Текст книги "Дикая любовь"

В компьютерном классе было тихо, старшеклассники работали каждый перед своим монитором. Учитель переходил от стола к столу, негромко объясняя что-то, если требовалась помощь.

Сью сидела с Галей – рослой крашеной блондинкой с челкой ниже бровей, отчего взгляд всегда казался исподлобья. Даже в школу Галя надевала платья с рискованным вырезом и бриллиантовые серьги. Сью в своем бесформенном свитере и кедах смотрелась рядом с ней простушкой – бедной родственницей.

– Вообще – серость, дети совка. Общаться не с кем. Девки – вообще, без слез не взглянешь, – вполголоса рассказывала Галя. – Вон Светка разве что, – кивнула она. – Упакована нормально…

– Как? – не поняла Сью.

– Имеет, что хочет. У нее спонсор – крутой деловар…

– Из племени делаваров? – поразилась Сью.

– Да нет – деловар, дела какие-то крутит. Бизнесмен. На «мерсе» ездит… Вот увидишь – Светка после третьего урока к нему сорвется. Стандартно стрелка забита: у него законная на службу отваливает…

Сью напряженно вслушивалась, пытаясь уловить смысл.

– Пожалуйста, я не успеваю так быстро… Я правильно поняла, что у нее роман с женатым мужчиной?

– Ну да.

– Но ведь она разрушает семью, она разбивает чье-то сердце!

– А об этом пусть у него голова болит, – пожала плечами Галя. – Мужики у нас тоже не хай класс, – продолжила она представление одноклассников, – только на прикид крутые. Те двое – ботаны. Вон Майк ничего, заводной. Фуфломет, правда… Этот вообще отмороженный, над металлом тащится…

Сью уже не решалась переспрашивать.

– А это кто? – указала она на высокого парня, отрешенно склонившегося над компьютером.

– Ну вот только Макс, один на всю школу. Но он на компьютерах повернут, лучше всех рубит. Тоже, правда, со своими тараканами…

– Что такое «таракан»?

– Таракан? – опешила Галя. – Ну-у… – она показала пальцами тараканьи усы, махнула рукой. – Дома покажу.

Учитель, объяснявший что-то для всех, досадливо глянул на нее:

– Может быть, Сьюзен немного послушает меня?

– Я перевожу, – не моргнув глазом, нахально ответила Галя. – У вас с дикцией напряженка.

Со школьного крыльца Сью проводила взглядом Максима, который завел мотоцикл с широким спортивным рулем и выехал на улицу, держа второй шлем на локте.

– Ты заметила, что он почти ни с кем никогда не поддерживает беседу? – сказала она Гале. – Только «да» и «нет». В нем есть что-то… роковое… Печать тайны на лице…

– Что-о? – Галя захохотала. – Ну ты, вообще, иногда скажешь – держи меня!.. Про эту тайну вся школа знает. Он девку подобрал из интерната для этих, – она свистнула и покрутила пальцем у виска, – придурочную. На нее на Арбате какая-то команда наехала, а Макс разобрался. Теперь нянчится.

– Да? – уважительно сказала Сью. – У нас тоже милосердие. Мы взяли мальчика из сиротский приют. Мой младший брат.

– Смотри, не влюбись, – предупредила Галя. – Полный облом.

– Почему?.. Это твой роман? – догадалась Сью.

Галя кивнула, прикуривая.

– Я не понимаю… Но ты только сейчас сказала, что у него есть та девочка, и…

– Все равно не поймешь, – Галя выкрутила брюлики из ушей и сунула в карман. – Пойдем. И вообще, мой совет: ни во что тут не врубайся, а то крыша поедет.

Интернат, будто сложенный в два этажа из новых, еще не заигранных кубиков, стоял в центре микрорайона, как на ладони у высоких многоподъездных домов. Максим посигналил, и тотчас к широким окнам интерната прилипли лица девчонок.

Маша, наверное, давно ждала одетая, она выбежала в яркой красной куртке, с распущенными волосами, по-щенячьи чмокнула его куда-то в прорезь шлема и села сзади. Выезжая из сквера, не утерпела, обернулась и гордо помахала девчонкам в окнах.

На улице встречная белая «тоёта» вдруг метнулась им в лоб. Максим едва успел свернуть и, ударившись колесом о бордюр, вылетел на тротуар. Стриженый парень за рулем радостно оскалился.

– Кретин! – в бешенстве крикнул Максим вслед машине, – Кто это?

– Губан… – нехотя ответила Маша. – Из наших. Из армии недавно пришел…

Они выехали на проспект и помчались к центру.

С утра над городом светило солнце – не выглядывало воровато между туч, а свободно сияло посреди чистого небосвода, слепило зайчиками от оконных стекол. Если бы не впечатанные в асфальт желтые листья, могло показаться, что снова весна в Москве и впереди долгое лето.

Маша не умела сидеть спокойно. Она то прижималась изо всех сил к Максиму, то привставала, раскинув руки, то рискованно свешивалась набок, чтобы заглянуть ему в лицо. На ходу расстегнула его толстую кожаную куртку и запустила руки за пазуху.

Максим свернул в открытые ворота парка, они поехали по пустынным аллеям среди мертвых уже аттракционов. Маша сняла шлем и стояла на подножках с плещущими за спиной волосами. Покружились, кренясь из стороны в сторону, по танцплощадке перед ракушкой-эстрадой, въехали на дощатый круг карусели с замершими тройками и звездолетами. Из будки выскочил сторож и побежал за ними, грозя кулаком.

Потом они сидели на мотоцикле лицом друг к другу рядом с сырой скамейкой, целовались и пили «пепси», передавая банку друг другу.

– К нам американка приехала учиться. – Максим точным баскетбольным броском отправил пустую банку в урну.

– Да?.. Красивая?

– Смешная. Карлсон такой без пропеллера… Глаза таращит… Не пойму, чему у нас можно научиться…

Но Маша не хотела слушать про какую-то американку, она опять хотела целоваться. А потом они снова носились по аллеям, распугивая редкие парочки. Маша сидела впереди, с горящими глазами, хохотала, до упора выкручивая газ.

– Тише!.. Осторожно!.. – Максим, держа руль поверх ее рук, притормаживал, едва успевая уворачиваться от мчащихся навстречу качелей, оград, сметенных в кучи листьев. Мотоцикл заюзил на мокром песке и завалился набок.

Они смеялись, лежа рядом. Потом затихли, глядя в глаза друг другу. Не вставая обнялись…

На цветном мониторе сражались компьютерные человечки – прыгали, стреляли и, убитые, падали с последним криком.

Максим и Маша нагишом лежали на диване, плечом к плечу, каждый со своим джойстиком. Волнистые волосы Маши широко рассыпались, закрывая по-детски острые лопатки и плечи. Она вся была тоненькая – еще ребенок, а не женщина; большой лоб и крошечный подбородок; громадные серые глаза будто обращены вовнутрь, уголки маленького рта всегда скорбно опущены. Она рассеянно смотрела на экран.

– Огонь! – Максим азартно управлял своими солдатами. – Ну, Маш, так неинтересно. Я стреляю, а ты даже не сопротивляешься!

– Все равно ты меня убьешь, – Маша бросила пульт и обняла его.

– А ты защищайся! Давай закончим.

– Не хочу.

Максим отложил джойстик, попытался повернуть ее к себе, но Маша крепко прижалась лицом к его груди.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Что случилось?

На мониторе замигала надпись «Игра окончена».

– Понимаешь, я… – не сразу сказала Маша. – Ты только не смейся, ладно? Потому что это серьезно… Я вчера ночью лежала, думала. Девки уже спали… И вдруг подумала: кто из нас с тобой первый умрет?

– Что? – Максим захохотал.

– Я же просила – не смейся! – досадливо сказала Маша. – Понимаешь, все хорошие сказки кончаются: «они жили долго и счастливо и умерли в один день». А почему – в один день? Я раньше думала, это присказка, вроде «жили-были»… А вчера вдруг поняла, что это тоже счастье, если в один день. Если никто никого не переживет… Потому что, я представила, если вдруг ты первый, и я тебя похоронила… а потом вернулась в наш дом, но уже без тебя… – у нее дрогнул голос, на ресницах заблестели слезы. – Я не знаю, что со мной будет… Я с ума сойду… Не хочу… Лучше пусть я раньше…

– Приехали! – сказал Максим. – Ну почему, если все хорошо, надо обязательно думать, что это когда-нибудь кончится? Я пока не собираюсь умирать. И ты тоже…

Маша пожала плечами, виновато улыбаясь сквозь слезы.

– И вообще, меня значительно больше интересует, кто из нас первый пойдет в ванную?

– Я! – Маша спрыгнула с дивана.

Мать с вазой в руках быстро скользнула в кабинет к отцу и прикрыла дверь. В коридоре послышались шаги, потом – приглушенный шум воды в ванне.

Отец продолжал невозмутимо печатать на машинке. Мать нервно прошлась по комнате. Обнаружила у себя в руках вазу и с грохотом опустила ее на стол. Зло засмеялась, разводя руками: – Я как в публичном доме живу!

– Опять? – равнодушно спросил отец, не отрываясь от работы.

– Рассказать – не поверят! Сын приводит уличную блядь, дебилку к тому же, а мы потом пьем с ней чай и улыбаемся, будто ничего не понимаем… Прячусь в собственной квартире, когда она в ванную идет. Бред!.. В мою ванную!

– Ну зачем уж так… уличную… – Отец на мгновение задумался, напряженно глядя в окно, шевеля губами – и снова застучал по клавишам. – Девочка-то… надо признать… очень даже…

– Ты еще поговори! – прикрикнула мать, – То-то я смотрю, ты перед этой соплей на цыпочках!

– Сто раз говорили! – раздраженно сказал отец, он сбился с мысли и теперь торопливо просматривал написанное. – Давай выгоним. Они будут трахаться в подъезде.

– Хоть ты-то не уподобляйся!

– Извини… Будут любить друг друга в подъезде…

– Ма, чаю дашь? – заглянул в комнату Максим.

– Мужайся, – насмешливо кивнул отец матери.

Все чинно сидели с четырех сторон большого стола в гостиной. Мать демонстративно смотрела на экран телевизора. Маша напряженно выпрямилась на стуле, боясь лишний раз двинуться, глядя в чашку, только изредка настороженно стреляла на нее глазами.

Отец откровенно забавлялся ее смущением.

– Вам смородину или крыжовник? – спросил он.

Маша, не поднимая глаз, кивнула.

– Значит, смородину?

Маша снова кивнула.

– Или крыжовник?

Маша беспомощно глянула на Максима. Тот молча взял варенье и положил ей в розетку.

– Па, – решил он отвлечь отца, – тебе не надоело на твоем драндулете стучать? Давай я тебя к компьютеру подключу. Программу тебе напишу. Представляешь, вызывает тебя редактор и говорит, что статья должна быть не «за», а «против», а Тютькин-депутат не народный заступник, а взяточник и вор. Нажимаешь на кнопку – принтер тебе новый текст выплевывает!

– Нет. В твоем компьютере души нет.

– А в твоей железке есть?

– Тут я слово пальцами чувствую…

Маша допила наконец чай и облегченно поставила чашку.

– Хотите еще? – отец поднял чайник.

Маша покорно поднесла чашку. Полная чашка вдруг запрыгала на блюдце в напряженно вытянутых руках. Маша неловко попыталась перехватить ее за ручку – и столкнула на пол.

В тишине чашка грохнула о паркет, как выстрел. Маша вдруг вздрогнула всем телом, выронила блюдце и сложилась, сжалась на стуле, судорожно закрывая голову руками, будто защищаясь от удара.

– Тихо, тихо… – Максим торопливо вскочил. – Все нормально, – он под мышки поднял Машу со стула и повел из комнаты. – Чего ты испугалась, глупенькая? Тихо…

Мать выразительно глянула на отца и усмехнулась.

К вечеру небо затянулось тучами, посыпалась мелкая осенняя безнадежная морось. Всю дорогу Маша тихо сидела за спиной у Максима, а когда остановились у дверей интерната, изо всех сил обхватила его сзади руками, не давая обернуться: – Не отпущу…

Они посидели так молча. Открылась дверь, вышла директриса, молодая тетка в белом плаще до пят, с длинным, как шпага, зонтом. Маша тотчас отпустила Максима и слезла с мотоцикла.

– Здравствуйте, Раиса Николаевна, – поздоровался Максим.

– До свидания, Раиса Николаевна, – попрощалась Маша.

Та кивнула, озабоченно глядя в небо, открыла зонт и пошла к воротам.

Маша всхлипнула. Она совсем расклеилась к вечеру.

– Ну что ты… – Максим погладил ее по голове. – Завтра увидимся. Завтра в шесть, помнишь?

Он подождал, пока она поднимется в свою комнату и махнет ему из окна. Маша, прижавшись лбом к холодному стеклу, долго смотрела, как удаляется в темноту красный огонек мотоцикла. Переоделась в вытертый на локтях и коленях дешевый спортивный костюм, аккуратно сложила куртку, пушистую ангорскую кофту, джинсы и вместе с кроссовками отдала кладовщице в низкое окошко в обитой жестью двери. Расписалась в журнале и побрела обратно в комнату в толпе мальчишек и девчонок в одинаковых заношенных трениках…

Когда Максим выехал на улицу, директриса, шагавшая по тротуару к остановке, махнула ему, Максим притормозил.

– Подвезти, Раиса Николаевна?

– Нет, спасибо. С детства боюсь мотоцикла… Просто давно хотела поговорить с тобой, да все как-то не складывалось…

Максим заглушил мотор и поехал рядом с ней, толкаясь ногами. Директриса достала сигареты, прикурила на ходу.

– Ты, кажется, не куришь? Молодое поколение выбирает «пепси» и здоровый образ жизни? – усмехнулась она. – Понимаешь… я очень люблю Машу. Как свою. У меня нет своих детей и не будет… Никого так не любила, как ее. За все двадцать лет здесь. У нас страшно кого-то любить – начинаешь бояться. Я ведь только с тобой ее выпускаю. Как из сейфа – из рук в руки… Я так рада была, когда она тебя встретила. А теперь и тебя боюсь. У нас как на острове – все любови внутри, и женятся друг на друге, как правило. Или таких же находят. А ты ее вытащил из этого круга. И если ты ее бросишь…

Максим хотел возразить, но директриса властно махнула рукой:

– Если ты ее бросишь, она уже не сможет вернуться обратно… Ее ведь уже бросили один раз. Мать бросила. Второй раз она не переживет. Ты ведь знаешь, что Маша… ну, скажем так: не совсем здорова. То есть она совершенно нормальный человек, но для нее опасны любые стрессы. Если ты ее бросишь, она может сойти с ума. В самом прямом смысле. Я хочу, чтобы ты это понял. Если ты чувствуешь, что это долго не протянется, прошу: пожалей ее, исчезни сейчас. Сразу и навсегда. Потом будет поздно. Сейчас я еще могу что-то сделать…

Вдали свернула в ворота интерната белая «тоёта». Директриса проводила ее глазами.

– Вы извините, Раиса Николаевна, – спокойно сказал Максим, – но мы с Машей все давно решили. После выпускного мы подаем заявление, а когда я поступлю в институт, мы поженимся.

– Да?.. А родители не против? – директриса настороженно смотрела в сторону интерната.

– Я свою жизнь не обсуждаю ни с кем. В том числе и с родителями.

– Ну что ж… Я почему-то тебе верю… Надеюсь, все это между нами. До свидания, Максим. – Она бросила сигарету и быстро пошла обратно.

В комнату весело ввалились в обнимку с Губаном три девчонки, Машины соседки, пьяненькие, нарядные, в вечерней боевой раскраске. Следом зашел чернявый одноклассник Шарипов.

– Марго! Любовь моя до гроба! – Губан попытался обнять и Машу. – Ну, как твой мажор? Обосрался, когда я вас подрезал?

Маша вывернулась и молча отошла к своей кровати.

– Ну что, девчонки, все путем? Без кидалова? А, Креветка? – Губан подмигнул маленькой остроносой Креветке.

– А я виновата? – та честно смотрела ему в глаза. – Ну, не было никого. Облом! Хочешь, перекрещусь?

– А вот Шарипов говорит, что тебя негатив в тачку сажал.

– Ну, – подтвердил от двери Шарипов. – Черный, как моя жизнь.

– Просто подвез…

– Подвез бедную девочку? – изумился Губан, – Она стоять устала. Дружба народов!

– Ага.

Губан как бы шутя облапил Креветку, запустил руки под короткую юбку, потом под свитер. Креветка хихикала и томно закатывала глаза. Губан жестом фокусника вытащил у нее из-под резинки лосин несколько зеленых и щелкнул деньгами по носу.

– Ап!.. А ведь я предупреждал, да? – он продолжал улыбаться, но глаза похолодели. – Штраф – сто грин.

– Где я тебе возьму? – захныкала Креветка.

– Меня не колышет… Всех люблю, а ее больше всех, – он снова обнял Машу, которая подошла к умывальнику. – Поехали в кабак, Марго? На Пресне ночной кабак, китайский, классный. Вон девки были, скажут… Ну, просто посидим, потом обратно привезу.

– В другой раз.

– Я про другой раз каждый день слушаю, – Губан, посмеиваясь, все сильнее прижимал ее к себе. Маша упиралась локтями ему в грудь. – Лох твой тебя по кабакам-то не водит, а? Экономит?

– Отстань.

– Ну ладно, поцелуешь – отстану. Ну, по-пионерски. Чем я хуже его, а?

– Отстань, я сказала… – Маша яростно сопротивлялась. – Подожди… Смотри… Ну, посмотри, – она повернула его к зеркалу над умывальником.

– Ну, смотрю, – Губан удивленно глянул в зеркало, автоматически провел пятерней по волосам.

– Самого-то не тошнит? – спросила она.

Девчонки прыснули, даже Шарипов заржал.

Губан замахнулся – в последнее мгновение разжал кулак – и сильно ударил ее ладонью по лицу. Бешено глянул вокруг – смех тотчас стих.

– Слушай, Марго… – процедил он.

– Атас, Раиса вернулась! – сдавленным голосом крикнул Тарас, второй подручный Губана, влетая в комнату.

– Слушай, Марго: сама разденешься и попросишь, поняла?!

– Ага. Завтра.

– При свидетелях говорю: сама попросишь!

Дверь распахнулась, вошла директриса, следом семенила молоденькая воспитательница.

– Я же сказала, Губанов, еще раз здесь появишься…

– Да ладно, Раиса Николаевна, что вы сразу волну гоните! – беспечно развел руками Губан. – Вот девчонок зашел повидать. Заболтались немножко. Да, девчонки?

– Простить себе не могу, что от суда тебя отмазала! Пошел вон. Еще раз тебя замечу – посажу на всю катушку, ты меня знаешь!

– Да ладно пугать. Все, все, нет меня… – Губан исчез.

– Сдавайте одежду! – велела она девчонкам, которые под шумок торопливо ладонями стирали с губ яркую помаду. – До моего разрешения не выдавать! – приказала она воспитательнице. – Пусть дома посидят, про жизнь подумают… А с вами у меня завтра будет разбор полетов, – обернулась она к Шарипову с Тарасом и вышла. – Я же сказала, его не пускать! – донесся ее голос из коридора.

– А что я могу сделать? – оправдывалась воспитательница.

– Ты что, крезанулась, Марго? – спросила Креветка. – Что ты нарываешься? Он же тебя ни разу не трогал.

– Надоел, козел, – Маша легла на свою кровать.

Девчонки переодевались.

– Немцы, суки, старье одно прислали, – толстая Света-Паровоз разглядывала дыру на пестром свитере. – На, смотри, два раза надела…

– Немцы они вообще жмоты. У американцев гуманитарка получше.

– Ну, у кого чего? – они начали выкладывать из сумок трофеи: вафли в яркой обертке, банку пива или просто несколько ломтиков ветчины в ресторанной салфетке. – А хлеб есть?

– А у меня такие конфеты, девки! – вытащила Креветка жестяную коробку. – Представляете, негатив повез в валютку…

– Марго, будешь?

– Не хочу.

– Ну слушайте, девки! Негатив привез в валютку, а по-русски ни бум-бум…

– Да увянь ты со своим негативом! Марго, расскажи?

– Как обычно, – пожала Маша плечами.

– Нет, ты подробно. Ну вот приехали – кто дверь открыл?

– Мать. Так обрадовалась! Говорит: «Давно тебя не было». А я всего-то день не была… Мать меня очень любит. Отец тоже, но мать – особенно. Так и говорит: «дочка моя». Опять спрашивала, когда же я совсем перееду, потому что они скучают… – рассказывала Маша, глядя в потолок.

Девчонки жевали всухомятку и завороженно слушали.

После уроков Сью подошла к Максиму, который возился у мотоцикла.

– Могу ли я просить тебя об одолжении?

– Конечно, – он невольно улыбнулся высокопарному обороту.

– Мне необходимо найти адрес в Москве. Не было ли тебе так трудно помочь мне?

Максим посмотрел на часы.

– О’кей, садись, – он протянул ей второй шлем.

Когда они выезжали со школьного двора, на крыльце появилась Галя. Сью помахала ей.

Максим уверенно шел по Садовому, лавируя в плотном потоке машин.

– Адаптировалась у нас? – крикнул он.

– Да, почти совсем уже привыкла… Только безумно сложные отношения. Надо всегда держать что-то в голове перед тем, как сказать, чтобы никого не обидеть… Я теперь не знаю, хорошо ли я похитила тебя у Гали?

– А какие проблемы?

– Но ведь она твоя девочка?

– Да? – развеселился Максим. – Первый раз слышу!

– Она так сказала… А теперь я не понимаю, хорошо ли я тебе это сказала? Безумно сложно!

– Лучше не вникай! – засмеялся Максим.

Остоженка была перекопана, в глубокой траншее виднелись трубы, толстые и тонкие, в прогнившей изоляции, пересекающиеся под прямым углом, будто металлические корни города. Максим и Сью пошли дальше по дощатому тротуару.

– Когда Пра уезжала отсюда, еще не изобрели рефрежерейтс, поэтому мы говорили «ледник». Я уже здесь написала ей, что это называется «холодильник». И еще «пылесос», а не «электрическая метла»… А мой отец долго боролся с Пра, чтобы называть дома «компьютер», а не «счетная машина», – рассказывала Сью. – А у вас говорят много английских слов, где можно сказать по-русски. «Офис», а не «контора», «сейшн», «мэн», «бой», «флэт», «мани»… У нас дома ты платил бы каждую минуту!

Они засмеялись. Со Сью было легко, она весело болтала, размахивая руками, изображая сцены в лицах, и нимало не заботилась, кто и как на нее смотрит.

– Пра была уверена, что у меня не будет преград с языком. И я все понимаю на уроках. Но я ничего не понимаю после уроков! Я целый день думала, что такое «пудрить мозги», – она припудрила воображаемой подушечкой голову. – И еще – «забить стрелку»… Я не понимаю: я слышу, как мама не разрешает мальчику играть около реки и говорит – «Если утонешь, лучше домой не приходи!» Но ведь это невозможно!

Максим снова захохотал.

– Кстати… – Сью вытащила толстую записную книжку. – Что такое «рубит фишку»?

– Ну, значит, кто-то в чем-то хорошо разбирается.

– А почему нельзя так и сказать? – Сью остановилась на мгновение и записала.

– Ого! Целый словарь, – оценил Максим.

– Да, я уже замучила вопросами Галю. Потом я покажу это дома… А здесь, – Сью перелистнула несколько страниц, – слова, которые я совсем не знаю. Что такое «жопа»? – звонко спросила она, так что Максим невольно оглянулся на прохожих.

– Ну… задница, – он хлопнул себя по соответствующему месту. – «Зе эсс», кажется.

– О! – обрадовалась Сью, записывая. – А что такое…

Максим глянул ей через плечо в словарь, на аккуратно выписанные в столбик слова, и торопливо выхватил книжку.

– Ты где все это собрала?

– В лифте и подъезде. Кое-что на слух – тут я могла неточно записать. Поправь, пожалуйста…

– Знаешь, ты только никому не показывай и не говори вслух, ладно? – Максим сунул ей книжку обратно в карман. – А я потом как-нибудь объясню… Тринадцатый, – указал он на номер дома.

– Нет, не он, – Сью расстроенно покачала головой, оглядывая многоэтажный корпус. – Наверное, снесли. Как жалко!

– Подожди. Если сто лет назад дом был номер тринадцать, это не значит, что он и сейчас тринадцатый, – Максим двинулся дальше. – Новые дома шире, значит, домов на улице стало меньше. Значит, номер дома должен быть…

– Вот он! – крикнула Сью и бегом бросилась к двухэтажному особнячку, зажатому между безликих канцелярских коробок. Особняк был на реставрации, от него остались только стены, сквозь оконные проемы видны были горы мусора внутри. – Четыре колонны, львиные головы, а там вензель НФ – это от первого хозяина! – торжествующе указала Сью. – Здесь моя Пра жила свое самое счастливое время. Представляешь, вот эти стены помнят ее, молодую и в шапочке с вуалью!.. Встань туда, пожалуйста, – она достала фотокамеру-«мыльницу».

– Для масштаба? – улыбнулся Максим. Он встал перед домом, сунув руки в карманы, и Сью сфотографировала.

– Эти два окна – здесь была гостиная, – она влезла через окно внутрь дома. – Здесь были старые часы, которые громко звонили, и фисгармония. Пра играла на ней для друзей своего отца… Это комната ее гувернантки, – показалась она в другом окне. – О, это была очень сердитая англичанка, – она втянула щеки, нахмурилась и сделала губы гузкой.

Максим глянул на часы.

– А это ее детская… – Сью выбралась наружу и отряхнула запачканные известкой джинсы. – Отсюда ее в сентябре одна тысяча девятьсот семнадцатый год увезли родители. Она даже не знала, что едет в Америку. Ей сказали, что только в Гельсингфорс к тетушке, а там посадили на пароход. Она плакала и умоляла, но отец был совсем непреклонен…

– На желтый проскочили.

– Как? – не поняла Сью.

– Перед самой революцией.

– О, им было не до революции. Ее спасали не от революции, а от любви. Ее любили два молодых человека. Один – дворянин, сын товарища министра Анциферов. Другой – бедный студент, коммунистический террорист Антонов. И она любила их обоих и никак не могла выбрать… Они даже хотели стрелять на дуэли. Анциферов говорил, что он убьет Антонова, Антонов говорил, что он убьет Пра, а она хотела убить себя. Но ее отец не стал ждать, когда кто-то кого-то убьет, он просто увез ее как можно дальше, в Америку. На один год. Никто не предполагал, что это получится навсегда… Поэтому здесь остались все ее дорогие реликвии: и фотографии любимых, и их письма. Здесь осталось ее сердце…

Пока Сью надевала шлем, Максим звонил из автомата:

– Передай Раисе, что я просил тебя отпустить. Нас в школе задержали, я уже не успею к тебе. Встретимся там…

Маша плохо слышала, потому что здесь же, в приемной у секретарши, директриса орала на Тараса и Шарипова. Те скучно переминались с ноги на ногу и ждали, когда она наконец выдохнется.

– Какое кино?.. В центре?.. Киноцентр? – она крепче прижала трубку, закрыв другое ухо ладонью, даже зажмурилась, чтобы лучше слышать. – «Баррикадная»… Без десяти семь, поняла, да…

Около Галиного дома Сью отдала Максиму шлем. Ей явно не хотелось прощаться.

– Еще я хотела спросить: ты не покажешь мне свои программы?

– Хорошо, – нетерпеливо кивнул он.

– Я слышала, что у тебя очень интересные программы, и я очень хочу посмотреть…

– Хорошо. О’кей, завтра привезу в школу. Ну, пока!

– Бай! – помахала Сью и пошла к подъезду.

Он развернулся и врубил было скорость.

– Максим!

Он даже зажмурился от досады. Обернулся: Сью бежала к нему.

– Я хочу сказать, что я безумно благодарна, – выпалила она. – Я сегодня же напишу Пра, что мы с тобой нашли ее дом, – она неожиданно чмокнула его в щеку и побежала обратно.

Маша торопливо шагала к остановке, поглядывая назад – не видно ли автобуса. Рядом притормозило такси, из переднего окна выглянула Креветка: – Марго! Садись, до центра.

Маша села в открывшуюся заднюю дверь, тут же рванулась обратно, но Тарас обхватил ее за шею, не давая ни двинуться, ни крикнуть, а Шарипов захлопнул дверцу. Губан, ухмыляясь, обернулся от руля.

– Я не хотела, Марго! – всхлипнула Креветка. – Честное слово, я не хотела!

– Вали отсюда, – Губан вытолкнул ее из машины. – Штраф прощаю – считай, что отработала.

Плачущая Креветка осталась на дороге. Губан проехал мимо запруженной народом остановки и свернул в глухой тупик, перекрытый строительным забором. Погасил фары и обернулся к Маше. Тарас скрутил ей руки за спиной, Шарипов уже стаскивал с нее куртку.

– Убери руки! – скомандовал Губан. – Не мни гардероб. Отпусти ее, Тарас!

Те нехотя подчинились.

– Помнишь, что я сказал, Марго? – негромко сказал Губан. – Сама разденешься и попросишь.

– Ага. Мечтай, – ответила Маша. – Может, во сне увидишь.

Губан не торопясь вытащил из-под плаща наган и приставил ей ствол к переносице.

– Ой, как красиво, – насмешливо сказала Маша. – Я тоже по видаку такое смотрела.

Губан взвел курок. Тарас и Шарипов разом дернулись в стороны. Маша по-прежнему неподвижно сидела, опустив руки, прижавшись к спинке, и в упор с ненавистью смотрела на Губана.

– Считаю до трех, – сказал тот. – Раз…

Он положил палец на спусковой крючок.

– Два…

– Два с половиной, – подсказала Маша.

– Три, – Губан нажал на спуск.