Текст книги "Абрекъ"

Автор книги: Юрий Коротков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Бросай! – орали снизу.

– Хватит, Хасан, – негромко, твердо сказала Дуська. – Одного уже хватило. Отпусти его…

Хасан на секунду замешкался. И в это самое мгновение снизу раздался счастливый смех Нахала:

– Гляди, обоссался!

По синим штанам Бурсака и в самом деле расплывалось темное пятно.

Столбы грохнули от смеха, столбятники хохотали до слез, сгибаясь впополам, тыча наверх пальцем. Хасан ослабил хватку, и Бурсак отшатнулся от обрыва.

– Счастливый ты, Бурсак, – сказал Хасан и добавил громче, чтобы слышно было внизу: – А теперь объяви всем, кто спалил „Беркутянку“? Ты?

Бурсак мелко кивнул опущенной головой.

– Кто замаслил ход? Ты? – Бурсак снова кивнул.

– А теперь слушай меня внимательно, Бурсак: уходи со Столбов! Сам уходи. Здесь тебе не жить. – Хасан повернул его и дал пинка калошей.

Бурсак пошел на подгибающихся дрожащих коленях, в мокрых штанах, маленький, раздавленный, к своему горящему дому. Шел между столбистов, как сквозь строй, сопровождаемый пинками, свистом и смехом.

– Помни мою доброту, Бурсак! – весело крикнул вслед Хасан.

Бурсак обернул к нему черные от беспомощной ненависти глаза и тихо ответил:

– Запомню, Хасан.

На поляне под Грифами вовсю кипела работа. Руководили Папа Док и Майонез – сверялись с чертежами, размечали бревна, ставили риски. Столбятники махали топорами, тесали „ласточкины хвосты“, пилили, мешали цементный раствор. Все завалено было щепой и опилками. Солнце жарило в макушку, поэтому работали голыми по пояс, и только фески, буденовки или черные платки обозначали, чья тут потная спина маячит впереди. Поодаль абречки, „изюбрихи“ и другие тетки кашеварили на одном костре. Жаждущие подбегали к ним залить в глотку раскаленного чифиря.

Четверо абреков поднесли на плече новое бревно, скинули под столбом.

– Все, – сказал Гуляш, вытирая феской мокрое лицо. – Сарай разобрали. Хватит, или контору будем раскатывать?

– С запасом даже, – ответил Хасан. – А что Бурсак?

– Теток своих в город отправил. Сам сидит пока. Все егеря там собрались.

Хасан вогнал топор в чурбак, подошел к Дуське зачерпнуть чаю. Глянул по сторонам:

– Цыгана-таки нет?

– На Скитальце…

Карниз уже расчистили от головешек, отскребли с камня гарь, и несколько человек, упершись калошей в кромку, изготовились тянуть на „соплях“ первое бревно для сруба. Работа внизу стала, все разогнулись посмотреть.

– Стой! Погоди! – крикнул Хасан. – Гуляш, музыку!

Гуляш кинулся к патефону. Грянула „Маша“, и под свист и ликующие крики столбятников бревно рывками пошло наверх.

Уже затемно абреки вернулись на Скиталец. Цыган сидел один перед костром. Хасан сел напротив. Некоторое время они смотрели друг на друга через огонь.

– Ты слышал мой приказ, Цыган? – спросил Хасан.

– Слышал, Хасан.

– Почему же ты не пошел со всеми?

– Потому что я – абрек! – высокомерно ответил Цыган. – А ты забыл традиции абреков, Хасан! Абрек – это вольный разбойник, он может держать оружие, но никогда не возьмет в руки топор и лопату. Мы сто лет живем под этим камнем, и никогда абреки не строили себе избу. А строить „грифов“, которые всегда презирали нас и плевали на нас со своего насеста, брататься с вонючей „беркутой“ и „эдельвейсами“ – нет, Хасан! Я себя уважаю.

– Феску долой! – негромко сказал Хасан.

– Что? – приподнялся Цыган, не веря собственным ушам.

– Ты здорово ходишь на камень, Цыган. За это я тебя уважаю. Но мы не скалолазы, мы – граждане Столбов. Ты сам себя лишил гражданства. Двенадцать лет назад я, Хасан, посвятил тебя в абреки и вручил тебе эту феску. Теперь я, Хасан, тебя ее лишаю. Я никому не имею права отказать в ночлеге, но утром ты уйдешь со Скитальца. Ищи себе избу, если кто-то тебя пустит, или живи один – Столбы большие.

– Боюсь, ты один останешься, Хасан, – насмешливо сказал Цыган. – Кто со мной? – оглядел он абреков. – Есть здесь вольные абреки? Или только быдло рабочее? Сегодня на „грифов“ пашете, завтра он вас погонит „беркутам“ сортир чистить!

– Полегче, Цыган! – угрожающе сказал Гуляш. – Иди по-тихому!

– Ну что ж, значит, не по пути, – усмехнулся Цыган. Он снял феску и бросил на камень. – Пошли, – обнял он Дуську.

Та молча сбросила его руку.

– Ты-то куда выступаешь, тетка! – Цыган грубо схватил ее – и тут же отскочил. Дуська держала у пояса короткий кавказский нож.

– Девочку нашел? Поиграли и хватит. Иди, Цыган.

– Позовете еще, – Цыган плюнул и шагнул в темноту.

На Скитальце стало тихо. Абреки сидели, не глядя друг на друга.

– Чего закисли? – спросил Хасан. – Славно день прожили. Нахал, давай гитару!

Он пощипал струны, настраиваясь.

– Хасан! – окликнули его из темноты. Молоденький „беркутенок“ топтался, не решаясь ступить на Скиталец. – На одно слово…

Хасан подошел.

– Пиночет Совет старших собирает в „Изюбрях“, – сообщил тот вполголоса. – За тобой послали.

– Зачем? Виделись сегодня. И завтра увидимся на Грифах.

– Мне знать не положено. Все собрались уже. Тебя ждут.

– Передай – сейчас буду.

Когда Хасан, припозднившись для приличия минут на десять, вошел в низкую прокопченную избу „изюбрей“, разговор тотчас оборвался на полуслове. За длинным столом под „летучей мышью“ сидели Пиночет, старший „изюбрей“ Грач, Папа Док, по человеку от всех других изб. Для Хасана оставлено было одно место – чуть отодвинутый от стола чурбак, так что сел он как бы не в круг, а против остальных.

Хасан оглядел молчащее собрание.

– Про что заседаем?

Грач выдержал паузу, достал из кармана гимнастерки красную книжицу и поставил перед собой гербом к Хасану. Тот покосился на нее:

– Мент?

– Уголовный розыск.

– В „изюбрях“ сроду ни одного приличного человека не было, – усмехнулся Хасан.

– Ты брось свои шуточки, – сказал Грач. – Не до смеха… Розыск на тебя, Хасан.

– Какой розыск? – Хасан не то чтобы дрогнул, но ссутулился, напрягся на своем чурбаке,

– Какой?.. „Бежал из мест заключения особо опасный преступник“, приметы – все как положено. „Принять меры к задержанию“… А ты думал какой? „Награда ищет героя“?

– Врешь! – тяжело сказал Хасан. – Я в мертвых числюсь.

– Числился, – Грач спрятал удостоверение, – До вчера… И не искали б тебя, если бы тихо здесь сидел.

– Я десять лет тихо сидел, – сказал Хасан. – Не для того бежал, чтоб по углам тыриться… Ну, чего собрались? Сдавать меня решили? – он выхватил кинжал и с размаху вогнал его в столешницу. – Кто первый рискнет? Все молчали, отводя глаза.

– Никто тебя сдавать не будет, – сказал Пиночет. – Сам пойдешь и сдашься.

– Что? – Хасан засмеялся даже. – Шутишь?

– Торгаши и администрация подняли большой шухер в городе, – снова заговорил Грач. – С меня могут снять погоны за это, но все-таки скажу: утром здесь будет облава. Серьезная облава, Хасан. Не наши ребята с дубинками, а два батальона „черных беретов“. Они будут мести подчистую.

– Ты первый закричал, Хасан: давайте вместе, давайте соберемся, иначе не спасем Столбы! – сказал Пиночет. – Собрались, наконец – спасибо тебе… Видишь, как получается: теперь, чтобы спасти Столбы, ты должен уйти. Только ты можешь остановить облаву. Ты же понимаешь, Бурсак не упустит такого случая, всех выметут отсюда, и правых, и виноватых…

– Да ладно, короче! – процедил „бес“. – Сам заварил, а нам жопу надерут! Отваливай по-хорошему!

Хасан, как большая нахохлившаяся птица, резко поворачивал голову к каждому говорящему.

– Заткнись! – оборвал „беса“ Грач. – Раньше, чем мы встанем из-за этого стола, Хасан, ты должен дать слово, что до рассвета уйдешь – но не в бега опять, а в город сдаваться.

– Не пойму, чего ты вообще сорвался? – пожал плечами Папа Док. – Год всего остался…

– Год всего? – сдавленным шепотом спросил Хасан. – Всего год? Да ты знаешь, ученый, что такое – год? Тебе рассказать, что такое – один год там? Ты знаешь, что есть такой день, когда – все! или бежать, или вены грызть! – даже если месяц остался, а ты – год? Ты знаешь, что я десять лет там выжил только потому, что про Столбы мечтал, про каждый камешек! Нет, ученый, я обратно не хочу, я живым не дамся, мне отсюда идти некуда! Это для тебя – год всего, а для меня там – триста шестьдесят пять дней, один за другим! Заседайте, граждане менты и ученые, без меня! Приятно побеседовать! – Хасан встал.

– Да чего с ним разговоры говорить! – крикнул „бес“. – Свяжем его и отнесем тепленького!

Хасан вырвал из стола кинжал и повернулся к нему. Все вскочили из-за стола. Хасан исподлобья оглядел каждого по кругу и шагнул к двери.

– Хасан, – негромко сказал высохший, с проваленными щеками и глазницами старик из „Музеянки“, тихо сидевший до того в дальнем углу, за неярким кругом света „летучей мыши“. – Нас ведь немного осталось, кто прежние Столбы помнит. Даже в Совете вот – сколько, пятеро?.. А кто не вас, мелочь зеленую, а самого Скитальца, Али-бабу, Беркута видел – так я один, наверное… Я восемь лет в ГУЛАГе оставил, Хасан. Потом ушел на пересылке, сюда вернулся, сидел на камне до самой смерти Усатого, до амнистии. Я-то тебя понимаю… Но если не уйдешь сейчас – не о чем будет мечтать, Хасан, не будет Столбов, одни камни останутся… Подумай, Хасан…

Хасан остановился на его негромкий голос и молча выслушал.

– Когда облава, Грач? – спросил он.

– В пять.

– Слово абрека, – сказал Хасан и вышел.

Отойдя от „Изюбрей“ в темноту Хасан остановился, сгорбился. Достал папиросы. За спиной раздались шаги, он опять схватился за кинжал, но из-за деревьев вышли Дуська, Нахал и еще человек пять абреков.

– Что? – недовольно спросил Хасан. – Все нормально, идите.

Абреки ушли, только Нахал и Дуська остались перед ним.

– Я сказал, один хочу быть!

– О чем говорили, Хасан? – спросила Дуська.

– Не твоего ума дело, – он двинулся было мимо, но Дуська заступила дорогу.

– Уходишь, Хасан?

– Что? С чего ты взяла?

– Не знаю, – Дуська пристально смотрела на него. – Чувствую.

Хасан сел на камень, закурил.

– Розыск на меня.

– Так ты… – пораженный, начал Нахал.

– В бегах, – кивнул Хасан. Помолчал, тоскливо глядя куда-то в темноту. – Знают они там свою службу, сволочи… Десять лет оттрубил – ни блатным, ни хозяину не кланялся. За это авторитет имел. И тут вдруг хозяин суетиться стал, досрочное для меня хлопотать. Вот тут я и сломался: начал дни считать. А когда время бумаги отправлять – вызвал меня и стал агитировать постучать, пока досиживаю. Я его послал, красиво, с оборотами. Досрочка накрылась… А когда дни начнешь считать – уже все, обратно на года не пересчитаешь. Да ночь впереди до весны… У нас в рабочей зоне с трех сторон охрана, а с четвертой – отрицаловка метров на шестьдесят. Туда, месяц как, одного стукача сбросили. Никому и в голову не зайдет, что можно живым спуститься… Я инструмент на на краю оставил, а ватник вниз бросил, на перекат: вроде как труп по камням размазало, а что осталось – вода унесла. А сам на пальцах висел под сапогами у хозяина, когда он обсуждал: сам я бросился или помогли… Даже искать не стали, кто возиться будет, проще акт подмахнуть… Так что я вчера еще трупом был, а сегодня воскрес, когда Бурсак шум поднял. Пошла крутиться машина. Облава завтра…

– Так бежать надо, Хасан! – сказал Нахал.

– И бежать не могу – всех подставлю… Ладно, есть еще время жить. Пошли!..

На Скитальце было сонное царство. Абреки спали наверху, укрывшись кто чем, фески и кинжалы лежали у изголовья. Костер догорал, между углями быстро пробегали последние прозрачные языки огня, их неровный свет достигал только краев камня, и снова казалось, что Скиталец парит в темноте над землей.

Хасан бесшумно ходил по камню, переступая через абреков, вглядываясь в безмятежные спящие лица.

– Отрубились – хоть вместе с камнем их грузи, – проворчал он.

– Поднять? – спросил Нахал.

– Тихо! – махнул на него Хасан. Последний раз огляделся и сказал: – Пойду. Перед смертью не надышишься… Нахал, передашь завтра, что и почему. Скажешь, через год вернусь. И смотри, чтоб тогда опять мне все сначала не начинать!..

На Галиной площадке он вынул камень, запирающий тайник, достал свою цивильную одежонку. Бросил комом и сел над обрывом, глядя на темное море сосен и серые верхушки столбов, отражающие лунный свет.

– Чего тебе? – не оборачиваясь, спросил он. Дуська вышла из-за камня у него за спиной и тихо села рядом на коленки.

– Всего-то неделю и прожил, как человек… – сказал он.

Дуська, уже не сдерживаясь, всхлипнула, прижалась к нему лицом. Хасан растерянно, неумело погладил ее по легким льняным волосам.

– Целая неделя была… – плакала Дуська. – Десять лет ждала: вот вернется Хасан, и все по-другому будет, и я буду другая… Каждый день думала, как сказку на ночь: Хасан самый сильный, Хасан самый умный, он все про меня поймет… А ты не понял ни черта, что я только тебя любила, и когда девчонкой была, и все это время. А как тебя увидела, снова испугалась – кто я такая, оттолкнешь и не заметишь. Подойти боялась без комедии. А теперь не отпущу, не толкай – не оторвешь, – она торопливо целовала его.

Хасан беспомощно сопротивлялся:

– Погоди… Я же сейчас хуже пацана, от позора помру…

– Я тебя заново учить буду.

– Погоди, – из последних сил сопротивлялся Хасан. – До рассвета надо уйти…

– Далеко еще… Успеем… – Дуська склонила над ним белое в лунном свете лицо.

Хасан и не спал совсем – только коснулся усталой головой брошенной на камень развилки и тут же снова открыл глаза, но уже солнце стояло над Столбами, утреннее, еще холодное, наискось пробивающее хвою острыми лучами. Но не от солнца проснулся Хасан: в гулкой росистой тишине Столбов ему почудился чужой, но знакомый и страшный звук – где-то лаяли собаки. Не цепные сторожа кордонов и не дворняги-пустобрехи избачей – где-то задыхались в тугих ошейниках, давясь слюной и злобой, овчарки, волокущие за собой на поводке конвоиров.

Донеслись крики и команды, грохнул автоматный выстрел, и тотчас, покрывая собачий лай, залаял мегафон, давясь собственным эхом – только последнее слово „стоять!“ отчетливо докатилось сюда.

Дуська тоже проснулась и села, щуря от солнца припухшие глаза.

Хасан подхватил корону и, заматывая на ходу кушак, полез выше на столб. Оглянулся с высоты и увидел сквозь клубящуюся хвою неровную цепь „черных беретов“ с автоматами наперевес, проводников с собаками и егерей в синих форменках, которые указывали дорогу. В любую сторону, в каждом просвете между сосен мелькали деловитые зеленые человечки с пчелиными жалами автоматных стволов.

Хасан не видел отсюда, как из окруженных „Изюбрей“ выбрасывают солдаты полуодетых столбятников и расставляют лицом к стене с руками за голову, не видел, как бросился Пиночет на офицера и сломался пополам о приклад в поддых, как сцепились врукопашную с „черными беретами“ „бесы“. Не видел, как валится с обрубленными растяжками шатер „Али-бабы“, и под опавшим брезентом ползают, перекатываясь друг через дружку, перепуганные пацаны и выскакивают прямо в руки солдат, как смеху ради шугают собаками мирных „музеян“, как ведут под конвоем пленных столбятников к тяжелым крытым фургонам у Чертовой кухни, как торопливо опутывают егере осиротевшие избы плетеным тросом, и трактор, приседая от натуги, растаскивает их по бревнышку. Всего этого не мог видеть Хасан, но по обстоятельной, хозяйской неторопливости облавы понял, что это конец вольных Столбов.

– Опоздал! – отчаянно крикнул Хасан. – Опоздал! Обдирая в кровь пальцы, он соскользнул вниз. Дуська схватила его за руку:

– Бежим! – она тянула его от облавы. – Все равно ничего не исправишь! Никому ничего не будет, всех отпустят, они же только тебя ищут! Идем, пожалуйста! – плакала Дуська. – По рассохе вниз – там не догонят! Спрячемся в городе – там легко, там никто никого не знает. Бежим, Хасан!

Хасан остановился в растерянности, оглядываясь на Скиталец, и в этот миг оттуда бухнул гулкий, как пушечный, выстрел из обреза. Шум облавы на мгновение смолк, будто все Столбы обернулись туда. Но гавкнул мегафон, по команде загрохотали очередями автоматы, а в ответ нестройно ударили обрезы абреков.

– Их же перебьют всех! – Хасан бросился к стоянке.

Над головой у него визгнули пули, в лицо остро плеснула расщепленная кора. Хасан, пригибаясь за камнями, перебежками вышел к Скитальцу сзади.

Отсюда хорошо видна была цепь солдат – они не ждали отпора, кое-как залегли метрах в ста под стоянкой в редких кустах, за деревьями, за корнями сосен, но все равно были как на ладони у абреков, которые засели в расщелинах больших камней вокруг Скитальца, как на крепостном валу, и сверху поливали солдат картечью. Те били длинными очередями, не видя толком противника – фонтаны стреляных гильз летели в воздух, посверкивая на солнце, а откуда-то из глубины лаял мегафон: „Вторая рота – обходи!“. Две спущенные с поводка собаки рванулись вверх, прыгая по камням, как по ступенькам. Тотчас вокруг них плеснула картечная рябь, и обе, визжа, покатились вниз. На Скитальце привстал Цыган, широко махнул рукой – и навстречу солдатам поскакала с металлическим стуком граната. Ухнул взрыв, зазвенели по камням осколки, и тут же налетело, оглушило эхо от Второго.

Трупов еще, кажется, не было, но „черные береты“ уже оттаскивали под руки раненого. Наложив в штаны поначалу, они теперь все отходили назад и растягивались, чтобы охватить Скиталец вместе со Вторым столбом. Стрелять стали реже, и Хасан перемахнул через открытое пространство к Скитальцу. Абреки стояли на коленях у своих бойниц, выставив наружу обрезы, рядом в фесках лежали поделенные перед боем патроны. Гуляш сидел, привалившись спиной к камню, держась двумя руками за голову, из-под пальцев текла на лицо кровь.

– Кончай пальбу! – заорал Хасан.

Абреки оторвались от прикладов и обернулись к нему. Хасан вырвал у одного обрез и швырнул через камни вниз.

– В войну играем? Или жить кому-то наскучило? Герои, твою мать! Бросай обрезы!

Абреки молча переводили глаза с него на поднявшегося из своего укрытия Цыгана.

– Ты все сказал? – тихо спросил Цыган. В руке у него был морской парабеллум с полуметровым голым стволом. – А теперь вали отсюда, папаша, пока я тебя на месте не кончил!

– Я же приказал утопить все оружие, – с ненавистью глядя, на него сказал Хасан.

– А кто ты такой, чтобы здесь приказывать? Как речи толкать или песенки петь – это ты главный, а как делом запахло – очко заиграло? Так это ты ошибся, папаша, ты с пионерами песни пой, а мы – абреки! Абреки живыми не сдаются – так, ребята? – обвел он горящими глазами абреков. – Ну, давай, беги – трусцой от инфаркта. Считаю до трех: раз… – Цыган поднял пистолет. – Два…

Над самой головой у них веером махнула автоматная очередь, оба пригнулись, и тут же Хасан перехватил длинный ствол парабеллума и всем весом ударил Цыгана лбом в лицо. Пуля ушла в небо, пистолет отлетел в сторону. Цыган рухнул навзничь, закрывшись руками, медленно, со стоном перевернулся, подтянув под себя колени – и вдруг подсек Хасана ногами и прыгнул, пытаясь дотянуться до пистолета. Они сцепились и покатились по земле. Абреки толпились вокруг, растерянно глядя то на них, то вниз за камни, откуда приближались осмелевшие „черные береты“.

Цыган был моложе и сильнее, он пролез пятерней к его горлу и впился пальцами. Сквозь багровые вспышки в глазах Хасан видел у самого лица его победный оскал. Вдруг Цыган дернулся и безвольно упал головой ему на грудь – это Дуська подхватила пистолет за ствол и махнула тяжелой рукояткой, как мотыгой.

Хасан сбросил с себя обмякшего врага и поднялся на нетвердых ногах.

– Бежим! – Дуська отшвырнула пистолет. – Бежим, Хасан, еще успеем.

Хасан оглядел абреков. Те по-прежнему стояли вокруг, сжимая опущенные обрезы, отводя глаза. Хасан поднял с земли корону, отряхнул о колено и надел.

– Куда же я со Столбов, – сказал он. – Других нет.

Он запрыгнул на Скиталец и встал в рост на виду у солдат, подняв руку. Кто-то снизу выстрелил по инерции, пули свистнули рядом, но Хасан не шелохнулся.

 Не стрелять! – пролаял мегафон.

– Эй, начальник! – крикнул Хасан, отыскав глазами офицера с матюгальником, рядом с которым поспешал торжествующий Бурсак. – Перед тем, как вертеть еще одну дырку на погонах за эту победу – напиши, а потом повтори на суде, что это я, Хасан, раздал им оружие, и только я отвечаю за вашу кровь! А сейчас они добровольно сдают оружие!

Он обернулся к абрекам и сказал:

– Это мой последний приказ.

Нахал первый встал рядом с ним и бросил вниз обрез. Следом, один за другим побросали остальные.

Солдаты, все еще настороженно держа абреков на мушке, обтекали Скиталец с двух сторон.

– Эй, шпана! Руки за голову – и по одному вниз! А ты – на месте! – пролаял офицер.

– А за мной побегаешь маленько! – засмеялся Хасан. – Твое дело догонять, овчарка ментовская! – Он повернулся и не торопясь пошел ко Второму.

– Стой! Стрелять буду!

Хасан не обернулся.

Ударили два предупредительных выстрела в воздух – он подошел к каменной стене, глянул на уходящую в бесконечность вершину и легко, красиво двинул вверх, ни на мгновение не задерживаясь на месте, будто плыл по вертикали.

Чужие голоса остались внизу, Хасан слышал только свое дыхание, отраженное от камня, скрип калош и шум сосен. Он поднялся на Свободу, просторный карниз, где сто лет назад написаны были и каждую весну обводились громадные буквы „СВОБОДА“ – и выше подниматься не стал: оттуда его было бы плохо слышно. Он глянул вниз – солдаты и абреки толпились у столба, задрав к нему лица.

– Спускайся, не дури! – сказал мегафон. – Заповедник оцеплен.

– Давай ты сюда! – поманил его Хасан. – Я уже одного научил летать десять лет назад!

– Не тяни время, Хасан! – раздраженно сказал начальник. – Побегал и хватит. Вызовем скалолазов – снимем силой!

– Да пускай сидит, – радостно крикнул Бурсак. – Жрать захочет – слезет! Или жить там будешь, Хасан, гнездо совьешь? Голубку твою к тебе подсадим! – указал он на Дуську.

Солдаты захохотали.

Но Хасан не собирался долго торчать на камне, растягивая радость врагу.

– Слушай, Бурсак! – закричал он, наклонившись над обрывом. – Ты двадцать лет прожил на Столбах и еще двадцать проживешь! Но тебя забудут даже собственные дети на следующее утро после того, как ты сдохнешь, и никогда – слышишь, Бурсак! – никогда твое имя не напишут вот здесь! – он ударил ладонью по теплому мшистому камню.

Потом снял корону и отыскал глазами Нахала.

– Держи, Нахал! – крикнул он. – Ты еще молодой, но это пройдет. Назначаю тебя новым королем абреков. Носи, а после себя передай достойному! – он бросил корону, та полетела вниз, зависая и качаясь из стороны в сторону, как багряный осенний лист.

Корона упала поодаль, ее подняли солдаты. Нахал кинулся за короной, его оттолкнули прикладом.

– Отдайте, черт с ним, – сказал офицер.

– А это тебе для отчета, начальник! – Хасан сломал о камень кинжал и тоже бросил вниз. – Дуська, не думай про меня, но не забывай!

– Кончай спектакль! – крикнул офицер.

– Не торопись, уже скоро! – весело ответил Хасан. Он подумал, что действительно пора кончать, что всеми этими речами он просто позорно тянет время – и чуть шагнул вперед, наступив на кромку.

– Не надо, Хасан! – закричала Дуська. – Я буду ждать тебя, не надо! Я буду ждать! – она рвалась к столбу, двое солдат повисли на ней.

Хасан оглядел зеленые волны сосновых верхушек. Две равновеликие силы владели им всю его жизнь на Столбах, тянули в разные стороны: одна – непонятная, необъяснимая – завораживала и мягко манила вниз, в пустоту, другая – грубая, живая, горячо пульсирующая где-то под ребрами – властно прижимала его к камню. Впервые Хасан оторвался от спасительного камня и сам качнулся навстречу звенящей пустоте.

– Назовете это – Большой прыжок Хасана! – весело крикнул он. – Хотел бы я посмотреть, кто сможет повторить!

Он изо всех сил толкнулся от карниза и прижал к себе руки, чтобы в последний момент не цепляться за жизнь, чтобы запомнилось красиво.