думали нас изморенных взять. Ну, пусть встречают.

Палий натянул поводья. Савва схватил Палия за руку:

– Семен!

– Чего тебе? – Брови у Палия сдвинулись. Однако Савва не отпускал руки.

– У них больше двух полков, а у нас хлопцы в седлах носами клюют. Прикажи окопы рыть.

Палий с минуту кусал нижнюю губу, потом спокойно отвел руку Саввы:

– Пусть роют. Скажи Леську, или я сам скажу.

Он и не видел, куда девался Савва с перебежчиком из полка Щуровского.

Приказав Леську Семарину наблюдать за рытьем окопов, Семен поехал к бору. Среди сосен рос низенький березняк. Палий слез с коня и повел его в поводу. Он остановился на опушке, под огромной сосной, раскинувшей свои ветви во все стороны. Лагеря Дружкевича ему не было видно, но откуда-то долетал все усиливающийся шум. Палий поехал вдоль опушки. Вдруг где-то совсем близко послышался конский топот. Палий вскочил на коня, пришпорил его и поехал к своим полкам.

Лагерь был уже готов к бою. Полковник привязал коня к вбитому в землю колышку и с зажженной ветошью подошел к пушке. Только выстрелить не пришлось: впереди всадников, скачущих к окопам, Палий узнал Савву. Все облегченно вздохнули. Савва отделился от полка Щуровского и подъехал к Палию:

– Удрал региментарий, Семен.

Палий взял Савву за плечо:

– Ну и бешеный же ты, Савва! Почему хоть мне не сказал, куда едешь?

– Ты бы не пустил!

Оба засмеялись.

– А Дружкевичу надо соли на хвост насыпать, чтоб впредь умнее был.

Из Фастова написали Дружкевичу письмо. Смиренно просили денег (хорошо зная, что в казне нет ни гроша и что Дружкевич не дал бы, если бы даже и были) и предлагали совместный поход на татар. Дружкевич, прочитав письмо, злобно усмехнулся, потер руки и ответил на предложение Палия согласием.

Оба отряда встретились в Сороках. Региментарию понравилось, что Палий пришел к нему в шатер первый и, здороваясь, приподнял над головой шапку. Но остаться на обед Палий отказался. С региментарием были польские рейтары и наемные казачьи полки под командой наказного гетмана Гришка. Палий хотел было поговорить с Гришком, но увидев, как тот горделиво кивнул в ответ на его приветствие, отошел. С региментарием условились о переправе и дальнейшем маршруте. В Сороках оставили гарнизон в шестьсот человек (вышло так, что все это оказались казаки Палия).

Ночью из небольшого шатра Палия вышел Кодацкий, в ивняке отвязал коня и повел к реке. Тихо захлюпала вода. Немного погодя на другом берегу заржал конь.

Переправа началась рано. Первыми сели на суда рейтары Дружкевича и часть казаков Гришка. Дружкевич и Гришко тоже отправились на первом судне.

Палий усмехнулся им в спину. Он оставался руководить переправой.

Во второй рейс на суда сели все казаки наказного гетмана и три сотни Палия. Остаток полка тоже подошел к воде, ожидая переправы.

Палий следил за тем, как суда пристают к другому берегу. Он отломил веточку лозы и бросил на воду. Она закачалась и поплыла по течению. Полковник снова перевел взгляд на противоположный берег. Казаки выводили лошадей и уже садились в седла.

– Неужто мы просчитались? – сказал Палий Корнею Кодацкому.

– Быть этого не может! Не пойдут Гришковы люди с региментарием. Наши хлопцы ночью им все растолковали, до утра волновались казаки. Я сам ходил по сотням, все сделал, как ты велел. Ага, вон какой-то всадник машет шапкой, надетой на саблю, его окружают.

А на другом берегу происходило нечто похожее на раду. Там прозвучало несколько выстрелов, и казаки бегом повели лошадей обратно на суда. Региментарий был уже далеко в степи, когда увидел, что казаки уходят обратно. Дружкевич и Гришко прискакали на берег, но суда плыли уже посреди Днестра. Кроме рейтар, на берегу осталось лишь две-три сотни из полка Гришка.

Переправившись назад, казаки подожгли суда. Все столпились на берегу, наблюдая, как плывут по течению огромные лодки, словно пылающие факелы, застилая черным дымом голубизну реки.

А на другом берегу бесновался Дружкевич.

Палий приказал садиться на коней. У самой воды возле Андрущенко собралось около десяти всадников. Андрущенко помахал пикой с привязанным к острию поясом. На той стороне заметили. Тогда, по приказу Андрущенко, десять казаков приложили ладони ко рту и закричали:

– Казаки-и-и! Тикайте-е! Орда иде-е-ет!

…Палий не поехал, как предполагал раньше, в Фастов. Он решил дождаться региментария возле Буга.

Но выбравшийся из-за Днестра региментарий, завидев палиевцев, бросил войско и удрал со своей свитой. Палий забрал обоз и все пушки Дружкевича, к Палию перешли теперь последние оставшиеся на том берегу Днестра сотни Гришка, а сам Гришко умчался вслед за региментарием. Рейтар обезоружили и отпустили на все четыре стороны.

Коронный гетман узнал об этом сразу же после бегства Дружкевича с Буга. Он послал жолнеров через Полесье, чтобы ударить на Палия. Но жолнеров не допустили даже до Полесья: их разбили палиевские сотники, посланные полковником еще перед отъездом в Сороки.

Глава 12
ПО ЦАРСКОМУ ВЕЛЕНИЮ

Солнце клонилось к закату. В лагере Мазепы, разбитом у стен Кизыкермена, пели казаки:

Ой, і жнуть женці, розжинаються,

На чорную хмароньку озираються,

Ой, то не хмара, то орда йде…

– Закрой полог, – поднял с подушки голову Мазепа. – Да пойди скажи, пусть там потише будут. И отдохнуть не дадут, разгорланились.

Джура задернул полог и побежал сказать казакам, чтоб не тревожили покой гетмана. Казаки, усмехаясь, выслушали джуру, однако петь не перестали. В последний раз перед сном набивали люльки, вглядывались в предвечерние сумерки. От кизыкерменских башен стлались по земле длинные косматые тени. Солнце быстро опускалось, и тени надвигались на самый лагерь. Вглядываясь в эти тени, каждый думал о завтрашнем дне, об осаде Кизыкермена.

Гетман, наконец, уснул, уверенный в предстоящей победе. Да и как не быть уверенным, если с ним пять полных полков, да еще Шереметев со стрельцами!

Наутро, едва джура тронул гетмана за плечо, Мазепа вскочил на ноги, наспех позавтракал и вышел из шатра. Полки уже готовились к бою. У шатра Мазепу ждал Шереметев.

– Как почивал, гетман?

– Ничего, слава богу. А ты?

– Тоже неплохо.

– Что ж, будем начинать? – спросил Мазепа, закладывая за пояс булаву.

– А может, подождем и начнем осаду? Крепость хоть и не высокая, а видать, зело крепка. Нам дело не к спеху. Чем дольше мы крепость продержим в осаде, тем больше адверсар[17]17
  Адверсар – враг.


[Закрыть] войск против нас слать будет. Под Азовом и легче станет. Государь мне об этом говорил. Тише едешь – дальше будешь, – так у нас говорится.

– Говорить-то, так и у нас говорят.

– Помнишь, Палий брал крепость, так басурманы о нем узнали, только когда казаки на стены полезли. А мы уже четыре дня стоим на виду.

– Мы лучше, чем твой Палий, справимся, да и приказ еще с вечера оповестили полкам. Начнем! Данило, скачи и скажи, пусть начинают.

Мазепа и Шереметев с подзорными трубами в руках остались у шатра. Приступ начался, как приказал гетман, с северной стороны. Спешенные полки двинулись сомкнутым строем. Перед садами янычары встретили их залпом и исчезли, словно их и вовсе не было. Полки, сломав строй, бросились по садам, пытаясь догнать янычар. У самого рва по ним дали залп из орудий. Пока перебирались через ров, турки успели сделать еще три залпа.

Мазепа то и дело опускал трубу и обращался к Шереметеву, но тот на все вопросы бросал только «угу» или «нет». В запотевшее круглое стекло уже нельзя было отличить казаков от стрельцов. В разрывах между клубами дыма, плывшего над стенами, было видно, как штурмующие взбираются по лестницам.

Турки почти не брались за сабли; они беспрерывно стреляли из луков и ружей, бросали со стен мешки с порохом, они взрывались и обжигали наступавших. Со стен протянулись длинные черные полосы, – то полилась на казаков кипящая смола. Мазепа толкнул Шереметева в бок:

– Гляди, на крайней башне казаки уже зацепили веревку за колоду с козлами.

– Вижу… А ты вокруг погляди, вдоль всей стены наши отступают. С той башни их сразу выкурят.

В самом деле, увидев, что остались одни на башне, казаки побросали уже зацепленные канаты и разбежались по садам.

– Срамота какая, я их сейчас назад погоню, – процедил Мазепа сквозь зубы. – Трусы иродовы, победа на носу была, а они – назад. Эй, коня давай!

– На сей раз ты послушаешь меня, – спокойно промолвил Шереметев. – Пусть бегут. Начнем осаду. Построим несколько гуляй-городков и примемся стены бить. Палий тоже когда-то Кизыкермен осадой брал.

– Палий, Палий! Дался вам всем этот голодранец! Связала меня с тобой лихая година. Как хочешь, так и делай, сам их теперь собирай и свои гуляй-городки строй…

Гетман повернулся спиной к полю боя, словно его больше ничто не интересовало.

Мазепу действительно мало интересовал этот бой.

«Возьмут крепость – хорошо, не возьмут – тоже неплохо, – думал он, – во всем виноват Шереметев. Из-за чего же, собственно говоря, волноваться? Может, даже лучше, если не возьмут».

К шатру подбежал запыхавшийся казак:

– Пан гетман, запорожцы на помощь плывут.

– Где они, далеко?

– Вон уже видно, из-за переката выплывают.

Гетман навел трубу. Вниз по Днепру выплывали длинные двадцативесельные чайки. Кроме гребцов, на них сидело по сорок-пятьдесят казаков.

– Если они приехали на помощь, так иди передай им, пусть плывут дальше, а там подтянут чайки по Сухой протоке и станут за Кизыкерменом. Скажи, что есть вести, будто на подмогу туркам идут Нурадин и Шеринбей. Запорожцы должны их не пустить.

Шереметев одобрительно кивнул головой и отошел от шатра.

«Ишь, и эти голодранцы сюда спешат, поживу чуют. Это они по царевой грамоте выступили. Попроси я, так разве хоть один пошел бы?» – усмехнулся про себя Мазепа.

Он знал, что Нурадин и Шеринбей должны подойти еще не скоро и оставленные за Кизыкерменом запорожцы будут стоять без дела.

Началась плановая осада Кизыкермена. Полтора дня казаки плели высокие ивовые коши, а стрельцы засыпали их землей. Закончив коши, стали слегка пододвигать их к крепости. Турки попытались стрелять в них, но не только пулкортаны, но и большие двадцатипятифунтовые пушки не пробивали кошей даже до половины. Так добрались до самого рва и стали возводить контрстены.

Работой руководил генеральный обозный Ломиковский. Он приказал насыпать вал выше, чем турецкий, метался от сотни к сотне, заставляя работать даже самих сотников. Увидев согнутую, словно приготовившуюся к прыжку фигуру Ломиковского, все начинали работать быстрее, опасаясь узловатой плети генерального обозного. Эта плеть не миловала не только казаков, но даже стрельцов.

Поставили вал. На него втащили ломовые пушки и стали стрелять по крепости. Палили с пятницы до вторника, не жалея пороха. В субботу турецкие пушки почти замолкли. Как только в стене открывалось окно для выстрела, туда сразу же стреляли гранатой, и если она даже не долетала до пушкарей, а падала возле ствола вражеской пушки, то под пушкой загорался деревянный лафет. Кизыкерменский бей назначил по сорок золотых пушкарям, которые согласятся стрелять, но охотников почти не нашлось.

В городе начались пожары.

С Таванского острова, напротив Кизыкермена, из небольшой крепости тоже стали стрелять по валу, но ядра не долетали до осаждающих. Очень скоро с острова совсем прекратили стрельбу, – в воскресенье ночью кошевой Максим со своими запорожцами захватил остров и крепостцу на нем.

Во вторник Шереметев подвез к крепости все свои пушки и приказал стрелять залпами. Даже при дневном свете было видно, как степь после каждого залпа вспыхивала заревом. В центре города загорелось несколько домов, потом пожары возникли в других местах. Ломиковский сам бегал от пушки к пушке, наводил, прикладывал фитиль, покрикивал и бежал дальше.

Турки, несмотря на шквальный огонь, тоже вытащили на крепостной вал несколько пушек. Ломиковского удивляло, почему после каждого выстрела турецкой пушки на казачьем валу вздымаются тучи пыли. Втянув голову в плечи, он побежал туда и увидел, как казаки, смеясь, что-то, выковыривали из земли. Ломиковский нагнулся и увидел на грязной широкой ладони казака несколько сплющенных серебряных монет.

– Турки нам за службу выплачивают, деньгами стрелять начали. Может, скоро и золотом будут. Слава богу, дождались…

– Чего ж вы, аспидные души, раньше не сказали? – закричал Ломиковский. – Значит, у турок свинца нету. Сейчас мы им покажем, что нам это известно. А ну, хлопцы, лук и стрелу.

Грохот заглушил его последние слова. Прозвучало еще несколько сильных ударов. С вала посыпалась земля. Выяснилось, что Шереметев сделал подкоп, подорвал стену и одну из угловых башен, в которой находились остатки турецкого пороха. После взрыва запылала большая часть верхнего города.

Турки выбросили белый платок. На переговоры вышел сам бей с ченерисом.[18]18
  Ченерис – писарь.


[Закрыть] Мазепа принял бея в своем шатре, не пригласил даже сесть и не стал слушать его; только сказал толмачу, чтоб передал: сдаваться – и на том конец всем переговорам. А так как близилась ночь, то Мазепа милостиво разрешил туркам отложить отход из крепости до утра.

Дождавшись бея, янычары перешли из верхнего города в нижний. Мазепа в присутствии Шереметева приказал выставить караулы и никого ночью не пропускать, однако группы казаков и стрельцов проникли в крепость и рассыпались по городу. В полночь северная часть города запылала, сильный ветер погнал пламя от северных ворот к южным так быстро, что кое-кто не успел выскочить из огненного пекла. Узнав об этом, Шереметев прибежал в шатер гетмана и, оттолкнув джуру, разбудил Мазепу. Тот сонно выслушал Шереметева и натянул на голову одеяло.

– И охота тебе поднимать тревогу. Я подумал: не сам ли султан на нас прет? Ну, сгорело пятьдесят человек, что с того? Турки-то уже сдаются.

Шереметев смял рукой бороду и в упор поглядел на гетмана:

– Как же так? Мало их враг в бою погубил, так еще и в крепости…

– Кто в этом виноват? Охрану я выставил.

Шереметев запахнул полу ночного халата и вышел из шатра.

Встречать турок к воротам нижнего города собралось чуть ли не все войско. Турки покидали крепость. Те, что побогаче, нагрузили свое имущество на высокие мажары, бедняки – на двухколесные возы, многие шли просто с узлами на плечах. От ворот протянулась целая улица из стрельцов и казаков, приехало посмотреть на сдачу и много запорожцев с острова.

Первые арбы и двуколки потянулись между двумя рядами казаков. Вначале турок никто не трогал. Но вот вперед вышел невысокий кривоногий сотник и, подойдя к первой двуколке, остановил ее. Сотник показал татарину на свою саблю, потом на двуколку, давая понять, что хочет, мол, проверить, не везет ли татарин оружие. Сотник покопался в вещах, вытащил какой-то узел и отбросил в сторону. Татария хотел положить узел обратно, но сотник ударил его рукояткой плети по спине. Среда казаков послышались голоса возмущения. Из толпы вышел пожилой горбоносый казак.

– Эй ты, вояка, зачем людей грабишь? – обратился он к сотнику. – Стыда в тебе нет, все тебе мало! И дома с людей шкуру дерешь, и здесь…

– Закрой вершу, – огрызнулся сотник, – не твое дело. Я тебе не даю брать, что ли? А будешь цепляться… – он угрожающе поднял нагайку. Казак хотел что-то ответить, но его сзади потянули за полу.

– Не связывайся лучше, не один он такой. Вон там Ворона подбил людей, – всё с возов тащат. Да и самому Мазепе перед рассветом из крепости целый воз подарков пригнали. Хлопцы говорят – выкуп… Гетман ничего не сделал, чтоб прекратить грабежи, даже из шатра не вышел.

Всю ночь шумели казаки, а с рассветом полки двинулись на Переволочное. Гетман, отправив с Шереметевым письмо царю об удачном походе, выехал вслед за ними.

Мазепа надеялся провести зиму беззаботно. Но его надежды не оправдались. Зима выдалась трудная. Татары напали на Украину всей ордой. Шереметев, оставшийся на юге с небольшим отрядом, звал на помощь. Гетман долго колебался, но все же выступил. Уже по дороге узнал, что татары дошли до Полтавы и Гадяча. Пришлось разбить войско на три части. Больше всего гетман опасался Петрика, того самого Петрика, который уже в третий раз наводил на Украину татар. Смелый до безрассудства, он быстро переходил с места на место и был неуловим. Мазепу пробирал холодный пот, когда он вспоминал его прежние налеты.

…На пиру у Левенца ему словно нарочно, чтоб испортить настроение, кто-то подсунул универсал Петрика. Мазепа по-прежнему казался веселым, но на сердце было неспокойно. В комнату, даже не взглянув на участников пира, широким шагом вошел Кочубей. Он подал Мазепе письмо с царской печатью.

– От царя, спешное, – сказал он садясь. – Пан гетман…

Мазепа сломал печать и стал читать. Кочубей следил за его лицом. Он хорошо изучил гетмана. По мере чтения губы Мазепы все сильнее сжимались и в конце концов образовали жесткую тонкую складку. Дочитав, гетман положил письмо на стол и слегка ударил по нему ладонью:

– Вот это да… Тут и своих бед не оберешься, так на тебе еще.

– Своих бед стало поменьше: Петрика уже нет.

– А куда ж он девался, обратно ушел?

– В пекло ушел… Закололи его под Кишенкою.

– Кто?

– Какой-то казак из полка Палия. Не перевелись еще добрые молодцы у нас.

– Наградить его надо при всем народе.

– Его уж господь на небе наградит. На куски порубали: татары того казака, едва собрали, когда хоронили… А в письме опять какой-нибудь поклеп?

– Где там! Государь приказывает выйти под Азов с пятнадцатью тысячами конных и пятью тысячами пеших. Да еще суда послать вниз по Днепру, татар встречать, что на подмогу к Азову будут итти.

– Запорожцы уже поплыли. Чалый пятьсот чаек снарядил, денег просит, говорит, что еще тысячу может послать.

– Денег дадим, – царь пишет, что на поход вышлет, а вот как с войском быть? Нам и так трудно. Где столько взять? Людей еще наберем кое-как, а коней? Теперь не только сердюков и компанейцев, а и городовых казаков на свой кошт снаряжать придется. Так и отпиши царю. Зайдешь перед тем, как гонца отправлять будешь. У меня есть еще письмо к царю да послание Палия с письмами татар и поляков. Возьми ключ, я, верно, долго спать буду…

Кочубей дернул гетмана за руку, потому что они проходили мимо ворот, откуда послышались чьи-то быстрые шаги. Их разговор, очевидно, подслушивали. Гетман тихо выругался.

Кочубей хотел сразу ехать.

– Погоди, надо послать за Яковом Лизогубом, – сказал Мазепа.

– Он может не приехать.

– Напиши ему, я подпишу. Зайдем-ка в комнату.

Через минуту Кочубей шел с письмом Мазепы.

– Пан Васыль, – подошел к нему с двумя чарками Орлик, – давай по одной.

– Некогда мне, тороплюсь! – отмахнулся Кочубей.

– Не хочешь? Со мной не хочешь? Ты ж один целое ведро можешь выпить, а тут от чарки отказываешься. Боишься разум пропить?

– Ты уже пропил его.

Кочубей хотел обойти Орлика, но тот загородил ему дорогу:

– Я пропил, говоришь? Это еще как сказать… А вот у тебя его никогда и не было; в писарях одиннадцать лет ходишь, а писать толком не умеешь. У тебя, как у бабы: волос долгий, а ум короткий, – ткнул он пальцем в пышный чуб Кочубея, красиво обрамлявший дородное лицо генерального писаря.

Кочубей молча ударил Орлика по руке, серебряный, на тонкой ножке кубок покатился по полу до самой двери. Кочубей быстро вышел.

– Погоди, – прохрипел Орлик, – ты у меня заскачешь, не теперь, так в четверг.

Он одним духом осушил второй кубок.

Хотя эта стычка произошла под пьяную руку, Орлик все же запомнил ее. Огонек небольшой размолвки разгорелся с этого дня в пламя вражды.

Приехав во дворец Мазепы, Кочубей нашел в кабинете гетмана четыре письма. Читая их, он опасался: не хочет ли гетман испытать его, оставив незапечатанные письма на виду? Возможно, он даже сделал какую-нибудь отметку. Пусть даже так, но ведь не зря Украинцев намекал на то, чтобы Кочубей приватно доносил ему обо всем в Москву.

Первое письмо было от Палия. Правобережный полковник извещал о новом наступлении на поляков, а также о том, что еще много сел пустует, и просил, чтобы гетман не возражал против заселения их левобережцами. А коль нельзя присоединить, то пусть хоть дозволит, если круто придется, итти в Триполье или в Васильков.

Кочубей быстро дочитал письмо, затем пробежал глазами еще два: одно от султана турецкого с предложением Палию переходить на службу к Турции, другое от короля польского, который упрекал полковника за непокорность, укорял в измене королевской присяге. Последним было письмо Мазепы, его Кочубей читал медленно, беззвучно шевеля губами, останавливаясь и как бы проверяя написанное:

«По сих моих донесениях, которые после наступления войск польских и полков тамошних на Семена Палия я получил, Вам, великому государю, Вашему царскому Пресветлому Величеству доношу, что любо с тех времен ко мне от людей приезжих приходили сведения, что те польские полки отступили, однако Семен Палий сразу об этом не уведомил, то я старался в совершенстве обо всем поведении тамошнем выведать. Для чего умышленно знатного казака Батуринското, который давно знает Палия и нам и гетману человек надежный, послал в Фастов. Тот сейчас вернулся, и тогда же Палий прислал мне и письма от короля и султана, которые я посылаю в приказ Малой России в донесение Вам, Великому Государю. По отступлении хоругвей польских Палий умышленно своего посланца по прозвищу Папуга (беглого с той стороны из полка Полтавского) послал бить челом королю. И еще раз доношу, что много казаков Палий переманивает с этого берега, о чем доношу, как самый покорный слуга Вашего царского величества. Гетман малороссийский Мазепа из Батурина декабря 7, года 94».

«Если б знал, не стал бы в читать», – разочарованно подумал Кочубей.

Как всегда, корреспонденцию гетмана повез в Москву посол Трощинский. На другой день он вернулся перепуганный насмерть и заявил, что ночью при переправе на него и охрану напали разбойники, отобрали письма, его, посла, связали, а сами ушли в лодке. Один из них, достоверно, поляк, а кто другие – того он не разобрал.

Разгневанный гетман хотел было отдать Трощинского под суд, но передумал, боясь предать огласке тайное дело. Он написал новое письмо, в котором уведомлял о засылке к Палию лазутчика и о поручении киевскому полковнику учинить со своей стороны наблюдение за Палием, ибо последний, дескать, имеет тайную корреспонденцию с польским королем и литовским гетманом Сапегой. Под конец добавил, что Палий не шлет ему больше писем от гетмана коронного и литовского.

…В середине декабря Мазепа, проклиная всех и вся, отсчитал из казны деньги на войско.

Войско и обоз с двухмесячным запасом харчей повел под Азов черниговский полковник Яков Лизогуб. Сам гетман с остальным войском, какое удалось собрать, двинулся к границе, где соединился с Шереметевым; они вместе пошли на Берестовую. Под Берестовой стояли до весны. Татары не трогали их, а они – татар. Только и дела сделали, что усмирили бунт в полку Миклошича.

Весной татары сами оставили Украину. Харчей не было, а непривычные к грязным балкам и болотам кони тощали, падали. Янычары стали требовать возвращения домой, угрожая, что уйдут сами, если их не поведут. Беки и хан были вынуждены согласиться.

Гетман не стал их преследовать. Разоренное Поднепровье тоже мало тревожило Мазепу, – ведь татары изгнаны, а это было для него оправданием перед царем. Можно было праздновать победу.

В Берестовой Мазепу застало известие о том, что Азов взят и войско возвращается домой, что украинские полки и сам наказной гетман Яков Лизогуб щедро одарены, а его самого царь хочет видеть.

Мазепа поспешил к Воронежу, навстречу царю, и стал лагерем у самого Воронежского шляха. Шатер разбили большой, о двух половинах, да еще и с венецианскими окнами. Пол устлали коврами, поставили дубовые скамьи с резными спинками, столы и даже бархатные кресла. Все это везли из самого Батурина.

Через три дня по приезде Мазепа проснулся от громкого «ура». Мгновенно натянул шаровары и сапоги, сам стал выбирать кафтан. Когда джуры собрались затянуть на гетмане пояс, за шатром опять взвилось «ура», потом кто-то крикнул в шатер: «Царь!» – и вслед за тем быстро вошел Петр. Растерявшийся Мазепа так и остался стоять, зажав в одной руке конец пояса, а другой придерживая полу кафтана. Лицо гетмана выражало отчаяние. Он хотел было опуститься перед царем на колени, но Петр схватил его за плечи и, смеясь, сказал:

– Что, не ожидал, Иван Степанович? Ну что ж, угощай, я и впрямь есть захотел, с утра скачу.

Петр бросил на стол треугольную шляпу и, улыбаясь, смотрел на все еще стоящего в растерянности Мазепу. Наконец гетман как бы пришел в себя и засуетился, но Петр попросил принести только чарку водки и что-нибудь перекусить, сказав, что остальное они наверстают вечером. Петр позавтракал очень быстро. Мазепа кинулся собственноручно подать ему рушник, но царь уже вытер руки о полу поношенного зеленого преображенского мундира и застучал сапогами, направляясь к выходу; он шлепнул Мазепу по плечу и пригласил вечером обязательно явиться на ассамблею.

На ассамблее Мазепа торжественно преподнес Петру турецкую саблю, оправленную в золото и украшенную драгоценными каменьями, и щит на золотой цепи, а Петр подарил Мазепе город Ямполь. Ценным даром были для гетмана и ласковые шутки, которыми Петр бессчетно осыпал его на балу.

Поздно ночью расходились гости. Последним к царю подошел проститься Мазепа, но Петр взял его за руку:

– Побудь со мной, Иван Степанович, поговорим немного. Я завтра рано уезжаю. Пойдем во двор, душно здесь.

Петр пропустил Мазепу вперед, захватил с собой два стула, отстранив кивком головы прислужника, который хотел их взять у царя, и вышел. На один уселся сам, другой предложил гетману. Увидев царя со стульями, Мазепа мысленно выругал себя за то, что не додумался сделать это.

Петр расстегнул верхние пуговицы белого летнего кафтана, набил табаком трубку. Теплый ветер качнул полог шатра, приятно защекотал потную грудь. В голубой высоте сияли редкие крупные звезды. Небо было чистое, только возле полной луны, словно притянутые ее ярким светом, собрались небольшие белые облачка.

– Иван Степанович, – выпуская густую струю дыма, заговорил Петр, – расскажи мне про Палия. Как у него сейчас дела?

– Опять с поляками грызется, недавно региментарию Дружкевичу такую западню устроил, что тот еле живой вырвался.

– Войска много у него?

– Трудно сказать; пишется один полк, а в нем столько людей, что и в три не уберешь. Посполитые к нему всё идут и идут, я уже несколько универсалов послал, чтоб тяглых людей не записывали в реестр казацкий. Да Палий на это внимания не обращает. Из-за него и запорожцев трудно удержать от своеволия и с поляками ладу нет. Боюсь, как бы не поднялась чернь хуже, чем при Хмельницком.

– Нет, Иван Степанович, я про Палия не по этой причине спросил. Нам ненадобно, да и не можно его от себя отталкивать, тем паче, если он сам к нам просится. Я, насколько могу, слежу за тем, что он делает. И чем больше размышляю, тем больше вижу, что это человек не малого ума. Думаешь, случайно он в Фастове осел? Оттуда поляки хотели начать проводить унию по всему Правобережью. И не, только унию, собирались они сделать правый берег и вовсе своим. На нем они никогда крепко не сидели, а зело хотят этого. Не дал им там укрепиться Палий. Ты сам мне когда-то писал, что Палий грозился до самого Случа шляхту прогнать, как об этом еще Хмельницкий мечтал. Придет время, поставим на Случе пограничный столб. А пока… Что ж, если Палию так трудно держаться, пусть идет со своим полком за пороги. И против татар у нас тогда заслон будет крепкий. Он ведь какой поход на татар учинил!

– Да, добрый поход был. Везет этому Палию, удачливый он, – промолвил гетман.

– Удачливый? Не то, Иван Степанович, – возразил Петр, сухой травинкой выковыривая пепел из трубки. – Не верь ты в удачу. В разум верь, в опыт воинский, в казаков своих. А что у Палия войско все увеличивается, так это к лучшему. По-моему, и стражу не следует ставить по Днепру, не надо отгораживаться от правобережцев. Разве они не наши люди? Коль понадобится им помощь, так ты подавай, только чтоб никто про это не ведал.