Текст книги "Великая сталинская империя"

Автор книги: Юрий Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Великая Отечественная война

К началу войны власть и авторитет Сталина были огромны. Он олицетворял партию, которой все служили. Его слово было законом, все подчинялись ему, даже когда он говорил, что многие партийцы будут уничтожены. Сталина преследовала еще одна мысль – угроза войны. В это время Европа представляла собой сконцентрированный фашизм: фашизм в Германии, Италии, Венгрии, Чехословакии, Испании, поддерживали фашизм все другие европейские страны и все они были готовы уничтожить социалистическую страну. К середине 1930-х годов Красная Армия была хорошо обученная, подготовленная и дисциплинированная. Жуков в своих воспоминаниях отмечает высокий профессионализм, понимание тактических и стратегических задач, важности научно-технического укрепления армии Тухачевским, который внес большой вклад в создание такой армии. Сталин входил в состав всех оборонных комитетов. И, как отмечает маршал Жуков, именно он руководил строительством оборонной промышленности и вооруженных сил, что ни один образец вооружения не мог быть принят или снят без разрешения Сталина, что он поражал широким техническим кругозором. Сотрудник немецкого посольства Хилгер говорил о Сталине, что с ним во всем соглашались. Сам Сталин был краток и холоден в обращении с наркомами и прост, и скромен в обращении с представителями посольства. Его поразил авторитет Сталина. Ни одно решение не принималось без его согласия. Подчиненные, высшие офицеры и наркомы страшно боялись даже разговаривать со Сталиным. Сталин требовал точных ответов на вопросы, выражал неудовольствие, если сведения были неопределенными или неточными и очень высоко ценил специалистов.

Речь товарища Сталина 7 ноября 1941 года. Художник Александр Лактионов

В годы Великой Отечественной войны Сталин проявит гениальные организаторские способности и приведет почти проигранную войну страну к великой победе над фашизмом. Это неправда, что он был целый месяц в шоке после внезапного нападения Гитлера на Советский Союз. Хрущев говорил неправду. Да, Сталин растерялся, да, Сталин не ожидал, что его можно перехитрить. Да, Сталин был в шоке от случившегося. Да, он даже на мгновение потерял веру в себя и в народ. Но это была минутная слабость, как у всякого обыкновенного человека. Он быстро привел себя в рабочее состояние и тут же занялся разгребать завалы войны. Он глубоко переживал, что так жестоко старался оттянуть войну, так добросовестно выполнял договор с Гитлером, так поверил ему, когда к своему окружению питал подозрение. Он искренне считал себя виноватым в провале первых дней, месяцев войны. И вновь он методом устрашения стал наводить порядок в военных делах. Например, невинно были расстреляны генерал Павлов и его сослуживцы, десятки других крупных военачальников. Сталин понимал, что промахи генералов – это его промахи и ошибки. Но жестоко карал и был бессердечным для устрашения других. Многие зарубежные политические и военные деятели отмечают его гениальность во второй половине войны, его смелость, решительность в организации работы тыла. Начальник генерального штаба Великобритании считал, что Сталин обладал выдающимся военным талантом. Он ни разу не ошибся в оценках военной обстановки. В этом отношении он превосходил Рузвельта и Черчилля.

Сталин относился к армии, как к элите. Он для высшего командного состава выделял дачи, автомобили, прислугу, награждал их орденами и медалями. 93 процента командиров дивизий и весь высший командный состав являлись коммунистами. Чистка партии коснулась и армии. Первыми жертвами ее стали маршалы – сначала Тухачевский, затем Блюхер, Егоров и другие. Все они обвинялись в шпионаже и измене Родины. Были представлены даже доказательства. Позднее выяснилось, что все они были сфабрикованы немецкой разведкой. Однако люди были уже расстреляны. Патологическая подозрительность Сталина стала игрушкой в руках более хитрого, более коварного Гитлера. Он переиграл, перехитрил Сталина, заставил его ослабить Красную Армию, поверить в дезинформацию о начале войны, в конце концов поставить на грань гибели всю страну. С особой жестокостью чистка в армии проводилась в 1937–1938 годах. В результате ее – по официальным данным – уничтожены трое из пяти маршалов Советского Союза, 13 из 15 командующих армиями, 57 из 85 командиров корпусов, 110 из 196 командиров дивизий, 220 из 406 командиров бригад, все 11 замнаркомов обороны, 75 из 80 членов Военного Совета и тридцать тысяч офицеров в звании полковника.

Сталин отдавал ошибочные приказы о наступлении, в то время как войска могли только отступать. Он последовал ленинской практике: в гражданской войне посылать доверенных личных представителей в наиболее важные районы. Он расстрелял генералов, не обеспечивших наступление и отражение атаки немцев в первые часы войны. Но потом понял, что эти меры подорвали веру в войсках и у командного состава, и у солдат, что надо прислушаться к военным специалистам своего генерального штаба и все же согласиться с тактикой русских во всех войнах – заманивать врага вглубь территории, окружать, изматывать и уничтожать. Весь народ был потрясен и ошеломлен внезапным, как твердила пропаганда, коварным нападением. Сталин не решился сказать народу правду, так ли уж это нападение было вероломно и неожиданно. Он даже скрыл героические поступки советских разведчиков, которые с огромным риском добывали точную информацию о подготовке Гитлера к войне. При нем не знали о подвиге Р. Зорге, О. Чеховой, других разведчиков. Это была невыгодная для него информация. Она представляла его в глупейшем положении, когда его подозрительность, недоверчивость разведке привела к многочисленным жертвам, которых могло и не быть, если бы Сталин так фанатично не верил в свою хитрость, в свой непревзойденный ум. 3 июля 1941 года он выступил по радио с обращением к народу. «Это была историческая речь, лишенная риторики, взывающая к национальной гордости народа, к крепко укоренившемуся в русском национальном характере инстинкту защиты Отечества. Он говорил, как друг и руководитель. Именно такой поддержки ждали от него. Слушая его, люди повсеместно, и особенно в Вооруженных силах, испытывали огромный энтузиазм и патриотический подъем. Мы вдруг будто почувствовали себя сильнее», – писал генерал Федюнинский.

Армия вторжения, действовавшая по плану «Барбаросса», насчитывала 3,2 миллиона человек. Ударным костяком этой армии были 19 танковых и 12 моторизованных дивизий, 3350 танков, 5000 самолетов и 7000 артиллерийских орудий, 80 процентов личного состава этих частей составляли опытные, закаленные солдаты и офицеры, прошедшие по странам Европы как покорители. Поддержкой у общего числа войск были 14 румынских и 21 финская дивизии, и уже потом к ним присоединились значительные войска Италии, Венгрии, Испании и Словакии. Напомним, что общее количество советских сухопутных и военно-морских сил на западных границах составляло на момент вторжения 2,9 миллиона человек.

Началось величайшее в истории столкновение двух народов, в котором только солдат погибло вдвое больше, чем на всех фронтах Первой мировой войны. (По данным на 1980 год, общие потери немцев и русских во Второй мировой войне – 16 850 000 человек. Общие потери всех стран (!), участвовавших в Первой мировой войне, – 5 млн человек.) Это, не считая многомиллионных жертв с обеих сторон среди гражданского населения, беженцев. А в СССР добавим к этому количеству и никем не подсчитанные точно жертвы среди депортированных народов: предположительно около 5 миллионов человек. По другим данным на 1990 год, Советская Армия потеряла 13 миллионов убитыми, германская – 7 миллионов.

Одновременно в бой на протяжении гигантского фронта против советских погранчастей ринулись в общем 90 дивизий противника. В течение дня 22 июня добавились еще 22 дивизии вермахта. По плану «Барбаросса» группа армий Центр под командованием фон Бока имела 2 танковых группы, и еще одна была разделена между двумя другими армейскими группами. Их первой задачей являлось окружение советских войск под Минском. Затем, после короткого перерыва для восстановления сил – «окончательное и решительное наступление на Москву», – как сказал генерал Гальдер. Армейская группа Север фон Лееба должна была стремительным ударом выбить «красных» из Прибалтики и захватить Ленинград, а группа Юг Рунштедта – взять Киев и при этом полностью разгромить войска Киевского округа.

…А ведь можно было бы этот блицкриг резко притормозить, если бы Сталин хотя бы на три дня раньше поверил наконец сообщениям советской разведки о наступлении немцев. В Кремле спохватились только 21 июня и отдали соответствующий приказ наркому обороны Тимошенко – и то «на всякий случай, до конца не веря, что Гитлер ударит именно в эти дни», – как потом свидетельствовал один из работников канцелярии Наркомата. 21 июня в 23 часа 45 минут в западные округа телеграфом была передана директива о приведении войск в боевую готовность:

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Копия: Народному комиссару военно-морского Флота.

В течение 22–23.06.41 года возможно внезапное нападение немцев на ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

Задача наших войск – не поддаться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников…».

И далее следовали распоряжения, что надо предпринять для внезапной встречи врага. Может быть, что-то можно было бы еще предпринять, если бы директива передавалась прямо по всей сети связи – достигая одновременно и штабов округов, и полков. Но такой системы связи из-за соблюдения сверхсекретности не было, и директива шла по инстанциям. Потому и запаздывала, поступая из округов в штабы армий, оттуда – в дивизии, полки. А тем временем гитлеровцы начали в 3 часа 30 минут массированную атаку по всей линии границы.

Среагировать на агрессию успели только Военно-Морские Силы, да и то не по этой директиве, а благодаря тому, что, предчувствуя начало войны по информации о накаляющейся обстановке на границе, командующий флотом адмирал Кузнецов за несколько дней до 22 июня приказал привести флот в боевую готовность № 2 по разработанной им системе. А после получения директивы Наркомата ночью 21 (уже 22 июня) подведомственные адмиралу силы стремительно перешли на готовность № 1. Первые же налеты противника на советские корабли и военно-морские базы были успешно отбиты. И при этом ни одна наша боевая единица не была выведена из строя.

В эти же часы сокрушительному разгрому подверглась половина боевых частей, укреплений и коммуникаций в приграничных районах. Вот результат волокиты, которую развила советская военная бюрократия с благословения Сталина еще в начале 30-х годов.

И если бы с самого начала нападения Гитлер не распылил силы на три группы войск – Центр, Юг и Север, – а только распределил бы между Центром и Севером, то, по единодушному мнению постсоветских и зарубежных экспертов, Москву нам удержать не удалось бы. Этот вывод, кстати, подтвердил и компьютер Британского исторического исследовательского центра, когда ему дали эту задачу и предложили смоделировать результат при статистических данных о военной мощи СССР и Германии. Советский Союз спасла строптивость Гитлера, отвергнувшего этот план, предлагавшийся несколькими генералами. Для фюрера в последний момент показалось главным не взять поскорее Москву, а разгромить Советскую Армию по нескольким (по трем) важным направлениям. Таким образом, Украина, принявшая на себя удар армий Юг, спасла Москву от быстрого падения. А что последовало бы за этой катастрофой, случись она на горе нашему народу, трудно даже предсказать и с компьютером в руках.

Гитлер со своим европейским практицизмом и рационализмом так и не понял, что для русских, как ни для одного народа в мире, важнейшим фактором моральной стойкости в бою и испытаниях является сознание того, что столица держится и находится в целости и сохранности. Один из американских психологов Д. Лорт, бывший лейтенантом в годы Второй мировой и побывавший в СССР в годы «оттепели», сделал такой вывод, сказав, что Гитлер сокрушил бы русских, если бы 70 % ударной силы направил на Москву, которая при дезорганизации и панике в советских войсках после первых дней нападения была практически беззащитной. А Московский военный округ вряд ли смог бы отбить обвал такой армады противника…

О том, что блицкриг начался самым лучшим образом, свидетельствовало то, что на многих участках фронта к концу дня 22 июня немцы продвинулись сразу на 50–60 километров, а к концу дня 23 июня – до 130 километров. Танковые соединения, как и предполагали они, рассекли советский фронт на очаги, которые тут же окружались идущими следом войсками второго эшелона вермахта. РККА имела превосходство в силах, но командиры среднего и младшего звена, весь личный состав были застигнуты врасплох, и лишь часть из них сумела быстро прийти в себя от внезапной агрессии, собраться с мыслями и эффективно действовать по обстановке, нанося урон врагу и стягивая на себя дополнительные силы немцев, которые могли бы в это время продвинуться дальше. Увлекшиеся летчики Люфтваффе бомбили даже те мосты, переправы и железнодорожные линии с вокзалами, которые через день-три понадобились оккупантам для дальнейшего развития наступления. Вот этот факт в определенной мере и задержал развитие блицкрига. Преуспела немецкая авиация и в уничтожении советских самолетов, которые по глупости советское командование расположило на аэродромах вблизи границы. По одним источникам, в первый день войны было уничтожено 1200 самолетов, по другим – 1700. Как бы там ни было, но уже в конце августа по советским и германским источникам потери русской авиации составили примерно 5 тысяч самолетов различных типов.

По причине разрушения связи многие приказы командиров округов не доходили до командных пунктов армий, оттуда – до дивизий и полков. Первые дни в основном каждый род войск действовал самостоятельно, поскольку не было налажено – из-за той же ненадежной связи – взаимодействие. Многие командиры среднего звена, не имея информации сверху и привыкшие действовать в порядке субординации, вообще не понимали, что происходит, что надо делать, и катастрофически медлили в получении указаний, тем самым давая врагу возможность разгромить себя.

Как стало известно через многие годы, по признаниям военных и государственных деятелей, находившихся в Москве, в Кремле в первые часы и дни войны смятение было не меньшим. Например, стала прерываться связь Генштаба с армиями, а командующие округами не могли дать Москве точную информацию о положении дел на подвластных им территориях. Вот насколько путаница и растерянность способствовали развитию немцами эффекта внезапности. Кстати, у многих даже высших руководителей РККА создалось из-за неточной информации ложное представление, будто враг напал много большими силами, чем те, которые указывались в разведсводках о концентрации вермахта на границе. Другим генералам казалось, что враг бросил основные силы именно на их направлении, и ввиду этого заблуждения командующие армиями принимали неверные решения, которые были только на руку атакующему противнику. Случалось так, что в Центре теряли связь с фронтами и не могли установить истинных размеров хаоса, в который попали советские войска, не могли установить и приблизительное количество немцев и техники, наступавшей на наиболее опасных направлениях.

И все же в этих катастрофических обстоятельствах был приведен в действие механизм операции «Гроза»: но она не громыхнула, ее удар был слаб для германской военной машины. То, что в Москве в первый день войны совершенно не представляли себе сложившегося положения, как раз и подтверждает приказ? 3 от 22 июня, ставший сигналом для операции – вернее, для тех немногих соединений, которые могли еще его начать выполнять. Приказ, отданный Тимошенко в 21.15, предписывал всем советским фронтам начать наступление и отбросить агрессора за государственную границу единым ударом. На приданных к приказу и планам картах красные стрелки указывали на Варшаву и Копенгаген, на Берлин и Кенигсберг, на Бухарест, Будапешт и Вену. Наносить удары по этим направлениям намечалось, когда враг будет отброшен за рубеж Родины.

Какой там отброшен, если командующие фронтами в эти часы отчаянно боролись за то, чтобы удержать основные силы вместе и не дать вражеским колоннам рассечь их, затем взять в «котел» и разгромить!

На Северо-Западном фронте решительный полковник И. Черняховский после вскрытия знаменитого красного конверта без колебаний бросил свои танки на Тильзит, после захвата которого должен был получить приказ развивать наступление на Кенигсберг. В этом адском котле танки Черняховского прорвали и смяли оборону противника и продвинулись вперед на 25 километров! Только полная оторванность от тылов и опасность быть полностью блокированными в «котле» заставили отчаянных танкистов и Черняховского повернуть назад.

На Западном фронте танковая дивизия 14-го мехкорпуса под командованием зам. командира дивизии подполковника С. Медникова рванулась в наступление, когда за флангами дивизии развивали наступление фашисты. То есть, танкисты Медникова кинжалом вонзились в немецкую лавину, форсировали Буг и начали наступление на Демблин – так было предписано приказом в пакете. С боями, ошеломляя фашистов, дивизия прорвалась на 30 километров в указанном направлении и остановилась, израсходовав горючее и боеприпасы. Тылы и снабжение были отрезаны немцами. Подполковник Медников погиб.

На Южном фронте несколько дивизий, до этого тайно развернутых в междуречье между Днестром и Прутом, успели ворваться на территорию Румынии при поддержке ураганного огня мониторов Дунайской флотилии.

Такие прорывы были редким исключением на фоне общей катастрофы и повального отступления. В лучшем случае части наспех закреплялись для круговой обороны и, как правило, почти целиком гибли. Из окружения вырвались сотни и десятки бойцов, оставив за плечами тысячи убитых товарищей. Но в таких случаях немцы тоже несли потери – порой во много раз превышающие расчеты в академических учебниках. После войны, да и в ее ходе, стало известно, что немецкие генералы восхищались беспримерным героизмом русских солдат, обреченно сражавшихся в котлах. «…Чтобы уничтожить русскую роту пехотинцев с двумя 45-мм орудиями, я вынужден был погубить 5 танков и батальон пехоты!», – писал в дневнике генерал Гальдер на третий день войны. По имеющимся данным, танки Гальдера сопровождала мотопехота, вооруженная автоматами и пулеметами, на мотоциклах и бронетранспортерах. У наших пехотинцев в основном были винтовки, автоматов ППШ было мало. Теперь представьте при таком соотношении огневой мощи бой нашей пехотной роты с немецким батальоном (три роты автоматчиков, пулеметный взвод и минометная батарея)!

В общем-то попытки командиров высшего ранга на фронтах выполнить приказ по операции «Гроза» привели к еще большим потерям и ухудшению и без того драматической обстановки. Операция «Гроза» обернулась незамеченным эхом в погребальном грохоте нашествия.

Насколько эффективно гитлеровцы осуществляли план «Барбаросса», можно судить по одному факту: уже 23 июня разрыв между Северо-Западным и Западным фронтами составил примерно 120–130 километров. И в этом разрыве хозяйничали немцы. Данные об этом тоже легли на стол в Генштабе и попали в толстеющую папку сводок лично для Сталина.

А сам Сталин, железный вождь, каким привыкли его видеть и представлять генералы, по словам заместителя комиссара обороны генерала Воронова, в первые дни войны «…потерял душевное равновесие, был подавлен, нервничал. Когда отдавал распоряжения, то требовал, чтобы они выполнялись в невероятно короткий срок, не принимая во внимание реальные возможности. Он имел неверное представление о масштабах войны и о тех силах и вооружениях, которые могли бы остановить наступление врага по фронту от моря до моря. Он постоянно высказывал убеждение, что враг скоро будет остановлен».

Это свидетельство говорит о том, что Сталин действительно жил иллюзиями о том могуществе Красной Армии, которого на самом деле не было, вернее – силы были, но не было массы командиров разного ранга, с одинаковым искусством владевших при мобильном бое тактикой обороны и стремительного контрнаступления… А стратегия наступления, отрабатывающаяся до этого по доктрине «бей врага на его территории», устарела и не соответствовала требованиям механизированной войны с четким взаимодействием современных родов войск. Отвлечемся и скажем, что Сталин под влиянием Буденного верил, что кавалерия способна осуществить не менее эффективное наступление, чем танковая колонна. А на самом деле было немало случаев, когда на наступающие вражеские бронемашины наша кавалерия старалась налететь сбоку из укрытия и… из седла поразить стального монстра связкой гранат. И при этом, как правило, такие герои-казаки гибли или от осколков собственных гранат, рикошетировавших от брони, либо от пуль идущей за танками пехоты.

Вот где можно с двояким смыслом привести сталинский афоризм: «Кадры решают все!» Начало войны показало, что за редким исключением у нас от Генштаба до командира батальона не было нужного количества кадров, способных с минимальными потерями остановить врага, обескровить, а затем обратить в бегство и разгромить. Не той школы выучки придерживались товарищи консерваторы, пренебрегали опытом Второй мировой. А зря. И одновременно по числу стремительно возрастающих немецких потерь можно сказать, что у нас среди простых полевых лейтенантов-мальчишек и бойцов было немало смельчаков, сумевших ценой своей жизни наносить врагу ощутимый урон, воевать против вдвое-впятеро превосходящего врага. Вот эти кадры и выигрывали даже бездарно спланированные советскими генералами сражения последующих лет (вспомним, как Жуков угробил на Зееловских высотах в Германии около 300 тысяч солдат!).

К концу первого дня войны Сталин убедился, что армия у него не настолько победоносная, как он думал. Именно это и вызвало у него депрессию, потрясение, а не то, что Гитлер «коварно обманул его, нарушив советско-германский пакт 1939 г.», – как было принято официально считать у нас долгие годы. Сталин переживал из-за своих просчетов при определении основных направлений развития и совершенствования Вооруженных Сил, а не из-за вероломства фюрера, к которому он был готов с начала 1941 года, только открыто не говорил об этом. Именно такой вывод следует из его реплик, намеков, косвенных изречений в более поздних разговорах с соратниками и самим Жуковым, которого он приблизил к себе с начала войны, убедившись в полной бездарности Ворошилова и Буденного.

Сталин был настолько раздражен, что при посещении Наркомата обороны, после выслушивания короткого доклада о кошмарной ситуации на фронтах, потерял свое обычное кавказское хладнокровие, выдержку и разразился нецензурной бранью, обрушившись на всех присутствующих и отсутствующих генералов.

Похоже, после этого визита он по-настоящему осознал масштабы грозящей стране катастрофы. И многое, очень многое в судьбе Москвы зависело от положения под Минском, где две немецкие танковые группы окружали многочисленные советские силы. Связь с ними была потеряна, и ничего нельзя было предпринять, чтобы предотвратить окружение. Эксперты последующего времени считали, что будь связь, командиры из под Минска дали бы ориентировочные координаты продвижений окружающего их противника, и Жуков смог бы поднять бомбардировочную авиацию под прикрытием истребителей для того, чтобы помешать гитлеровцам, невзирая на превосходство немецких самолетов в небе. Но такой возможности не было.

После посещения Наркомата обороны Сталин два-три дня нелюдимо провел на своей даче в Кунцево – в отчаянии от того, что гибли значительные соединения так старательно создаваемой им на свой манер армады, а он и его генералы не могли ничего предпринять для ее спасения и отражения нападения врага. Скорее всего, в эти дни затворничества, когда страна с нетерпением ждала его голоса, решения, мудрого решения, «великий вождь и учитель» наконец понял свою роковую ошибку, когда поверил в силу советско-германского пакта. А ведь он надеялся вместе с немцами, социалистами на свой манер, нанести сокрушительный удар мировой буржуазии. Но Гитлер был совершенно иным социалистом – «коричневым». Сталин же был «красным». И они не нашли общего языка. Это предположение о сути душевной драмы Сталина находит подтверждение в воспоминаниях дочери Сталина – Светланы:

«Он не мог предположить и предвидеть, что пакт 1939 года, который он считал своим детищем и результатом его великой хитрости, будет нарушен врагом, более хитрым, чем он сам. Это и была основная причина его депрессии в начале войны. (Это не совсем главная причина. – Авт.) Это было его огромной политической ошибкой. Даже когда война уже кончалась, он часто любил повторять: «Эх, вместе с немцами мы были бы непобедимы». Но никогда не признавал своих ошибок».

Предпоследняя фраза цитаты достойна долгих размышлений над тайными мыслями недоверчивого, молчаливого вождя. Оговоримся и подчеркнем, что Сталин в семейной жизни был тоже скрытен и при детях почти никогда конкретно не говорил о государственных делах – разве что обмолвится с кем-то из важных правительственных или партийных гостей несколькими словами, из которых дети мало что понимали. Эго достоверно известно. Так что дочь Сталина, хотя и чувствовала настроения своего отца, но не знала истинного хода его государственных мыслей, и потому делать однозначные безапелляционные выводы из ее воспоминаний о Сталине не следует. Хотя Светлана часто близка к истине, если сравнить ее некоторые наблюдения со свидетельствами тех, кто близко знал вождя и много лет работал с ним.

Исчезновение Сталина – и это тоже важно для оценки степени могущества и влияния диктатора – отрицательно сказалось на действиях и решениях Генштаба: многие важные вопросы, которые горой копились день ото дня, можно было наверняка решить только с его ведома. А некоторые нерешительные руководители из Генштаба и других наркоматов ждали появления Сталина и постоянно осведомлялись но своим каналам, где же он. И туг упущенное время – дни и даже часы – играло на пользу агрессору. Понимал ли эго Сталин, не ко времени занявшись размышлениями о судьбах страны? «Надо было действовать, а не в трансе сидеть», – как-то резко ответил Жуков в 1960 году одному из маститых историков, когда тот спросил его мнение по поводу недельной отлучки Сталина в начале войны.

На победном обеде 24 мая 1945 года Сталин косвенно проговорился, и из этого откровения можно предположить, что па кунцевской даче его охватил страх, боязнь свержения в минуту всенародной духовной смуты, вызванной апокалипсической войной. Сталин сказал на обеде по поводу тех тяжелых дней: «Народ мог бы сказать правительству: «Ты не оправдало наши ожидания. Уходи. Мы найдем новое правительство, и оно заключит мир с Германией».

Карикатура из британской газеты Evening Standard на раздел Польши. 20 сентября 1939 г. Гитлер: «Отброс общества, если я не ошибаюсь?» Сталин: «Кровавый убийца рабочих, осмелюсь предположить?»

Кстати, о мнении Сталина по поводу возможного мира с Гитлером мы еще поговорим.

Как видим, даже самые скрытные вожди в минуты победных, триумфальных минут подвергнуты радостным эмоциям, и в их словах невольно прорываются сокровенные мысли о судьбе народа и государства. И не всегда такие мысли подтверждают народную веру в вождя… бывает, что и разрушают, развенчивают нимбы над «мудрыми» владыками.

30 июня Молотов и другие члены Политбюро приехали в Кунцево. Сталин был настолько самоуглублен, или, наверное, был готов выслушать от вчерашних своих раболепных подчиненных приговор о своем свержении – иначе не объяснишь его вопроса: «Зачем вы приехали?» Так мог спросить диктатор, прохлаждающийся на отдыхе в Ливадии в мирное время, но никак не глава государства в катастрофический для него момент.

Такое странное поведение оставило у некоторых впечатление, будто Сталин подумал, что его приехали арестовать. Да и чего еще мог ожидать тоталитарист, самоустранившийся от дел в «минуты горестей народных» и знавший, что в предыдущие годы он погубил своими репрессиями миллионы людей?

Микоян впоследствии вспоминал, что когда Сталин задал вопрос, «у него было странное выражение лица, да и вопрос прозвучал довольно странно». Когда Молотов предложил создать Государственный Комитет Обороны и Сталина назначить председателем, то Сталин был удивлен (это было видно по его лицу!), но не возразил и просто ответил: «Хорошо».

Поразительные свидетельства о состоянии вождя, с которого на несколько минут спала маска невозмутимости, и по выражению его лица наблюдательные члены Политбюро могли предположить, какое смятение творилось в его душе. Если это так (а такую картину независимо друг от друга разными словами описывали несколько человек, включая Микояна), то тогда как раз был самый удобный момент совершить блестящий государственный переворот – достаточно было устранить немногочисленную верную лично Сталину охрану на даче. Но приехавшие к нему даже и не помышляли об устранении вождя с его поста: наоборот, делая его Главнокомандующим, они создавали из него знамя борьбы против фашизма для всех советских и зарубежных народов. В эти минуты Сталин начал превращаться в героя для мировой общественности, причем та же вдумчивая общественность одновременно помнила, что он – диктатор в своей стране.

С этого дня к Сталину возвратилась его уверенность, и он чаще начал появляться в Кремле. Теперь он вновь почувствовал себя незаменимым вождем. Пожалуй, дни затворничества в Кунцево для него были самыми драматическими днями в его сознательной жизни и в судьбе как главы государства. 3 июля он наконец обратился по радио к народу, используя не совсем привычные для всех, не канцелярско-политические обороты. Сама стилистика его речи была иной, более разговорной, доверительной: «Товарищи! Граждане! Бойцы нашей армии и флота! Братья и сестры! Я обращаюсь к вам, мои друзья». Сотни тысяч людей, у которых родственники были репрессированы, плакали в этот день, когда диктатор назвал их «братьями и сестрами» и позвал на защиту Родины. С этого дня образ диктатора для многих отодвинулся на задний план, а вперед выдвинулся государственный муж, понимающий народное горе и ведущий страну к победе через все лишения. На китайский манер это был уже в сознании миллионов «великий кормчий, истинный отец нации».