Текст книги "Великий Мао. «Гений и злодейство»"

Автор книги: Юрий Галенович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Циннянь Мао Цзэдун юй та ды сянцзи ши (Молодой Мао Цзэдун и его земляки – учители и друзья) / Гл. сост. Дай Бохань. – Чанша: Хунань чубаньшэ, 1993.

Приложения

Воспоминания телохранителя
(Фрагменты книги Цюань Яньчи «Мао Цзэдун, сошедший с Олимпа» [13]13
  Цюань Яньчи. Цзоуся шэньтань ды Мао Цзэдун (Пекин, 1989). Пер. с кит. Ю.М. Галеновича.


[Закрыть] )Об авторе

Цюань Яньчи родился в 1945 г. В 1970 г. окончил Пекинский промышленный университет. По распределению был направлен в НОАК. Служил телефонистом, радиотехником.

Затем перешел на политическую работу. Стал заместителем политрука, заместителем комиссара батальона железнодорожных войск. Обнаружил писательские способности. В 1989 г. был творческим работником политотдела ВВС Пекинского военного округа. Член Союза писателей Китая. Опубликовал произведения общим объемом более 200 печатных листов. Семь раз отмечался в КНР премиями за литературное творчество.

От автора

Итак, мой собеседник – это Ли Иньцяо, человек, который находился подле Мао Цзэдуна в течение пятнадцати лет; сначала выполнял обязанности телохранителя, затем руководителя группы телохранителей, заместителя старшего телохранителя и старшего телохранителя Мао Цзэдуна. Это ему Мао Цзэдун как-то сказал:

«Иньцяо, мои дела, дела моей семьи можно утаить от кого угодно, от самого Неба, но их нельзя утаить от тебя». И добавил: «Пока я жив, ты обо мне не пиши. Когда я умру, тогда можешь писать. Но пиши так, как было на самом деле».

После того как между автором этой книги и Ли Иньцяо завязались дружеские отношения и возникло доверие, я поставил перед ним ряд вопросов о Мао Цзэдуне. При этом я был готов к тому, что могу натолкнуться на глухую стену. Дело в том, что некоторые из моих вопросов были вопросами писателя, носили романтическую окраску. Например, я спрашивал: «Что больше всего любил Мао Цзэдун? Чего Мао Цзэдун боялся больше всего? Видел ли ты Мао Цзэдуна плачущим? Приходилось ли тебе видеть, чтобы Мао Цзэдун выходил из себя? Был ли ты свидетелем ссоры Мао Цзэдуна с кем-либо?» и т. д. и т. п. Однако мои опасения оказались напрасными. Отвечая на каждый из поставленных мною вопросов, старший телохранитель со всей серьезностью старался припомнить все, что было; откровенно и искренне рассказывал о том, что было ему известно.

[…] Мне думается, что каждый из потомков Яня и Хуана, то есть каждый китаец, проявляет интерес к тем вопросам, которые я задавал Ли Иньцяо, проявляет к ним столь же сильный интерес, что и я сам. Мне хочется изложить письменно и мои вопросы, и ответы старшего телохранителя для того, чтобы каждый потомок Яня и Хуана смог прочитать это. В эту книгу, которая может быть названа и так: «Двадцать ответов старшего телохранителя Мао Цзэдуна на вопросы писателя», на самом деле включены ответы не одного лишь Ли Иньцяо, но и десятков тех людей, которые находились подле Мао Цзэдуна, а потом оказались рассеяны по городам и весям Китая; все они отвечали на вопросы как очевидцы. «Старший телохранитель» – это, можно сказать, в некотором роде собирательный образ, образ «человека, находившегося подле Мао Цзэдуна», образ, созданный мною как писателем. Как и многие пожилые люди, за плечами которых длинная жизнь, долгая история, «старший телохранитель», вспоминая о революции, о прошлом, не избежал ошибок, когда речь шла о тех или иных фактах, о людях, о времени, о месте действия.

[…]

Оглавление

1. Почему Мао Цзэдун выбрал именно тебя в качестве своего телохранителя, а затем и старшего телохранителя?

2. Как можно было бы охарактеризовать основные черты характера Мао Цзэдуна?

3. Приходилось ли тебе видеть, как вел себя Мао Цзэдун перед лицом смертельной опасности?

4. Чего Мао Цзэдун боялся больше всего?

5. Видел ли ты Мао Цзэдуна плачущим?

6. Приходилось ли тебе видеть, как Мао Цзэдун сердился?

7. Что нравилось Мао Цзэдуну больше всего и что вызывало у него наибольшее отвращение?

8. Нравилось ли Мао Цзэдуну, когда все вокруг кричали ему: «Вань суй!» («Да здравствует!», или «Десять тысяч лет жизни!». – Прим. перев.)?

9. Был ли Мао Цзэдун действительно «человеком очень от земли»?

10. Уделял ли Мао Цзэдун большое внимание еде?

11. Что постоянно удручало и мучило Мао Цзэдуна?

12. Понимал ли ты состояние и настроение Мао Цзэдуна в день провозглашения Китайской Народной Республики?

13. Какими были взаимоотношения Мао Цзэдуна и Цзян Цин?

14. Как Мао Цзэдун улаживал твои ссоры с Цзян Цин?

15. В чем были особенности отношения Мао Цзэдуна к людям?

16. Случалось ли Мао Цзэдуну бить своих детей?

17. А ты не мог бы рассказать о юморе Мао Цзэдуна?

18. Считал ли Мао Цзэдун, что «чтение книг – это занятие бесполезное»?

19. А не выступал ли Мао Цзэдун против того, чтобы открывать двери в Китай и проводить политику открытости?

20. О чем же сожалел Мао Цзэдун?

1. Почему Мао Цзэдун выбрал именно тебя в качестве своего телохранителя, а затем и старшего телохранителя?

Причины тут самые разнообразные. Причем сразу точно и не скажешь. Однако мне думается, что самая первая причина была в том, что я не хотел заниматься этой работой. Ведь человек, он каков: чем труднее ему что-либо дается в руки, тем больше ему этого хочется. […]

Я выполнял обязанности порученца, прислуги, телохранителя. У меня был опыт более десяти лет такой работы. Я обладал способностями различать оттенки настроения, понимать мысли руководителей. Когда я пришел работать подле Мао Цзэдуна, я очень скоро узнал его привычки. Когда он хотел попить чая, поесть, получить книги, карандаш и даже тогда, когда он хотел или не хотел принимать гостей, ему было достаточно только шевельнуть бровью, как я уже понимал, что надо делать. Иной раз он только еще подумал о чем-то, а я уже сделал это для него.

Тут ему даже и бровью шевелить не надо было. Такое молчаливое взаимопонимание доставляло удовлетворение Мао Цзэдуну. Не раз он похлопывал меня по плечу и говорил: «Мы очень сошлись, подходим друг другу. Ты – тот человек, который умеет подмечать закономерности». […]

В 1953 году я стал заместителем старшего телохранителя Мао Цзэдуна. Полушутливо-полусерьезно он сказал мне: «Иньцяо, ты теперь стал чиновником и больше не должен дежурить. Но ведь вовсе не видеться не годится, так ведь? Давай снова заключим соглашение. Ты будешь дежурить дважды в неделю. Пусть это позволит мне постоянно видеть тебя». Я сказал: «Идет. Так и решаем».

В 1956 году я был назначен старшим телохранителем Мао Цзэдуна. Однако я по-прежнему дежурил два раза в неделю с той целью, чтобы все соответствовало привычкам многоуважаемого старца – и в одежде, и дома, и в дороге.

В 1962 году я собрался покинуть Мао Цзэдуна и отправиться на работу в Тяньцзинь. В день моего отъезда Мао Цзэдун по своей привычке лежал на кровати и работал. В головах был постелен ковер, под ковром была подложена подушка; облокотившись на нее, он и читал документы. Я тихонько подошел к дверям с наружной стороны, хотел подождать, пока он закончит работу, и затем войти. Однако из комнаты раздался призыв:

– Иньцяо, заходи.

Как мог Мао Цзэдун узнать, что я пришел? Я подумал, что он почувствовал это сердцем или тут сработало то, что вы сейчас обычно называете шестым чувством.

Я встал у кровати Мао Цзэдуна. Он крепко сжал мне руку своей рукой. Другой рукой он легонько похлопывал меня по тыльной стороне моей руки. И так без слов мы держались за руки; никто из нас ничего не говорил.

Я заплакал первым. И как только я заплакал, так тут же прослезился Мао Цзэдун. Глотая слезы, я сказал:

– Сначала я не хотел идти сюда на работу; вы меня наняли на время; а сейчас я не хочу уходить; а вы меня теперь вынуждаете. Сколько же у вас со мной хлопот!

Мао Цзэдун, роняя слезы, вздыхал и говорил:

– Мне с тобой тоже нелегко расставаться. Я со своими детьми вижусь раз-два в год и обчелся. И только с тобой мы видимся практически каждый день. Ты мне даже ближе, чем мои дети. Однако я должен позаботиться и о твоем будущем. Я не могу заедать твое будущее. Ты вот старший телохранитель; уровень, казалось бы, довольно высокий; однако это ведь всего-навсего уровень кадрового работника полкового масштаба, должность низкая…

– Мне все равно: низкая она или не низкая. Я не хочу покидать вас. – Я зарыдал в голос.

Мао Цзэдун сделал движение рукой и тем самым сразу же привел меня в чувство. Он заставил меня прекратить рыдания.

– Иньцяо, после того, как я умру, приходи каждый год к моей могиле… Повидаться.

Он все похлопывал меня; ни одной связной фразы больше не сказал. Я боялся того, чтобы слезы не сказались на его здоровье. И поэтому я сначала заставил не плакать себя, а потом стал уговаривать его. Но не смог закончить и одной фразы; я снова зарыдал.

Несколько дней спустя я, наконец, осушив слезы, расстался с Мао Цзэдуном.

2. Как можно было бы охарактеризовать основные черты характера Мао Цзэдуна?

Бросать вызов. Встречать вызов. […]

На протяжении всей своей жизни он всегда был победителем, выступал в роли сильнейшего; судя по тому, что мне довелось увидеть, он никогда не признавал себя побежденным; никогда и ни при каких обстоятельствах, под давлением каких бы то ни было оскорблений и унижений, он не склонял головы. И о чем бы ни шла речь, он не успокаивался до тех пор, пока не одерживал полной победы. […]

Мао Цзэдун не был любителем выпить; после стаканчика виноградного вина у него могло побагроветь лицо и набухнуть шея, поэтому он редко пил вино. Однако в двух случаях допускались исключения. Во-первых, тогда, когда кончалось снотворное; для того, чтобы заснуть, он выпивал стаканчик. После одного стаканчика у него могла закружиться голова, а после трех стаканчиков он определенно ложился и засыпал. При этом он не употреблял водку, достаточно было виноградного вина или коньяка, бренди. Во-вторых, когда шло сражение или когда он писал свои труды, тогда он по несколько суток подряд не спал, и ему требовалось выпить вина.

Вино могло и взбодрить Мао Цзэдуна, и дать ему возможность заснуть; мне пришлось припасать для него немало вина.

[…] Когда уставала голова, выпивал глоток коньяка, чтобы взбодриться; сигареты курил одну за другой, чай пил непрестанно. Сваренные в кипятке чайные листья рукой отправлял в рот, прожевывал и глотал их. В первый день жевал чайные листья только после того, как на них заваривались три кружки чая подряд. На третий день жевал и глотал чайные листья, выпив только одну, заваренную на них, кружку чая. Иначе говоря, тогда кипятком каждый раз заваривался свежий чай… […]

Сражение за Шацзядянь продолжалось три дня и две ночи. Мао Цзэдун три дня и две ночи не выходил из комнаты, не ложился в постель, не смыкал глаз. Выкурил пять с половиной блоков сигарет, выпил десятки кружек чая. […]

Каждый раз, когда Мао Цзэдун принимал вызов, я всегда вспоминал знаменитую присказку хунаньцев, которые говорят: «Да мне сам черт не страшен!» […]

4. Чего Мао Цзэдун боялся больше всего?

[…] Я думаю, что в определенном смысле можно сказать, что Мао Цзэдун боялся трех вещей.

Во-первых, он боялся слез. Мао Цзэдун говорил Хэ Цзычжэнь: «Чего я боюсь, так это слышать, как голосят и рыдают бедные и обездоленные люди. Когда я вижу их слезы, я не могу сдержаться, у меня тоже текут слезы». И это действительно было так. […]

Во-вторых, он боялся крови. Ты можешь сказать: «Не городи чепуху!» Мао Цзэдун прошел через сотни боев; разве он не руководил тысячами самых разнообразных, больших и малых сражений? Разве на полях этих сражений трупы не громоздились как горы, разве там не лилась кровь рекой? Разве не были убиты, не пали жертвами многочисленные родные и друзья Мао Цзэдуна? Этот длинный список подтверждает, что Мао Цзэдун никогда ни на секунду не испытывал страха и не отступал перед жестокостью врага.

Однако ты не забывай, что я говорю в совершенно определенном смысле. После того как мы вошли в города, Мао Цзэдун начал жить на даче Шуанцин в горах Сяншань. В горах жили тогда многие руководители ЦК, в том числе и военачальники. Эти боевые генералы привыкли к выстрелам. Ведь все это были люди, которые прошли через град пуль и снарядов. И вдруг боев не стало, и в ушах теперь стоял только птичий гомон. Это было совершенно непривычно. Они чувствовали себя не в своей тарелке. Да тут еще были мы, охрана. Каждый из нас привык стрелять. Несколько дней без стрельбы, и нам все было невмоготу. Мы не знали, куда себя деть, что делать с руками, с душой. Уж и не знаю, кто сделал первый выстрел. И тогда все нашли метод облегчать душу. Чего в Сяншане было много, так это птиц. Так давайте их стрелять! И вот тишину в Сяншане разорвали выстрелы. По правде говоря, в то время еще не было никаких законов об охране диких животных; да и во всем мире еще не было движения Гринпис. Лишь недавно закончилась мировая война. На юге Китая еще продолжались ожесточенные бои за Освобождение. Смерть десятков тысяч людей не считалась чем-то особенным. Что уж тут говорить о каких-то там птицах?

В тот день Мао Цзэдун возвратился после совещания. Я вместе с ним вернулся на дачу Шуанцин. И только мы вышли из машины, и тут как тут оказались несколько бойцов охраны. Они, настреляв воробьев, возвращались домой. Стреляли они метко и птичек набили много. Нанизали их на длинные бечевки и весело, радостные и возбужденные, возвращались к себе.

Мао Цзэдун услышал говор и смех и посмотрел в их сторону.

Посмотрел просто так. И вдруг остановился. А бойцы охраны, увидев Мао Цзэдуна, проявляя уважение к нему, прекратили болтовню и пошли медленным шагом.

Брови Мао Цзэдуна дрогнули. Он постепенно нахмурился, по привычке пожевал нижнюю губу. Спросил:

– Что несете?

– Да, вот, настреляли воробьев. – Один из бойцов показал Мао Цзэдуну нанизанных на бечевку птиц. Я ясно увидел алую кровь, которая покрывала их перья. Капли крови даже скатывались на землю, упали к ногам Мао Цзэдуна.

Лицо Мао Цзэдуна дернулось. На нем появилось выражение несдерживаемого отвращения. Он отступил на полшага назад. И внезапно закрыл рукою лицо, крикнул:

– Уберите, унесите! Я не желаю этого видеть!

Тот товарищ испугался и торопливо спрятал окровавленных воробьев за спину.

– Кто приказал вам стрелять? – спросил Мао Цзэдун, сильно нахмурив брови. – Ведь они живые. У воробьев тоже есть жизнь! Жили они себе, радовались, а вы хладнокровно их убили? Они вас звали, они вас обидели?

Товарищи в ответ молчали.

– Больше не сметь стрелять. Никому не сметь стрелять!

– Да это начальники первыми стали стрелять, – разъяснил я потихоньку. – И только потом и все стали стрелять…

– Больше никому не разрешается стрелять: ни начальникам, ни подчиненным; доведите до руководителей, что я сказал – никому нельзя стрелять!

С этого времени подвергавшиеся смертельной опасности птички снова обрели тихую и спокойную жизнь; они весело щебетали и порхали, оживленно выхаживали потомство.

Наступил 1958 год. Мао Цзэдун инспектировал деревню. Старые крестьяне пожаловались, сказали, что стаи воробьев склевывают десятки тысяч мер зерна. Нашлись специалисты, которые также подтвердили, что воробьи – вредные птицы, что они не только расхищают зерно, но и разбрасывают много зерна. Выслушав это, Мао Цзэдун сурово насупил брови, сказал: «Вредные, вредные создания!» Он стал ратовать за «необходимость избавиться от всех существ, которые вредят человеку». И тогда воробьи, крысы и так далее были отнесены к «четырем видам вредителей», стали несчастными созданиями, которые служили всеобщей мишенью, их убивали и убивали.

Затем другие специалисты сказали, что воробьи склевывают и вредных насекомых, что от них есть и вред и польза, и того и другого поровну. И только тогда по всей стране прекратилась эта кампания по уничтожению воробьев.

[…] Произошло и еще одно событие, которое оставило глубокое впечатление.

Это было приблизительно в 1964 году. Мао Цзэдун в Чжуннаньхае в павильоне Чуньоучжай был на вечере танцев. Во время перерыва он сидел в мягком кресле и курил. К нему подошла одна из артисток ансамбля политуправления ВВС, которая также была на этом вечере танцев. Она села рядом с Мао Цзэдуном. Стала болтать с ним о том о сем. Когда речь зашла об учебе и репетициях артистов этого ансамбля, Мао Цзэдун поинтересовался:

– Устаете ли вы на репетициях?

– Устаем, очень тяжело приходится. – Артистка прикрыла глаза и сказала: – Иной раз случаются несчастья.

– Какие же могут быть несчастья? – удивленно, не понимая, спросил Мао Цзэдун.

– Да как же. Вот я слыхала, что в одном театральном коллективе в Тяньцзине играли спектакль, который называется «Пес, лающий на Небо». Артистка, занятая в этом спектакле, отрабатывала боевые трюки, удар пяткой. Не остереглась, поскользнулась, упала, проткнула себе шею, проткнула прямо до…

– Ой-ой-ой, – лицо Мао Цзэдуна дернулось, на нем появилось выражение несдержанной боли. Он повернул голову в сторону, замахал рукой: – Не рассказывай; да не говори ты об этом… – Он перевел дыхание, пришел в себя, как будто бы хотел освободиться от мыслей об этой трагедии, поднялся и поспешно отошел в сторону.

Оркестр начал играть снова. Он, наморщив брови, сидел в стороне; не стал танцевать. […]

В-третьих, боялся, когда молят о пощаде.

Мао Цзэдун был крестьянским сыном; однако он никогда не был похож на того из наших предков из известной басни, который по простоте душевной отогрел на груди змею. Как ни просили о пощаде Чан Кайши или другие враги – политические и военные, ответ Мао Цзэдуна всегда был одним и тем же: «Лучше уж преследовать бандита до самого его конца; нельзя идти на сделку с совестью ради того, чтобы добиться славы».

Однако в определенном смысле он также действительно боялся, когда кто-то молил о пощаде, просил сжалиться над ним.

Когда мы находились в северной части провинции Шэньси, то есть в те годы, когда борьба была самой трудной, один из бойцов охраны не выдержал трудностей и бежал. Побег бойца охраны – это совсем не то, что побег бойца из обычной боевой части. Ведь бойцу охраны известно немало секретов. Что случится, если эти секреты станут известны противнику?

Войска охраны немедленно организовали поиск и в конце концов схватили беглеца. Связали и привезли назад. Товарищи, вообще-то говоря, ненавидели тех, кто дезертирует; им было ненавистно само понятие побег. Да и для того, чтобы его поймать, было затрачено немало усилий. Неудивительно, что против него готово было выплеснуться много ярости: «Избить его надо, сукина сына!», «Расстрелять подонка!».

Гнев, возмущение, крики встревожили Мао Цзэдуна. Он вышел из пещеры. Поглядел на связанного беглеца. Тот был очень молод. Лицо детское. Бледное-бледное. Все в слезах и соплях. Весь он был в пыли. От страха его безостановочно била дрожь. Услыхав требования расстрелять, он по-детски заплакал и закричал: «Пощадите, пощадите, пожалейте! Я не к врагу бежал, не к врагу. Я хотел домой. Прошу, пощадите меня!»

Мао Цзэдун, по сути дела, с ненавистью относился к предателям, с отвращением к дезертирам. Однако тут перед собой он увидел жалкого пойманного и возвращенного назад бойца. Он скорбно и сурово сдвинул брови, глаза его налились слезами. Он поднял руку и крикнул:

– Развяжите, развяжите, скорее развяжите его!

– Он дезертир…

– Этот негодяй…

– Какой негодяй? – Мао Цзэдун строго сдвинул брови. – Он еще ребенок. Скорее отпустите его, не пугайте дитя. […]

Мао Цзэдун изменил тон и продолжал в духе теплоты и увещевания:

– Дите еще малое, только-только начало принимать участие в революции, еще не хлебнуло горя. Он не выдержал, захотел домой; ну, посадишь ты его, так он разве не станет еще больше стремиться домой? И к тому же ведь он не стал предателем и не перебежал к врагу; он просто еще мал. Отпустите скорее. Если дать ему побольше чего-нибудь повкуснее поесть, так он и станет поменьше думать о доме. Вы слышали, что я сказал?

И тогда этого беглеца отпустили. И он не только не понес никакого наказания, но даже в течение нескольких дней его кормили наособицу; конечно же, этот боец охраны больше не сбегал. […]

5. Видел ли ты Мао Цзэдуна плачущим?

Мао Цзэдун был человеком твердой воли. Никакие переживания, никакие несчастья не могли выжать из него слезу. После того как в Корее на поле боя погиб его любимый сын Мао Аньин, он ничего не брал в рот, он не мог заснуть, и все сидел в одиночестве в кресле и непрерывно курил, но и тогда он не заплакал. В его глазах отражались потери, страдания, мысль, воспоминания, ненависть и гнев, в них не было только слез! Он так и не заплакал!

Однако в других случаях я действительно видел его глаза полными слез. Из уголков глаз катились слезы; он даже плакал в голос.

После того как я пришел на работу подле Мао Цзэдуна, я несколько раз видел слезы у него на глазах. В том числе наибольшее впечатление произвели три случая.

В тот период, когда создавалось наше государство, Мао Цзэдун любил смотреть спектакль – оперу «Князь Ба прощается с любимой наложницей». Он бывал на спектаклях этой оперы многократно. Причем хотел, чтобы и все другие руководители ЦК смотрели этот спектакль. Когда он видел, как князь Ба из княжества Чу проявлял недостаток героизма и в нем возобладали чувства привязанности к своим сыновьям и дочерям, как он прощался с любимой им наложницей Юй, ресницы у Мао Цзэдуна обычно дрожали, а в глазах появлялась влага. Он очень любил сильные чувства и их проявления. Как-то он пальцем надавил на пуговицу у меня на груди и прерывающимся сиплым голосом сказал: «Не уподобляйся чускому князю Ба; никто из нас не должен уподобляться ему!»

Мао Цзэдун любил смотреть спектакли, персонажи которых носили старинные одежды; он любил слушать арии из пекинских опер. Причем в разные периоды своей жизни питал пристрастие к различным оперным спектаклям. В то время, когда мы шли с боями по северной части провинции Шэньси, он любил послушать, а то и часто напевал арии из опер «Военная хитрость с пустым городом», «О том, как Чжугэ Лян ухитрился достать стрелы». Когда мы находились в Сибайпо и Мао Цзэдун руководил тремя великими сражениями, он, стремясь дать отдохнуть грудной клетке, расправлял плечи, расправлял грудь и слушал пластинки с записью пекинских опер. Любил слушать арию из оперы «Царство беззаботности» в исполнении Гао Синкуя, арию из оперы «Чэнь Лун отдает последний долг» в исполнении Янь Цзюйпэна, арию из оперы «Слезы на Дикой горе» в исполнении Чэн Шоцю. В радостном настроении он и сам тоже мог спеть несколько фраз из оперы «Встреча героев». В тот период, когда главные силы нашей армии форсировали реку Янцзы и вошли в Нанкин, он неоднократно смотрел оперный спектакль «Князь Ба прощается с любимой наложницей». В 1953 году он также несколько раз подряд смотрел оперу «Легенда о Белой змейке». Каждый раз, когда он смотрел этот спектакль, у него текли слезы, нос закладывало, он не мог дышать через нос.

Помнится, это случилось в 1958 году. Мао Цзэдун приехал в Шанхай. Руководители горкома партии, готовя программу отдыха для председателя, запросили его мнение. Мао Цзэдун подумал и сказал: «И все-таки давайте посмотрим «Легенду о Белой змейке».

Вечером, сопровождая Мао Цзэдуна, я приехал в Клуб кадровых работников Шанхая. Все зрители уже сидели на своих местах. Как только они увидели вошедшего в зал Мао Цзэдуна, все встали и начали хлопать в ладоши. Мао Цзэдун махал рукой и шел за сотрудниками, которые вели его в первый ряд. В первом ряду сидели руководящие кадровые работники горкома и городского правительства. Мао Цзэдун никогда не вел светских бесед с руководителями внутри партии. Он прямо прошел к своему месту, снова махнул рукой сидевшим позади зрителям и сел.

Мао Цзэдун сидел в своем кресле, поставленном для него в первом ряду. Оно было обито материей серого цвета. Я, как обычно, сидел рядом с ним. Дело было в том, что дежурные телохранители не отходили от Мао Цзэдуна все 24 часа в сутки. У Мао Цзэдуна был большой живот. Когда он садился, ремень врезался в талию; поэтому, как только он сел, я, как обычно, помог ему расстегнуть ремень.

Артисты давно уже были готовы. Как только Мао Цзэдун сел, так загремели барабаны. Мао Цзэдун прочно уселся в кресле. Я помог ему закурить сигарету. Мао Цзэдун очень легко включался в просмотр спектакля; говоря современным языком, это называется вхождением в роль. Не докурив и одной сигареты, он уже увлекся; глаза его неотрывно следили за актерами на сцене. Хотя он и был большим любителем покурить, но тут он не затягивался. Когда он слушал пластинки, то мог ладонью отбивать такт или даже иной раз подпевать. Но когда он смотрел спектакль, он не стучал ни ногами, ни руками, а смотрел во все глаза; он абсолютно не шевелился; и лишь выражение его лица непрестанно менялось. Его взгляд становился ясным и сочувствующим, то горячим, то взволнованным, то задушевным, то гневным. Было очевидно, что он вошел в роль юноши Сюй Сяня и в роль девицы из рода Бай, что он понимает этих людей, любуется ими. Особое восхищение и уважение вызывали у него те детали сюжета, где проявлялись горячие чувства, смелость и мудрость героев. В тех местах, где их голоса звучали прекрасно, он аплодировал. Когда он это делал, вслед за ним и все остальные зрители тоже хлопали в ладоши.

Однако это была пьеса с трагическим финалом. Когда на сцене появился старый монах Фа Хай из монастыря Фамэньсы, лицо Мао Цзэдуна тут же стало мрачным. На нем отразились даже напряжение, страх. Губы его раздвинулись, нижняя губа время от времени легонько вздрагивала. Он несколько раз скрипнул зубами; казалось, что он готов был просто впиться зубами в этого старого монаха.

Наконец Сюй Сянь и девица Бай начали терзающую души зрителей сцену расставания. У меня уже был опыт, и я поспешил легонько дважды кашлянуть; мне хотелось напомнить Мао Цзэдуну, что это всего лишь спектакль. Но к этому моменту напоминания потеряли свой смысл.

Действительность уже не существовала; Мао Цзэдун целиком и полностью был там, в этой древней и так волнующей сердца чудесной сказке. Крылья носа начали у него раздуваться и подергиваться.

Слезы собирались и мало-помалу накапливались; крупные слезинки уже формировались, и вот они покатились, покатились, потекли по лицу, упали на грудь.

Дело было худо. Зрителей сегодня было немало. Я встревоженно посмотрел по сторонам; в то же время я не решался делать резких движений, боясь привлечь внимание других людей. Ну, кажется, все еще ничего. Зрители были все как будто бы увлечены пьесой; никто не обращал внимания на «спектакль» у сцены, в первом ряду.

Однако волнение Мао Цзэдуна все нарастало. Слезы лились уже не капля за каплей, а просто катились ручьями. Нос заложило. Дыхание прерывалось. Он дышал со свистом. Сидевшие поблизости руководители города бросали взгляды в нашу сторону и тут же отводили глаза. Одного этого было достаточно, чтобы я встревожился. На мне лежала ответственность хранить и оберегать «ореол вождя» вокруг Мао Цзэдуна. Я снова легонько кашлянул. Но получилось еще хуже. Звук кашля не привлек внимания Мао Цзэдуна, но несколько голов повернулись к нам. Я больше не решался шуметь.

В конце концов Мао Цзэдун забылся настолько, что зарыдал в голос. Это был плач, от которого бросало в дрожь. Он, не обращая ни на кого внимания, вытер слезы, высморкался. Ну, раз уж дело дошло до этого, то мне тоже оставалось только вести себя совершенно естественно. Я возлагал все свои надежды только на то, что спектакль скоро кончится. И действительно, он тут же и стал подходить к концу: Фа Хай уже начал теснить девицу Бай к подножью пагоды Лэйфэнта…

И как раз в этот-то момент, когда он ее «вытеснил», и произошло потрясающее событие!

Мао Цзэдун вдруг в гневе тоже выразил свое возмущение несправедливым «делом» и поднялся. Своей массивной рукой он стукнул по подлокотнику кресла и одним рывком встал: «Ну, разве тут можно не подняться на революцию? Ну, разве тут можно не подняться на бунт?»

О Небо, я не углядел! Ремень ему я расстегнул, как только он сел. А когда он поднялся, то в этот момент штаны с него свалились прямо к его ногам. Меня как палкой ударили. Я изо всех сил рванулся вперед, схватил его штаны и одним рывком натянул их на него. Я совсем перестал соображать и лишь в неописуемом волнении, укоряя и осуждая себя, и в страшной спешке дрожащими руками второпях и грубовато помогал ему застегнуть ремень. Я не уберег образ вождя; я не находил себе места из-за этого; я еще долго, очень долго все переживал это.

Мао Цзэдун ни в чем не упрекнул меня. Он даже не проявил никаких эмоций, когда с него свалились штаны. Он по-прежнему был там, в спектакле, на сцене. Крупными шагами он пошел на сцену.

Аплодисменты зала наконец пробудили его. Он чуть оторопел, а затем стал в свою очередь аплодировать. Я перевел дух; председатель вернулся в реальную жизнь.

Однако он никогда не умел скрывать ни своей любви, ни своей неприязни. Насколько мне помнится, он пожал руку «Голубой змейке» обеими своими руками, а «Сюй Сяню» и «Белой змейке» только одной рукой.

Он не обратил внимания на несчастного старого монаха «Фа Хая».

[…] Мао Цзэдун постоянно перенапрягал свою голову. Расчесывая ему волосы, можно было способствовать циркуляции крови в голове, это помогало ему снимать усталость, восстанавливать умственные силы.

Я расчесывал Мао Цзэдуну волосы, укладывая их спереди назад.

И вдруг душа моя затрепетала, глаза наполнились слезами. Перед глазами поплыли круги.

Я вспомнил о том, как после завершения трех великих сражений Мао Цзэдун переживал момент наивысшего подъема и в то же время максимальной усталости; он откинулся в кресле, горестно вздохнул и сказал: «Иньцяо, иди сюда, расчеши мне волосы, да посильнее, до боли; хочу вздохнуть просто до боли и перевести дух!» В то время я и сам был на подъеме и радовался не меньше, чем Мао Цзэдун. Я принес расческу и сказал: «Председатель, я буду расчесывать медленно, а вы закройте глаза и подремлите». В ту пору волосы у Мао Цзэдуна были густые, тяжелые, твердые, иссиня-черные.

Я стал расчесывать их спереди назад, медленно-медленно. Волосы между зубьями расчески прорывались с огромной силой, а зубья расчески сыпались и звучно падали на пол. Я любовался этим водопадом волос. И вдруг ощутил, как что-то блеснуло, вызвало резь у меня в глазах. Я поспешно наклонился и стал снова расчесывать волосы, внимательно присматриваясь; и беззвучно, внезапно потеряв голос от волнения, я вскрикнул:

– Ой-ой-ой! Председатель, у вас седой волос!

Мао Цзэдун сидел с закрытыми глазами, сидел спокойно. Мой вскрик пробудил его. Брови его медленно нахмурились; он глубоко вздохнул. Я спросил:

– Вам его вырвать?

Мао Цзэдун еще раз глубоко вздохнул, пожевал нижнюю губу:

– Вырывай!

Я тщательно поискал, нашел седой волос, ухватился за него, с силой выдернул. Сначала поднес к своим глазам, посмотрел: да, действительно, я не ошибся; потом поднес к лицу Мао Цзэдуна, попросил его взглянуть.