Текст книги "Великий Мао. «Гений и злодейство»"

Автор книги: Юрий Галенович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

– А это что – мысль моего отца?

– Если бы ты только сам согласился, и тогда мне достаточно сказать ему одно слово, и он не будет возражать.

И вот Цзян Цин ринулась в атаку к Мао Цзэдуну и сказала ему об этом. Мао Цзэдун, однако, покачал головой:

– После одного свидания решать на всю жизнь? Не слишком ли это легкомысленно? Ну, дитю не терпится, а тебе-то что, тоже не сидится? Позови ко мне Аньина.

Цзян Цин напутствовала Аньина:

– Иди, отец зовет тебя. Теперь все зависит от твоей позиции.

– Мне кажется, что она очень даже хороша собой… – высказался по поводу девушки Мао Аньин.

[…] Мао Цзэдун улыбнулся; не теряя юмора, он сказал:

– Если бы она не была красивой, не была бы умной, тогда и ты не подвигнулся бы душой; это мне понятно. Однако я не могу тебя понять, если ты, лишь раз увидев красивую девушку, уже растаял.

Мао Аньин смутился и как воды в рот набрал; он больше ничего не сказал.

Мао Цзэдун прогнал улыбку с лица, его тон стал суровым:

– Ну а кроме того, что она красива, что ты еще узнал о ней? Каковы ее идеалы, моральные качества, характер? Ты во всем этом разобрался? Она ведь только-только приехала из Бэйпина. Никто из нас ее не знает. А брак, если говорить о нем применительно к тебе, это ведь на всю жизнь. Это касается дела нашей революции. Ведь о тебе все говорят как о сыне Мао Цзэдуна, так ведь? Тут тебе надо быть очень внимательным и осмотрительным; нельзя легко смотреть на все это.

Ну конечно, в словах Мао Цзэдуна был резон. А эта девушка по фамилии Фу не выдержала трудностей жизни в Яньани. Она сбежала обратно в Бэйпин; мало того, она еще и выступила в печати со статьей, в которой ругала и позорила Яньань. И тогда Мао Цзэдун своим характерным хунаньским говорком напевно сказал:

– Видно, красота – дело ненадежное; надо к этому иметь еще и твердые убеждения, идеалы!

После того как учреждения ЦК партии прибыли в Сибайпо, Мао Аньин и дочь Лю Цзяньчу Лю Сыци были направлены по распределению в соседнюю деревню. Их направили туда участвовать в осуществлении аграрной реформы. Молодые люди стали встречаться, и постепенно родилось связывавшее их чувство. С помощью Дэн Инчао и Кан Кэцин (супруги Чжоу Эньлая и Чжу Дэ. – Прим. пер.) удалось убедить Мао Цзэдуна согласиться с тем, чтобы молодые люди стали находиться в отношениях любви.

И как раз тогда, когда Мао Цзэдун помог мне принять решение и тем самым содействовал любви между мной и Хань Гуйсинь, Мао Аньин тоже обратился к отцу:

– Па, с тобой говорила мама Кан (Кан Кэцин) обо мне и Сыци?

– М-м… – Мао Цзэдун в этот момент как раз просматривал документы, он даже не поднял головы.

– Тогда мы будем оформлять брак?

– А сколько лет Сыци?

– Восемнадцать.

– Говори правду. Восемнадцать полных или неполных?

– Неполных. Но не хватает всего нескольких месяцев.

– Нельзя. Даже если одного дня не хватает. Я занят. Ты иди пока.

Мао Аньин шел к отцу в радостном настроении, а ушел от него в расстройстве чувств. Если сравнивать, то надо сказать, что Мао Цзэдун проявил гораздо большую активность и заботу, устраивая мой брак. С одной стороны, я был этим тронут, но, с другой стороны, меня не покидало чувство некоторого беспокойства.

Однажды мы сидели на корточках во дворе и ели. Административный отдел вообще-то сначала отнес Мао Аньина к средней категории кадровых работников по нормам питания. Однако Мао Цзэдун не допустил этого. Он сказал Мао Аньину: «Вот твоя младшая сестра (имелась в виду Ли Нэ. – Прим. пер.) с самого детства питается по низшей категории. А ты, такой уже здоровый парень, все еще, что ли, нуждаешься в том, чтобы я тебя предостерегал от неверных шагов?» Мао Аньин на это ничего не сказал, а только взял свою плошку для риса и стал питаться вместе с нами из котла в общей столовой. И вот как-то раз мы по привычке ели, сидя на корточках, во дворе. И как раз в это время какой-то петух понесся за курицей, взметая тучи пыли. Я поспешно встал, чтобы уберечься от пыли. Мао Аньин не сдвинулся с места. У него вырвалось:

– Даже петуху нужна курица. А ведь я – человек. Мне уже двадцать семь лет!

Мне стало совестно. Мне-то был всего 21 год, а я уже готовился вступить в брак. Мао Аньин был старше меня лет на пять-шесть, а все еще не был женат.

– Да не переживай. Вот выберем момент, когда председатель будет в хорошем настроении, и ты опять поговоришь с ним, – тихо подал я голос.

Когда пришла радостная весть об уничтожении семи вражеских бригад в Восточном Китае, я сказал Аньину:

– Председатель запел арию из пекинской оперы. Иди скорее!

Когда Мао Цзэдун радовался, он любил напевать отрывки арий из пекинских опер. Мао Аньин тут же поспешил в кабинет отца и хотел было поставить его перед свершившимся фактом:

– Па, мы уже подготовились, завтра свадьба.

– Я тебе что, разве не говорил, чтобы ты пока не женился?

– Давай я буду сам решать те вопросы, которые касаются меня лично.

– Кого ты выберешь в жены, это дело твое, тут тебе решать. Но разве тебе решать вопрос о достижении брачного возраста? Нет, эти вопросы следует решать в соответствии с существующим порядком и дисциплиной.

– Да ведь сколько людей женятся, хотя возраст еще не пришел…

– Но ведь для всех ты – сын Мао Цзэдуна! – Мао Цзэдун тяжело опустил руку с карандашом на стол: – Если ты не будешь соблюдать дисциплину, тогда кто же будет ее соблюдать?

Мао Аньин вышел совершенно как в воду опущенный.

Мао Цзэдун тоже разволновался, заговорил сам с собой: «Вот ведь так радостно было на душе, а он половину радости у меня отнял!»

Мао Аньин вернулся к себе в комнату и никак не мог отойти. Он нервничал, возмущался. Он лежал на кровати и рыдал. Никто не мог его успокоить. Командир взвода охраны Янь Чанлинь доложил о происходящем Цзян Цин. Ей, будучи мачехой, было неловко вмешиваться, вступаться. Она боялась трений и противоречий с Мао Цзэдуном. Поэтому Цзян Цин сказала: «Все-таки пусть отец сам его успокаивает». И тогда Янь Чанлинь доложил Мао Цзэдуну.

Мао Цзэдун сильно разгневался, бросил карандаш, большими шагами вышел из комнаты. Я испугался, что он побьет сына, и поспешил пойти вплотную за ним; был готов уговаривать его. Однако Мао Цзэдун даже не вошел в комнату сына. Он встал у дверей и рявкнул. Это было как удар грома. От страха затряслись и Небо, и Земля: «Мао Аньин, ты что это надумал?»

Как только раздался этот голос, как только рявкнул Мао Цзэдун, так рыдавший на постели Мао Аньин тут же присмирел. Он замер, замерли все звуки.

Мао Цзэдун повернулся и пошел. Он так больше ничего и не сказал.

Спустя несколько недель Мао Цзэдун прогуливался за околицей. И тут ему навстречу попался Мао Аньин, который возвращался из соседнего села, куда его посылали «на низовку». Мао Аньин поздоровался с отцом и хотел было улизнуть.

Мао Цзэдун поднял руку и жестом остановил его:

– Ты от меня не прячься. Дошло до тебя, что такое брак?

– Дошло, – сказал Мао Аньин, повесив голову. – Я был не прав.

– А что думает Сыци?

– До нее тоже дошло. Мы с ней уже договорились. Вот встретим следующий Новый год и тогда уж поженимся.

– Вот только теперь ты стал похож на моего сына! – Мао Цзэдун захлопал в ладоши. – Ну, ты иди.

Продолжив прогулку и сделав несколько шагов, Мао Цзэдун вдруг остановился, посмотрел на меня и спросил:

– Скажи вот, Иньцяо, к кому я отношусь более по-родственному: к родному сыну или к вам?

Я подумал и сказал:

– С точки зрения чувств, вы все-таки более по-родственному относитесь к нам.

[…] После начала войны, которая велась под лозунгом «Дадим отпор Америке, окажем помощь Корее», Мао Цзэдун решил послать сына за пределы Китая для участия в боевых действиях. Цзян Цин и некоторые другие товарищи убеждали Мао Цзэдуна отказаться от этого плана, говоря, что Аньин выполняет очень трудную задачу в той организации, где он работает, что трудно будет обойтись там без него, что не нужно ему идти на войну. Мао Цзэдун же высказал в ответ свои соображения, согласно которым его сын непременно должен был пойти воевать. На меня наибольшее и самое глубокое впечатление произвела следующая его фраза: «Он для всех – сын Мао Цзэдуна! Если он не пойдет, то кто же тогда пойдет?»

После гибели Мао Аньина Пэн Дэхуай прислал телеграмму. Е Цзылун с Чжоу Эньлаем и Цзян Цин посоветовались и не стали немедленно сообщать об этом Мао Цзэдуну. И только спустя некоторое время, когда Мао Цзэдун, закончив работу, прибыл на отдых в дом номер один в квартале «Шесть новых домов», Е Цзылун и Цзян Цин доложили об этой новости Мао Цзэдуну.

В этот момент Мао Цзэдун сидел в кресле. Услышав это сообщение, он оторопел, уставился на Цзян Цин и Е Цзылуна, ничего не говоря. Цзян Цин и Е Цзылун не решались снова заговорить об этом, они не осмеливались и успокаивать Мао Цзэдуна; не сговариваясь, они просто склонили головы.

И вот Мао Цзэдун поднял веки, его взгляд начал медленное движение, остановился на сигаретнице, которая стояла на чайном столике. Он потянулся за сигаретой, дважды не смог вытянуть ее из сигаретницы. Я помог ему достать сигарету, потом помог зажечь ее.

В комнате долго висела тишина. Никто не произносил ни слова. Слышался лишь свист, с которым Мао Цзэдун втягивал сквозь зубы воздух при курении. Крестьяне в северной части провинции Шэньси, когда курят, любят втягивать в себя воздух с таким присвистом. Вероятно, сигаретный дым стал есть Мао Цзэдуну глаза, а может быть, он о многом вспоминал; я увидел, что глаза Мао Цзэдуна покраснели и увлажнились.

Е Цзылун молча вышел из комнаты.

И снова долго царило молчание. Мао Цзэдун выкурил вторую сигарету, с силой раздавил окурок в пепельнице. Он вздохнул так, что слезы навернулись на глаза. Вспомнилось: «Все и каждый называли его – сын Мао Цзэдуна…»

Я отвернулся и заплакал.

Мао Цзэдун не плакал. Закурил еще сигарету. Начал слушать доклад Цзян Цин о подробностях гибели сына. Я расслышал лишь несколько фраз: «Вражеские самолеты налетели и стали бомбить. Сбросили напалмовые бомбы. Мао Аньин вышел из пещеры и не возвратился. Он был сожжен, умер». Больше я ничего не слыхал, потому что ко мне снова и снова возвращался все тот же вздох Мао Цзэдуна: «Для всех он был сын Мао Цзэдуна…»

Мао Аньцин был вторым сыном Мао Цзэдуна и Ян Кайхой. Он вырос внешне очень похожим на отца. После героической гибели Ян Кайхой, когда Аньцин был еще ребенком, его носило и мотало по жизни сильными ветрами; он нахлебался горя в жизни, был несчастным бродягой, нищенствовал, просил подаяния, ему приходилось очень горько, он перенес очень много физических страданий. Мао Цзэдун очень любил и жалел Мао Аньцина, заботился о нем. Он знал, что у сына неважно со здоровьем, а потому не предъявлял к нему таких суровых требований, как к Мао Аньину. Кроме того, Мао Цзэдун постоянно лично интересовался тем, как идет лечение Аньцина.

В 1957 году Мао Аньцин лечился и отдыхал в Циндао. В начале августа Мао Цзэдун приехал в Циндао. Он остановился в доме для почетных гостей города Циндао и послал меня за Мао Аньцином. Отец и сын пошептались, поговорили по душам. Когда Мао Цзэдун в прошлом говорил с Мао Аньином, то речь при этом шла главным образом об учебе, о политике, о работе. А с Аньцином отец большей частью говорил об учебе, быте и о здоровье. Мао Цзэдун слыхал, что в больнице была медсестра, которая очень хорошо заботилась об Аньцине, что между ними возникло чувство. Тогда Мао Цзэдун попросил людей из охраны поехать в больницу и разобраться в ситуации; попутно посмотреть, в каких условиях Аньцин находится в больнице. Отдел охраны направил своего сотрудника Сюй Юнфу в больницу. Тот подробно расспросил о том, как живет и лечится Мао Аньцин в больнице. По возвращении Сюй Юнфу написал докладную записку. Мао Цзэдун внимательно прочитал ее и специально попросил телохранителя Тянь Юньюя передать его благодарность Сюй Юнфу. Мао Цзэдун при этом подчеркнул: «Ты скажи Сюю, что написал он очень хорошо. Поблагодари его, поблагодари его от меня».

Мао Цзэдун также очень жалел и любил двух своих дочерей – Ли Минь и Ли Нэ. Он строго следил за их домашним воспитанием. Когда родилась Ли Минь, Дэн Инчао (жена Чжоу Эньлая. – Прим. пер.), держа младенца на руках и самым внимательным образом рассмотрев девочку, глубоко прочувствованно сказала: «Какая, в самом деле, прелесть». И вот так ее и стали звать этим трогательным именем: «Прелесть» (или «Цзяоцзяо»). Когда в 1947 году «Прелесть» вернулась из Советского Союза и стала учиться, уже живя подле Мао Цзэдуна, тогда Мао Цзэдун и дал ей новое имя: Ли Минь.

В то время Мао Цзэдун пользовался псевдонимом «Ли Дэшэн» (в переводе с китайского: «Ли Победитель». – Прим. пер.). В классическом древнекитайском труде «Луньюй» есть такая фраза: «Муж благородный стремится быть в речах осторожным, а в делах искусным». Мао Цзэдун довольно много занимался изучением классической китайской литературы. Для него было весьма характерным то, что он, выражая свои надежды, наделил своих дочерей именами Ли Минь («Искусная в делах») и Ли Нэ («Осторожная в речах»).

Ли Минь и Ли Нэ с самых малых лет ели в общей столовой вместе с нами, бойцами охраны. А когда они подросли и пошли в школу, то стали питаться в школьной столовой. Они вовсе не пользовались, как бы уж заодно с отцом, коммунистическим «столом». А когда они поступили в университет, то они и питались и жили в общежитии, в университетском городке, точно так же, как дети всех простых людей; то есть в одной комнате жили шесть-восемь студенток, спали на верхних или нижних нарах, ели ту же простую еду, что и все остальные. Они всегда ходили в старой одежде из синей материи; как и все, посещали занятия и так же, как и все, отправлялись в деревню для участия в физическом труде; как и все, они ходили пешком, ездили на велосипедах, теснились в автобусах. И если не сказать, то никто и не подумал бы, что они – дочери Мао Цзэдуна.

[…] Где-то в 1956 году Мао Цзэдун однажды во время прогулки спросил меня:

– Вот как по-твоему, кто из них лучше: Ли Минь или Ли Нэ?

– Обе они очень хорошие, – ответил я. – И тот и другой ребенок к нам относятся с большим уважением. Им ни в коей мере не присуща манера походя демонстрировать свое превосходство, чем страдают дети некоторых высокопоставленных работников. Они требовательны к себе, стремятся расти, прогрессировать.

Мао Цзэдун отрицательно покачал головой:

– С моей точки зрения, у них нет таких перспектив, как у вас. У них нет такого будущего, как у вас. Они перенесли меньше трудностей, чем вы, а будущее есть только у тех людей, которые способны переносить трудности.

– Председатель, вы, что же, хотите заставить ваших детей переносить трудности? – возразил я. – Да ведь они перестрадали намного больше, чем простые люди!

Мао Цзэдун снова покачал головой:

– Ты не прав. Когда ты произносишь все эти слова о трудностях, то ты неверно мыслишь, потому что ты начинаешь свои рассуждения с того, что они – мои дочери, а потому ты подходишь к ним с иными критериями, чем к детям из обычных, простых семей. Вот они едят в нашей столовой, верно? А ведь питание там намного лучше, чем в большинстве крестьянских семей; ну разве это не так?

– Председатель, вы всегда берете для сравнения более низкий уровень. Это несправедливо. Вот в большинстве городских семей совсем необязательно едят хуже, чем в нашей столовой. У меня дома еда лучше, чем в этой столовой.

– Ты внес вклад в революцию, – улыбнулся Мао Цзэдун. – Если ты будешь питаться получше, люди ничего дурного не скажут. Но они-то никакого вклада еще не внесли. Когда речь идет о человеке, то в вопросах быта все-таки лучше равняться на тех, кто живет хуже. Если не принимать во внимание при сравнении людей их вклад в общее дело, а меряться привилегиями, довольствием, тогда не будет вообще и самого будущего.

Среди детей Мао Цзэдуна Ли Нэ относительно меньше перенесла трудностей, чем ее братья и старшая сестра. Однако я всегда считал, что на ее долю выпало невзгод больше, чем на детей в обычных семьях. Я пришел на работу подле Мао Цзэдуна в 1947 году. Ли Нэ тогда было только семь лет. Однако она вместе с нами, солдатами, прошла нашими походными дорогами, жила под открытым небом, переживала воздушные налеты, бомбардировки, привыкла к свисту пуль и снарядов, на ее долю горечи досталось немало!

Я до сих пор помню этого маленького человечка, крохотную девочку, которой едва исполнилось семь лет. Во время переходов она несла эмалированную кружку; как и большинство бойцов, стояла в очереди, чтобы получить свою порцию соевых бобов из большого общего котла, а затем, не произнося ни слова, присаживалась на корточки возле стены и своей ручонкой доставала эти обжигающе горячие бобы, отправляла их в ротик и жевала, жевала… И у нее, как и у взрослых людей, от бобов пучило живот, она без конца портила воздух. И эти простодушные большие глаза никогда не показывали, как она страдает и как ее ранит эта стыдоба – то есть то, что приходилось портить воздух!

И именно она в ходе нашей тогдашней суматошной боевой жизни своим милым детским голоском пела для нас арии из пекинских опер, даря нам тем самым отдых и радость.

Мао Цзэдун с особой любовью относился к этой маленькой девочке. Я помню, как много раз Мао Цзэдун в минуты отдыха от напряженного труда обнимал Ли Нэ, легонько похлопывал ее по спине и говорил: «Деточка, моя хорошая деточка, любимая деточка…» А Ли Нэ? Она обнимала отца за шею и кричала: «Папа, мой папочка, дорогой папуля…»

Но несмотря на такие родственные чувства, Мао Цзэдун не позволял дочерям питаться вместе с ним, есть ту пищу, которую отдельно готовили для него!

После образования КНР Мао Цзэдун стал председателем Компартии и председателем Народной Республики. Няня тогда вполне естественно предложила: «Председатель, пусть Ли Нэ кушает вместе с родителями!» Мао Цзэдун сделал решительный жест рукой: «Не надо со мной, пусть все-таки ест с тобой. Води ее в столовую!»

Ли Нэ выросла у меня на глазах. Она поступила в университет и стала возвращаться домой только по субботам. Университет был расположен в пригороде. И если там устраивались какие-либо мероприятия, она покидала университет только затемно. Девушке одной в темноте добираться не очень-то безопасно. И тогда я, втайне от Мао Цзэдуна, послал за ней машину. Автомобиль остановился в укромном месте рядом с университетом. А я пошел за ней в университет. Мы, выйдя из здания, тайком сели в машину и возвратились домой. Я думал, что, благодаря таким мерам предосторожности, соученики по университету не узнают об этом, и это не будет иметь никаких последствий.

Однако об этом узнал Мао Цзэдун. Он сурово раскритиковал меня. Но я не смирился и возражал:

– Дело-то было к вечеру, скоро стало бы совсем темно. Девушке одной возвращаться в темноте опасно…

Мао Цзэдун сурово посмотрел на меня и спросил:

– А у других что, не дети? У других дети сами возвращаются. Почему же мой ребенок не может этого делать?

– Ведь для всех она – дочь Мао Цзэдуна, разве не так? – воскликнул я. Мао Цзэдун остолбенел и только хотел вспыхнуть, как я добавил: – К другим детям враги интереса не проявляют, а к ребенку Мао Цзэдуна гоминьдановские агенты проявляют очень большой интерес!

Мао Цзэдун сменил гнев на радость. В это время Гоминьдан как раз призывал к возвращению на материк. Мао Цзэдун был очень доволен тем, как я отношусь к врагу.

– Встречать не надо; действуй, как я тебе сказал. Пусть она возвращается на велосипеде, – все-таки возразил он.

Цзян Цин, которая была тут же, сказала:

– Мне еще и десяти лет не было, когда я научилась одна ходить по ночам. Она уже не маленькая. А ты не зацикливайся на своем. Иди и поступай так, как тебе велел председатель.

[…] Зимой 1960 года, в то самое время, когда страна переживала самые большие экономические трудности, темнело очень рано; и в условиях, когда не разрешалось ни встретить, ни проводить ее, наша девочка имела возможность возвращаться домой только один раз в две, а то в три недели. Тогда Ли Минь, чувствуя себя неважно, отдыхала дома. А Ли Нэ по-прежнему жила и питалась в университете.

Я послал телохранителя Инь Синшаня навестить Ли Нэ. У Ли Нэ был нездоровый цвет лица. Инь Синшань спросил, не больна ли она. Дитя долго смущалось и только потом тихим голосом сказало: «Дядя Инь, мне очень есть хочется…»

Инь Синшань, вернувшись, доложил мне об этом. Да даже только из-за тех чувств, которые я испытывал по отношению к ней со времен, когда мы шли с боями по северной части провинции Шэньси, вспоминая, как она питалась черными соевыми бобами и при этом исполняла для нас арии из пекинских опер, я не мог не позаботиться о ней! Я тайком отнес ребенку печенье, которое раздобыл.

Ли Нэ, зыркнув по сторонам и убедившись, что поблизости никого не было, торопливо засунула в рот две печенинки, стала их быстро жевать и глотать. Она ела и, как преступник, боялась, что кто-нибудь да увидит. Мне стало тягостно на душе. Она же больше не решалась есть, хорошенько спрятала печенье и решила потом понемногу «получать удовольствие». Я сказал: «Ешь, я тебе еще принесу».

Однако об этом стало известно Цзян Цин. И она задала мне трепку. Я возражал. В силу того, что уже был известный опыт, были прецеденты, уроки, она не решилась третировать меня так, как в свое время обижала телохранителей. Она боялась, что я пойду на скандал с ней. И тогда она побежала и доложила Мао Цзэдуну. Мао Цзэдун позвал меня в комнату и сурово сказал:

– Сколько раз можно повторять: ты почему это создаешь привилегии?

Я не боялся гнева Цзян Цин, но боялся гнева Мао Цзэдуна. Я тихо, запинаясь, промямлил:

– Другие родители тоже приносят детям поесть…

– Другие могут приносить, а моим детям не разрешаю относить даже одного печенья! – Мао Цзэдун стукнул по столу: – Ведь для всех она – дочь Мао Цзэдуна!

Я больше не решился ничего сказать и не осмелился носить печенье Ли Нэ. Вернувшись домой, я посетовал жене, сказав, что Цзян Цин доложила на ушко Мао Цзэдуну и раскритиковала меня. Говоря это, я сердцем понимал, что тут Цзян Цин поступила в общем-то правильно: ведь что ни говори, а Ли Нэ приходилась ей родной дочерью.

Прошло немного времени, и как-то в субботу Ли Нэ вернулась домой. Телохранитель Инь Синшань, подливая чай Мао Цзэдуну, сказал ему об этом:

– Председатель, Ли Нэ вернулась. Вы не видели ее недели две, а то и три. Может быть, вместе поужинаете?

Мао Цзэдун поднял веки, взгляд был мягкий, сказал с чувством:

– Мда, ну, хорошо, ладно.

Инь Синшань поспешил доложить Цзян Цин. Цзян Цин на мгновение опешила, потом тихо сказала:

– Добавьте риса, добавьте масла.

У Мао Цзэдуна не было специальной комнаты-столовой. Каждый раз телохранители приносили коробку с едой либо в спальню, либо в кабинет. Но сегодня приготовили четыре блюда и суп, да еще перец, соевый творог и все это разложили на четырех блюдах. Повар удовлетворенно сообщил: «Я сегодня положил двойную порцию риса!»

Ли Нэ поведала отцу в его спальне о своей учебе. Затем тактично и деликатно сказала:

– Мне все время не хватает той еды, которая на меня приходится по норме. Мало овощей. Все приготовлено на подсоленной воде. Масла не хватает. Повар недодает. На лекциях в животе постоянно бурчит.

– Трудности временные, надо пережить их вместе со всем народом. Надо быть впереди, надо вести пропаганду, надо верить Коммунистической партии… – увещевал дочь Мао Цзэдун. Он еще и добавил шутливо: – Даже я не могу контролировать повара, когда он отмеривает и отвешивает продукты!

Инь Синшань вошел в комнату и сказал:

– Председатель, еда готова.

– Так. Сегодня будем есть вместе.

Мао Цзэдун взял дочь за руку. Вместе они пошли к столу.

Ли Нэ взяла палочки, носом втянула аромат горячего риса; это был красный неочищенный рис, в него были добавлены головки таро. Она глубоко-глубоко вдыхала этот запах.

– Ох, какой аромат! – Она посмотрела на отца и мать и лучезарно улыбнулась, она была такой милой и непосредственной!

Цзян Цин взглянула на дочь, потом на Мао Цзэдуна, хотела что-то сказать, однако тут же, рядом, были телохранители, и она сдержалась. Принужденно улыбнулась, взяла палочками кусочек пищи и положила в рот дочери.

– Ешь. Ешь скорее.

Мао Цзэдун дал знак палочками.

Ли Нэ начала было есть. Но блюда были обжигающе горячи. Она стала дуть на еду. Дунула несколько раз, затем проглотила. Глаза от жара увлажнились.

– Ешь помедленнее, куда торопиться? – Голос Мао Цзэдуна звучал размеренно. Он чуть улыбался. Однако улыбка его становилась все более неестественной.

Ли Нэ взглянула на прислуживавшего телохранителя, стыдясь сказала:

– В университете мы всегда быстро едим, я так привыкла.

– Но сейчас-то ты дома. – Мао Цзэдун сказал это очень низким голосом, он уже начал горько улыбаться.

– Ешь овощи. Ешь побольше овощей. – Цзян Цин непрерывно подносила пищу ко рту дочери своими палочками. Ее лицо было бледным. На губах застыла все та же вымученная улыбка; в душе у нее все дрожало и одеревенело. Она смотрела, как ест Ли Нэ, и это был взгляд, которым смотрят только матери.

Ли Нэ больше не связывала себя присутствием родителей, она медленно сделала лишь несколько глотков, а затем снова стала есть, как голодный волчонок или тигренок; она, почти не жуя, проталкивала в себя куски пищи. Отправляя пищу в рот, она невзначай подняла глаза, ее взгляд скользнул по столу, и тут она увидела, что еды на столе почти не осталось.

Сначала и Мао Цзэдун вслед за дочерью размеренно отправил в рот несколько кусков и даже что-то произносил при этом. Но вот постепенно он перестал говорить. Молчаливо отправил в рот еще кусочек. Стал жевать его так медленно, так медленно… Наконец он отложил палочки, перестал жевать, с тревогой глядя на дочь, он погрузился в задумчивость.

Цзян Цин уже давно перестала есть. Она поглядывала то на дочь, то на Мао Цзэдуна. Несколько раз тяжело вздохнула и, наконец, не шевелясь уставилась на Мао Цзэдуна. Иной раз, когда ей хотелось что-то сказать, она нарочно ничего не говорила, надеясь на то, что Мао Цзэдун сумеет понять и сможет сказать это первым.

– Ой, что же это вы сами не едите? – Ли Нэ с трудом оторвалась от пищи.

– Да-а… – Мао Цзэдун широко улыбнулся. – Я уже стар, ем немного. Я очень завидую вам, молодым.

Говоря это, он взял газету, повернулся в сторону и стал читать. При этом он чуть поворачивал голову, как будто бы углубился в чтение, весь ушел в него.

Цзян Цин тяжело дышала. Вдруг она взяла блюдо с рисом и выложила в пиалу Ли Нэ все, что там оставалось – полблюда риса. Затем она встала и вышла. Ее глаза были полны слез.

Мао Цзэдун, казалось, ничего не замечал. Однако, как только Цзян Цин вышла из комнаты, он тут же поднял голову и сказал дочери:

– В молодости я проводил социальные обследования в провинции Хунань, в деревне. Однажды я не ел целый день, а потом выпросил рис, остававшийся в пиале…

Он еще не кончил говорить. Но все помыслы Ли Нэ были в этот момент сосредоточены только на еде.

– Если вы не едите, то я все это доем, – попросила она.

– Доедай все. – Мао Цзэдун взглянул на дочь, затем отвел взгляд; было такое впечатление, что он больше не решался на нее смотреть. Он вновь обратился к газете, стукнул легонько по столу. – Была когда-то такая политика, которая проводилась под лозунгом: «Все уничтожать подчистую». Вот и не надо, чтобы хоть что-то пропадало понапрасну.

По сути дела, Ли Нэ и не знала о том, чем обычно питался в те времена ее отец. Если бы она знала, что ее отец иной раз за целый день съедал только одну порцию портулака овощного (огородного), то она, конечно же, не «распоясывалась» бы так, не ела так «раскованно». Она съела все до последнего зернышка, не оставила даже перышка лука, которое тоже аккуратно отправила в рот. Ее глаза с сожалением обшарили стол.

– Мне ведь еще расти и расти, у меня ужасный аппетит… Вот таких огромных пиалы я могу съесть целых три, – с этими словами она нарисовала в воздухе огромные круги.

Мао Цзэдун даже не взглянул в ее сторону. Он был прикован к газетной странице. Он лишь по привычке пожевал нижнюю губу.

– Какая сегодня вкусная еда; жалко, что… – Ли Нэ бросила взгляд на отца, потом по-детски посмотрела на телохранителя. – Дядя Инь, а нет ли еще супа? Набери из этой супницы, не будем ничего расходовать напрасно.

Инь Синшань резко отвернулся, слезы выступили у него из глаз, он бросился в кухню.

– Да, досталось дитятку, досталось нашей Ли Нэ. – Повар извлек из сковороды две пампушки, приготовленные из белой пшеничной и кукурузной муки. Телохранитель, не дожидаясь, пока он поджарит пампушки на огне, схватил и отнес их Ли Нэ.

Ли Нэ повернулась и смущенно посмотрела на отца, затем взяла пампушку, поводила ею по блюду, подбирая остатки пищи, и отправила вкусный пирожок в рот. Инь Синшань принес горячей воды и помог Ли Нэ из остатков того, что было на блюде, создать супчик, который она и выпила.

У Мао Цзэдуна дважды булькнуло в горле. Он встал и, ничего не сказав, вышел. Он пошел во двор. И вдруг повернулся и опять пошел в дом, но не вошел в спальню, а снова повернулся и возвратился во двор. Казалось, что он и сам не понимал, что же надо делать.

Вечером Цзян Цин пришла в спальню Мао Цзэдуна, попросила телохранителя выйти. Полчаса спустя Цзян Цин вышла, глаза ее покраснели, она явно плакала. Мы понимали из-за чего и вошли в спальню Мао Цзэдуна.

– Председатель, Ли Нэ приходится слишком тяжело; как вы думаете, нельзя ли…

– Нельзя, – отрезал Мао Цзэдун, все поняв. – Если сравнивать с народом всей страны, то ей еще довольно хорошо живется.

– Но…

– Ничего не надо говорить. Мне самому на душе нелегко. Ее матери тоже несладко. Но я – кадровый работник государства. Государство установило определенные нормы для нас. Она же студентка. Если ей что-то не положено, значит, не положено. – Мао Цзэдун дважды глубоко вздохнул и с тревогой и не без назидательности произнес: – Опять все то же самое. Разве не будут все говорить: ведь она же дочь Мао Цзэдуна. Все-таки пусть каждый получает то, что ему положено. А в нынешней обстановке нужна особая строгость.

«Для всех она – дочь Мао Цзэдуна». На меня эта фраза произвела очень глубокое впечатление. Эта фраза во всей полноте отражает и ту любовь, с которой Мао Цзэдун относился к своим детям, и те суровые требования, которые он к ним предъявлял.

В 1980 году мы с женой наконец получили возможность свободно общаться с Ли Нэ. Она жила одна со своим сыном. Ей в быту приходилось довольно трудно. Мы посоветовали ей снова выйти замуж. Она сказала в ответ:

– Да вы что говорите? Моя мама – из «четверки». Кто же осмелится подойти ко мне?

И тогда я вспомнил эту фразу Мао Цзэдуна. Мы с женой начали уговаривать ее: